скачать книгу бесплатно
– Как же вы говорите, что их нет? Вот вам уже одно на первый случай» (курсив Тургенева. – М. Ч.).
Глава третья
Как отличить чувство от мнения или убеждения?
1
Напомню памятное (надеюсь!) со школьных уроков грибоедовское – реплику Молчалина:
В мои лета не должно сметь
Свое суждение иметь…
И, соответственно, бурную реакцию Чацкого:
Помилуйте, мы с вами не ребяты;
Зачем же мнения чужие только святы?
Выделенные нами курсивом слова приравнены. Чацкий уверен в своем праве на собственное мнение. А автор комедии, пережившей века, несомненно, знал, что и «мнение», и «суждение» равно требуют предварительного размышления…
Теперь оглянемся, как говаривали наши предки, окрест на сегодняшнюю нашу жизнь.
Что слышится, скажем, с телеэкрана – если идет политическая или публицистическая передача? Или в реальности – в спорах на так называемые политические темы (типа «чей Крым» или даже Донбасс?). Суждения? Мысли? Убеждения?
Нет-нет – все перечисленное как раз редко ссорит людей. Мысль зачастую покоряется другой мысли, более обоснованной. Даже убеждения могут измениться под напором совсем иных, но, однако же, неоспоримых для вдумчивого человека суждений.
Но сегодня – вы заметили? – споры идут на высоких тонах и обычно кончаются ничем: каждый остался при своем. А то и хуже того – разрывом дружеских (слышно со всех сторон, что уже и родственных!) связей. Что-то не получается с хладнокровным обдумыванием возражений собеседника, его аргументов…
2
Дело, видимо, еще и в том, что сегодня подавляющее большинство российских сограждан обменивается вовсе не мыслями.
«Не нравится мне Обама!», «Не выношу эту Псаки!» (или Меркель) – вот что мы слышим и читаем в интернете.
Попробуйте возразить – услышите негодующую реплику: «Могу я иметь свои убеждения? Вы так думаете? А я – вот эдак!» И совсем не понимает достойный сожаления человек, что он – не думает. Мыслями («Мне пришла в голову мысль…» – помните начало первой нашей главки?) здесь и не пахнет. Перед нами в чистом виде эмоция. То есть чувство.
А разве можно оспорить чувство? Никому еще не удавалось. Между тем сегодня оно у нас отнюдь не безобидно – поскольку бездумно управляет действиями людей.
Сказал когда-то, кажется, Флобер умные слова: «Можно быть хозяином своих действий, но в чувствах своих мы не вольны» (курсив мой. – М. Ч.). Разумно сказано. Недаром французы – прямые наследники века Просвещения, то есть господства Разума. (Мечтаю, чтобы начался наконец этот век в России!)
3
Что же – люди вообще, что ли, не вправе испытывать эмоции по поводу политических лиц и дел? Да вовсе нет – сколько угодно! С одним очень важным условием: не выдавать чувство за убеждение.
И не класть чувство в основание своих действий – здесь место только убеждениям. Они-то и позволяют быть «хозяином своих действий». А под влиянием эмоций вы движетесь без руля и без ветрил.
В одном из неплохих толковых словарей последнего десятилетия сказано про убеждение: «Прочно сложившееся мнение, уверенный взгляд на что-нибудь…»
Здесь и только здесь появляется материал для интеллектуального спора. Я вам – аргумент в пользу своего мнения (суждения, убеждения…), вы мне – опровержение. В результате к чему-нибудь да придем.
Но вот что по-настоящему страшно – сегодня, похоже, большинство сограждан вовсе не хочет прийти к какому-то основательному суждению. И даже не думает думать… (Потому-то и обращаюсь к подросткам – в надежде, что их еще не затронула эпидемия недуманья.)
То есть думать согражданам нынче зачастую вообще неохота.
Честно признаюсь – не берусь объяснять. Мне всегда казалось, что думать – очень даже увлекательное занятие.
4
И напоследок: так все-таки – есть ли смысл спорить с человеком противоположных, чем твои, убеждений?
Мой пример будет весьма необычным. Рассказы о таких вполне мирных спорах я слышала, представьте себе, от лагерников – от тех, кто по десять и более лет отбыл на сталинской каторге – на Колыме, в Магадане и других не лучших местах.
В тюрьме, лагере, в какой-то мере и в ссылке люди жили вне ежедневной подчиненности «советскому» образу действий и во многом – и образу мыслей. И многие (или, по крайней мере, некоторые) обнаруживали свой подлинный облик – он оказывался для товарищей по несчастью привлекательным. Выступали вперед именно качества личности. Отделенные от политических взглядов, от идеологии. Идеология – нередко разная у разных арестантов – перестала разъединять и вызывать взаимную ненависть (в противовес тому, чего успешно добивались большевики вне тюрьмы и что мы, к сожалению, вновь наблюдаем сегодня). Именно так беседовали в тюрьме Лев Разгон и Михаил Рощаковский: «Он был убежденный монархист, националист и антисемит. Я был коммунистом, интернационалистом и евреем. Мы спорили почти все время. И выяснилось, что можно спорить с полностью инаковерующим, не раздражаясь, не впадая в ожесточение, с уважением друг к другу. Для меня это было подлинным открытием» (Разгон Л. Плен в своем отечестве).
Глава четвертая
Задумывались ли вы – что за люди, чьи имена носят улицы наших городов и сел? Чем прославили они свои имена?
1
Еще один пример выключенности мысли.
Проехав на машине от Владивостока до Москвы, останавливалась я во многих городах и поселках, и в каждом (исключений не встретила) – улица Урицкого.
Чем же так прославил себя товарищ М. Урицкий в памяти народной?
Почему и там, где никто о нем и слыхом не слыхал, красуется на табличке и в паспортах множества жителей (там, где прописка) его имя?
В «советской» России орудовал он всего ничего – меньше года. Вообще же был активным революционером с четырнадцати лет. После Октября участвовал – от большевиков – в созыве Учредительного собрания, а затем – в январе 1918 года – в его разгоне по решению Ленина.
В марте 1918 года назначен председателем Петроградской Чека (Чрезвычайной комиссии), учрежденной Лениным 7 (20) декабря 1917 года с правом бессудного расстрела и наводившей на людей страх и ужас одним именованием.
Развернул в Петрограде красный террор, уничтожая даже подозреваемых в контрреволюционных настроениях. Несколько барж с арестованными офицерами Балтийского флота были потоплены по его приказу в Финском заливе.
Спустя полгода таких кровавых действий, 30 августа 1918-го, Урицкий был застрелен в Петрограде молодым поэтом-эсером, другом казненного им. За это (а заодно и за то, что в тот же день в Москве было совершено революционеркой Фанни Каплан покушение на Ленина) в ближайшие ночи (у новой российской власти было принято вершить расправу именно по ночам) коллеги Урицкого – чекисты – расстреляли более тысячи ни в чем не повинных заложников.
Думают ли об этом те, кто живет в разных углах России на улицах Урицкого? Не знаю. А этих улиц в городах и поселках России сегодня более пятисот.
Знаете ли вы, что украшение Петербурга – Дворцовая площадь – с 1918 по 1944 год называлась площадь Урицкого? А красивейший Таврический дворец тоже долгие годы носил его имя?
Значит ли это, что в истории России – острый недостаток достойных людей, чьи имена заслуживают увековечивания?
Ответ на этот вопрос вы получите в следующей главе. Пока же продолжим обзор сегодняшнего положения дел.
2
Имя первого главы Всероссийской Чека Дзержинского многим, наверно, знакомо. А вот подробности реальной его деятельности на этом посту вряд ли хорошо известны сегодняшним школьникам.
«Работники ЧК – это солдаты революции, – писал он, – и они не могут пойти на работу розыска-шпионства: социалисты не подходят для такой работы. Боевому органу, подобному ЧК, нельзя передавать работу полиции. Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно».
Ленин дал им это право. И, как пишут историки, «кровь полилась рекой». С Лениным у Дзержинского был общий взгляд на человеческую жизнь.
Когда поставлена была задача расказачивания, то есть поголовного уничтожения казаков, Дзержинский пишет Ленину 19 декабря 1919 года:
«В районе Новочеркасска удерживается в плену более 200 тысяч казаков (остановитесь, мои юные читатели, осознайте эту огромную цифру – две сотни тысяч живых, полных сил мужчин! – М. Ч.) войска Донского и Кубанского. В городах Шахты и Каменске – более 500 тысяч (! – М. Ч.) казаков. Всего в плену около миллиона (! – М. Ч.) человек. Прошу санкции».
На что именно «санкции», оба прекрасно понимали.
Ленин наложил свою резолюцию: «Расстрелять всех до единого».
…Хочется думать, что тут сам Дзержинский дрогнул.
Скажите честно, разве одной только этой резолюции, погубившей около миллиона сограждан, недостаточно для того, чтобы выкинуть Ленина с Красной площади?
В России, по подсчетам энтузиастов, – более 7 тысяч памятников Ленину. На главной площади любого города, городка, поселка и села.
И что?
А то, что каждый местный ребенок пяти-семи, а кто поумней – и трех лет, идя за ручку с бабушкой мимо памятника, обязательно однажды спросит ее: «Ба, а это кто?» И легко предположить, что, скорей всего, она скажет, жалея внука или и правда так думая про человека, воплощенного в камне, что-то хорошее.
Но предположим, что бабушка окажется жутко продвинутая. И не захочет она воспроизводить в новых поколениях стереотипы, вдолбленные и ей, и ее детям. И рубанет с размаху: «А это, детка, один дядя, который нашу с тобой страну своими неумными действиями отбросил на сто лет назад…»
И тогда слышится следующий вопрос: «Ба, а почему такому плохому дяде – памятник?»
…И вдобавок – будто бы 7 тысяч 700 улиц носят его имя… Очень даже похоже. Но точно посчитать так и не удалось.
Глава пятая
Вам совсем-совсем все равно, чье имя носит улица, на которой вы живете?
1
Начну издалека.
Осенью 1920 года кровопролитная Гражданская война, шедшая два с половиной года, завершилась – победой Красной армии. Белая армия спешно эвакуировалась – на судах, по Черному морю – из последнего своего прибежища – Крыма.
За судами плыли кони – за своими хозяевами, не в силах понять, почему те уплывают от них…
Спустя много лет покидавший в 1920 году Россию юный белогвардеец Николай Туроверов напишет об этом стихи:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все мимо, мимо
В своего стрелял коня.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела вдруг вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
Новая власть предлагала белым офицерам оставаться, обещая полную реабилитацию всем, кто сдаст оружие, зарегистрируется и откажется от сопротивления.
2
Это был обдуманный жестокий обман. Но обманутые еще не знали, что это обычный стиль новой власти.
Приходили к бывшим белогвардейцам по адресам, ими же самими и указанным, и расстреливали безо всякого суда. Организатором красного террора в Крыму была киевлянка Розалия Самойлова (партийная кличка Землячка).
За первую зиму было расстреляно 86 тысяч человек – из 800 тысяч населения. Это были не только офицеры, но, например, и медсестры из госпиталей Красного Креста, где лечились офицеры. Эти медсестры не эвакуировались с армией Врангеля – верные медицинскому долгу, они не считали возможным бросить своих больных. Они не думали, что их ждет гибель, – во всем цивилизованном мире Красный Крест считался неприкосновенным. Но не в России после Октября: «Советы очень отрицательно относились к Обществу Красного Креста и Международному комитету Красного Креста, поскольку видели там монархические взгляды и настроения» (Пажитнов Е. Е. Жертва красного террора из семьи Михаила Булгакова // Тыняновский сборник. Вып. 13. М., 2009. С. 646). Когда арестовали одну из медсестер, Наталью Трубецкую, исключительно по принадлежности к княжескому роду, медсестры по инициативе тетки будущего писателя Михаила Булгакова, Ирины Лукиничны Булгаковой (вдовы младшего брата его отца), обратились в Особый отдел с ходатайством в ее защиту. «Мы, что подписались, сестры милосердия, правление и члены профсоюза сестер милосердия Ялтинского района ‹…› ручаемся своими подписями, что сестра Трубецкая не была причастна ни к какой политической организации ни при старой, ни при новой власти (под «новой» имелось в виду Временное правительство. – М. Ч.), а потому убедительно просим коменданта тюрьмы отдать сестру Н. Трубецкую правлению членов профсоюза на поруки».
«В этот же день (! – М. Ч.) все шестнадцать подписавшихся, то есть выгораживавших княгиню, врага трудового народа, были арестованы и вскоре расстреляны ‹…› недалеко от водопада Учан-су. Среди них 21 декабря 1920 года расстреляна и Ирина Лукинична. Сохранилась и расстрельная анкета… На ней написано синим карандашом во весь лист: “Расстрелять. Удрис”».
«Так погибла тетя Михаила Афанасьевича, Ирина Лукинична Булгакова, урожденная Цитович (1867–21.12.1920)» (Пажитнов Е. Е. Указ. соч. С. 647–648; курсив автора).
…Не очень-то ясна личность чекиста Удриса, поскольку он подписывался без инициалов; но можно утверждать, что его подпись стоит на распоряжениях о расстреле в Ялте 7 декабря 1920 года – 315 человек, 10 декабря – 101 человек, 21 декабря – 203 человека…
Таковы были масштабы действий новой власти – бессудного уничтожения живых людей как животных.
3
Здесь появляется на российской исторической сцене тридцатипятилетний Бела Кун, во время Первой мировой войны – пленный офицер австро-венгерской армии, успевший после окончания войны (напомню – поражение Германии и Австро-Венгрии завершилось концом обеих империй, императоры которых бежали из своих стран) провозгласить Венгерскую советскую республику… Она просуществовала недолго. Как формулируют историки, она «захлебнулась в крови»: Бела Кун в своих действиях брал пример с «вождя мирового пролетариата» Ленина. Но венгры смириться с этим не захотели, «советской» республике в Венгрии пришел конец, и Бела Кун отправился туда, где «советская» власть набирала обороты и нуждалась в людях, не боящихся проливать чужую кровь.
Именно он – вместе с соратницей, коммунисткой с немалым партийным стажем Розалией Землячкой – стал руководить массовыми расстрелами, причем Землячка внесла усовершенствование. Она считала ненужным тратить на офицеров патроны и распорядилась действовать так – привязывать им к ногам камни и бросать связанных в воду. Крымские рыбаки рассказывали: долго потом, проплывая на лодке, видели они стоявшие на дне покачивающиеся тела…
6 декабря 1920 года Ленин на совещании московского партийного актива заявляет (впечатление, что речь он ведет не о людях, таких же, как он сам, а о крысах или вредных насекомых): «Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».
Слово «переварим» звучит страшновато.
Тут и Троцкий заявил, что приедет в Крым, «когда на его территории не останется ни одного белогвардейца». Тоже страшновато, согласитесь.
Верный последователь Ленина и Троцкого Бела Кун (слова и действия которого ясно показывают, что людей отличных от его взглядов он просто-напросто не считал людьми) провозглашает: «…Крым – это бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит, а так как Крым отстал на три года в своем революционном движении, то мы быстро подвинем его к общему революционному уровню России…»
И стремительно стал подвигать.
По описаниям историков Крыма, «осужденных (напомню – без суда! – М. Ч.) выводили к месту казни раздетыми и привязанными друг к другу, ставили спиной к выкопанной ими же самими общей могиле, а затем расстреливали из пулеметов. Массовые расстрелы происходили одновременно во всех городах Крыма…»
Эти действия, весьма напоминающие, как уже говорилось, убой скота, происходили главным образом по приказам Белы Куна.
4
В 1964 году, когда после доклада Хрущева в феврале 1956-го и дальнейших событий и публикаций мы уже немало знали о нашей истории, в Купчине под Петербургом (тогдашний Ленинград) решили назвать улицу его именем.
Пять-шесть лет назад встал вопрос о переименовании. Приведем тогдашнее мнение лишь одного из жителей (с неизвестной, как нередко принято в интернете, фамилией): «Я родился на этой улице Белы Куна, сейчас на ней живут родители, а я в этом же районе, но не хочу никакого переименования, также не хотят и мои родители, и все, кто живет рядом с ними. …Мне уже все равно, кто был Бела Кун и какие у него “подвиги”. Это уже имя нарицательное».
Словари русского литературного языка говорят нам, что слово нарицательный обозначает «ряд однородных предметов или явлений (река, лес, дом…)» – в противоположность имени собственному. Нередко имя собственное становится нарицательным: мы можем сказать про скупого человека – прямо Плюшкин какой-то! Но это не значит, что главное свойство этого человека, имя которого стало нарицательным, куда-то улетучивается: оно остается при нем. И палач Бела Кун остается палачом – в любом случае.
Убийца Чикатило стал уже в какой-то степени именем нарицательным. Услышав о серийном убийце, кто-то может сказать – Чикатило просто!.. Но вряд ли кто-то захочет все-таки жить на улице Чикатило, хотя он, убивший около шестидесяти человек, – кролик рядом с Белой Куном.
