скачать книгу бесплатно
– Стопроцентный хлопок, – перевела на бытовой язык Виолетта.
– Какие будем брать? – прикладывая к поясу мужа «семейные» трусы, поочередно: то в горошек, то в цветочек, то красные, то голубые, то оранжевые, интересовалась супруга.
Благоверный безразлично пожал плечами, кинув края губ к правому уху. Откровенно говоря, ему на это было глубоко наплевать, к тому же – из многолетнего опыта семейной жизни он знал, что мнение супруги будет диаметрально противоположным.
– Шо ты молчишь, как рыба об лёд?! – беззлобно пожурила мужа шкафоподобная, продолжая примерку.
– Ну, вот эти, – лысый равнодушными поросячьими глазками посмотрел на супругу, робко ткнув пухлым коротким пальцем в стопку трусов в горошек.
Та приложила к поясу суженого зелёные в коричневый горошек трусы:
– Сеня, не делай мине весело. Ты в них, как клоун Андрюша… с московского цирка. Шо ты кидаешь брови на лоб?! – предупредила несмелую попытку мужа обидеться благоверная, грозно нахмурив густые всклокоченные, не знавшие «прополки» брови.
Виолетта хихикнула от столь оригинального сравнения.
– Ну, тогда эти, – лысый указал на стопку трусов в цветочек.
– Эти?! Сеня, для зачем у тебя глаза спереду, а не сзаду? – покупательница, на всякий случай, приложила к поясу супружника трусы в цветочек, крутя головой. – Эти, как клумба. Так на клумбе ж должно шо-то расти!
Виолетта прыснула, прикрывая ротик ладошкой.
Сеня покраснел, но мужественно промолчал, к тому же разные весовые категории не давали ему ни малейшего шанса на возражение. Жульдя-Бандя улыбался, упиваясь уникальным одесским наречием.
Аборигенка приложила к поясу мужа голубые трусы, потом красные, снова голубые. Покрутила головой, дескать, голубые идут вразрез с его ориентацией, хотя, возможно, у неё были более приземлённые мотивы.
В очередной раз, приложив зелёные в коричневый горошек, супруга вынесла окончательный приговор, который обжалованию не подлежал, как, впрочем, и предыдущие:
– Вот эти тебе к лицу.
– Подлецу всё к лицу, – равнодушно согласился толстячок, ничуть не отягощённый приговором.
– Сеня, замолчи свой рот! – благоверная, как всякая вполне состоявшаяся эгоистка и мужененавистница, сурово посмотрела на суженого, который позволил себе разевать пасть без спроса. – Не тошни мне на нервы, а то останешься как есть.
Человека с повышенным воображением капли выступившей на Сениной лысине испарины убедили бы в том, что голова от обиды и безысходности плачет.
– Шо за трусы?! – обратилась она к лоточнице, вынимая из сумки кошелёк. – Пять рублей?! Ви хорошо хотите, – она протянула трусы обратно, другою рукой суя червонец. – Эти берите взад, а дайте две пары..красных. Глубокое вам мерси.
Жульдя-Бандя, насильственно удерживающий себя от комментария, всё же не смог не проникнуть в диалог супругов:
– Вы в них как герой Перекопа!
Аборигенка хихикнула от столь тонкого и удачного сравнения:
– Осталось купить будёновку и шашку.
Толстячок, улыбнувшись, удовлетворительно кивнул, подразумевая, что для защиты от такой стервы шашка не помешала бы.
– Десять пар! – грозно, как «десять лет!» от окружного судьи, объявила шкафоподобная.
– А на шо мне десять пар?! – попытался оспорить приговор Сеня, зная наверняка, что пересмотра не будет.
Покупательница воинственно определила руки на своих жирных бёдрах:
– А ты шо – помирать собрался?! – она, ужалив ядовитым взглядом своего житейского спутника, угрожающе сморщила лоб, давая понять, что у того нету права и на это.
– А шо я тебе, как тореадор, всё время буду в красных трусах? – на всякий случай, пропищал супруг.
– Сеня, не бери меня за здесь! – сурово предупредила покупательница, что означало завершение прения сторон и то, что «свобода слова» – один из основополагающих столпов демократии – может проявляться, как и во всей России, только утробно…
Сеня пригорюнился, взирая на то, как жена укладывает в сумку партию красных пролетарских трусов, в одних из которых, без сомнения, его и похоронят.
– Ну, шо ты стоишь, как сирота казанская?! – шкафоподобная сгребла инфантильного мужа под руку, растворившись с ним в бурлящей людской каше…
Не имея больше достаточных оснований отвлекать девушку от работы, бродячий философ-абстракционист со словами:
– Жди меня, и я вернусь, – сделал несмелую попытку покинуть место приземления, но был пленён лоточницей.
Она придержала его за руку и, изобразив трагическое, как по усопшему коту, лицо, спросила:
– Хоть каплю жалости храня – вы не оставите меня! (А. Пушкин)
Потом, на клочке бумаги оставив запись карандашом – «Суворова 13/29», протянула манускрипт так и не состоявшемуся покупателю со словами:
– Я живу одна. Будет желание – заходи.
– На ето я пойтить не могу! – темпераментный воздыхатель артистично отобразил сие руками, копируя Папанова в роли Сени из легендарной «Бриллиантовой руки». – Я должен предупредить Михал… Иваныча.
– До встречи… кто ты там у нас… – застуженный артист?
– Этот листик был с Востока в сад мой скромный занесён! (И. Гёте) – принимая огрызок бумаги, прокомментировал невинное на первый взгляд событие бродячий шарлатан.
Напоследок, как галантный кавалер, не без удовольствия облобызав ручку лоточницы, заверил:
– Если только жив я буду, чудный остров навещу (А. Пушкин).
– А ты шо, помирать собрался? – играя кошачьими глазками, словами шкафоподобной вопрошала Виолетта.
– А где гарантия, что пролетающий мимо метеорит не заинтересуется моей кроткой гениальной личностью?
С этим кроткая «генитальная личность» (как ранее подметила промтоварная королева) уверенным шагом двинулась в направлении побережья.
Запах моря и чарующая неизвестность увлекали в свои объятия.
– Чудеса в решете, – думал странствующий женолюб, – красивая и умная. В одном лице два взаимоисключающих начала. Придётся, наверное, ей всё-таки отдаться.
Глава 10. На пляже «Аркадия»
Тёплый ветерок делающей свои предсмертные вздохи весны настолько отчётливо доносил шум прибоя, что казалось, будто море было уже под ногами. Вода манила ветреного повесу, вероятно оттого, что по гороскопу он был не человеком вовсе, а рыбой.
– Отдыхающие, – думал он, – гораздо легче расстаются с деньгами, нежели мирное население. Да за этим, собственно, они сюда и приезжают.
Вскоре бескрайняя синь Чёрного моря представилась его взору. Редкие, с просинью, тучки на небе, как нарисованные, будто изображали зверушек. Зверушки медленно и безвозвратно уплывали куда-то в Турцию. Исключить, однако, того, что тучки направлялись на Балканы, в Болгарию, к Золотым Пескам Варны, было бы большим невежеством.
Море, нежной ленивой волной утюжа бархатный песок, оставляло после каждой встречи с берегом длинную белую извилистую полосу пены, взбитую из воды и соли, не предоставляя потенциальным утопленникам повода для беспокойства.
Шурша, как мыши в лабазе, несмелые волны прибоя ложились на песчаный берег. Светло-рыжие песчинки плясали, потревоженные робкой волной, глупо и бесполезно перекатываясь друг через дружку.
Безбрежная синяя гладь простиралась, казалось, в никуда. Неуклюжие теплоходы, мерно покачиваясь, уносили куда-то вдаль: жаждущих, страждущих, молодых и старых, любящих и ненавидящих, словом, всех, связавших, вольно или невольно, свою судьбу с морем.
Ближе к берегу, как в луже воробьи, барахтались моторные лодки, насмерть пугая отчаянных ранних пловцов.
Вода ещё не прогрелась под щадящими лучами солнца, поэтому желающих купаться было немного. Однако ж предынфарктное состояние умирающей весны ощущалось на каждом шагу. Лето отчаянно порывалось царствовать на планете Земля и в Одессе, в частности.
Основную массу отдыхающих составляли сердечники и неврастеники, находящиеся на излечении в курортной поликлинике. Они загорали тут и там, обнажив свои нежные, отбелённые за зиму животики, нахально используя в своих личных целях тепло, присылаемое на Землю далёкой сердобольной крохотной звездой.
Жульдя-Бандя, коему не чужды были чаяния народа, решил позагорать немного, чтобы
потом, с новыми силами, приступить к поиску хлеба насущного. Раздевшись до пояса, он распластался на лежаке, предоставив своё, вовсе не безобразное тело вольному ветру, ясному солнцу и, конечно же, Вседержителю.
Рядом, на лодочной станции, хриплый голос с явным грузинским акцентом через рупор зазывал отдыхающих в морское путешествие:
– Гражданэ отдихающие! Для тэх, кто хочет совэршить морской круиз, прэдоставляется бистроходный глиссэр «Чэрноморэц». Лубитэлэй экстрэмального отдиха ожидают катэра с опитными пилотами и водные лижи. Лубитэлям спокойного отдыха ми можем прэдложить катамараны и снаряжение для подводной охоты.
– И тут не обошлось без фамильярности, – отметил бродячий интеллектуал. – Не могли назвать этот чёртов глиссер как-нибудь более приземлённо, например «Юпитер» или… «Титаник», – он улыбнулся, понимая, что «Титаник», без сомнения, ожидало бы коммерческое банкротство.
– Совэршив полуторачасовой круиз на глиссэре «Чэрноморэц», ви получитэ полное удовлэтворэние! – торжественно пообещал таинственный голос с грузинским акцентом.
К пирсу, с правой стороны которого был пришвартован изрядно потрёпанный «Черноморец», потянулся отходящий от зимней спячки народ. Основную массу составляли почему-то женщины, причём, бальзаковского возраста.
По берегу, ведомый на поводке шустрой макакой, бродил одинокий фотограф, в безнадёжной попытке кого-нибудь увековечить и, соответственно, улучшить своё финансовое состояние. Фотограф был с явно выраженными признаками восточного происхождения.
– Калмыцкая рожа, – беззлобно, без признаков шовинизма, разве что с лёгким оттенком национализма, признал в фотографе представителя национального меньшинства отдыхающий, хотя тот был таким же калмыком, как он камчадалом.
Фотограф был корейцем и с калмыком мог иметь сходство лишь по религиозному признаку.
– Не желаете запечатлеть свою фигуру на фоне моря, с обезьянкой? – на идеальном русском предложил фотограф, впрочем, ни на что не рассчитывая.
– Ты которую имеешь в виду? – отдыхающий обвёл смешливым взглядом, сначала обезьянку, потом то, что из этого сделала природа.
Фотограф хихикнул, легкомысленно приняв остряка за одессита. Оставаться в долгу, однако, он не имел ни малейшего желания, решив сделать бартер: обменять моральные
увечья на физические.
– Фердинанд, фас! – скомандовал он и отпустил поводок, указывая рукой в сторону обидчика.
Макака подбежала к лежаку с противником, повернулась задом, нагнулась, и зашлёпала руками по красным блинам, выказывая высшую степень презрения. Потом, выглядывая между ног, застучала зубами, запищала, загигикала и принялась, выгребая из-под себя песок, забрасывать противника.
Жульдя-Бандя поднял руки, принимая любые условия капитуляции.
– Фердинанд, фу! – скомандовал фотограф, после чего макака в три прыжка очутилась у него на плече…
Понежившись, какое-то время, на пляжном лежаке, искатель приключений, не находя более в этом пустом занятии удовлетворения собственных амбиций, отправился на продолжение экскурсии по легендарному городу.
Глава 11. Наш герой устраивает инсценированный спектакль в кафе, на пляже «Аркадия»
Метрах в пятистах, неподалёку от троллейбусной остановки, его внимание привлекло небольшое уютное летнее кафе. Судя по ассортименту продуктов, в коем одних вин – полтора-два десятка, не считая осетрины, говяжьего языка и, естественно, домашней украинской колбаски, кафе не отказывало в приюте даже простому директору городской муниципальной бани.
Впрочем, в основном кафе «питалось» за счёт набегов отдыхающих здравниц, уставших от систематических процедур и диетического послушания. Не отказало оно в приюте и нашему герою.
Однако доктрина всеобщего коммунистического рая пока оставалась только на страницах пожелтевших рукописей Маркса, Энгельса и Ленина, к чьим трудам, возможно, ещё вернётся глупое человечество. Приют был платным. Внезапно серое вещество «взбунтовалось» в голове бродячего интеллектуала, а сердце забилось с удвоенной силой.
«Уставший от пресной действительности и от повседневных забот народ нуждается в тебе! – ревел внутренний голос. – Ему нужны твой темперамент, азарт, оптимизм…» – внутренний голос захлёбывался от нахлынувших чувств, не в состоянии подобрать достойных и нужных слов.
«Ты великий артист! Ты не сможешь безучастно взирать, как люди, твои соотечественники, как это неорганизованное стадо обжирается, забывая о том, что существует пища духовная, коею «я» смогу накормить сколько угодно народу, и что великие артисты, как, впрочем, и посредственные, тоже хотят есть! – жонглировал местоимениями внутренний голос. – Духовная пища, – кричал он, – гораздо важнее этих проклятых калорий, превращающих человека в свинью!»
В углу кафе, за сдвинутыми столиками, веселилась подвыпившая компания молодых людей. Основную массу посетителей, как, собственно, и всё человечество, составляли болящие.
«В концертном зале свободных мест нет, – окинув взглядом площадку, отметил Жульдя-Бандя и с энтузиазмом патологоанатома, за которого никто не сделает его грязную работу, добавил вслух, подбадривая самого себя. – Ну-с, приступим!»
Подойдя к невысокой изгороди, молодой человек легко перемахнул через неё, очутившись внутри, тем самым уже привлекая внимание общественности к своей незаурядной персоне.
«Войти в дверь и дурак сумеет, – вполне логично заключил он, – но великие артисты себе такой роскоши позволить не могут».
Странствующий скоморох подошёл к столику посередине кафе, за которым преогромный толстяк, по всей вероятности, из «сердечников», наполнял брюхо бутербродами из ветчины, с сыром и шпротами, упокоившимися на мягкой перине из коровьего масла.
Хитрые англосаксы, водрузив сверху ещё один кусок хлеба, обозвали сие сэндвичем. А простодыра Иван кличет – «сэмдвич», придав блюду политической окраски.
Для улучшения пищеварения «гиппопотам», коим толстяк стал с лёгкой руки странного посетителя, дебютировавшего в питейном заведении, периодически разбавлял пищу коньяком, имея на это полное конституционное и моральное право.
Преследуемый любопытными взглядами, молодой человек прислонил к ножке стула дипломат, конфисковал у представителя африканской фауны недопитую рюмку, бесцеремонно вылил содержимое в рот, чем несколько удивил окружающих и обескуражил владельца крепкого виноградного напитка.
Оторопевший толстяк открыл было рот, чтобы выразить негодование и, возможно, даже личное презрение дерзкому нахалу, но тот не стал дожидаться в свою сторону нелестных эпитетов.
Он весело, громко, азартно, выделяя каждое слово, как заправский столичный аукционист, приглашённый на ВДНХ для продажи отечественных свиноматок папуа-новогвинейским фермерам, начал:
– Леди энд джентльмены!.Господа аборигены, эмигранты и гости нашей великолепной Одессы-мамы!..
Дамочка справа, через столик, вероятно, склонная к эмиграции на Святую землю, хихикнула.
– Дорогие граждане и старушки!.– кричал, нарушая девственную тишину, первозданность и размеренное течение ни в чём не повинного кафе на пляже «Аркадия» свалившийся, как снег на голову, странный тип.
Возмутитель спокойствия, как отъявленный конферансье, сделал паузу, оценивая реакцию посетителей. Реакция была неоднозначной. Молодые женщины, возраст которых был далёк от точки невозврата, премило улыбались, теряясь в догадках по поводу развития дальнейших событий, выказывая полное согласие с программой. Одна из них узнала в молодом человеке артиста областной филармонии.
Пожилые же, с истёкшим или истекающим сроком годности, не собираясь пока и в ближайшем будущем записывать себя в разряд старушек, сидели, набычась, готовые, казалось, расплакаться от захлестнувшей ностальгии по безвременно ушедшей и безвозвратно утраченной молодости. Они исподлобья поглядывали на нарушителя спокойствия.
Мужчинам, независимо от возраста, даже тем, кто по причине неоправданной скромности не успел подтвердить это звание, вступление понравилось. Возможно, потому, что быть в плеяде эмигрантов или джентльменов куда престижнее, нежели состоять в неперспективном сообществе «граждан и старушек».
Подвыпившая компания молодых людей за сдвинутыми столиками, из представителей обоих полов, что-то бурно обсуждала. Они устремили взоры в сторону артиста, к коему, по их мнению, должны будут «пришвартоваться» остальные.
