скачать книгу бесплатно
Но тут она, вместо того чтобы предложить мне расгуллу в третий раз, перешла к следующему гостю.
–?Погоди, тетушка, – крикнул я. – Пожалуйста, вернись и предложи мне еще раз!
Интересы у нас с Дипаком были совсем разные. Дипаку всегда больше нравилось учиться, а мне – заниматься спортом. Пока он читал книги и газеты и мучился философскими вопросами, я играл в крикет, футбол, хоккей на траве, пинг-понг, бегал марафоны, прыгал с шестом и в высоту – и если где-то проходили соревнования, пусть просто в дартс, мне непременно надо было участвовать. Даже с лучшим другом мы чаще всего играли в соревнования по бегу, а роль Дипака сводилась к тому, чтобы свистеть в стартовый свисток и замерять время.
Так что пока Дипак собирал грамоты за отличную учебу, я коллекционировал спортивные награды. Дипак очень нервничал, что я мало занимаюсь или не доделываю начатое. Он даже маме жаловался:
–?Санджив еще не сделал уроки, а домой не идет!
Пусть себе играет, отвечала мама, пусть себе играет.
У меня, как и у брата, хорошая зрительная память, а в индийских школах учили в основном при помощи зубрежки. Довольно часто домашние задания состояли в том, чтобы выучить наизусть страницу, а для меня это трудностей не составляло. Мне всегда удавалось все делать и получать хорошие оценки. Я был прилежный, внимательный и собранный. С раннего детства я ставил перед собой цели и не оставлял стараний, пока не достигну их.
При всем при том в школе я постоянно витал в облаках. Если учителя замечали, что мы отвлеклись, то били нас по пальцам линейкой. Они говорили, что приучают нас к дисциплине ради нашего же блага. Признаться, объектом их благодеяний я становился не раз и не два.
Разумеется, без телевизора, компьютеров и видеоигр отвлекаться нам было особенно не на что. Более того, когда в десять лет я получил в школе награду, это была книга – книга об американском телевидении. Телевизора я еще ни разу не видел, но книгу полюбил всей душой. Часами глядел на черно-белые фотографии ящика с человечками на экране. Он меня совершенно очаровал. Я узнал и о телезвездах вроде Джека Бенни и Милтона Берле. Пока Дипак читал про политику и философию, я все больше увлекался этим волшебным устройством.
Дипак в детстве делал все как положено. Может, дело в том, что он старший брат и у него другая степень ответственности. А я? Я вечно лез куда не надо и нарушал все правила. И, конечно, был свободолюбив – а брат свободолюбием никогда не отличался.
Однако я хорошо устроился: свобода ничем мне не грозила, я же знал, что Дипак за мной присматривает.
5. Потаенные чудеса
Дипак
Чудеса – дело тонкое. Всем нам хочется, чтобы они случались почаще, но ведь тогда повседневная жизнь перевернется с ног на голову. Представьте себе, что было бы, если бы самолеты держались в воздухе только чудом. Тогда всем пассажирам пришлось бы молиться – а не только тем, кто очень боится летать. Благополучная посадка была бы свидетельством милости Божией, а катастрофа – гневом Его. Куда как уютнее понимать, что самолеты летают благодаря физическому закону, который называется закон Бернулли: поток воздуха поддерживает крыло. Миллионы людей доверяют аэропланам, не понимая закона Бернулли, просто потому что знают, что наука надежнее веры. Чудеса – это очень зрелищно, но уповать на них в аэропорту как-то не хочется.
В детстве, в Индии, вся эта система рационального и предсказуемого была у меня плохо налажена. На Западе на чудеса никто не полагается, а на Востоке только о них и думают. Чудо не отменяет законов физики, не усугубляет неопределенность. Оно доказывает существование Бога (в чем и так никто не сомневается). Более того, чудо подтверждает мировоззрение моих предков. В их реальности Бог участвует во всех делах человеческих. Это очень утешает. Господь видит тебя. Твое существование его заботит, а то, что чудеса так неуловимы – они происходят или с незнакомыми людьми, или с теми, кто уже несколько веков в могиле, что очень удачно, – лишь способствует сияющему ореолу божественной тайны.
Мой отец – врач, получивший западное образование, – был среди тех, кто срывал покровы чуда. Его окружали люди, цеплявшиеся за чудесную реальность. Один из его братьев, коммивояжер, торговавший снаряжением для хоккея на траве, обожал посещать всевозможных праведников. Он твердо верил, что если просто посидеть в присутствии святого – так у нас было принято называть праведников любой конфессии – это приблизит к Богу. С точки зрения отца, все это были пережитки старой суеверной Индии, которые следовало изживать. В результате почтение, с каким к нему относились простые крестьяне, не просто смущало его. Отец считал, что так они выказывают полное невежество в вопросах современной медицины, а с невежеством он боролся всю жизнь.
Но даже в рациональной системе моего отца было чему удивляться и было что почитать. Когда мне было семь лет, он как-то вечером вернулся домой, едва скрывая радостное волнение. Думаю, тогда я впервые видел, как ему изменила обычная сдержанность.
–?Сынок, скорее. Умойся и поправь одежду. Выходим через две минуты.
Когда я был готов, отец уже садился на велосипед.
–?Поехали! Быстрее!
Он похлопал по рулю, я взобрался на велосипед. И мы покатили в сумерки, оставив дома маму с четырехлетним Сандживом: для таких приключений (хотя что нас ждет, я понятия не имел) он был еще маловат, и мама была вынуждена с ним сидеть. Папа катил по благоуханным улицам Пуны и упорно отказывался объяснять, куда мы едем.
–?Увидишь. Держись покрепче.
Тайна и восторг распалили мое воображение – или распалили бы, если бы мне не пришлось изо всех сил цепляться за ручки, чтобы не слететь с руля, когда нас заносило на поворотах. Мы лавировали между обычными для маленьких городов машинами и повозками – дорогу заполонили автомобили, мотоциклы, рикши на мопедах, другие мотоциклисты и телеги, запряженные волами. В детстве машин было гораздо меньше, а волов гораздо больше, вот и вся разница. Мы промчались мимо городских базаров, и мне запомнилось – что только добавило поездке увлекательности, – как я просил папу притормозить на каком-то перекрестке и полюбоваться на заклинателя змей. Тот как раз собирался стравить в смертельном поединке кобру с мангустой.
Однако прошло много лет, и память шутит надо мной. Мне было семь лет, я был взвинчен до предела и, должно быть, видел таких смертельных поединков более чем достаточно. Вряд ли заклинатель змей стал показывать свой номер после заката на скудно освещенной улице.
Зато толпу, которая нас дожидалась, я не выдумал. Правда, меня она только разочаровала: большая компания прилично одетых мужчин в каком-то зале. Ни жен, ни детей. Отец нашел два последних свободных места и поприветствовал кое-кого из собравшихся. Мы были в британских военных казармах, где папа работал. Зал помещался в небольшом кирпичном доме, известном как Корпус БИ (сокращенно «Боевые инциденты»), где лечили всевозможные травмы и недуги.
Оставалось одна надежда: меня потащили на ночь глядя неведомо куда, чтобы показать какой-нибудь медицинский курьез, забавного уродца. Но нет – на сцену под гром аплодисментов вышел какой-то английский джентльмен в сюртуке. Слегка поклонившись, он начал лекцию, сопровождаемую нечеткими слайдами на самодельном экране; говорил он правильно и скучно. На слайдах были россыпи белых точечек с ореолами.
Отец был полностью поглощен лекцией. А я был усталый семилетний мальчишка, переполненный впечатлениями. И быстро уснул, уткнувшись в теплый папин бок.
Когда папа растолкал меня и усадил обратно на руль, то по-прежнему лучился от восторга. Домой мы ехали медленно, папа придерживал меня рукой за плечо.
–?Знаешь, кто это был? – спросил он. – Это Флеминг, человек, который открыл пенициллин.
–?Пенициллин – это где?
Мне показалось, что это дальше Пондишери и даже Лондона. Папа рассмеялся. И рассказал мне увлекательную историю о белых точечках и о том, как спасает людей от смерти целительная сила самой обычной хлебной плесени. Папа объяснил, что люди столетиями выбрасывали заплесневелый хлеб, и не подозревая, какое чудо таится под пушистой зеленой порослью, из-за которой хлеб становился несъедобным. Какое благо для человечества, что сэр Александер Флеминг не стал сразу выбрасывать культуры бактерий в чашке Петри, которые «погубила» плесень.
С тем, что чудеса всегда сокрыты, согласны все. Йог медитирует в далекой гималайской пещере, а пенициллин все это время был у нас прямо под носом. Вопрос в том, что проливает свет на чудеса. Похоже, вариантов ответа только два. Либо чудеса являет нашим глазам милость Божья, либо их раскрывает рациональный разум, который углубляется в устройство физического мира. Как ни странно, с годами я, по всей видимости, примкнул к лагерю, который отрицает это «или-или». Разве не может быть такого, что вот оно чудо, вплетенное в ткань природы, и при этом оно все равно служит подтверждением существования Бога? Представьте себе мир, где сэр Александер Флеминг показывает слайды с левитирующим йогом, окруженным сияющей аурой. Вот это очень близко к моему идеалу.
Я ни разу не слышал, чтобы папа выражал недовольство по поводу суеверий, которые в нашей семье цвели пышным цветом. Разговоров о сверхъестественном папа избегал – просто вежливо отмалчивался, – а ко всему, чего нельзя было объяснить рационально, был слеп и глух. Однако человеческая природа вокруг него брала свое – чем необъяснимее и иррациональнее был тот или иной случай, тем страстнее мои родичи им увлекались. Особым интересом у нас, легковерных (я долго принадлежал к лагерю обожателей сверхъестественного), пользовался мой дядюшка Тилак, на пять лет моложе отца.
В четыре года у Тилака появились яркие воспоминания о прошлой жизни. Он подробнейшим образом описывал все мелочи – и где он жил, и как звали его родственников. Подобное в Индии не редкость. Более того, несколько десятилетий спустя, в 1989 году, исследователи из Университета штата Виргиния во главе с доктором Иеном Стивенсоном обнаружат, что подобные случаи не редкость и во всем остальном мире. Есть документальные свидетельства, что сотни детей, обычно от двух до восьми лет, подробно вспоминали свою прошлую жизнь. Родные моего отца с самого начала считали, что Тилак – необычный ребенок, и решили разобраться, верны его воспоминания или нет. Разумеется, для этого требовалась консультация астролога.
В каждом квартале был свой астролог, к услугам которого прибегали, когда надо было подобрать девушке благоприятный день для свадьбы или предсказать, не придется ли юноше поехать за границу (в традиционном индийском обществе это была настоящая катастрофа). Однако существовала и особая разновидность астрологов, специализировавшихся на прошлой жизни – так называемые чтецы-бхаргавы. Тут коготок увяз – всей птичке пропасть, потому что мир бхаргавов – это мир чистых чудес. Когда обращаешься к чтецу-бхаргаву, он не сам составляет тебе гороскоп, а находит готовый, уже составленный для тебя много веков, а то и тысячелетий тому назад. В сущности, какой-то астролог, живший во времена Шекспира или даже Иисуса Христа, вероятно, знал, что в такой-то день и час ты обратишься к такому-то чтецу-бхаргаву и, чтобы показать свою абсолютную власть над временем и судьбой, составил гороскоп с ответами на те самые вопросы, с которыми ты придешь.
История зарождения этого искусства заставляет нас окунуться в эпоху легенд. Когда бог Брахма создал мир, то породил – из разума, а не из тела – семерых сыновей. Мир был зачат в мудрости, и первые риши, то есть ясновидящие, призваны были руководить новорожденным человечеством. И вот однажды мудрейших из первых людей собрали на пышный религиозный праздник. Вскоре у них завязался спор, кого из трех богов – Брахму, Вишну или Шиву – следует почитать как верховного. Чтобы уладить спор, риши по имени Бхригу отправился узнать истину у самих богов.
Первым он пришел в покои Брахмы, своего отца. Но когда он задал свой вопрос, Брахма лишь раздраженно отмахнулся: «Я занят – творю мир. Мне некогда с тобой разговаривать».
Тогда Бхригу пришел в обиталище Шивы, который обошелся с ним еще грубее и обиднее: «Я занят – уничтожаю все сущее с той же скоростью, с какой его создают, – заявил он. – Мне некогда с тобой разговаривать».
В третьих покоях, принадлежащих богу Вишну, Бхригу застал бога спящим на боку, а у ног его пристроилась его супруга Лакшми. Бхригу не сдержался и пнул Вишну в грудь, чтобы разбудить. Пинок был мощный: на изображениях Вишну до сих пор виден его след. Вишну сел, потирая грудь.
–?Милый Бхригу, не ушиб ли ты ногу, когда пнул меня? – спросил бог. – У меня-то хватит сил залечить любую рану, но ты не таков.
Поскольку Вишну принял Бхригу приветливо и с состраданием, а не надменно, риши тут же сделал вывод, что Вишну, бог, поддерживающий мироздание, куда могущественнее богов, которые создают и уничтожают его. И хотел уйти, но тут на него напустилась Лакшми: ее возмутило, что кто-то сделал больно ее супругу. И тут же наложила на Бхригу проклятье: отныне он забудет все свои бессмертные познания. Но Бхригу был малый не промах и тоже проклял ее в ответ:
–?Ты, Лакшми, богиня процветания, однако с этого дня тебе не удастся сохранить верность ни одному человеку!
Вот почему не может быть, чтобы человеку всю жизнь сопутствовала удача.
Однако на этом легенда не кончается: дальше объясняется, откуда у астрологов взялась способность предсказывать будущее. Вернувшись домой, Бхригу, утративший все свои познания, впал в отчаяние. Тогда его преданный сын Шукра разработал секретный план. Пока отец пребывал в глубоком самадхи – состоянии медитации, позволяющем достичь полной осознанности, – Шукра шептал ему на ухо имя кого-нибудь из своих друзей. И Бхригу тут же видел и открывал весь круговорот рождений и смертей этого человека, а Шукра тайно его записывал. Мало-помалу сын заполучил гороскопы всех своих друзей, а они в результате обрели глубокое знание и стали первыми астрологами рода Бхригу – их и стали называть бхаргавами. Так что способности предсказывать биографию человека из далекого будущего бхаргавы черпают из божественного источника. Кстати, большинство индийцев куда лучше знают сына Шукру, чем отца Бхригу. Его имя означает «яркий свет», и в Индии так называют планету Венеру.
Так вот, отцовской родне необходимо было при помощи этого божественного источника выяснить, насколько верно Тилак помнит свою прошлую жизнь. Они отправились в святилище Бхригу в Хошиарпуре – далеко-далеко, на северо-восточной оконечности Пенджаба, где хранятся гороскопы. Там чтецы подтвердили, что мальчик говорит правду: в его гороскопе указана та самая деревня, которую он видел, и те же имена родственников. Однако в гороскопе были и довольно-таки неприятные пророчества. Там говорилось, что Тилак так и не сможет выбрать, кем быть, мужчиной или женщиной. Он женится, но детей у него не будет, а умрет рано, в пятьдесят с небольшим.
Все это происходило, когда отцу было лет восемь-девять, так что поездка к чтецам-бхаргавам запомнилась ему лишь смутно. Однако я в детстве считал Тилака самым странным из своих дядюшек. Фигура у него была женственная, с широкими бедрами, и ходил он покачиваясь, а под рубашкой отчетливо просматривались груди. Он и впрямь не оставил наследников, хотя и женился, а кончилось все тем, что, к вящему горю папиных родных, Тилак скоропостижно скончался от неизвестных причин. Было ему лет пятьдесят пять.
* * *
Я сомневался, стоит ли мне идти в медицину, и едва не отказался от этой мысли. У отца в молодости был такой же кризис. Он из консервативной религиозной семьи. С ранних лет, как и многие индийцы, он привык, чтобы за него все решали родители. Иногда решения были очень простые. Например, в кино отцу позволяли ходить, только если фильм был на религиозную тему. Однако и право принимать важные решения у него отняли. Задачу определять его биографию взяла на себя моя бабушка. А она не стала опровергать его сомнений и сказала:
–?Я согласна. Учиться очень долго. Да тебе, наверное, и не хочется столько трудиться.
Подозреваю, это была хитрая уловка, призванная пробудить в молодом человеке дух противоречия, он же – фамильная черта семейства Чопра, где никто не любит делать, что ему велят; так или иначе, прием сработал. Мой дед участвовал в Первой мировой войне, а потом получил пенсию, ушел на покой и поселился на участке земли неподалеку от города Равалпинди – потом это была столица Пакистана, пока рядом с Равалпинди не выстроили Исламабад. Ближайшим медицинским институтом был Медицинский колледж короля Эдварда в Лахоре. Отец получил там степень и кормил всю семью, пока младшие братья учились в колледже в Равалпунди.
Никто никогда не рассчитывал, что отец хоть сколько-нибудь заинтересуется аюрведой – классической индийской медициной, – хотя именно на аюрведическую медицину полагались больные по всей стране. Это и подводит нас к вопросу, очень неприятному для Индии, которая стремится преодолеть нищету и занять место у всемирного пиршественного стола. Требует ли современная жизнь полного отказа от древних традиций? И вправду очень болезненный вопрос. В эпоху расцвета империи надменность и уверенность в себе, с которой держались англичане, совершенно выводили из себя колонизированные народы. Поскольку традиционную Индию удалось захватить без особых хлопот и она безо всякого сопротивления открыла свои двери Ост-Индской компании, можно было сделать вывод, будто судьба благоволит Западу. Так все и решили. Сам Господь осеняет захватчиков – а такое общество, как индийское, где все пропитано божественным, от этого, само собой, совершенно утратило почву под ногами.
Традиционную культуру искореняли исподволь и повсеместно. Самые почитаемые писания, вроде «Бхагавад-Гиты», впадали в забвение – и не среди простых людей и священнослужителей, а среди передовых образованных классов, подпавших под западное влияние. Индусы массово обращались в христианство: они шли в церковь, так как полагали, что раз христиане завоевали Индию, значит, Шакти – божественная сила – у Христа даже больше, чем у самой богини Шакти. В подобных церквях чопорные англиканские службы Викторианской эпохи причудливо переплетались с индуистскими песнопениями и обрядами.
К этому времени напора современности было уже не остановить. Образованные индийцы были не меньше колонизаторов убеждены, что традиция – синоним невежества и суеверия. На Западе до сих пор не вполне понимают, какое это было потрясение, когда Ганди, начинавший карьеру юристом в Южной Африке, сбросил толстый твидовый костюм и крахмальные воротнички и оделся в традиционные штаны-дхоти, которые носили простые люди. По иронии судьбы, когда сверстники Ганди взрослели, то имели такое скудное представление о традиции, что даже «Гиту» читали в переводе на английский, а одной из основательниц Лиги самоуправления Индии, которая в конечном итоге и добилась освобождения страны, была англичанка по имени Анни Безант. Лишь когда иностранцы влюбились в Древнюю Индию, избранным индийцам было дано моральное право взглянуть в собственное прошлое.
А они преисполнились благоговения и с изумлением обнаружили, что им есть за что себя уважать. Однако философия Ганди предполагала, что надо полностью обернуть время вспять, что и символизировала ручная прялка, за которой Махатма сидел и прял (теперь она красуется в центре национального флага) – а это был, конечно, безнадежный идеализм. Чтобы подняться на следующую ступень в жизни, надо было принять западную культуру – и в поколении моего отца не было принято оглядываться в прошлое при всем восхищении Ганди и свободой.
Кришан Чопра стал хорошим врачом, самоотверженным, щедрым. Он брал на себя ответственность за здоровье целой общины и не требовал никакой платы, помимо армейского довольствия. Все это, конечно, совсем не по-западному. Однако в аюрведе нет ничего научного, и в глазах Кришана деревенские знахари-вайдья, раздающие доморощенные советы и народные снадобья, были не настоящие врачи. Вайдья были реликты, выжившие лишь благодаря тому, что Индия измеряет перемены не десятилетиями, а эпохами, – реликты вроде доисторических крокодилов, которые лениво плавали в реке и по ночам призывали самок гулким ревом. Вот интересно, раздражало ли папу, что моя бабушка с материнской стороны верила в гомеопатию и промывала нам ссадины и порезы травяными настоями? Если и да, он терпел и молчал. Мои бабушки и дедушки с обеих сторон, когда заболевали, обращались к кому попало – и к знахарям-вайдья, и к святым целителям.
Отец был так предан науке, которую представляли Флеминг и величайшие охотники на микробов, что мне и в голову не приходило, что и на это его толкал мятежный дух. Его отец, которого все звали Бау-джи, был вышколенным солдатом и дисциплинировал всех в семье. Бабушка родила ему четырнадцать детей, но выжили только восемь. Дед требовал, чтобы его чада ходили, говорили, ели и поступали в точности как он сам. Отцу, наверное, трудно было вынести такое давление. Однако при этом Бау-джи дал детям образование. Успеха в жизни, помимо моего папы, добились и два моих бомбейских дяди – один выдающийся журналист, другой кинорежиссер в Болливуде. (Младших братьев отца на хинди называют «чача», и один из моих дядюшек – Раттан-чача – впоследствии сыграл в моей жизни важнейшую после отца роль.)
На наше с Сандживом счастье, отец восстал и против слишком строгого воспитания. У нас был любящий отец с широкими взглядами, по складу характера неспособный поддерживать строгую дисциплину. Когда мне было лет восемь, мы с братом подрались с кем-то из двоюродных. Мама об этом узнала и потребовала объяснений. Мы, понурив головы, оправдывались: мол, наши братцы обзывались нехорошими словами.
–?А дальше что? – спросила мама.
–?Тогда мы тоже стали обзываться, – сказали мы.
Мама резко отвернулась и замолчала – это значило, что ничего хорошего нам ждать не приходится. Она рассказала про драку папе за ужином, но папа не рассердился.
–?Это я виноват, – печально заметил он. – Плохо вас воспитывал. – Отложил вилку и вытер губы салфеткой. – Не буду сегодня ужинать. Попощусь в одиночестве за свои ошибки.
Отец всю жизнь был искренним до наивности, так что я уверен, что это была не хитрость и не манипуляция. Однако воздействие этого психологического приема оказалось сокрушительным. Папа встал из-за стола, как мы с Сандживом ни умоляли его остаться. Он нас не слушал и попросил маму убрать его тарелку. Я очень рано узнал, как это горько – подвести свое домашнее божество, особенно когда оно такое доброе.
* * *
Границы между мирами, где мы живем, созданы искусственно. Мы живем за ментальными стенами, поскольку убеждены, будто мы так хотим или нам так полагается. Простое доказательство тому – никому никогда не удавалось оторваться от Индии. Уйти от нее – все равно что малышу играть на улице без бдительного присмотра матери, сидящей у окна наверху. За мной, похоже, присматривал Бхригу. Несколько лет назад я сидел в своей клинике в Лахойе, и мне вдруг захотелось проделать ритуал, к которому приучила меня мама. Она открывала наугад «Бхагавад-Гиту», тыкала пальцем в первую попавшуюся строчку, а потом размышляла над ней. (По-моему, христиане иногда поступают так же с Библией – и, подобно маме, тоже, наверное, пытаются толковать божественную мудрость, обращенную к ним лично.)
Мне попалась знаменитая строчка из десятой книги, где Кришна рассказывает воину Арджуне о своих сверхчеловеческих качествах («Из очистителей Я – ветер, из носящих оружие Я – Рама, из рыб Я – акула, из рек Я – Ганга»), а именно – «Из великих мудрецов Я – Бхригу». В этот миг зазвонил телефон. Это был мой друг профессор Арвинд Шарма, он звонил из Канады. К нему из Индии приехал знаменитый исследователь астрологии бхаргавов, который был к тому же пандит, брамин, поддерживающий традицию бхаргавов. Арвинд тут же вспомнил обо мне. Может быть, мне интересно узнать, что написано в моем свитке? По спине у меня побежали мурашки. Однако, к сожалению, плотное рабочее расписание не позволило мне встретиться с пандитом лично. Пандит посоветовал мне читать особые мантры, а потом я получил по почте крошечную статуэтку Бхригу. Я честно попытался читать мантры, однако через неделю-другую вернулся к своим привычным техникам медитации и начисто позабыл об этом случае.
Через некоторое время я приехал к родителям в Дели и упомянул в разговоре странную историю моего дяди Тилака-чача. Отец почему-то сделал вид, будто помнит брата лишь смутно. Еще кто-то сказал, что мне надо обязательно обратиться к астрологу-бхаргаву, раз уж не получилось встретиться с тем пандитом. Я засомневался. Бесчисленное множество индийцев регулярно обращаются к астрологам, но у нас в семье подобное было не принято, и вообще все это интересовало меня куда меньше, чем родителей. Однако почему вокруг меня все время упоминается Бхригу? Вдруг он хочет что-то мне сказать? Ответ на этот вопрос проще всего было узнать в том же Хошиарпуре. Ехать туда на машине было далековато, однако один из братьев моего отца был адмирал индийского флота в отставке. Он запросил военный вертолет – и вот уже через несколько часов мы, как по волшебству, спустились с небес в Хошиарпуре, куда много лет назад совершили паломничество мои родственники. Местные жители никогда не видели летательных аппаратов и глядели на нас, разинув рты.
Мы прибыли в святилище, нас встретили высокопоставленные жрецы, которые каким-то образом прослышали о нашем появлении. Старейшина обратился к нам с краткой речью. Нам задали несколько вопросов – сначала мне, потом отцу, которому к тому времени уже исполнилось восемьдесят. Он отвечал гораздо пространнее меня, но вскоре мы оказались у самой двери святилища, где нас окружила еще одна группа жрецов и потребовала, чтобы мы произнесли подобающие случаю молитвы и совершили жертвоприношения.
Пилот вертолета тронул меня за локоть.
–?Вам туда нельзя.
–?Почему?
Выяснилось, что он не имеет права летать по ночам, а поскольку уже вечерело, мы улетели – с превеликим сожалением. Добравшись до телефона, я позвонил пандиту, с которым меня познакомил Арвинд Шарма. Тот молча выслушал мой рассказ о неудачном путешествии.
–?Неважно, – сказал он наконец. – Вы все равно не читали мантры. В вашем свитке сказано, что вы не станете их читать.
Когда какой-нибудь цикл близится к завершению, мы зачастую не обращаем на это внимания. Я думал, что отношения с Бхригу у меня закончились, но на самом деле нет. Когда я сидел один в своем кабинете, меня вдруг осенило. Я схватил телефон и позвонил отцу.
–?Тилак! – взволнованно воскликнул я. – У него, наверное, был синдром Клайнфельтера!
С медицинской точки зрения все совпадало: женоподобное сложение, сочетание женской груди и мужских половых органов. Синдром Клайнфельтера – генетическая диковина, результат того, что у ребенка мужского пола появляется лишняя Х-хромосома. Обычно у девочек две Х-хромосомы, а у мальчиков – одна Х-хромосома и одна Y-хромосома. Однако Тилак – такое, вероятно, случается с одним эмбрионом из тысячи – родился с набором XXY. Иногда у мужчин с симптомом Клайнфельтера не проявляется почти никаких симптомов, однако у Тилака были налицо все – в том числе и сниженная фертильность, и безвременная смерть.
Помолчав, отец согласился:
–?Да, все сходится.
Видимо, разговаривать о своем несчастном брате ему не хотелось, но я настаивал. Как он считает, правда ли, что Тилак помнил свою прошлую жизнь?
–?Не люблю говорить о том, чего не могу объяснить, – буркнул отец.
Мы сменили тему, однако оба слышали тихий щелчок – два мира нашли дорогу друг к другу. Наука и мистицизм, Бхригу и синдром Клайнфельтера. Каждому из них было бы куда удобнее претендовать на то, что реальность только одна. Однако Индия держит и то, и другое в крепких объятиях, как бы они ни вырывались, и я мало-помалу достиг уровня, когда и сам могу вместить и то, и другое.
6. Рам и Лакшман
Санджив
Мама часто рассказывала нам с Дипаком легенду о Раме и его младшем брате Лакшмане. Мы с Дипаком примеряли их отношения на свои – именно так, как нас приучали думать. В индийской традиции Лакшману весьма почитают за преданность старшему брату – даже в ущерб собственному счастью. В большинстве легенд Лакшмана нарисован куда более эмоциональным, чем его старший брат, однако когда ракшасы похищают жену Рамы Ситу, Рама приходит в такую неистовую ярость, что едва не приводит в действие оружие, способное опустошить весь мир. Лакшмана его отговаривает – и в нем впервые говорит разум, а не чувства.
В детстве Дипак, несомненно, был ответственнее меня, хотя временами пользовался тем, что он главный. Мы с Дипаком играли с нашими лучшими друзьями, Амму и ее старшим братом Прасаном. Мы были так близки, что каждый год отмечали Ракхибандхан – праздник, когда сестры повязывают братьям на руки нитяные браслеты в знак близости и молятся за их здоровье. Амму повязывала ритуальный браслет не только Прасану, но и нам с Дипаком. Так что когда Дипак приказывал нам с Амму и Прасаном сто раз пробежать туда-сюда, а сам засекал время, мы так и поступали – причем нам было приятно ему подчиняться. Если он велел забраться на дерево во дворе, мы забирались, – а когда он приказывал оттуда спрыгнуть, прыгали. Счастье, что никто не покалечился.
Мы доверяли друг другу. У Дипака хватало веры в мои способности, и однажды, когда я палил из духового ружья в консервную банку на шесте, он встал к шесту и велел мне продолжать.
Я опустил ружье. Стрелял я метко, но не идеально, и искушать судьбу не собирался. Но Дипак заставил меня – рассказал про Вильгельма Телля и его сына. Это поставило передо мной головоломную задачку: выстрелить, рискуя серьезно поранить старшего брата, или ослушаться его?
Я выстрелил и попал ему в подбородок.
И хотел бежать домой и звать на помощь, но Дипак, у которого из рассеченного подбородка хлестала кровь, приказал мне стоять на месте. И мгновенно сочинил историю про то, как напоролся на колючую проволоку: он решил соврать, чтобы избежать нагоняя от родителей. Мне это было непросто, но ведь нам всегда твердили, что он Рама, а я – Лакшмана. И я доказал свою преданность, подтвердив его ложь.
Прошло дня два, и подбородок у Дипака распух. Бабушка это заметила и указала за обедом отцу.
–?Ты великолепный врач, но, кажется, неверно поставил диагноз собственному сыну, – сказала она. – Похоже, у него в подбородке застрял обломок колючей проволоки. Своди его завтра на рентген, проверь.
Наутро Дипак отправился в больницу с отцом. А я нервно расхаживал по веранде – ждал, когда вернутся папа с братом. И каждые несколько минут бегал в дом, к маме.
–?Не звонили из больницы?
Мама глядела на меня с подозрением.
–?Что-то ты разволновался.
Тут зазвонил телефон, и отец сказал маме, что рентген обнаружил у Дипака в подбородке пульку от духового ружья. Пригласили хирурга, чтобы ее извлечь. А нам велели сказать правду, пообещав, что за это нас не накажут.
С годами у Дипака на подбородке появилась ямочка. По-моему, она придает ему вид достойный и благородный – однако стоит мне увидеть брата, и я невольно вспоминаю тот случай.
Мы с Дипаком были очень близки, но при этом отчаянно соперничали. Конечно, в настоящую вражду это не перерастало, но мы постоянно пытались поддеть друг дружку. Ревниво следили, кто быстрее проплывает сто гребков, кто чаще выигрывает в пинг-понг и в шахматы, кто кого обгонит на роликах, кто знает больше ученых слов. Я мечтал всегда и во всем опережать Дипака; он хотел обойти меня. Я был его младший брат, но ни разу не припомню, чтобы он мне поддался. Наверное, мы понимали, что соперничество на пределе способностей укрепляет характер лучше, чем когда тебе позволяют победить. И когда речь заходила о спорте, я частенько выигрывал, несмотря на разницу в возрасте.
Впоследствии Дипак поквитался со мной за тот выстрел. Как-то раз мы сражались на деревянных мечах, и Дипак случайно ударил меня в нос. У меня остался легкий шрам – не такой заметный и не такой благородный, как ямочка на подбородке у Дипака.
Наши родные твердо верили и в Дипака, и в меня, и нам не всегда удавалось оправдать их ожидания. Нас окружали люди состоявшиеся: отец – признанный врач, дядюшка – герой-адмирал, другой дядюшка – знаменитый и уважаемый журналист и так далее. Нам постоянно твердили, что какие бы цели мы себе ни поставили, достичь их в наших силах. В результате мы с Дипаком никогда не пасовали перед трудными задачками, насколько мне помнится. У Дипака задачки были в основном связаны с учебой, у меня – с физическими достижениями. Мальчишки обожают драться, и индийские мальчишки не исключение. Например, когда мы учились в школе в Джабалпуре, всем нам приходилось иметь дело с задирой-одноклассником, которого так и прозвали – Хулиган Роджер.
На большой перемене мы часто играли в стеклянные шарики. Игроки выкладывали в круг определенное количество шариков, а потом по очереди старались выбить как можно больше шариков за круг шариком-бойком, который был чуть больше остальных.
