скачать книгу бесплатно
– И что именно это означает? – спросил Энрике.
Гипнос поджал губы.
– Это все, что мне было сказано, mon cher. Придется довольствоваться этим. Я проверю, правильный ли это путь. Зофья, пойдешь со мной? Мне может пригодиться твое красивое ожерелье.
Зофья кивнула, и Гипнос снова прижал ладонь к кирпичу. Его вавилонское кольцо – улыбающийся полумесяц, занимавший три пальца – засиял теплым светом. И мгновение спустя они шагнули сквозь кирпичную стену и исчезли.
Лайла смотрела на врата портала, отчаянный смех рвался из ее горла.
Когда они впервые покинули Спящий Дворец, она представляла, что все можно исправить… но затем Гипнос раскрыл «подсказку» матриарха, и Лайла поняла, что они в полном смысле слова пропали. И даже если они доберутся до острова Повелья, что дальше? У них нет инструментов, информации, оружия, координат… и места встречи.
Лайла зажмурилась, словно это могло помочь ей вызвать в памяти то, что она должна была увидеть в мнемоническом жуке. Перед ее мысленным взглядом промелькнул Северин, отводящий от нее холодный, мрачный взгляд. Она вспомнила, что успела разглядеть половинчатый отпечаток своей помады у него под воротником, в том месте, где она поцеловала его ночью. Лайла резко открыла глаза, прогоняя видение.
Она ненавидела Северина. Он чересчур полагался на ее веру в него. И наивно думал, что она решит, будто не существует мира, в котором он причинит боль Энрике или Зофье, однако он недооценил, как сильно он убедил их в своем безразличии. Лайла почти могла представить, как Северин говорит: Ты меня знаешь. Но это была ложь. Она совсем его не знала. И все же ее не покидало чувство вины. Каждый раз, закрывая глаза, она видела разбитого мнемонического жука и не знала, чего им всем будет стоить это мгновение ярости.
Лайла прогнала Северина из своих мыслей и посмотрела на Энрике, стоявшего на другой стороне переулка. Он скрестил руки на груди, и в его глазах сквозили отчуждение и злость.
– Ты считаешь, что я виновата? – спросила она.
Энрике вскинул голову. На его лице застыл ужас.
– Конечно, нет, Лайла, – ответил он, подходя к ней. – И почему это тебе в голову пришло?
– Если бы я не уничтожила мнемонического жука.
– Я поступил бы точно так же, – сказал Энрике, стиснув зубы. – Лайла, я понимаю, что ты чувствовала… знаю, как это выглядело…
– И даже так…
– И даже так, у нас не безвыходная ситуация, – твердо сказал Энрике. – Я говорил серьезно… он нам не нужен. Мы найдем другой выход.
Энрике взял ее за руку, и они подняли глаза к небу. На мгновение Лайла забыла о тяжести смерти, сдавливавшей ее тело. Вскинув голову, она внимательно разглядывала высокие кирпичные стены. Похоже, это была часть укреплений бастиона, отделявших город от моря. Сверху до Лайлы доносился шум базара и множество голосов, говоривших на разных языках. Запах свежеиспеченного хлеба с медом и специями наполнял воздух, перебивая зловонный запах гниения, исходящий от моря.
– Чумной Остров, – мягко произнес Энрике. – Помнишь, как Тристан разыграл меня? Мы обсуждали, стоит ли отправляться на остров за приобретением, а он знал, что мне немного неприятны все эти разговоры о костях в земле…
– Немного неприятны? – поддразнила его Лайла, ласковая улыбка промелькнула на ее губах. – Я помню, ты так громко завопил, когда сотворенные Тристаном виноградные лозы обвились вокруг твоих ног, так что половина посетителей в Эдеме решила, что кого-то убили в гостиной.
– Это было ужасно! – вздрогнув, сказал Энрике.
Лайла невольно заулыбалась. Она думала, что воспоминание о том дне оставит привкус горечи, но вместо этого оно принесло неожиданную сладость. Мысли о Тристане теперь больше напоминали тяжесть в старом синяке, чем боль в открытой ране. С каждым днем память о нем становилась все менее чувствительной.
– Я помню, – мягко ответила Лайла.
– Захоронения вызывают у меня тревогу, – сказал Энрике, быстро перекрестившись. – На самом деле…
Внезапно он осекся, его глаза округлились. В этот момент Гипонос и Зофья прошли через портал. Лайла увидела длинный каменный коридор, выходящий к базару. Вдали виднелся белый мост. Чайки кружились над рядами прилавков торговцев рыбой.
– Энрике? – позвала Лайла. – В чем дело?
– Я… думаю, я знаю, где нам стоит поискать ключ от безопасного убежища, – ответил Энрике. – Остров мертвых… возможно, это указание на Изола ди Сан-Микеле. Почти сто лет назад Наполеон принял решение превратить остров в кладбище из-за того, что захоронения в городе могли привести к эпидемиям. Помню, я читал об этом в университете. Знаешь, там находится совершенно уникальная церковь эпохи Ренессанса и монастырь, и…
Гипнос хлопнул в ладоши.
– Решено! Отправляемся на кладбище!
Энрике помрачнел.
– А что насчет остальных подсказок? – спросила Зофья.
Лайла еще раз произнесла слова: На острове мертвых… лежит бог, у которого больше одной головы… сосчитайте то, что видите, и это приведет вас прямо ко мне…
– Я… я не знаю, – признался Энрике. – Конечно, существует множество многоголовых божеств, особенно в Азии, но слова «сосчитайте то, что вы видите», похоже, означают, что мы ничего не узнаем, пока не окажемся в этом месте.
Улыбка Гипноса погасла.
– Значит, ты не знаешь точно, что нам надо искать на кладбище?
– Что ж, нет, не совсем, – ответил Энрике.
– А насчет Изола ди Сан-Микеле ты уверен?
– …Нет.
Между ними воцарилась тишина. У них всегда существовал свой ритм принятия решения, куда двигаться дальше. Этот ритм определялся расчетами Зофьи, историческими познаниями Энрике, умением Лайлы считывать объекты, и еще у них был Северин. Тот, кто оценивал все их изыскания в необходимом контексте происходящего, подобно тому, как линза объектива помогает достичь четкости изображения.
Он нам не нужен, сказал Энрике.
Верил ли он сам в это?
Лайла разглядывала друга: лихорадочный румянец на скулах, огромные глаза, поникший вид. Его плечи поникли, словно он вдруг захотел сделаться невидимым.
– Думаю, это такая же удачная идея, как остальные.
Энрике выглядел потрясенным. Он улыбнулся ей, но улыбка тут же погасла, когда его взгляд упал на гранатовый перстень, будто бы с укором взиравший на них. Лайла все поняла без слов.
Девять дней.
И даже так она все равно доверится тем, кто этого заслуживал. Лайла коснулась руки Энрике и посмотрела в глаза Зофье и Гипносу.
– Так попробуем?
ПРИ ПЕРВОМ ЗНАКОМСТВЕ С ВЕНЕЦИЕЙ у Лайлы захватило дух, и хотя воздуха у нее оставалось совсем немного, она не могла мыслить здраво. Венеция казалась городом, наполовину слепленным из обрывков детских грез. Это был плавучий город, с вязаными нитями мраморных мостов, полный погрузившихся под воду дверей, на которых застыли улыбающиеся лица богов. Куда ни брось взгляд, город повсюду очаровывал оживлением. На лотках уличных торговцев, выставленных вдоль берегов залива, в кружевах Творения, свернутых в подобие полумесяца и играющих в прятки с улыбающимся ребенком. В нитке бус из цветного стекла, вспорхнувшей с бархатной кушетки, чтобы игриво обхватить шею хохочущей аристократки. В изысканных масках, усыпанных золотыми листьями и украшенных спиралями жемчужин царственно проплывающих мимо, словно буйки, созданные ремесленниками mascherari[1 - Мастера, создающие карнавальные маски.], работавшими около воды.
– Чтобы добраться до Изола ди Сан-Микеле, нам понадобится лодка, – заметил Энрике.
Гипнос со скорбным видом вывернул карманы.
– И как же мы расплатимся?
– Предоставьте это мне, – сказала Лайла.
Она торопливо направилась к причалу. Сначала она незаметно смахнула черную шаль, случайно забытую кем-то на табуретке. В голове вспыхнуло воспоминание о теплых, смуглых руках, вязавших шаль. Простите, подумала она. Лайла накинула шаль поверх своего грязного и рваного платья. Ее собственная маска Энигмы лежала свернутая в крошечном алмазном медальоне, свисавшем с ее шеи на зеленой шелковой ленте. Она постучала по нему, и изысканная маска с павлиньими перьями тут же развернулась и скрыла ее лицо. Если другие торговцы масками, носившие их продукцию, и заметили что-то неладное, то ничего не сказали, когда она проходила мимо.
Лайла не сводила глаз с воды. Вода поступала через проход, вымощенный бледным истрийским камнем, выходивший в море прямо за Мостом Риальто, огромным сооружением, напоминавшим полумесяц, сошедший с небес, чтобы украсить собой город. Уже было далеко за полдень, и гондолы бойко рассекали нефритовую воду.
Гондольеры не обращали на нее внимания, курили и играли в шахматы на каменных ступенях. Лайла по очереди касалась носов их лодок, роясь в воспоминаниях этих людей.
Первое: Девушка с цветком в волосах, ее ресницы трепетали, когда она прильнула ко мне в поцелуе…
Второе: Расстроенный мужской голос: «Mi dispiace…»[2 - Прости.]
Третье: Ребенок держит руку деда, аромат дыма сигары струится в воздухе.
И так до бесконечности, пока…
Руки Лайлы застыли, когда звук статических помех наполнил ее мысли. Такой шум мог издавать только Сотворенный объект. Она улыбнулась.
ЧАС СПУСТЯ ЛАЙЛА сидела на носу гондолы, глядя, как луна цвета инея встает вдали над островом. Ее лицо овевал бодрящий холодный ветер, но даже это не давало ей избавиться от печати смерти на ее руке, по крайней мере, у нее осталось хоть это.
Расположившиеся на другом краю гондолы Энрике и Зофья, похоже, полностью погрузились в собственные мысли. Энрике не сводил глаз с воды. Зофья, потерявшая свой спичечный коробок, теребила обугленный подол платья. Гипнос, развалившийся на подушке за спиной у Лайлы, положил голову ей на плечо.
– Боюсь, я начинаю заболевать, ma ch?re.
– И почему ты так думаешь?
– Я жажду скуки, словно это редчайшее марочное вино в мире, – сказал он. – Такая развращенность.
Лайла едва не расхохоталась. За последнюю неделю она видела богатства, соперничающие с целыми королевствами, и стала свидетельницей опьяняющей власти, которая при помощи одной песни могла уничтожить целый мир… но ничто не могло сравниться с роскошью и очарованием возможности потратить день впустую и не сожалеть об этом. Если бы она могла наполнить шкатулку невероятными сокровищами, то спрятала бы соблазнительные солнечные деньки и холодные звездные ночи, чтобы насладиться ими в компании любимых людей.
– Я должен перед тобой извиниться, – сказал Гипнос.
Лайла нахмурилась.
– Это еще за что?
– Я повел себя безобразно, обнаружив, что ты уничтожила мнемонического жука, – ответил он, опустив глаза. – И хотя я доверяю Северину, совершенно очевидно, что он не заслужил твоего гнева. Не знаю, что он сказал тебе, но уверяю, он не хотел, чтобы так вышло. Знаю, что это всего лишь уловка, чтобы защитить тебя.
Лайлу охватило уже знакомое оцепенение.
– Теперь я это знаю.
– Ты также должна знать, что хотя он любит нас всех, ты, кого он…
– Не надо, – холодно отрезала Лайла, а затем добавила: – Прошу.
Гипнос миролюбиво вскинул руки, предоставив Лайлу ее мыслям. Ее взгляд снова упал на перстень: число 9. Девять дней, чтобы дышать этим воздухом, смотреть на это небо. Ее разум жадно впитывал образы, словно сливки, – бледные купола соборов, мрачное пятно грозовой тучи в небе. Думать о Северине – все равно что запятнать эти мысли чернилами. Они заполняли разум чернотой, из-за которой ничего нельзя было разглядеть. Его здесь не было. Пока. И потому она стремилась вообще не думать о нем.
КЛАДБИЩЕНСКИЙ ОСТРОВ ИЗОЛА ДИ САН-МИКЕЛЕ, окруженный стенами из красно-белого кирпича, наполняли тишина и покой. Купол церкви из бледного венецианского камня словно парил на фоне темного залива. Когда гондола приблизилась к причалу, трехметровая Сотворенная статуя архангела Михаила распростерла свои крылья и подняла вверх весы, словно приветствуя их. Бронзовые весы покачивались на морозном февральском ветре, и казалось, что незрячие глаза серафима неотрывно смотрят на них, словно готовясь взвесить добро и зло, происходившие в их жизни. Дальше по вымощенной белоснежным гравием дорожке выстроились ряды статных кипарисов, стоявших на страже врат в обитель мертвых.
Едва лишь Лайла вышла из гондолы, ее охватило странное чувство. Пустота, возникла и тут же исчезла. На мгновение она перестала различать запах снега на ветру или ощущать холод на своей коже. Ее тело словно расчленили, и она ощущала его странную неподвижность, словно это была тяжелая ноша, которую она должна была тащить.
– Лайла!
Гипнос обхватил ее за плечи.
– Что случилось? – воскликнула Зофья, бросаясь к ней.
– Я… я не знаю, – ответила Лайла.
Ее тело сделалось слишком неподвижным, слишком спокойным. Она ощущала, как едва слышно бьется сердце, словно с трудом справляясь с вязкой, как сироп, кровью.
– Ты поранилась, – произнесла Зофья.
– Нет, я…
Гипнос поднял ее ладонь, украшенную перстнем. И тогда только Лайла увидела порез. Вероятно, она слишком сильно ухватилась за деревянный столбик на причале.
– Вот, – сказала Зофья, отрывая полоску от своего обугленного подола, чтобы перевязать рану.
Лайла безучастно взяла ее.
– Тебе и так пришлось нелегко, – осторожно сказал Гипнос. – Почему бы тебе не посидеть в лодке? Мы ведь недолго, правда?
Энрике, запинаясь, ответил:
– Не могу сказать точно, но… – Вероятно, Гипнос незаметно взглянул на него, потому что Энрике вдруг быстро кивнул. – Оставайся и отдыхай, Лайла. С нами все будет в порядке.
– Болит? – спросила Зофья.
– Нет, – ответила Лайла, безучастно глядя на свою ладонь.
Должно быть, она кивнула им и помахала рукой, но все это время ее рассудок наполняли пронзительные вопли. Однако она не могла произнести этого вслух. Она не солгала Зофье. Она не ощущала боли. Лайла вообще ничего не ощущала.
5. Энрике
Энрике Меркадо-Лопес многое знал.
Он разбирался в истории и иностранных языках, мифах и легендах. Он знал толк в поцелуях, хорошей кухне и танцах, и хотя сейчас он во многом сомневался, одно он знал совершенно точно: это было не его место.
И об этом знал не только он.
Зофья и Гипнос шли следом за ним в тягостном молчании. Они ожидали, что Энрике знает, как поступить дальше. Ожидали, что он возьмет руководство в свои руки, станет давать команды, планировать каждый следующий шаг… но это было не об Энрике.
Это не для тебя, шептал в его голове древний голос. Знай свое место.
Его место.
Похоже, Энрике никогда не мог отыскать его. Он помнил, как в детстве пытался попробовать себя в школьном театре. Ночь напролет он репетировал реплики героя. Рассадил на стульях игрушки, изображая своих будущих зрителей. Он измучил свою мать, пока она, раздраженная до предела, не сдалась и позволила ему репетировать, читая текст за героиню. Но в день прослушиваний монахиня, ставившая спектакль, прервала его после первых двух фраз.
