скачать книгу бесплатно
– Ну, – говорит Тайс и затем, клянусь, смотрит на меня тем самым взглядом.
– Что, неужели он ближневосточный националист? – Меня так и подмывает спросить, просили ли его говорить с акцентом, но я уже заранее боюсь ответа.
– Слушайте, я знаю, – говорит Тайс с долей мрачности. – Вы не возражаете?
Терпеть не могу это дерьмо. Можно подумать, я держу в руках пропуск, который от лица всех Людей с Темной Кожей позволит ему играть расистскую карикатурную роль в телесериале. Кроме того, я даже не знаю, стоит ли оно вообще того. Мне не очень-то приятно защищать всю исламскую диаспору в целом и каждую арабскую страну в отдельности, потому что черт его знает, что за шизик этот Зиад-аль-Аббаси. Но я поверить не могу, что мне приходится вести такую беседу с друзьями. С хорошими друзьями.
Вин переводит взгляд с меня на Тайса и обратно с неприкрытым интересом, словно ждет, что между нами вспыхнет ссора.
– А что, на Гаити живут мусульмане? – спрашивает Вин.
– Если уж на то пошло, какое отношение к религии или расе имеет страна происхождения? – парирует Тайс.
– Именно. Барак Обама, например, мусульманин, – говорит Вин.
Мы с Тайсом оба смотрим на него, потом друг на друга – и разражаемся смехом.
– Чего? – спрашиваю я.
– Какой Обама мусульманин? – говорит Тайс, закатывая глаза. – Его родители – просвещенные атеисты.
– Я про то, что ты можешь быть наполовину белым, наполовину черным и при этом мусульманином, – повторяет попытку Вин. – Его мать была белой.
Это окончательно сводит меня с ума.
– Идиот ты, Вин, – говорит Тайс, качая головой. – Но погоди, Паб. Тебя правда это задевает? – спрашивает он.
Сам не знаю. Не все так однозначно. Я не могу злиться на него за то, чем он зарабатывает, но я не думал, что настанет день, когда мне придется столкнуться со страницей лучшего друга на IMDb в контексте: Тайсон Скотт в роли джихадиста.
– Я и не знал, что можно вообще играть в сериале персонажа чужой расы, – говорю я.
– А то! Это культурная апроприация, – говорит Вин, как будто играя стремительный раунд в бинго адекватности.
– Раса – это концепция, – говорит Тайс. Ненавижу спорить с ним или с Миггсом на подобные темы. Они вечно используют запутанные аргументы.
– Я просто говорю, что… – Я встаю, продумывая формулировку. – А если бы меня попросили сыграть темнокожего парня, который по стечению обстоятельств оказался дилером, наркоманом или бывшим зеком?
– Хорошо. – Тайс тоже встает и моет миску. – Когда ответственные за кастинг белые сотрудники популярного телешоу заплатят тебе неплохие деньги за роль афроамериканского торчка-наркоторговца – ложно обвиненного, считай, я дал тебе свое благословение.
Не знаю, почему я не могу просто за него порадоваться. Это мелочь, но я не в силах от нее избавиться. Прямо сейчас я был бы счастлив, если бы мне хватило хладнокровия воспринять это так: черт, если кому-то и должны заплатить за роль такого бандита, то близкому мне человеку. Но я так не могу. Я даже не могу понять, какая часть моего отвращения происходит от моей злости на него, а какая – от злости на себя за злость на него.
– Знаешь, а ведь ты не можешь дать мне такого благословения, правда? – говорю я ему, пытаясь подступить к разговору с другой стороны. – Ты не афроамериканец. Ты со своими гаитянскими корнями скорее Т’Чалла[8 - Т’Чалла – Черная пантера, супергерой, появляющийся в комиксах издательства Marvel Comics.], чем Киллмонгер[9 - Эрик Киллмонгер – суперзлодей, появляющийся в комиксах издательства Marvel Comics.], разве нет?
– Чего? – Он выпучивает глаза. – Да гаитянские корни как раз и делают из меня Киллмонгера! Ты что, вообще истории не знаешь?
Я уже не понимаю, о чем мы в данный момент спорим, но ясно, что быть впутанным в идиотскую гонку «кто сморозит большую глупость» всяко проще, чем вести реальную дискуссию.
– Может, мир? – предлагает он с улыбкой на лице.
– Ага. – Я киваю. Определенно, во мне до сих пор преобладает раздражение. Это не круто. Ни капли.
– Знаешь, вот именно так нас и пытаются рассорить, – кричит он через плечо, уходя в свою комнату.
– А то, – отвечаю я. – Видит бог, мы должны держаться вместе, раз уж Вин с его хорватскими корнями явно ультраправый националист по рождению.
Под смех Тайса и Вина я иду по коридору, захлопываю за собой дверь ванной и включаю воду.
Обуреваемый противоречивыми чувствами, вытираю рукой запотевшее зеркало. Умом я все понимаю. Не знаю, как бы я поступил, если бы мне надо было сделать такой же выбор. Или как бы признался друзьям в подобной ситуации. Зеркало снова заволакивает паром, размывая мое отражение.
Горячий душ помогает. Стоя под струями воды, я пытаюсь смыть мурашки с кожи. Ему не понять этой двусмысленности. Правда в том, что, когда дело доходит до скандала, я, как человек смешанных кровей, не всегда знаю, есть ли у меня право обижаться. Сколько негодования мне позволительно испытывать.
Ну смотрите, если бы какой-нибудь белый чувак позволил при мне ляпнуть слово на букву «Н», то тут все понятно и без слов, а вот шутки про хиджабы и невежественное дерьмо про Корею никто не воспринимает так же. А в нашей стране, при нашей истории, я все это получаю. Я даже не могу точно сказать, сколько раз слышал, как на первый взгляд разумные люди отпускают шуточки про Апу из «Симпсонов».
Но когда речь заходит о моей причастности к мусульманству через мою родню или когда люди не осознают, что среди них находится кореец, я не могу организовать свои мысли. Мне хочется сказать им, что они не имеют права. Что это не их народы и нельзя так гримасничать. Но я не могу не задумываться о том, сколько во мне от этих национальностей. Если меня будут в чем-то обвинять, то я хочу обвинять их в ответ.
Глава 8
– Мы еще вчера должны были поехать, ты же обещал, – ноет Рейн так пронзительно, что у меня череп раскалывается.
– Какая разница? Уже ведь едем.
Мы садимся на 7-й поезд, чтобы навестить папу. Сейчас шесть вечера, а я проснулся всего час назад с адской головной болью.
– Мы договаривались! – слегка истерично восклицает Рейн. Сегодня пятница, и я уверен, что временное исключение из школы оказалось не такими уж веселыми каникулами, как он ожидал. Мама не шутила насчет работы по дому.
Мы сходим с поезда, и я веду Рейна в свой любимый продуктовый магазинчик в папином районе. И тут вижу ее. Лианну Смарт. Не совсем Лианну Смарт, а выцветший постер двухлетней давности, на котором она рекламирует воду. На ней белое хлопковое платье, длинные волосы, как у русалки, солнце частично задевает ее голые плечи, а зубы какой-то мелкий хулиган закрасил черным маркером. Я бы свернул шею этому клоуну, хотя таким же клоуном когда-то мог бы с легкостью оказаться и я сам, будь у меня маркер под рукой.
– Паб, – окликает меня Рейн с другого конца прохода между прилавками. Я чувствую, как мое лицо заливается краской. Как будто меня застукали за каким-нибудь извращением. – Ты идешь?
Я хватаю парочку британских шоколадных батончиков, пачку печенья «Парле-Джи» за пятьдесят центов, на упаковке которого нарисован мальчишка, вскинувший руки в вестсайдском жесте, маленький пакетик смеси из сухофруктов и орехов «Бомбей» и еще колу.
Мы заходим в лифт и едем наверх. Вы бы решили, что все это здание заселено одними иммигрантами, потому что в коридоре постоянно пахнет едой. Польской, средневосточной, китайской, корейской, индийской, и все эти запахи сражаются, пытаясь перебить друг друга. Если бы тут жили только белые богатеи, в коридорах пахло бы капсулами «Тайда» и ванилью.
– Дети, – говорит папа, широко раскинув руки. Наш папа куда ласковее, чем мама. Пускает слезу по любому поводу, и приходится постоянно уворачиваться, чтобы он случайно не поцеловал тебя в губы. Самое безумное в нем то, что с годами он становится только привлекательнее. Его светлые глаза напоминают мне звезду Болливуда Ритика Рошана, у которого такая же гигантская прическа и задница на подбородке. Зато когда он отращивает бороду, кроме шуток, женщины даже переходят дорогу, чтобы попытаться с ним познакомиться. Загвоздка в том, что благодаря своей красоте он выглядит неблагонадежным. И внешность не вяжется с его придурковатым характером. Однажды он сказал, что именно про таких говорят: рожа просит кирпича. Он сказал это Рейну в разговоре о том, как люди обращаются с теми, кто обладает бесспорно красивой внешностью, и касалось Рейна это куда больше, чем меня. Клянусь богом, этот пацан по утрам не меньше часа проводит у зеркала.
– Привет, пап, – говорю я.
Рейн крепко обнимает его.
– Baba! – Он позволяет отцу поцеловать его в щеку. – Прости, что так долго, – добавляет он и стреляет в меня злобным взглядом.
Мы с Рейном разуваемся. Большинство считает это чисто азиатским обычаем, но, как по мне, это привычка всех людей, за исключением белых американцев. Мама Миггса, которая живет в Бед-Стай[10 - Сокращение от Бедфорд – стайвесанта, района в Бруклине.], обычно слетает с катушек, если кто-то заходит в ботинках в ее гостиную, где даже диваны покрыты прозрачными чехлами. Она предложит вам пару chanclas – шлепанцев размеров на восемь больше вашей ноги, и ими же запустит в вас со скоростью восемьдесят миль в час, если вы посмеете возразить.
– Все в порядке, – говорит папа, трепля меня за загривок. – С днем рождения, Пабло.
– Твой день рождения что, целый месяц длится? – возмущается Рейн.
– Мальчики, вы обедали?
Еда у папы всегда одинаковая. Пара поджаренных на гриле сэндвичей с сыром: самый дешевый белый хлеб и американский, или «правительственный», сыр, который в конце прошлого века выдавали по талонам. С одной стороны он мажет хлеб мураббой[11 - Конфитюр, варенье.] (по консистенции как желе) и добавляет маринованные кусочки зеленого манго, которые тоже покупает в магазине. Потом наливает чай – «Барриз Голд Бленд» со сгущенным молоком. Не знаю, когда он начал так питаться, но с тех пор, как он живет отдельно, набор продуктов остается неизменным. Не уверен, нравится ли это ему или же он не может позволить себе большего. Но если я в чем и уверен, так это в том, что мой отец ведет себя как тысячелетний старик. Представляю, как он приглашает в гости женщину и пытается накормить ее вот этим.
Мне кажется безумием, что у определения «старая дева» нет мужского аналога.
И все-таки эта рутина успокаивает. На папе синий кардиган на пуговицах, такой просторный, что отец как будто съежился внутри. К тому же я уверен, что это женский кардиган, но не могу вспомнить, с какой стороны должны быть пуговицы. Отец никогда не заморачивался с одеждой.
– Итак, тебя взяли в Ла-Гуардию? – Мы сидим за папиным крошечным складным столиком. Он протягивает руку, чтобы потрепать Рейна по щеке.
– Ага, – отвечает Рейн, листая ленту в смартфоне и периодически отвлекаясь на сэндвич.
– Серьезно? – В школу Ла-Гуардия невозможно пробиться. Нужно в буквальном смысле быть Леди Гагой или Ники Минаж. А Лианна Смарт тем временем обучается на дому. Я в курсе этого, потому что так часто гуглю ее имя, что во всех браузерах постоянно вижу таргетированную рекламу ее линии спортивной одежды.
Рейн кивает и снова надкусывает сэндвич. С раннего детства он ест медленнее всех.
– За вокал.
– Ну, черт, – говорю я. – Поздравляю, что ли.
Погодите-ка, что, этот смазливый засранец тоже станет знаменитостью? Я теряю аппетит, доедать сэндвич уже не хочется.
– Кстати, – говорит папа, вставая и стряхивая с коленей крошки. Он надевает очки и протягивает Рейну папку-скоросшиватель на трех кольцах. – Я хочу, чтобы вы, ребята, прочли мой сценарий.
Это уже слишком.
«Я хочу, чтобы вы прочли мой сценарий» – это последнее, что хочешь услышать из уст отца. Это так неловко. Все равно что видеть его среди участников флешмоба или перед микрофоном. Между прочим, я был свидетелем и того, и другого, и мой мозг просто кровью истекал в те моменты.
– Сценарий? – переспрашиваю я, высоко вскинув брови.
Рейн пинает меня по ноге.
– Это его новая страсть, – объясняет мне брат.
– Я теперь сценарист, – радостно сообщает папа. Он даже не додумался добавить слово «начинающий» или сформулировать иначе, например: «Я пробую написать сценарий», как сделал бы нормальный человек. Между тем за последние несколько лет он успел побывать поэтом, мастером тай-цзи, целителем рэйки, а теперь вот это? Серьезно, папа своим поведением напоминает мне ребенка богатых родителей, вот только богатых родителей у него нет.
– Может, пришлешь по электронке? – спрашиваю я. Чувствую, как жареный, похожий на мягкий пластик сыр поднимает бунт у меня в пищеводе. Я ни за что не стану читать папин сценарий при нем.
– Лучше воздержусь, – говорит он. – С авторскими правами надо быть аккуратнее.
О, ну конечно, ведь русскому хакеру, который совершает заказы через «Постмейтс», сидя в своей московской квартире, прямо не терпится прочитать первые сценарные наброски моего отца.
– А знаете что? – радостно восклицает он и хлопает в ладоши. – Приходите на репетицию через пару недель. – Он сверяется с красным настенным календарем с золотыми каллиграфическими буквами. Папа бесплатно получил его в китайском продуктовом на Новый год. – В выходные после восемнадцатого, в три часа.
– Окей! – соглашается Рейн.
– М-м-м, – хмуро тяну я. – У меня как раз смена.
– Ты же работаешь в ночную, – говорит Рейн, сверля меня взглядом. – Мы придем.
– Великолепно, – говорит отец. – Давайте прогуляемся.
Папа начал эти бесцельные моционы с тех пор, как прочитал в биографии Стива Джобса, что основатель Apple любил такие прогулки, и теперь два-три часа, в зависимости от погоды, он бродит по улице, пожевывая семена фенхеля. В настоящее время он делает это по утрам после завтрака и между написанием резюме по семьдесят пять баксов за штуку. Неплохая движуха. Еще папа не гнушается репетиторством, дает уроки вождения и выполняет мелкие задачи в качестве самого болтливого швейцара в Трайборо.
– Сперва у меня была идея поставить спектакль в Киссене, – благоговейно рассказывает он, пока мы переходим улицу Рузвельт и направляемся к Мейн-стрит. Поверьте, в бульваре Киссена нет ничего особенного, разве что слесарь в дальнем конце, который торгует экзотической рыбой, и то это всего лишь сбивает с толку. Как вообще рекламировать пьесу там? В парке было бы неплохо, но папа никогда на такое не согласится. – В тишине можно многое узнать о себе.
А на фоне тем временем раздаются автомобильные гудки и ругань на всех языках мира даже в самую мертвую зимнюю пору.
Во время ходьбы папа сутулится и по-стариковски держит руки за спиной. Рейн копирует его. Он всегда был ближе к папе, а я – к маме. Они мечтатели, мы – реалисты.
– Ты должен прислушаться к себе, и тогда услышишь, чего ты хочешь.
Ну, с меня не убудет. Я тоже сцепляю руки за спиной и иду с ними в ногу. Пытаюсь «услышать то, чего я хочу», и тут, кроме шуток, мимо проезжает такси, из опущенного окна которого доносится – кто бы вы думали? Правильно, Лианна Смарт с песней Agonize.
Я выпрямляюсь и начинаю идти нормально, на случай, если она меня увидит.
Словно в тумане я бреду следом за отцом и братом, пока мы не оказываемся в неописуемом банкетном зале, полном людей. Папа шагает впереди нас в другой конец зала.
– Пап, – шепчу я сквозь сжатые зубы, но он далеко и не слышит. Все вокруг одеты торжественно. Супер роскошные шальвар-камизы[12 - Традиционная одежда, возникшая в Южной Азии.], анаркали и сари[13 - Традиционная индийская одежда.]. Сплошь в блестках и камнях. Мы идем следом за отцом.
– Санни! – радостно восклицает папа, и мужик – вероятно, это и есть Санни, – на вид около пятидесяти, в костюме-тройке, встает из-за стола с двенадцатью другими гостями, которые явно только что приступили к трапезе. На их лицах натянутые улыбки, как бы говорящие: «Кто пустил сюда этих неподобающе одетых чужаков?»
Но Санни все равно с улыбкой жмет папе руку.
– Это мои сыновья, – говорит папа и тут же отпускает шутку на урду, а Санни смеется. Мы с Рейном знаем лишь несколько слов на этом языке, так же, как и в случае с корейским: пару фраз, которые маме удалось вдолбить нам в головы. Папа владеет разговорным урду и даже записывал нам на диск уроки, но никогда не заставлял их слушать и не устраивал тестов, в отличие от мамы.
– Салам, – говорит Санни.
– Ва-алейкум ас-салям, – бормочем мы в ответ хором.
– Аапка наам киа хэи?[14 - Как тебя зовут? (урду)]
– Рейн, – отвечает Рейн.
– Пабло, – ворчу я. Всегда, когда я разговариваю с пакистанцами или корейцами, с которыми только что познакомился, у меня возникает ощущение, будто мой уровень IQ упал баллов на сто.
– Забардаст! – выдает вдруг Рейн дурацким голосом из «Билла и Теда». Это значит «отлично».
Санни смеется, чтобы подбодрить его, и жестом приглашает нас к длинному фуршетному столу, который просто ломится от еды.
– Мы уже поели, – говорит папа.
– Тогда сладкое.
Мы хватаем миски с рас малаи (представьте себе супер сладкие кусочки чизкейка без корочки, посыпанные орехами) и гулаб джамуном – это мой любимый десерт: жареные сладкие шарики в сахарном сиропе. Однажды мама приготовила их нам на папин день рождения, и масло забрызгало все вокруг так, что потом целый час пришлось его оттирать. Позже папа подмигнул мне и заявил, что гулаб джамун получился со вкусом раздражения, но, как по мне, вышло отлично. Еще на столе я вижу бурфи и ассорти из бесконечного множества прочих индийских сладостей, а еще блюдо с красиво разложенным пааном: конвертиками из листьев бетеля с начинкой из специй, засахаренных фруктов и других ингредиентов, от сочетания которых начинается бешеный приход. Папа как-то случайно пристрастился к таким штукам с табаком и жевал их где-то в течение года, постоянно сплевывая красный сок, пока мы угрозами не заставили его прекратить, потому что зрелище было мерзким.
В углу мы находим полупустой столик и садимся.
Какой-то мужчина в костюме берет микрофон.
– Еще раз благодарю вас за то, что пришли поздравить мою дочь Амину и ее мужа Хамида.
