скачать книгу бесплатно
– Вы знали, что будет провал? – переспросил Прибытков.
– Знала и не могла помешать. Он так хотел произвести на вас впечатление своими способностями… Это было неизбежно.
Виктор Иванович не знал, что и подумать. Эта девушка или женщина, шут ее разберет, говорила так убедительно, что нельзя было не поверить.
– Но почему… – только проговорил он.
– Потому что здесь, у вас, было зло… Слишком сильное, слишком уверенное, слишком мощное… Герман с ним не справился.
– Какое зло? – в растерянности проговорил Прибытков, сбитый с толку.
Приподнявшись на цыпочки, Люция стала шептать ему на ухо. Чем больше узнавал редактор «Ребуса», тем глубже погружался в сомнения. О том, чтобы печатать статью, он уже не думал. Тут такое может случиться…
9
Лебедеву уже стало интересно, насколько хватит его терпения. Как глубоко его исчерпал энергичный доктор. И сколько еще осталось. Начать с того, что в приемном кабинете Погорельского не оказалось никаких фотографий мыслей. Доктор выразился, что только догадался о методе съемки, но не решился испытать его без «серьезной поддержки». Аполлон Григорьевич стерпел и даже не вынул опасную сигарилью. А дальше начался спектакль, в котором ему была уготована главная роль.
Погорельский с гордостью показал фотопластинку, какими пользуются фотографы в салонах. Пластинка была обернута в черную бумагу. Как оказалось, это контрольный опыт перед фотографированием мыслей. Опыт состоял в том, что Лебедев должен был зайти в темную комнату, завешенную тяжелыми шторами, плотно прижать пластинку ко лбу и настойчиво думать, думать, думать о чем-то одном. Минут пять думать, не больше.
– Это немного устаревший метод идеопластики, или доркографии, или психофотография, то есть получение на фотопластинке изображений без посредства камеры, света или аппарата для производства токов X-лучей, одной силой мысли, – сверкая энтузиазмом и знаниями, сообщил доктор. – Метод был разработан Траиль Тейлором и проверен Глендиннингом. Вам, конечно, это известно…
Бесполезными знаниями Лебедев голову не замусоривал. Мало того, что Ванзаров придумал психологику и балуется ей, так еще и психофотография. Только еще одной лженауки не хватало! Перспектива держать у лба пластинку, да еще в полной темноте, не слишком бодрила.
– Может, ну ее, эту доркографию, – предложил он. – Сами говорите: метод устарел.
– Мы, как ученые, должны руководствоваться бескомпромиссным принципом ultima ratio[9 - Здесь: окончательный аргумент.], чтобы не осталось никаких сомнений в правдивости результата. Этого требовал Гартман при изучении спиритизма, этому будем следовать мы!
Аполлону Григорьевичу осталось только вслед за принципом проследовать в темную комнату. У него тоже есть научная жилка, и, раз вляпался в немыслимую глупость, надо терпеть. Он честно держал у лба пластинку. Вот только думать о чем-то одном не мог. Мысли его были слишком обширны.
Наконец пластинка с мыслями Лебедева была наполнена до краев. Погорельский притащил фонарь, каким освещают фотолабораторию, и сам сиял счастьем, как электрическая лампочка. Комната осветилась пугающе-красными бликами, будто в адском подземелье забыли запереть люк. После чего доктор представил свое изобретение. Аполлон Григорьевич без труда узнал самую обычную катушку Румкорфа, которая позволяет получить электрическую искру за счет накопленного магнитного поля и пробоя воздуха. Один вывод вторичной обмотки катушки Погорельский присоединил к металлическому штырю, явно переделанному из больничной вешалки. Второй вывод он прикрутил к изолированной проволоке, изогнутой знаком вопроса. После чего, используя бинт, прикрутил загогулину к фотопластинке.
– И что мне с этим делать? – с явным опасением спросил Лебедев.
Ему протянули толстые резиновые перчатки.
– Одну подложите на голову для изоляции, другую наденьте и плотно прижмите пластину к виску.
– А вы что будете делать в это время?
– Пущу ток!
В оптимизме доктора слышалось нечто кровожадное. Аполлон Григорьевич мог прямо сейчас послать его, куда электрический ток не проникал. Но терпение все еще оставалось. Ему стало любопытно, чем закончится опыт. Заряд машинка вырабатывала не слишком значительный, убить великого криминалиста не удастся. И Лебедев согласился. Надел перчатку, другой прикрыл висок и приложил пластинку. Погорельский прикрутил к машинке концы гальванического элемента.
– Готовы, Аполлон Григорьевич?
– Не тяните!
– Даю разряд!
Что-то загудело, раздался щелчок. Лебедев ощутил, как волосы у него встали дыбом. Трудно сказать, что случилось с его мыслями в этот момент.
– Снято! – крикнул доктор. – Опыт окончен! Осталось получить снимок!
Лебедев не отдал пластинку. Еще и забрал пробную, с доркографией. Не хватало, чтобы его мысли проявлял какой-то фотограф с Невского. Он обещал сделать сам: все необходимое для проявки и печати у него имелось. Уговоры Погорельского были отвергнуты безжалостно.
Очень вовремя раздался звонок. Доктор извинился и побежал открывать пациенту. За фотографированием мыслей, конечно, будущее, но людям хочется лечиться сегодня.
Спрятав пластинки под мышкой, откуда их можно было вынуть, только выиграв смертный бой, Лебедев вышел в приемную. И чуть не испортил дело. Хоть удивление его было простительно. Трудно – нет, невозможно ожидать, что к Погорельскому заглянет Ванзаров. Аполлон Григорьевич быстро сообразил: друг его бесценный никогда не лечился, а если и болел, то простудой, которую пользовал водкой и медом. Лучшее лекарство от всех хворей. Значит, тут что-то другое. Тем более криминалисту был послан выразительный взгляд: «Держите рот на замке, дорогой друг».
– Прошу простить за вторжение, я без записи, не смог пройти мимо, – сказал Ванзаров, протягивая журнал «Ребус». – Буду счастлив получить ваш автограф, доктор. Публикация «Животного магнетизма» – лучшее, что я читал по этой теме.
– Пожалуй, пойду, – заторопился Лебедев. – Жду вас сегодня к вечеру у себя на Фонтанке, Мессель Викентьевич. Посмотрим, что получилось…
С Ванзаровым они раскланялись, как вежливые люди, совершенно незнакомые.
Между тем Погорельский раскрыл журнал на своей публикации и обмакнул ручку в чернильницу.
– Кому подписать? – спросил он, пряча авторское тщеславие. Гадкое и сладостное чувство, доложу я вам, драгоценный читатель… Ну да речь не об этом…
– Напишите: Ванзарову. Родиону Ванзарову…
Доктор изобразил вместо слов закорючки, как это принято у докторов, размашисто расписался и протянул журнал.
– Интересуетесь магнетизмом?
– И не только, – сказал Ванзаров, пряча «Ребус» во внутренний карман. – Читал Перти, Карла дю Преля, Цёльнера, Серджента, Юма…[10 - Знаменитые теоретики и практики современного спиритизма.]
– О, так вы знаток теоретических трудов по спиритизму? – обрадовался Погорельский. – Чем полагаете спиритические явления?
– Из области психологических феноменов, – ответил Ванзаров.
Уклончивость тем хороша, что каждый понимает ее по-своему. Доктор увидел схожесть со своими идеями животного магнетизма. Чему не мог не обрадоваться.
– Часто сеансировали? – дружелюбно спросил он.
– Принимал участие…
– У кого же?
– Был в Лондоне на сеансах великого Крукса[11 - Уильям Крукс – знаменитый физик и химик, активный сторонник и исследователь спиритизма.].
– Феноменально! – вскричал Погорельский и с горячностью схватил руки Ванзарова. – Когда? Как это было? Расскажите…
– Примерно полтора года назад… Просто повезло… После того, что видел, трудно сомневаться в спиритизме.
– А в Париж, к великому Ипполиту Барадюку заезжали?
– Не пришлось, – с тяжким вздохом ответил Ванзаров. – Доктор Погорельский, позвольте вопрос?
– Сколько угодно, дорогой друг!
Вероятно, любовь к спиритизму делает людей друзьями быстрее электрической искры. Со всей скромностью Ванзаров поведал, что недавно получил небольшой свободный капитал, удачно продал акции и теперь желает вложить их в изучение спиритизма. И вообще мечтает познакомиться с кружком обожаемого журнала «Ребус». Особенно с господином Иртемьевым, о способностях которого много наслышан. Нельзя ли устроить в ближайшее время.
– Так зачем же откладывать! – вскричал Погорельский, боясь отпускать из рук уникума, который хочет финансировать спиритизм. Да о таком можно только мечтать. – Прямо сейчас и отправимся!
У Ванзарова оказались неотложные дела. Но он обещал прибыть на Екатерининский канал в условленное время. То есть через два часа…
– Прошу прощения за любопытство, – сказал Ванзаров уже в прихожей. – А кто этот больной господин, что был у вас на приеме?
Погорельский выразил все удивление, на какое был способен.
– Это же сам Лебедев! Аполлон Григорьевич! Знаменитость! Гений российской криминалистики! Его имя гремит на всю империю!
– От чего лечите его?
– Что вы! Он пышет здоровьем! У нас с ним общий научный интерес.
– Какого же рода?
– Это секрет! – Погорельский даже подмигнул. – Пока секрет. Но вскоре открытие прогремит по всему миру! Так разве вы не слыхали о Лебедеве?
– Нет, никогда, – сказал Ванзаров. Поклонился и вышел.
10
Господин Квицинский не любил проводить встречи в людных местах. А предпочитал парки или сады, где кусты и деревья создают естественную защиту от посторонних глаз. Хуже всего кофейные. Кругом публика, не поймешь, кто сидит за соседним столиком, у кого уши работают, как у летучей мыши. Но дама захотела кофейную. Точнее сказать, придумала угоститься за счет Квицинского. И выбрала не какой-нибудь тихий уголок, а «Балле» на Невском проспекте.
Квицинский смог занять самый дальний от окна столик. Мадемуазель появилась с опозданием в четверть часа. Сколько он ни бранился, что опоздания недопустимы, она извинялась, обещала больше не опаздывать и опаздывала снова. Втайне считая, что красивой барышне многое позволено.
Она была хороша. И не скрывала этого, а, наоборот, подчеркивала. Квицинский старательно не замечал шаловливых взглядов, которыми в него стреляли. Игривость кудрявой брюнетки не знала границ. И порой выходила за пределы того, что позволительно на людях. Особенно в кофейной, где на них то и дело посматривали. Будто на любовников. Такое положение злило, но исправить его Квицинский не мог. Потому что мадемуазель при внешнем легкомыслии была толковой и наблюдательной. Не говоря о том, что умела выведывать важные сведения.
– Как ваши успехи? – спросил он, отпустив официанта, которому был заказан кофе с миндальным пирожным.
– Отвратительная погода. Ненавижу осень в Петербурге, – ответила она с такой улыбкой, будто он делал неприличный намек.
Между тем за окном было сухо и даже солнечно. Редкий день.
– Что нового?
Пояснений не требовалось. Новости ожидались вполне конкретные. Мадемуазель кратко, но толково перечислила все, что узнала.
– Что это за новый мальчик?
Мадемуазель подарила официанту, подавшему заказ, улыбку и облизала чайную ложечку.
– Полное ничто… Наивный и пустой. Хоть окончил училище правоведения. Кажется, с отличием.
– А подопечный?
– Старательно трудится.
– Сильно продвинулся?
– Насколько мне известно, результат ожидается в ближайшее время, – сказала она, тронув верхней губкой кофейную чашку.
– Не пропустите момент…
– Можете быть покойны, Леонид Антонович, не упущу. – Мадемуазель показала белые зубки, похожие на беличьи. За что и получила свою кличку в отчетах. А не за вертлявость, которая так раздражала.
– Прошу держать под неусыпным вниманием, – сказал Квицинский. – Дело может оказаться чрезвычайно важным. Слишком важным…
– Не извольте беспокоиться, от меня не ускользнет, – ответила она игриво. – Как только появится что-то стоящее, вы узнаете первым… Обещаю…
На том встречу можно было считать оконченной.
Квицинский просидел еще полчаса: в кофейной нельзя было встать и уйти, не привлекая лишнего внимания. Он сидел и слушал ее болтовню, с тоской глядя в окно. Оплатив счет, Квицинский получил долгожданную свободу. И вышел на Невский.
– Любую новость сообщайте сразу, телефонируйте, у вас есть возможность. Конец девятнадцатого века на пороге, а вы записочки посылаете… Привыкайте к прогрессу. – И Квицинский приподнял шляпу на прощание.
Мадемуазель помахала ему ручкой. Так трогательно, что никакому прогрессу и не снилось…
11
Засада оказалась там, где должна была быть. Зная характер великого криминалиста, нельзя было и подумать, что он отправится в лабораторию. Пари на такое событие было бы заранее проиграно. Любопытство было третьим, нет, четвертым пороком Лебедева после любви к науке, любви к актрискам, любви к сигарильям и вздорного характера. Выходит – пятым. Но по важности – одно из первых. Если бы Аполлон Григорьевич немедленно не выяснил подробности, он, пожалуй, лопнул бы от нетерпения и догадок. А такого позволить себе он не мог.
Ванзаров завернул с Литейного проспекта на Симеоновскую улицу и тут же был пойман. Дорогу преградила величественная фигура Лебедева. Он был чуть выше чиновника сыска. Незначительно.
– И как же это понимать, друг мой? – с ледяной строгостью спросил Аполлон Григорьевич. При этом в глазах у него бегали хитрые искорки. Наверное, электричество из головы не выветрилось.
– О, это вы… Думал, ушли к себе фотографии проявлять, – с невинным выражением лица ответил Ванзаров. – Чрезвычайно рад видеть.
Обсуждать, как он фотографировал свои мысли, Лебедев не собирался. Дать Ванзарову разрушительное и непобедимое оружие для их споров, не говоря уже о насмешках? Да ни за что! Упираться и молчать, как закоренелый каторжник.
– Какие фотографии? С чего вы взяли?
– Те, что у вас под мышкой. Из-под пальто выпирает плоский прямой уголок. Наверняка фотографическая пластинка. Для одной толстовато, вероятно, две…
Лебедев отдавал должное умению друга видеть и замечать мелкие детали, из которых тот делал большие выводы. Но сейчас талант играл против него.
– Да, фотографии… Они у меня с собой были… При себе, – отвечал Лебедев не слишком умело. – Они вообще не имеют отношения к Погорельскому.
– Разве я спрашивал вас об этом?
Тут Аполлон Григорьевич понял, что почти проболтался. Еще слово, и ему придется исповедаться и про пластинку у лба, и про доркографию. Из него буквально вытащат признание. А все эта проклятая ванзаровская логика. Или сократовская, пес их побери обоих…
– Да что вы привязались! – возмутился он. – Мои фотопластинки… Отстаньте!
– Директор Зволянский попросил вас сфотографировать доктора на память? – спросил Ванзаров, соединив в логическую цепочку разрозненные факты, какие знал. Эффект превзошел ожидания: Лебедев растерялся. Великий криминалист был сражен нечеловеческой проницательностью. Или волшебством. Одно из двух.
