Семена раздора

скачать книгу бесплатно

Семена раздора
Антон Владиславович Чигинёв

Семена раздора посеяны и войной налились колосья. Свободные государства Эйнемиды беспокоит намерение могущественного Эфера стать первым среди равных, юная царевна Кинана не остановится ни перед чем ради трона, слухи о новом пророке и его армии тревожат великое Мидонийское царство, а философ Хилон начинает расследование убийства друга, вернувшегося из запретных земель на самом краю света.

Семена раздора

Антон Владиславович Чигинёв

Корректор Сергей Барханов

Иллюстрaтор Ксенон

© Антон Владиславович Чигинёв, 2022

ISBN 978-5-0056-1980-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бескрайнее море серого песка простирается во все стороны, насколько видно глазу. Песок и ничего кроме, одни барханы на все стороны света. Ни звука, ни движения, лишь изредка ветерок стряхнёт песчаную пыль с серых дюн и шелестящий шорох нарушит мёртвое безмолвие. Раскалённый шар солнца висит почти в зените, яростным зноем опаляя пустыню Балхаав. Здесь не может выжить ни одно живое существо, даже змеи и ящерицы сторонятся этой выжженной дотла земли.

Неуместно яркое, пурпурно-золотое пятно прильнуло к серому склону огромного бархана. Здесь под навесом из драгоценной мантии и обломков копья умирает царь.

Ушшурбалиссар, владыка Мидонии, сын Нахарахаддона, прозванного Мудрым, медленно погружался в забытьё. Боль в рассечённом бедре пульсировала, то почти исчезая, то пронзая ногу раскалённой иглой. Перед глазами проносились разрозненные картины прошедшей жизни. Детство в Нинурте, в царском дворце, на берегу великой реки Закар… Юность, войны и походы, ликующие толпы встречают победоносную армию с цветами и пальмовыми ветвями в руках… Расшитый золотом балдахин над постелью умирающего отца и дрожащие руки, благословляющие сына на царство… Угольно-чёрные глаза жены с любовью смотрят на мальчиков, неуклюже путающихся в смешных детских халатах… Сколько было мечтаний, замыслов, надежд. Сколько всего пошло прахом…

Светлая картина подёрнулась кровью… Чужеземка Артимия и её сын – младший брат. Заискивающие лица, лживые улыбки… Мятеж, начальник стражи – любовник мачехи, предатель… Топор, летящий в лицо изменника… Царь пробился тогда, бежал из столицы с наёмниками-хорагетами, собрал войско… Глиняная табличка в руках гонца и выжигающий душу вопль боли и бессильной ненависти… «Повелитель шести частей света, сердце моё разорвалось на шестьдесят шесть частей, и взор отказывается видеть свет солнца. Твои жена и дети…» Сухое, поросшее жухлой травой поле… Бой, холодная ярость и предвкушение близкой мести… Старый соратник Хатхи-одноглазый, со своими степными волками почти добывший победу, и лугаль Тасимелех, чьи клятвы верности звучали громче остальных, а предательство обратило победу в жидкую, напитанную кровью грязь… Падает, закрыв собой царя, Хатхи, и вокруг сжимается плотное кольцо вражеских щитов…

Белоснежный красавец Астахар, благороднейший из коней Мидонии, совершил прыжок, достойный легенд, унося своего всадника прочь от проклятого поля. Мутная, воняющая илом жижа из козьего водопоя, приправленная кровью с рассечённого лба, – вкус поражения, а по следу уже идёт погоня, и всадники отрезают все пути, обкладывая своего царя, точно собаки льва. Свободна лишь одна дорога – на восток, в мёртвые пески.

Царь не колебался. Балхаав – значит, Балхаав. Его тело не достанется врагу, и первый же, кто восстанет против узурпатора, не замедлит объявить себя чудом спасшимся правителем. Ушшурбалиссар желал будущему узурпатору успеха: пусть отомстит хотя бы его имя.

К тому же, пока человек жив, он не перестаёт надеяться, и цари в этом ничем не отличаются от прочих. Он мидонянин, чьи предки рождались и умирали в пустыне, он может обходиться парой горстей воды в день, он умеет ходить по пескам, он молод и силён. Попробовать пройти на юг, добраться до земель халаамов, а затем… Затем таиться, искать сторонников, выжидать. Почти невозможно, но, пока есть хотя бы малая надежда увидеть головы предателей на блюде, сдаться не позволит ненависть.

Так сверженный царь начал свой путь через Балхаав. Он углубился в пустыню, насколько позволили силы, и, никем не потревоженный, отдыхал до следующего вечера. Едва повеяло ночной прохладой, он вновь пустился в дорогу, а затем… Ушшурбалиссар не верил своим глазам, но звёзды, веками служившие кочевникам надёжными проводниками, сошли с ума. Знакомые с детства созвездия находились не там, где пребывали от века, либо отсутствовали совсем, а некоторых – он был готов в этом поклясться! – никогда прежде не было на небосводе.

Но и сошедшее с ума небо не смутит человека, знающего степь и пустыню. Направление, откуда пришёл, Ушшурбалиссар помнил, а значит, знал и где находится, и куда идти. Чувствовать пройденное расстояние царь научился ещё в детстве и ошибиться не боялся – хватило бы сил и воды.

Он мог поклясться, что выбрал нужное направление и правильно измерил пройденный путь, но ни через три, ни через четыре дня на горизонте не появилось ничего похожего на поросшие кедром кирпично-красные холмы Бар-Халаама. Царь продолжал идти на запад, но больше от отчаяния, он уже не был уверен даже в том, что запад находится именно на западе. В конце концов, если звёзды изменили положение, то почему бы и солнцу не начать вставать, к примеру, на юге? Не более безумное событие, если подумать.

Еда закончилась к началу пятой ночи. Идти становилось всё тяжелее, приходилось беречь воду. Рана на бедре не затягивалась, повязка на ней то и дело намокала, острая боль стала постоянным спутником. Хотелось упасть на песок и забыться, но царь упрямо двигался вперёд. Конь, не менее измождённый, чем хозяин, плёлся следом.

На рассвете седьмого дня стало ясно, что всё кончено. Ни у коня, ни у человека не было сил идти дальше. Ушшурбалиссар ещё смог соорудить навес и укрыть под ним голову Астахара. Затем он разделил с конём последний глоток воды и лёг рядом, зная, что встать им обоим уже не суждено. Это место, где бы оно ни было, станет могилой царя Мидонии, властелина шести частей света, прямого потомка великого Хазраддона. Мысли начинали путаться, разум постепенно затухал, и вскоре Ушшурбалиссара одолел тяжёлый сон, похожий на беспамятство.

Проснулся царь от холодного прикосновения к щеке. С трудом разлепив ссохшиеся веки, он не увидел ничего необычного: всё та же выжженная солнцем пустыня, ни ветерка, ни движения, лишь дрожит раскалённый воздух.

Взгляд Ушшурбалиссара скользнул вниз, и его дыхание пресеклось, а сердце перестало биться. На руке царя, полузасыпанной серым песком, лежала зыбкая человеческая тень.

Глава I

Поднырнув под руку соперника, Хилон плотно попал локтем по рёбрам. Огромный кулак тут же метнулся к его голове, но Хилон уклонился, ответил классическим леванским и, подпрыгнув, лягнул ногами в грудь. Гигант-соперник рухнул на спину, подняв в воздух тучу песка, и над чашей калаидского стадиона взлетел рёв восхищения, кричали даже соотечественники поверженного атлета. Не атакуя, Хилон отошёл в сторону. Честно заслуженный жест уважения: тот, кто не сдаётся даже в неравном поединке, достоин уважения и права называть себя эйнемом.

Филисиянин поднялся и показал судье, что готов продолжать. Если прежде, выкрашенный в чёрно-золотые цвета своего города, он выглядел просто грозным, то теперь и вовсе казался земным воплощением свирепого Фурора. Недооценивать такого силача не стоит: один удачный удар – и проснёшься хорошо если назавтра. Нужно заканчивать, и как можно скорее.

Соперник пошёл в решительную атаку, и сдерживать его стоило немалых усилий. Хилон отвечал, и большей частью удачно, но скорее для вида. Он уже знал, как победит, осталось только выждать.

Наконец он дождался. Филисиянин начал выдыхаться, его атаки замедлились, внимание ослабло, и тут Хилон сделал вид, что ошибся. Филисиянин радостно бросился вперёд, распахивая медвежьи объятья, и… со всего маху ударился спиной о песок – казалось, удар потряс гранитные колонны стадиона. Пара-тройка ударов сверху – и всё. Увитый эдельвейсами судейский жезл указал на Хилона, и стадион взорвался рёвом, приветствуя третьего участника состязания восьми по панкратиону сто семьдесят четвёртых Калаидских игр.

Хилон удалился с песка, не выказывая ни радости, ни торжества. Скакать и орать свойственно варварам, эйнем же состязается во славу бессмертных, а священное действо требует достоинства и сдержанности. В душе он, однако, был очень доволен. Мысль использовать силу соперника против него самого, изменяя её направление, пришла к нему во время занятий геометрией в Анфейском гимнасии. Он разработал несколько приёмов и с успехом опробовал их в палестре, теперь же настало время решающего испытания. Как знать, не обессмертит ли имя Хилона из Анфеи это новое слово в искусстве борьбы?

На скамье, укрытой от солнца каменным навесом, Хилона уже ждали будущие соперники. Давний друг и гостеприимец Тефей был знаком Хилону с детства, когда они вместе обучались в Сенхее у философа Тимокрита. На другом конце скамьи расположился ещё один давний знакомец – Эрептолем из Эфера, по прозвищу Ястреб. Неприязнь этих двоих можно было, казалось, попробовать на ощупь. Эрептолем подбил мятежников в сенхейской колонии Аркаире свергнуть связанную с Сенхеей партию, а Евмолп, отец Тефея, убедил сенхейцев поддержать изгнанное правительство деньгами и оружием. Эферияне подняли крик о вооружённом вторжении, сенхейцы в ответ предъявили эфериянам ряд обвинений, и теперь поговаривали, что дело может дойти до войны. Анфея, по давней дружбе, склонялась в этом споре к Сенхее, и Хилон без раздумий сел рядом с Тефеем, за что был награждён тяжёлым взглядом Эрептолема. Любые разговоры между участниками состязания возбранялись, и потому Хилон, ограничившись едва заметным кивком в сторону друга, обернулся к арене.

Филисийского атлета уже привели в чувство и увели. Храмовые прислужники тщательно засыпали песком и выровняли площадку. Дородный жрец в белом с синими полосами одеянии вышел на середину арены, и на весь стадион прогремел его глубокий звучный голос:

– Во славу Эйленоса безукоризненного, справедливейшего и всех бессмертных в день седьмой сто семьдесят четвёртых священных Игр в хранимой богами Калаиде да состоится четвёртый бой состязания восьми по панкратиону. Ты, Агесиполид из Урвософор, сын Соя, и ты, Мирон из Леваны, сын Пирифа, придите, чтобы почтить бессмертных.

Пропела труба, и на арену вышли атлеты. Мирон, известный на всю Эйнемиду боец, победитель последних Хисских игр, шагал горделиво, пурпур и золото Леваны, царицы городов, ярко выделяли его на бледно-жёлтом песке арены. Атлет излучал силу и самодовольство. Хилону всегда казалось, что леванец относится к остальным борцам свысока. Неразумно, особенно если имеешь в соперниках урвософорца.

Агесиполид. Этого имени Хилон никогда не слышал, но Урвософоры выставили на Игры его, а значит, это противник не из простых. Выкрашенный в чёрный цвет своего полиса, Агесиполид казался ожившей статуей из оникса или агата. На вид он едва достиг положенных двадцати четырёх лет, но в нём не чувствовалось ни малейшего волнения. Молодой человек держался со спокойным достоинством, подобно зрелому и испытанному мужу.

На середине арены атлеты остановились друг напротив друга, и глашатай начал положенные речи.

– Агесиполид из Урвософор, сын Соя, свидетельствуешь ли ты перед собравшимися свободными эйнемами, что ты эйнем по крови и рождению, равно как и отец твой, как и отец твоего отца? Что ты не был куплен, не был продан, не являлся и не являешься собственностью другого человека, равно как и отец твой, как и отец твоего отца? Что ты не осквернён проклятьем, святотатством, клятвопреступлением, кровопролитием без очищения? Скрепляешь ли ты своё свидетельство именем Эйленоса величайшего, справедливейшего, именем покровителя своего полиса и именами богов Эйнемиды?

– Я, Агесиполид из Урвософор, сын Соя, – громкий голос молодого человека звучал ровно и бесстрастно, – свидетельствую о том, что я свободный эйнем из племени диолийцев, как и отец мой, как и отец моего отца. Что не я осквернён проклятьем, святотатством, клятвопреступлением, кровопролитием без очищения. Весами Эйленоса величайшего, справедливейшего, чашей Урвоса, всех приемлющего, милосердного, священными предметами богов Эйнемиды клянусь, что мне неведомо иное.

– Свободные эйнемы, пусть тот из вас, кто не приемлет этого свидетельства, немедля встанет и объявит об этом. – Глашатай обвёл руками чашу стадиона. – Сын Соя, твоё свидетельство принято!

Следом принёс клятву Мирон, и судья поднял жезл. Бой начался.

Мирон начал осторожно. Он прощупывал урвософорца, рассчитывая, что по молодости тот поддастся волнению, но Агесиполид хладнокровием мог поспорить со скалой. Он спокойно оборонялся, но атаковал редко, и леванец становился всё смелее и самоувереннее, откровенно красуясь, позволяя себе всё более смелые выходки. Однажды он даже развернулся к противнику спиной, помахав пурпурно-золотым леванским скамьям. Урвософорец остался бесстрастен.

Всё случилось быстро и неожиданно. Мирон завершил серию мощным, выверенным «тессийским» в голову. Агесиполид мягко принял неотразимый удар на предплечья, и вдруг его правая рука резко скользнула к шее противника. От тычка ребром ладони Мирон болезненно скорчился, Агесиполид переместил руки, и предплечье согбенного леванца застряло между его локтем и запястьем, точно в капкане. Уже не торопясь, урвософорец крутнулся вокруг своей оси. Ноги Мирона оторвались от земли, и он уткнулся лицом в горячий песок, а соперник упал ему на спину, выламывая руку. Мирон застучал по песку, и зрители с рёвом повскакивали с мест, а Хилон с Тефеем коротко обменялись взглядами.

Приблизившись к скамье, Агесиполид бегло оценил наглядную демонстрацию политической ситуации в Эйнемиде и занял место ровно посередине. Едва он сел, протяжно проревели трубы, знаменуя завершение состязания восьми по панкратиону. Под весёлые возгласы довольных зрителей бойцы покинули стадион. Начался перерыв в соревнованиях, и все потянулись к выходу – обсудить увиденное, перекусить или выпить вина. Атлеты за это время могли привести себя в пристойный вид и занять места на зрительских скамьях. Панкратион значился предпоследним в списке состязаний этого дня, за ним следовали особенно любимые эйнемами соревнования фаланг, завершающие седьмой день Игр.

* * *

Полем Атлетов называли огромное расчищенное поле, где каждый из полисов разбил лагерь по военному образцу. Здесь проживали атлеты, их спутники, а также сограждане, не сумевшие найти жилья в переполненной Калаиде. Места распределялись меж полисами по жребию, всё в лагере, от палаток и ограды до знамён и факелов, следовало разместить по установленному канону и как можно быстрее, что и было первым состязанием игр. Середину поля занимала большая площадь, где проходили жертвоприношения и пиршества.

Внутри Хилоновой палатки его уже ждали избранные друзья, исполняющие обязанности прислуги, поскольку рабов на священные участки не допускали. Хилон соскоблил с себя ритуальную краску, омылся чистой тёплой водой, и бронзовое зеркало отразило высокого широкоплечего мужчину приятной наружности, с короткими вьющимися волосами и аккуратно подстриженной русой бородой. Врач Петрей быстро осмотрел подопечного, после чего передал его в руки массажистов. Наконец усталый победитель с наслаждением погрузился в драгоценную яшмовую ванну, выигранную его предком Кретеем на тризне по герою Войны Ста Царей Олифену. В исходящей паром воде уже плавал мешочек со сложной смесью трав, солей и эликсиров, расслабляющих и укрепляющих тело. Хилон блаженно прикрыл глаза, но не зря говорят, что боги завистливы к радостям смертных. Входной полог откинулся, и в шатёр вошёл Анексилай, сын Анексилема.

Род Анексилая Менетеида по прямой линии восходил к древним анфейским царям, а от них – к самой прекрасновласой Аэлин. Из-за этого, а также из-за богатства и надменности членов этого рода во все времена подозревали в стремлении к тирании. Как и большинство Менетеидов, Анексилай был красив: безупречно правильные черты лица, большие ярко-голубые глаза, по-верренски подведённые тушью, длинные золотистые волосы, тщательно завитые, умащенные и перехваченные пурпурными лентами. На вид – изнеженный щёголь, на деле – грозный полководец, воин и первая знаменитость Анфеи. Его поединок с вожаком таврофонских кентавров Бохром вдохновил целое войско скульпторов и живописцев, ему приписывали связи с богинями и нимфами, а в то, что сын царицы далёкого Карам-Ишара, прекрасной Нефрекет, рождён от анфейского стратега, не верил только её муж. Хилон во многом не одобрял Анексилая, но был женат на его сестре и считал в некоторой степени союзником.

– Калимера, – сказал Хилон, – прости мой неподобающий вид.

– И тебе привет. Прошу, не беспокойся. – Извиняющийся жест Анексилая вышел царственно небрежным. – Прости моё вторжение. Даже важное дело не сможет меня извинить.

– Анексилай, ты желанный гость в моём доме. Присядь, тебя, должно быть, мучит жажда.

Хилон коротко покосился на своего наперсника Полимаха, немедленно скрывшегося за ширмой. Полимах недолюбливал Анексилая за его манерность, но именно потому счёл бы зазорным показаться в его глазах грубияном, не знающим приличий.

– Благодарю за гостеприимство. – Даже на подставленной Петреем скамеечке Анексилай выглядел царём на троне. – Поздравляю с победой. Может, на сей раз в Филисиях поймут, что для победы недостаточно носить на плечах быков и выжимать соки из веток.

– Поздравлять рано: до победы ещё два боя.

– Значит, пусть пребудут с тобой удача и победа. Если ещё и ты возьмёшь венок, у нас на одиннадцатый день будет поровну с Эфером и Урвософорами, а дальше состязания, в которых мы вполне можем победить. Такую возможность нельзя упустить – Анфея не побеждала слишком давно.

– Посмотрим. Сегодня состязание двух у фаланг – три против одного, что урвософорцы втопчут филисиян в песок. Завтра быстрый лук – это, считай, соревнование между хиссцами и илифиянами. В длинном беге, как я слышал, нет равных Праксидему из Феополиды, а в метании копья победить может почти любой.

– Это так, но потом будут конные состязания. Я видел коней других участников: в этом году ни у Сорикла, ни у Ормия, ни даже у царя Пердикки нет таких лошадей, как у меня.

Разговор был прерван появлением Полимаха с орсеоном – напитком, которым встречали гостей. По знанию тонкостей этого ритуала судили о воспитании и вкусе хозяина. Полимах выбрал грубую и простую посуду, кубки отдалённо напоминали формой жертвенные чаши, а их белый с лёгким голубым отливом цвет был данью Эйленосу, хозяину священных Игр. Изящными движениями разлив орсеон, Полимах подал две чаши собеседникам, а третью взял сам. Произнеся посвящение Феарку, они вылили по капле на пол, пригубили напиток и, не сговариваясь, улыбнулись. Для основы Полимах взял красное вино из Хизифа Таврофонского – города, где Анексилай одержал свою самую знаменитую победу, напиток отчётливо пах мятой, венок из которой стремился получить Хилон, а тёртый кедровый орех дерзко намекал на кедровые леса Карам-Ишара и любовные похождения гостя. Судя по лёгкой улыбке Анексилая, намёк был понят, и шутка удалась.

– Превосходный напиток, – промолвил он, кивнув Полимаху. – Жаль, дело, с которым я пришёл, испортит тебе его вкус, Хилон.

– Тогда сомнений нет: ты пришёл поговорить со мной о Харидеме, – улыбнулся Хилон.

Анексилай и Полимах рассмеялись.

– Угадал. Действительно, мало что может так испортить разумному человеку вкус и аппетит, как мысль о Харидеме. Жаль, что разумных людей на свете немного.

– И что же на сей раз затеял наш поборник интересов народа?

– Ничего хорошего ни для тебя, ни для меня, ни для Анфеи. Помнишь, я говорил тебе, незадолго до празднеств в честь Сефетариса, что хочу тщательно разобраться в делах Харидема? Я сделал это.

– Расскажешь?

– Затем и пришёл. Могу я говорить открыто?

– Я доверяю всем, кто здесь находится.

Хилон коротко взглянул на Полимаха и Петрея. Лекарь кивнул и расположился так, чтобы хорошо видеть вход в шатёр.

– Что ж, как знаешь. Итак, прежде всего, мне стало известно, что партия Харидема получает деньги из нескольких мест за пределами Анфеи, в основном из Эфера.

– Разве это тайна? Об этом знает вся Анфея.

– Хилон, я не так глуп, чтобы считать очевидное тайным. На сей раз в моих руках не просто догадки, а доказательства, достаточные для суда.

– О каких доказательствах речь?

– Я знаю, как Эфер передаёт серебро партии Харидема. Он сам, Силан и ещё некоторые имеют доходные дела, связанные с Эфером. Это не преступление, но эферияне торгуют в Анфее лишь с теми, на кого укажут сторонники Харидема. Сделки совершаются по завышенным ценам, а лишние деньги и не уплаченные с них налоги идут нашим торговцам и эферским чиновникам. Смотри: Харидем – крупный торговец рыбой, он ежегодно поставляет в Эфер около пятисот бочек квашенной по анфейскому способу трески. Бочка стоит драхм двадцать пять, а то и меньше, но я могу доказать, что эферская торговая палата платит Харидему по пятьдесят за бочку, из которых двадцать шесть облагаются налогом, а двадцать четыре делят пополам Харидем и председатель палаты. Таким образом, помимо законной прибыли с торговли, Харидем ежегодно получает из Эфера шесть тысяч драхм – полновесный талант. Есть ещё прибыль с портовых борделей, есть сделки с зерном и с маслом, есть морская торговля. По моим подсчётам, Эфер таким образом передаёт вожакам Харидемовой партии почти сто пелийских талантов в год.

– Однако, – поднял бровь Хилон. – Наши борцы с богачами весьма небедны. Сто талантов! Я знаю полисы, у которых годовой доход поменьше.

– Годовая плата двух тысяч всадников, – мрачно сказал Анексилай.

– Или одного, если его имя – Анексилай, – вставил Полимах.

– Хотел бы я, друг, и впрямь стоить так дорого, – рассмеялся гость. – Увы, анфейская казна за службу не платит, а от кого-то иного я платы не приму.

– Да, это серьёзное дело, – промолвил Хилон. – Если такое обнародовать, можно сильно подорвать доверие, а если доказательства хороши, может, кого удастся и к суду привлечь. Хорошо бы Харидема.

– Дальше. Эферияне сообщают сторонникам Харидема о готовящихся военных и торговых операциях, а те выгодно помещают деньги и на том наживаются, заодно разоряя своих соперников. Думаю, разорённым будет приятно узнать, что это был сговор. А помнишь неурожай в позапрошлом году? Ахрий, шурин Силана, и ещё некоторые граждане прямо способствовали тому, чтобы в полисе случился недостаток еды: поставки плохих деталей на мельницы, недостаточные закупки посевного зерна, порча запасов. А наши амбары опустели потому, что ранее нам пришлось раздать две трети государственных запасов черни, взбаламученной Харидемом. «Богачи сидят на зерне, а честным гражданам нечем накормить детей». – Анексилай так точно изобразил писклявый выговор Харидема, что остальные не сдержали улыбки. – Полгода спустя им стало нечем накормить детей, выражаясь уже не образно, а совершенно прямо. А как удачно получилось, что именно в этот момент эферияне и их союзники скупили все излишки зерна в Филисиях и Кахаме! И когда голодная чернь достаточно распалилась, сторонники Харидема вывели её на улицы, а эферияне как раз объявили сбор войска для воинских упражнений – всё совершенно случайно. Если бы мы с тобой не уговорили богачей пожертвовать деньги, чтобы купить в Эфере зерно, а твои друзья в Синоде не принудили Эфер нам это зерно продать, понимаешь, что бы вышло?

– Подожди-подожди. – Хилон даже слегка привстал из ванны. – Так ты говоришь, что Харидемова партия и эферияне замешаны в этом? Что они были причиной того голода?

– Это так.

– Но ведь это невообразимо! Если мы действительно сможем это доказать, то всё, что нам потребуется, не дать растерзать их той самой толпе, что недавно их превозносила.

– Не уверен, что мне бы хотелось защищать Харидема от черни. Отменное наказание для угождающих толпе демагогов. Это был бы очень изящный пример для потомков.

– Если нам удастся всё доказать, Харидем и остальные получат что заслужили. Но ладно Харидем, пусть его – представляешь, какой удар по Эферу, если всё раскроется? Что подумают эйнемы?

– Сперва дослушай…

– Есть что-то ещё?

– Ты ведь уже заметил, что последние несколько лет мы встречаем всё большее сопротивление в анфеархии, и не только со стороны Харидема? В особенности это касается вопросов, связанных с Эфером.

– Вся политика Эйнемиды так или иначе связана с Эфером, ведь эферияне стараются влезть абсолютно во все вопросы. – Хилон пожал плечами. – Но да, ты прав, мы тоже думали над этим.

– И я думаю, вы тоже решили, что в этом есть нечто странное. С Харидемом всё ясно, партия Лампрокла, хотя её вожаки куда разумней, тоже рассчитывает на демос, но остальные? Для анфейских торговцев и ремесленников Эфер – главный соперник, чернь – угроза имуществу. Жрецам будто бы тоже не по пути с площадными крикунами, но они молчат.

– И ты знаешь причину?

– Знаю. Я уже говорил, что Эфер и его союзники торгуют с теми, на кого укажет Харидем, и что эферская торговля содержит кое-какие возможности для быстрого обогащения. Кое-кто из наших сограждан весьма заинтересовался этими возможностями и через Харидема получил желаемое. Разумеется, не бесплатно.

– Твои доказательства надёжны? Ты знаешь имена тех, кто замешан? И есть ли среди них имена Фелеса и Лампрокла?

– Против большинства есть надёжные свидетельства и улики. Фелес не дурак, он понимает, что, если даст себя подкупить сейчас, в будущем не он, так его дети и внуки будут у эферийцев на посылках. Зная Лампрокла, можно не сомневаться: всякий, кто придёт к нему с любого рода взяткой, окажется перед судом анфеархов. Нет, они не зависят ни от Харидема, ни от Эфера, чего не скажешь о некоторых из их сторонников. Друзей, которым они доверяют и которые вполне могут повлиять на их решения.

– Назови имена.

– Леагр, сын Фока. Алид, сын Сфела. Аристофеон, сын Гарпала.

– Бёдра Аэлин… Леагр же двоюродный брат Лампрокла и всем ему обязан. Как и Алид.

– А Аристофеон – правая рука Фелеса и женат на его дочери. Могу назвать ещё Пирина, сына Тола. Сам он вроде бы от политики далёк, но про его младшего сына Эрила давно ходят слухи, что тот греет Фелесу ложе.

– То, что ты рассказал… – промолвил Хилон после долгого молчания. – Доказательства должны быть весомыми.

– Несомненно. Свидетели, собственноручные записи. Расследование обошлось недёшево, но его вели на совесть: я нанимал Серебряную Вуаль.

Хилон некоторое время молчал, глядя перед собой. Серебряная Вуаль, священное братство Сумеречной Эникс. Услуги их шпионов могли себе позволить немногие, но об их делах ходили легенды. В сказанное следует верить, и ничего хорошего это не предвещает.

– Почему ты пришёл с этим сейчас? – cпросил Хилон. – Почему во время Игр, да ещё и сразу после боя? Сейчас мы ведь всё равно не сможем ничего сделать.

– Я пришёл потому, что все сейчас на стадионе или возле него. На дороге к лагерю никого, а значит, проще обнаружить слежку.