скачать книгу бесплатно
После этого мама начала вести себя по-другому: она постоянно меняла мужчин. С некоторыми она спала, других использовала, чтобы они помогали нам оплачивать счета, а кое-кого просто держала рядом, потому что ей было одиноко, а они отчасти были похожи на папу. Некоторых она даже называла его именем. Сегодня вечером перед ее домиком была припаркована машина – темно-синего цвета, с блестящими серебристыми рамками. Кожаные сиденья в салоне были яблочно-красными, на одном из них устроился мужчина, зажавший в зубах сигару, а мама сидела у него на коленях. Он выглядел так, словно явился прямиком из шестидесятых годов. Она хихикала, когда он что-то шептал ей, но это был совсем не тот смех, который она всегда дарила папе.
Этот смех был немного пустым, немного печальным.
Я посмотрела вдоль улицы и увидела, что мисс Джексон стоит в окружении других сплетниц и указывает на маму и ее нового мужчину – который наверняка исчезнет через неделю. Я жалела, что стою недостаточно близко, чтобы услышать, что они говорят, и велеть им заткнуться – но я была за целый квартал от этой кучки болтливых баб. Даже дети, которые гоняли по улице мяч, обозначив границы поля сломанными веточками, остановились и широко раскрытыми глазами уставились на маму и незнакомца в машине.
Такие дорогие машины никогда не ездили по улицам, подобным нашей. Я пыталась убедить маму в том, что ей нужно переехать в квартал получше, но она отказалась. Мне думалось – в основном потому, что они с папой купили этот дом вместе.
Может быть, она еще не до конца забыла его.
Мужчина выпустил облако дыма маме в лицо, и они засмеялись вместе. Она была одета в самое лучшее свое платье – в желтое платье, которое ниспадало с ее плеч, облегало ее тонкую талию и расширялось книзу. Красилась мама так сильно, что в пятьдесят лет могла сойти за тридцатилетнюю. Она была красива и без этой косметики, но она говорила, что немного румян добавляют лицу свежести. Жемчужное ожерелье на шее было унаследовано от бабушки Бетти. До этого вечера мама никогда не надевала его для чужого мужчины, и я удивилась, почему она это сделала сейчас.
Эти двое посмотрели в мою сторону, и я спряталась за столбиком крыльца, откуда подсматривала за ними.
– Лиз, если ты собираешься прятаться, по крайней мере, делай это получше, – крикнула мне мама. – А теперь подойди и познакомься с моим новым другом.
Я вышла из-за столбика и подошла к ним. Мужчина выпустил еще одно облако дыма, и табачный запах ударил мне в нос, когда я рассматривала этого человека – седеющие волосы, синие глаза.
– Ричард, это моя дочь, Элизабет. Но все, кого мы знаем, зовут ее Лиз.
Ричард окинул меня взглядом – так, словно я была не совсем человеком. Он рассматривал меня, точно фарфоровую куклу… так, будто хотел видеть, как эту куклу разобьют. Я пыталась не показать неловкость, но все равно не смогла ее скрыть и только опустила глаза в землю.
– Как поживаешь, Лиз?
– Элизабет, – поправила я, и мой голос отразился от бетонной плиты, на которую я смотрела. – Только близкие знакомые называют меня Лиз.
– Лиз, нельзя так говорить с ним! – выбранила меня мама, и легкие морщинки на ее лбу углубились. Она бы упала в обморок, если бы знала, что ее морщинки стали так заметны. Мне было отвратительно, что всякий раз, когда рядом с ней появляется новый мужчина, она сразу же спешит поддержать его, вместо того, чтобы заступиться за меня.
– Все в порядке, Ханна. И, кроме того, она права. Требуется время, чтобы узнать кого-то. Право обращаться фамильярно следует заслужить, его не дают просто так. – Было что-то скользкое в том, как Ричард смотрел на меня и дымил своей сигарой. Я была одета в свободные джинсы и простую футболку, слишком большую мне, но под его взглядом чувствовала себя голой. – Мы собирались поехать и поужинать в городе, не хочешь присоединиться? – предложил он, но я отказалась.
– Эмма все еще спит. – Мой взгляд обратился на дом, где моя маленькая девочка лежала на раздвижном диване, который мы с ней делили вот уже много ночей с тех пор, как переехали обратно в мамин дом.
Мама не была единственной, кто потерял любовь всей жизни.
Надеюсь, я не приду к тому, к чему пришла она.
Надеюсь, я просто останусь на стадии горя.
Прошел год с тех пор, как умер Стивен, но каждый вздох до сих пор дается мне с трудом. Наш с Эммой настоящий дом был в Мидоус-Крик, в штате Висконсин. Это было дешевое, нуждавшееся в ремонте жилье, которое Стивен, Эмма и я сделали своим домом. Наша жизнь была наполнена любовью, размолвками и опять любовью – снова и снова.
Тот дом был теплым лишь потому, что мы жили в его стенах, и после смерти Стивена опустевшее место заполнилось холодом.
В последний раз, когда мы с ним были вместе, мы стояли в прихожей, его рука лежала у меня на талии, и мы создавали воспоминания, которые, как мы думали, будут длиться вечно.
«Вечно» оказалось куда короче, чем кто-либо из нас готов был поверить.
В течение долгого времени жизнь текла по привычному руслу – и в один день вдруг резко остановилась.
Я задыхалась от воспоминаний, от горя, поэтому бежала прочь, к маме.
Возвращение в тот дом заставило бы меня наконец-то принять истину: Стивена больше нет. Более года я жила грезами, притворяясь, будто он всего лишь вышел за молоком и в любой момент может войти в дверь. Каждый вечер, ложась спать, я вытягивалась на левой стороне кровати и закрывала глаза, притворяясь, будто с правой стороны постели спит Стивен.
Но теперь моей дочери нужно было больше. Моей бедной Эмме была нужна свобода от раздвижных диванов, многозначительных покашливаний, странных мужчин, соседок-сплетниц, которые говорят слова, не предназначенные для ушей пятилетнего ребенка. И я ей тоже была нужна. Я блуждала впотьмах, лишь наполовину будучи той матерью, которую она заслуживала, так что, может быть, встреча с воспоминаниями, оставшимися в нашем доме, могут принести мне больше покоя.
Я вернулась в дом и посмотрела на моего спящего ангела. Ее грудь поднималась и опадала в идеально ровном ритме. У нас с ней было много общего – от ямочек на щеках до светлых волос. Одинаковый смех – тихий, но становившийся громче в обществе дорогих нам людей. Она улыбалась правым уголком губ и опускала левый уголок, когда хмурилась – так же, как я.
Но была одна большая разница.
У нее были синие глаза – как у Стивена.
Я легла рядом с Эммой, нежно поцеловала ее в носик, а потом протянула руку за жестяной коробкой в форме сердечка и прочла еще одно письмо. Я уже читала его прежде, но оно все равно затрагивало мою душу.
Иногда я притворялась, что это письма мне от Стивена.
И всегда чуть-чуть плакала.
Глава 2. Элизабет
– Мы правда едем домой? – спросила сонная Эмма, когда утренний свет проник через окно гостиной и упал на ее прелестное личико. Я достала ее из постели и усадила вместе с Буббой – плюшевым медведем и ее неизменным спутником – на ближайший стул. Бубба был не просто плюшевым медведем, он был плюшевым медведем-мумией. Понимаете, моя дочка была несколько странной, и после того как она посмотрела кино «Отель «Трансильвания» – где фигурировали зомби, вампиры и мумии, – она решила, что, наверное, сочетание чего-то немного странного с чем-то немного страшным будет идеальным.
– Правда, – улыбнулась я ей, складывая диван. Прошлой ночью я не могла сомкнуть глаз, зато упаковала все наши вещи.
На лице Эммы появилась широкая лихая улыбка, такая же, как у ее отца. Девочка воскликнула: «УРА!» – и сообщила Буббе, что мы действительно едем домой.
«Домой».
Это слово укололо мое сердце, но я продолжала улыбаться. Я научилась всегда улыбаться в присутствии Эммы, потому что она начинала грустить всегда, когда ей казалось, будто мне грустно. Несмотря на то что она всегда старалась подбодрить меня, нежно целуя меня в нос – «по-эскимосски», – когда я была не в настроении, однако зачем взваливать на ребенка такой груз?
– Нам нужно вернуться вовремя, чтобы посмотреть с нашей крыши фейерверки. Помнишь, как мы раньше смотрели на крыше фейерверки вместе с папой? Помнишь, милая? – спросила я ее.
Она прищурилась, словно глубоко задумавшись. Если бы наш разум был похож на шкафчик с каталогами и мы могли бы просто выбрать любимые воспоминания из аккуратно организованной системы – в любой момент, когда захочется…
– Не помню, – сказала Эмма, обнимая Буббу.
Это ранило мое сердце. Но я все равно продолжала улыбаться.
– Ну тогда, может быть, заедем по пути в магазин и купим «Bomb-Pops»[1 - «Bomb-Pops» – замороженное лакомство, фруктовый лед с пузырьками, может быть различных фруктовых вкусов.], чтобы съесть их на крыше?
– И сырных палочек для Буббы!
– Конечно!
Она улыбнулась и снова закричала от восторга. На этот раз моя улыбка, обращенная к ней, была совершенно искренней.
Я любила ее сильнее, чем она могла осознать. Если бы не она, я определенно утонула бы в своей скорби. Эмма спасала мою душу.
* * *
Я не попрощалась с мамой, потому что она так и не вернулась после своего вечернего свидания с курящим Казановой. Когда я только-только приехала к ней в дом и она впервые не пришла на ночь, я звонила и звонила ей, беспокоясь, где она и что с ней, но она только накричала на меня и заявила, что она взрослая женщина со своими взрослыми делами.
Так что я просто оставила ей записку:
Мы уезжаем домой.
Мы тебя любим.
До скорой встречи.
– Э. и Э.
На моей машине-развалюхе мы добирались до места много часов, прослушав музыку из «Холодного сердца» столько раз, что мне начало казаться, будто мне одну за другой выдирают ресницы. Эмма каким-то образом ухитрялась слушать одну и ту же песню миллион раз, и ей не надоедало, однако она развлекалась, подставляя в каждую строчку свои слова. Честно говоря, ее версия песен мне нравилась больше.
Когда она уснула, проигрыватель выключился вместе с ней, оставив меня в полной тишине. Я невольно протянула руку в сторону пассажирского сиденья, ладонью вверх, в ожидании прикосновения любимых пальцев – но этого прикосновения не последовало.
«У меня все хорошо, – твердила я себе снова и снова. – У меня все отлично».
Когда-нибудь это станет правдой.
Когда-нибудь у меня все будет хорошо.
Когда мы выехали на перекресток с шоссе I-64, внутри у меня все сжалось. Я хотела бы добраться до Мидоус-Крик окольными путями, но это была единственная дорога, ведущая в город. Несмотря на выходной, движение было довольно оживленным, но новый гладкий асфальт, которым замостили некогда разбитое шоссе, сделал путь более легким. Слезы навернулись мне на глаза, когда я вспомнила, как смотрела срочный выпуск новостей.
Столкновение на трассе I-64!
Хаос! Множество жертв!
Раненые и погибшие!
Стивен.
«Надо сделать вдох».
Я продолжала вести машину, и слезам так и не удалось выкатиться из моих глаз. Я заставила свое тело онеметь, потому что, если бы не это спасительное онемение, я чувствовала бы все. А если бы я чувствовала все, я бы расклеилась, а я не могла позволить себе расклеиться. Я взглянула в зеркало заднего вида на мой маленький кусочек силы – на мою спящую девочку. Мы миновали шоссе, и я выдохнула, потом вдохнула. Каждый день был все равно что один вздох. Я не могла думать дальше одного дня, одного шага, одного вздоха, иначе я захлебнулась бы воздухом.
На белом щите полированного дерева красовалась надпись: «Добро пожаловать в Мидоус-Крик». Эмма проснулась и выглянула в окно.
– Мама?
– Да, милая?
– Как ты думаешь, папа узнает, что мы переехали? Как ты думаешь, он узнает, где оставлять перья?
Когда Стивен погиб, а мы перебрались к моей маме, по двору перед домом были разбросаны белые птичьи перья. Когда Эмма спросила про них, мама сказала, что это маленькие знаки от ангелов – те дают нам знать, что они всегда рядом и присматривают за нами.
Эмме понравилась эта мысль, и всякий раз, находя перо, она смотрела в небо, улыбалась и шептала: «Я тоже люблю тебя, папочка». Потом она фотографировалась с пером, чтобы добавить это в свою коллекцию фото «Я и папа».
– Я уверена, что он узнает, где нас найти, солнышко.
– Да, – согласилась она. – Да, он узнает, где нас найти.
Деревья были зеленее, чем мне запомнилось, а маленькие магазинчики в центре Мидоус-Крик были украшены белым, синим и красным в честь праздника. Это было таким знакомым, но одновременно чужим. Американский флаг над домом миссис Фредерик хлопал на ветру, а сама она втыкала в цветочный горшок искусственные розы, патриотично раскрашенные в национальные цвета. Все ее существо излучало гордость, когда она отошла назад, чтобы полюбоваться своим домом.
На одном из светофоров в городе мы застряли на десять минут. Это ожидание было совершенно бессмысленным, но оно дало мне время увидеть все, что напоминало мне о Стивене. О нас. Как только свет переключился, я нажала на педаль газа, больше всего на свете желая добраться домой и не видеть этих теней прошлого. Когда машина помчалась дальше по улице, я краем глаза увидела бегущего ко мне пса. Я мгновенно перенесла ногу на педаль тормоза, но моя старая, потрепанная машина только дернулась, отказываясь останавливаться. Когда же она наконец замерла на месте, я услышала громкий визг.
Мое сердце подпрыгнуло куда-то в горло и осталось там, не давая мне сделать следующий вдох. Я ударом ладони включила аварийные сигналы. Эмма спросила, что случилось, но у меня не было времени ответить. Я распахнула дверцу со своей стороны и наклонилась над несчастным псом как раз в тот момент, когда ко мне подбежал какой-то мужчина. Наши взгляды встретились, и я отметила, как широко раскрыты в панике его серо-синие, цвета грозовых туч, глаза. У большинства людей синие глаза буквально лучатся теплотой и притягательностью – но не у него. Взгляд его был напряженным, как и поза. Холодным и отстраненным. По краю радужной оболочки этих глаз шел ободок более глубокого синего цвета, но синеву тут и там прошивали серые и черные прожилки, и это добавляло его взору отчужденности. В точности как небо за минуту до того, как оно обрушится на землю грозой и ливнем.
Эти глаза были мне очень знакомы. Я знала этого человека? Я могла бы поклясться, что где-то видела его раньше. С выражением ужаса и ярости на лице он перевел взгляд на пса, по-прежнему лежащего неподвижно – наверное, это был его пес. На шее у незнакомца болтались огромные наушники, провод их тянулся к какому-то аудиоустройству в заднем кармане его шортов.
На нем был костюм для занятий спортом – длинные рукава белой футболки облегали мускулистые руки, черные шорты открывали натренированные ноги, на лбу блестели капли пота. Я предположила, что он взял своего пса на пробежку, но упустил поводок – однако мужчина был босиком.
«Почему он без обуви?»
Но это было неважно. Сильно ли пострадал его пес?
Мне следовало быть внимательнее за рулем.
– Извините, я не заметила… – начала я, но в ответ на мои слова мужчина грубо рявкнул, словно я его оскорбила:
– Какого черта? Вы что, издеваетесь?
Его голос заставил меня вздрогнуть. Мужчина поднял пса на руки, держа так, словно это был его любимый ребенок. Он выпрямился, я тоже. Он огляделся по сторонам, и я тоже.
– Давайте я отвезу вас к ветеринару, – предложила я, вздрагивая при виде того, как трясется пес у него на руках. Я знала, что меня должен был взбесить тон незнакомца, но когда кто-то в панике, его нельзя винить за грубое поведение. Он ничего не ответил, но я увидела в его глазах замешательство. Лицо его было обрамлено очень густой, темной, неухоженной бородой. Рот его прятался где-то среди этих зарослей на лице, так что мне приходилось полагаться на то, что выражал взгляд мужчины.
– Пожалуйста, – добавила я. – Пешком будет слишком долго.
Он кивнул – только один раз. Потом открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, уселся в кресло, по-прежнему держа пса на руках, и закрыл дверцу за собой.
Поспешно сев за руль, я тронула машину с места.
– Что случилось? – спросила Эмма.
– Нам нужно отвезти этого песика на осмотр, милая. Все хорошо. – Я очень надеялась, что не лгу ей.
До ближайшей круглосуточной ветеринарной больницы было двадцать минут езды, и поездка проходила совсем не так, как мне думалось.
– Сверните налево на Кобблер-стрит, – велел мужчина.
– По Харпер-авеню будет быстрее, – возразила я.
Он прорычал с заметным недовольством:
– Вы понятия не имеете о вождении в городе. Езжайте по Кобблер!
Я сделала вдох.
– Я умею водить.
– Умеете? Если бы вы умели водить, я бы сейчас тут не сидел!
