скачать книгу бесплатно
– Но коли вам так хочется, я уйду, и пропадите вы все пропадом! Только не забудьте, мисс Смит, что вы должны мне десять фунтов за сообщенные сведения о вашем женихе.
– Оставайтесь у себя дома, мистер Фейберовский, я еду следом за отцом, – ледяным тоном, в котором чувствовалось даже какая-то ирония, сказал Пенелопа. – Барбара, возьмите у меня в спальне мою сумочку. Лейтенант, вы проводите меня?
Девушка покинула террасу и когда поляк вернулся из сада в дом, то услышал, как в коридоре Каннингем говорит ей что-то, помогая одеться.
– И не забудьте забрать с собой эту свихнувшуюся стерву вместе с ее медведями! – в остервенении крикнул Фаберовский им вослед.
Глава 5
14–15 июля
Квартира заведующего Заграничной агентурой Петра Ивановича Рачковского сильно изменилась. В столовой появилась горка с дорогим фарфором, булевское бюро и в кабинете – золотой письменный прибор, заменивший обычную бронзовую чернильницу. Но все так же окна были зашторены тяжелыми, почти непроницаемыми для света занавесками. Из-за этих штор в квартире постоянно царил полумрак, в котором ярким пятном светилась лампада у католического распятия на стене, отражавшаяся в стекле, прикрывающем портрет французского президента Лубэ с дарственной надписью. У Рачковского с женой даже появилась горничная-француженка, которая стойко сносила как приставания Петра Ивановича, так и постоянно горевшие у нее на лице следы от когтей его супруги.
Рачковский стал другим человеком. Он исподволь трудился, пытаясь завоевать доверие императора Александра III, завести связи при дворе и стать влиятельным человеком в отношениях между Францией и Россией. И это ему, наконец, стало удаваться. Но вдруг все, чего он добился, оказалось под угрозой и могло рухнуть, как карточный домик. Дурацкая история, безумный план, который он затеял два года назад и который так бесславно провалился. Несмотря на истерию вокруг убийств, совершенных Джеком Потрошителем, ни один русский нигилист так и не был выслан из Лондона, Джеймс Монро, назначенный комиссаром Столичной полиции не без помощи русских, недавно отправлен в отставку, и вообще эта история не принесла совершенно никаких дивидендов. Он уже стал забывать о ней, как забывается утром дурной сон, когда давно прошедший кошмар сам напомнил о себе.
Рачковский подошел к окну и слегка отдернул тяжелую штору, так, чтобы дневной свет падал на телеграмму, которую он держал в руках.
– Послушайте, господа, – сказал он двум своим гостям, – что я сейчас вам прочитаю.
Гостями были двое сотрудников Заграничной агентуры, оба из наружного наблюдения. Один, бывший околоточный, чухонец Продеус, был настоящим русским богатырем: косая сажень в плечах, огромные кулаки и голова с оттопыренными ушами, которые делали ее похожей на медный пивной котел с двумя ручками. Второй казался полной противоположностью ему. Это был Анри Бинт, француз, один из старейших агентов, завербованный еще во времена Святой Дружины, сразу после убийства Александра II в марте 1881 года. Он был невысок, плотен и необычайно экспансивен, каким бывают только маленькие толстячки. Холеные полные руки и напомаженные усы, за которыми он тщательно ухаживал, показывали, что Бинт очень любил себя.
– Эту телеграмму я получил от Аркадия Гартинга, – сказал Рачковский. – Так теперь называется наш Ландезен. Он устроился в Бельгии и сменил фамилию. Так вот, Гартинг пишет: «На пароме встретил Фаберовского, возвращавшегося в Лондон».
– Это какой Фаберовский? – спросил Продеус. – Это которого я в Остенде с английской шхуны полудохлого вместе с Гуриным снимал?
– Да, это тот самый Фаберовский. И его, и Гурина я упрятал в Сибири, полагая, что больше никогда не увижу и не услышу о них. Однако я, похоже, ошибся. Видимо, они сумели бежать из Якутска.
– Но ведь это невозможно! – воскликнул Продеус.
– До того, как ты сбежал из психушки в Шарантоне, считалось, что оттуда тоже невозможно бежать. Да будет тебе известно, что двое из осужденных по делу бомбистов совершили побег из Якутска в прошлом году, после чего оказались в Париже.
– Разве мсье Продеус был заключен в Шарантоне? – боязливо покосился на бывшего околоточного Бинт и придвинулся поближе к Рачковскому.
– Это дурацкий Владимиров посоветовал подменить мною на время в Шарантоне Потрошителя, которого Петр Иванович отправили в Лондон! – обидчиво сказал Продеус, потирая кулаками уши. – Если только Владимиров сюда заявится, я ему шею сверну!
– Но Владимиров не может осуществить никакого побега! – сказал Бинт. – Я хорошо его знаю, мы вместе громили народовольческую типографию в Женеве четыре года назад. Никто его с собой не возьмет, разве что съесть в дикой тайге. И откуда у вашего поляка деньги, чтобы добраться до Лондона?
– Тогда это Селиверстов и прочие паразиты из охранки, – сказал Рачковский. – Больше ему взять денег неоткуда. Мне уже плохо от одной мысли о том, что Фаберовского они отпустили, а Владимиров сейчас дает показания в кабинетах Департамента полиции.
Из спальни вышла жена Рачковского с пухлым полуторагодовалым мальчиком на руках.
– Пьер! – вызывающе начала она и с надрывом в голосе сказала:
– Маленькому Андре пора спать, а ты тут кричишь, как какой-нибудь сельский кюре, стукнувший себя по пальцу молотком!
– Какой милый мальчуган, – улыбнулся во весь щербатый рот Продеус и сделал своими большими корявыми пальцами Рачковскому-младшему «козу». При виде этих двух заскорузлых грязных бревен, направленных ему прямо в глаза, Андрюша заревел от испуга и Петр Иванович, доведенный до белого каления, заорал в бешенстве на жену:
– Ксения! Заткни этого говнюка чем-нибудь!
Обычно Ксения сама орала на мужа, поэтому она была шокирована такой несдержанностью супруга и гордо удалилась, на ходу стараясь убаюкать кричащего сына.
– Пьер, мне кажется, вы слишком волнуетесь из-за встреченного Ландезеном поляка, – сказал Бинт, проводив ее взглядом. – Разве он так страшен?
– Сам он, может, и не страшен, – ответил Рачковский, все еще тяжело дыша, – а вот то, что он, возможно, оказался в руках Секеринского и его клики, страшно. Два года назад, Анри, я совершил ошибку, возложив одно щекотливое дело на Гурина и Фаберовского. Они должны были выполнить некую черную работу и исчезнуть. Но они, как видите, не исчезли. А за то, чем они по моему плану занимались, по головке нас ни в министерстве, ни в департаменте не погладят. Если все это всплывет на свет, на моей карьере будет поставлен жирный крест, сам я могу угодить в Сибирь, а тот, кто сменит меня на этом посту, может не пожелать возобновлять контракт с вами, Бинт.
– Надо мне было раздавить их еще тогда, в Остенде! – сжал свой огромный кулак Продеус. – Эх, если бы у нас на хвосте не висел Селиверстов!
Петр Иванович нервно покрутил обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки.
– Полагаю, – сказал он, – что если это Селиверстов добился возвращения Фаберовского из Якутска, то появление поляка в Лондоне означает только одно: его послали туда, чтобы поднять шум. Даже если у Секеринского, Селиверстова и компании не хватит сил заставить министра снять меня после наших успехов с бомбистами, они могут лишить меня возможности находится во Франции и вообще заграницей, устроив скандал вокруг Потрошителя.
– Я понял, про какое щекотливое дело вы только что говорили, Пьер, – сказал Бинт. – Но не пугайтесь, я буду нем, как рыба.
Слово чести. Это говорю вам я, Анри Бинт, а не какой-нибудь там Ландезен. А как вам удалось запрятать поляка и Гурина в Сибирь?
Рачковский оглянулся на дверь, ведущую в комнату его жены. Ребенок, как назло, умолк, и ему пришлось наклониться к уху Бинта.
– У меня была одна приятельница, – зашептал он. – Княгиня Радзивилл. Очень красивая дама, мы провели с ней немало приятного времени, когда она приезжала в Париж. Сейчас она живет с начальником царской охраны генералом Черевиным и по моей просьбе уговорила Черевина выслать обоих в Якутск в административном порядке.
– Тогда еще один вопрос. Если я правильно вас понял, Пьер, вы хотите поручить мне разрешение сложившейся опасной ситуации? – спросил Бинт.
– Да, Анри, мне больше не на кого положиться. Из стоящих агентов, кроме вас, у меня был только Ландезен, но теперь он был вынужден покинуть Париж.
– Вы не пожалеете об этом, Пьер. Старый мсье Дантес оказал Российской империи две значительные услуги, за которые благодарная Россия должна была бы поставить ему памятник: он застрелил вашего мерзавца Пушкина и порекомендовал мне поступить на службу в русскую Заграничную агентуру.
– Ну, замолол! – проворчал Продеус. – Павлин французский. Теперь до вечера себе аллилуйю петь будет.
– Вы поручили дело Бинту, Пьер, – сказал француз. – Поэтому можете быть спокойны. Бинт не знает поражений. Первое, что нам необходимо сделать, это отправить Ландезена в Петербург, чтобы он разыскал там княгиню Радзивилл. Возможно, она сможет разъяснить происходящее.
– Проще написать ей письмо, – сказал Продеус.
– Ты уже столько лет работаешь в сыске и не знаешь, что ли, что в России имеют привычку письма из-за границы перлюстрировать? – укорил его Рачковский.
– Надо только предупредить княгиню Радзивилл, что к ней приедет от вас человек, – добавил Бинт.
– Опять эта потаскуха Радзивилл, Пьер! – раздался разъяренный визг Ксении и ребенок зашелся плачем. – Я выцарапаю тебе глаза!
– Убирайся к черту, пампукская хрюля! – по-русски выругался Рачковский, когда она, растопырив пальцы с острыми ногтями, ворвалась в гостиную. От его дрожащего в ярости голоса жена примолкла, только сын продолжал испуганно плакать. – Анри, садитесь и пишите Ландезену письмо. Пусть немедленно выезжает из Брюсселя в Петербург. Не забудьте напомнить ему, что если он встретит Гурина, его следует приголубить и обласкать, пообещать пряник и пригрозить кнутом. Мне кажется, что Гурин сразу прибежит обратно ко мне. И пускай непременно передаст княгине Радзивилл мои пламенные поцелуи!
– Простите, Петр Иванович, а кто такая пампукская хрюля? – спросил Продеус.
– Откуда мне знать! – огрызнулся Рачковский. – Что мы будем делать с поляком?
– Фаберовского, я думаю, необходимо запугать, – ответил Бинт.
– Из Лондона до Парижа ближе, чем до Петербурга. Так что Продеусу до него добраться – меньше дня пути.
* * *
Еще издалека Пенелопа заметила черный столб дыма, уходивший прямо в нависшее над Эбби-роуд низкое свинцовое небо. Кэб не спеша вез ее и мисс Барбару Какссон к дому Фаберовского, и по пути она, глядя на этот дым, думала, что вот так же, дымом, развеялись вскоре после бегства поляка ее мечты, что он вернется к ней, как рыцарь Ланселот в сказке, и спасет ее и от тронувшейся мачехи, и от третировавшего ее отца, который непрестанно стал приводить к ней женихов, требуя, чтобы она скорее выходила замуж. Фаберовский вернулся, но его возвращение не принесло ей ни облегчения, ни радости. Наоборот, ей стало во сто крат хуже, чем было.
Чем ближе она подъезжала, тем яснее становилось ей, что дым поднимается над домом Фаберовского. Сперва на ум ей пришла мысль, что он специально поджег свой дом, чтобы сделать ей гадость, а сам уже уехал из Лондона. Но потом она стала беспокоиться, не случилось ли что со Стивеном. После того, как он повыбрасывал из дома ее женихов, у него появилось много недоброжелателей, которые могли захотеть отомстить ему.
– Смотрите, мисс Смит, вашего жениха, кажется, сожгли! – радостно воскликнула Какссон, тоже заметив дым. – Наверное, это кто-нибудь из ваших гостей, с которыми он так не по-джентльменски обошелся.
– Стивен сделал то, что следовало бы сделать мне самой, – огрызнулась Пенелопа. – Но надеюсь, что вы рано радуетесь, Барбара.
Выбравшись вместе с Какссон из кэба и расплатившись с извозчиком, она поняла, что дым идет не из дома, и что его источник находится за домом в саду.
– Добрый день, мисс Смит, – подошел к ним почтальон. – На ваш адрес телеграмма для какого-то мистера Фейберовского.
– Вы не знаете, что это за дым? – спросила она, забирая конверт.
– Не знаю, мисс, пожарные уже уехали.
Пенелопа толкнула калитку и поспешила по дорожке к крыльцу дома. Дверь была не заперта, и она вошла внутрь. В доме было непривычно тихо. Она заглянула в гостиную, потом прошла по коридору и проверила кухню. Там никого не было. Пусто было и в столовой. Сверху тоже не доносилось ни звука. Везде, куда бы не падал ее взгляд, был беспорядок. Со стен были содраны любовно развешанные ее мачехой картины и гобелены, несколько сломанных венских стульев горой лежали в столовой у выхода на террасу.
В душу к ней проник ужас.
– На пожар это непохоже, – сказала Какссон. – Наверное, дым произошел из-за кремации трупов где-нибудь в саду. Я бы этому не удивилась. Давайте лучше вызовем полицию.
«Что могло случиться со Стивеном и остальными?» – со страхом подумала Пенелопа, инстинктивно прижимая сумочку к груди, словно та могла защитить ее от неизвестной опасности. Ей захотелось немедленно уйти, но вместо этого она спросила дрожащим голосом:
– Есть тут кто-нибудь? – и добавила робко: – Живой?
Ей никто не ответил и она рискнула войти в столовую. Через полуоткрытую дверь в сад она услышала треск костра и в нос ей ударил запах паленых тряпок.
– Давай, Батчелор, бросай, – слышался из сада решительный голос Фаберовского. – Подумаешь, кресло! Смит часы мои разломал с кукушкой – и то ничего!
И тут Пенелопа разозлилась. Она решительно толкнула стеклянную дверь и вышла на террасу. Батчелор и поляк, в штанах и нижних рубашках, потные и черные от копоти, швыряли в громадный костер разломанную мебель. Кругом по саду и на кустах были разбросаны полуобгоревшие литографии с медведями.
– Что вы тут делаете? – воскликнула она.
– Просто варвары какие-то! – поддакнула Какссон, высовываясь из-за ее плеча.
– Это ты что тут делаешь, Пенни? – спросил Фаберовский, даже не поворачиваясь, в то время как смущенный своим видом Батчелор отпрыгнул в кусты и окольными путями пробрался в дом.
– Вот видите, Пенни, вы беспокоитесь, не случилось ли что-нибудь с вашим женихом, а в это время он в таком виде вместе со своим слугой жжет в саду костры. Можно подумать, что мы не в цивилизованной Англии в конце просвещенного девятнадцатого столетия, а где-нибудь в Африке среди каннибалов и пигмеев.
– Тебе принесли телеграмму, Стивен, – сказала Пенелопа.
– Брось ее в костер.
– Может быть, ты ее все-таки прочитаешь? Возможно, это мистер Гурин извещает тебя о своем приезде.
Возможность приезда Владимирова шокировала Фаберовского. Его положение и так было сложным, а с приездом Артемия Ивановича оно становилось совсем безнадежным. Он взял у Пенелопы телеграмму и облегченно вздохнул, увидев, что она не распечатана. Значит, слова о приезде Владимирова не более, чем предположение.
– Может быть, и прочитаю, – поляк сунул телеграмму в карман штанов.
Пенелопа пришла сюда для серьезного разговора с поляком об их отношениях, но теперь она сама удивлялась тому, что, разговаривая с Фаберовским, она только ищет повода для скандала.
– Зачем ты сжигаешь мебель? – с вызовом спросила она.
– Первобытное варварство! – квакнула Какссон.
– Это не мебель, – охотно принял этот вызов Фаберовский. – Это набор дешевых гнутых деревяшек. Скажи еще, что я жгу картины, – он подцепил палкой тлеющую раскрашенную олеографию, изображавшую танцующее под дудку странное животное, подпись под которым утверждала, что это медведь на ярмарке.
– Тебе не жалко Эстер, которая вложила во все это столько души?
– Миссис Смит так много сделала для вас, мистер Фейберовский, стремясь воспитать у вас вкус и понятия о приличном, – поддержала ее Какссон, – но из вас никогда не получится даже жалкого подобия настоящего британца.
– Пусть бы она помогала лучше нищим в Ист-Энде! – огрызнулся поляк.
– Мало вы причинили горя, мало вы опозорили благородного доктора Смита, настоящего джентльмена и христианина, мало вам слез и невзгод, выпавших на долю его несчастной дочери после вашего постыдного бегства, – продолжала Какссон, испепеляя взором поляка, – так вы еще, вернувшись, позволяете себе измываться над почтенным семейством Смитов, так много испытавшим из-за вашей подлости и коварства!
– Убери свою шавку, Пенни, – бросил своей невесте Фаберовский. – Не для того я возвратился в Англию, чтобы слушать в своем доме всю эту чушь.
На глазах Пенелопы выступили злые слезы обиды.
– Я пошла на такой позор ради тебя, я приехала даже в церковь, чтобы дать тебе время скрыться из Лондона, а ты не послал мне даже телеграммы, что ты спасся. Лучше бы ты утонул!
– Да, мистер Фейберовский, вам следовало бы утонуть! – объявила мисс Какссон. – Когда тонул крейсер «Блудхаунд», ради спасения находившихся на борту женщин офицеры предпочли вовсе не садиться в шлюпки и с честью погибнуть в пучине. А вы вернулись и еще смеете всем нам указывать, что нам делать, а что нет!
– С вами, мисс Какссон, я вовсе не разговариваю, – сказал поляк.
– Потрудитесь покинуть мой дом.
– Сейчас! Как же! Она приехала со мной и со мной же уедет!
«Боже! – подумала Пенелопа про себя. – Что я такое говорю! Если мы начали говорить таким образом, то чем же мы закончим?»
Фаберовский тоже чувствовал, что разговор идет не туда, и если не успокоить Пенелопу, то она, при подуськивании со стороны Какссон, непременно вцепится ему в глаза.
– Я не мог послать тебе телеграммы! – сдерживаясь, сказал он. – Там нет телеграфа!
– И где же такое место на земле, хотели бы мы знать, где нет телеграфа? – спросила Какссон.
– Я был в Якутске, это в самом центре Сибири.
– И что, в этом Якутске нет телеграфа? – Пенелопа решилась говорить как можно спокойнее, но бессовестная ложь Фаберовского привела ее в негодование.
– Нет, телеграф там отсутствует, потому что телеграфная линия доведена только до Омолоя.
Безупречно честные глаза Фаберовского и уверенный искренний тон поляка, которым он нес всю эту чушь, нервировали ее больше всего.
– Ну так съездил бы в этот Омолой, – сказала она.
– От Якутска до Омолоя как отсюда до Петербурга!
