скачать книгу бесплатно
– Не мне у вас порядки наводить! Да и земли достаточно – уработаюсь!
В общем, Олег до темноты бы пахал огороды, но пришёл москвич Тимофей и его сменил. Олег уснул в горнице, а старухи скородили, а потом сажали картошку. Сажали под плужок, за лошадь ходила Маруська. Марью Кузьминичну отпустили убираться в доме и следить за печью, только иногда она выходила сменить Маруську. Закатывая мотоблок в машину, Олег одобрительно сказал:
– Я думал, вы горожанка, а вы и с печкой управляться можете!
– Велик город – Утятин, я сама до сорока лет царице кланялась.
– Моя мама тоже так про печку говорила, – тепло улыбнулся Олег.
Переночевав в Пружинске у Воловых, она вернулась на следующий день в Утятин и уже планировала, что перевезти в своё новое жильё, и тут эти беда с Наташей…
А теперь, после освобождения Наташи, Марья Кузьминична стала собираться во Второе Рясово, «в свой дом», как она себе говорила. И пару раз съездила, каждый раз на два-три дня, постепенно обживаясь и составляя список, что перевезти сюда. Постепенно знакомилась с односельчанами. Уже знала, что по субботам мужики топят баню и первыми моются, а потом идут старухи. И все несут с собой по несколько полешек. Около бани – родник, ходила к нему с двумя пятилитровыми пластиковыми бутылками, больше за раз ей не утащить. Зато как она здесь спала! Как наслаждалась тишиной! Как-то топталась на площадке напротив дома. Подошли «москвичи» – настоящий москвич Тимофей, нелюдимый мужик лет под сорок, и старик Зимин, что из Новогорска. Зимин спросил, не собирается ли она с обрыва броситься. Марья Кузьминична ответила:
– Тут нужно к зиме колодезный ворот поставить, и на санках воду в пластмассовых флягах поднимать. Один внизу наливает – один наверху принимает. Ну как, вступаете в колхоз или будете единоличниками по тропке скользить?
– Надо подумать, – сказал Тимофей. А Зимин только крякнул.
Когда Олег привёз по её заказу насос, шланги и большие бочки под воду, помогали все. Ставили бочки на фундамент развалившегося угольного сарая, а воду собирались качать из нового русла реки, с конца огорода. Для питья она не годилась, а для хозяйственных нужд – вполне. Правда, только на тёплое время. Зимой, старухи сказали, они снег топят. Когда Олег спросил, с какой стороны краны ставить, она ответила:
– А вот, где тропка, чтобы и Лене, и мне удобно было.
– Ты что, и ей дозволишь воду брать? – спросила с завистью Паня.
– Дерьма жалеть – еды не будет, – ответила Марья Кузьминична, и увидела, как Зимин толкнул Рясова, а тот показал ему большой палец. «Они что, думали, что я исключительно по-французски изъясняюсь?», – подумала.
На середину мая она наметила окончательный переезд. Из последней, как Марья Кузьминична надеялась, поездки она возвращалась уже к вечеру, припоминая, что ещё нужно не забыть. Во дворе у дома её ждал Вова.
– Ты что? – сказала она. – Давай-ка в квартиру поднимемся.
– Не пойду, – упёрся внук. – Там Танька.
– И что тебе Танька?
– Я тебе звонил, а она ругается.
Уточнила, как ругается. Вова объяснил.
– Ладно, я с ней разберусь. Пошли тогда в «Селезень», поужинаем.
– Мне Нюсю забрать надо. И кашей покормить.
– Ладно, пошли за Нюсей, а потом в «Селезень».
Нюся ей обрадовалась:
– Мы купим что-нибудь вкусное и к бабе Жене пойдём?
– Нет, мы пойдём в кафе, и там съедим что-нибудь вкусное.
За столом Нюся спросила:
– А страшная бабушка сюда не придёт?
– Кто?
Вова сказал:
– Ну, я сказать хотел, а мама не разрешает… а баба Аня говорит, «ты бабушке скажи».
– Точнее можно?
Вова молчал, сопя.
– Большой мужик, 12 лет скоро. Научись уж ты не мямлить!
– Бабка Шумова скандалить к ним ходит, – сказала буфетчица, и поставила на стол чашки с чаем. – Правильно Анна Ивановна сказала, нечего от бабушки родной скрывать. Дура старая детей пугает, женщину беспомощную обижает. Какие вам пирожные к чаю?
– Три разных, – ответила Марья Кузьминична. – Мы от всех откусим, и следующий раз будем знать, что заказывать.
– Бабушке, Вове, мне, – ткнула пальцем в пирожные Нюся и облизала его. – Ой, а маме?
– Маме мы домой ещё возьмём, – сказала Марья Кузьминична. У неё сердце колотилось от злости, от безысходности, от жалости к внуку. Прав был Иван Иванович, пока виновного не найдут, невиновным покоя не будет. Придётся пенсионерке следствие вести. Завтра она Наташку пытать будет, и не в ванне, а с ножом к горлу!
Проводила детей до дома, но заходить не стала. Едва доплелась до собственного дома, помылась и спать легла. Сквозь сон слышала, как гремел телевизор, как шумели дети, как громко разговаривали взрослые. Но снова засыпала. Устала.
Утром встала раньше всех. Надо перехватить Наташу и поговорить с ней по дороге на работу. Ещё не собралась, как в дверь позвонили. Кого в такую рань принесло?
Сонька. Стоит, трясётся. В руках полотенце:
– Вот.
Кровавые пятна. Ага, глубокий порез.
– Вы что, на топорах с Мишкой рубились? Я сейчас скорую…
– Я прошу, Марь Кузьминична! Ну, пожалуйста!
– Соня, я ведь медсестра. Тут хирург нужен.
– Ну, Марь Кузми-и-нична-а!
– Садись и зажимай! И чтоб без истерик!
Выскочила в коридор, скомандовала сыну:
– Живо, сверху аптечку доставай! (Аптечка у них в зале на стенке лежала, чтобы дети не добрались).
Схватила телефон:
– Владимир Иванович, вы когда личный приём ведёте? Без формализма? Тогда я вам без формализма скажу: если сегодня Шумова по дороге на рынок на улице Горького у известного вам дома общественный порядок нарушит, внуков моих напугает, то я вашему начальству такой формализм устрою! На каждое слово протокол и жалобу! Вот именно!
– Ишь ты, «моих внуков», – сказал Вова, вынося аптечку. – Ты уже Наташкину байстрючку внучкой считаешь?
– От тебя другого и не ожидала. Ты своего сына бросил, неудивительно, что чужую дочь обзываешь.
– Папа меня бросил? – спросил Ваня.
– Ну, не удивлюсь…
Схватила аптечку и убежала на кухню.
– Соня, теперь никаких работ: ни посуду не мыть, ни уборки, ни тем более, сельхозработ.
– А я на дачу собиралась…
– Не вздумай! И чтоб никаких резиновых перчаток и напальчников! Обещаешь?
– Ну, Марь Кузьминична!
– Соня, ты меня за решётку засадить решила? На скорую!
– Ну, я клянусь! Помогите!
Все собрались и глядели на ужасный Сонин палец. Ваня ныл, дёргал мать за юбку: «Я тоже хочу смотреть!» Татьяна подняла его на руки.
– Вы, наверное, уже на даче управились? Ой, вы шить будете? – спросила Соня.
– Да я там в этом году ни разу не была, – ответила Марья Кузьминична. – А делать я буду, что считаю нужным, – и прыснула. – Ты, Сонь, не подумай, это я не на тебя смеюсь, а на себя. Первый раз за тридцать лет о даче не вспомнила.
– Что, и ни разу не были? А вот вчера вы откуда? Я думала, с дачи.
– Нет, я из гостей. В деревне была.
– А дача как же?
– Далась тебе эта дача! Вова права проср… это самое, профукал, ну и что теперь, всё на себе таскать? Солений, варений с прошлого года осталось, картошку на рынке продают.
– А лук, морковка, свёкла, клубника? А цветочки ваши?
– Всё будет магазинное! Половина города без земли живёт, никто не пропал!
– А, гори оно всё! И я свою брошу!
– Ты, Соня, резко не вставай. Голова закружится. Красное вино есть? Надо выпить стаканчик.
– У меня в доме что горит, то не держится.
Встала и снова на табурет грохнулась: «Ой!». Татьяна взяла из буфета бутылку и налила: «Пей!»
Обуваясь у порога, Марья Кузьминична слышала, как в зале тихо бубнила Татьяна, а Вова ей отвечал:
– Да никуда она не денется! Она без своей дачи жить не может!
А она радостно улыбнулась, подумав: «У меня есть дом!»
Натальи с детьми, конечно, уже не было. Зато во дворе встретила Анну Ивановну и получила полную информацию: поздно вечером подростки подпалили дверь Огородниковых; к счастью, ещё позже с дня рождения от подружки возвратилась домой Тонька, из соседней квартиры разводка, у матери сейчас живёт, она залила огонь просто из чайника, соседей будить не стала; бабка Шумова сегодня не была, а участковый заходил, расспрашивал. Бабка приходила не один раз, дети боятся, Наташка в полицию идти отказывается, и бывшей свекрови тоже не велела говорить. Сказал всё-таки Вовка?
– Да нет, это Нюся…
– Золотая девочка, – улыбнулась Анна Ивановна. – Вова твой хороший мальчик, но, ты извини, тихоня. А эта будет матери заступница.
Марья Кузьминична отправилась в Ветошники. Как участковый с бабкой поговорит? А она попробует попугать, в крайнем случае, и за грудки потрясёт. Ишь ты, убийцей Наташу обзывает! Убила овца волка…
Звонила в двери, никто не открыл. В другой половине тоже никого не было. Ну, понятно, дочь и зять бабкины на работе, дочки их, подростки, в школе. Знает девчонок Марья Кузьминична, старшая с Танечкой учится.
Решила дождаться. Через дом тут дед цветами торгует, надо будет семена у него прикупить, в палисаднике посадить. Набрала семян, поболтали, пошёл к калитке проводить. Очень кстати, вот и бабка из-за угла показалась. Увидел её, заспешил:
– Вон гадина идёт, даже здороваться не хочу! Прибил кто-то её отродье, выручил.
– Что так?
– Я бы сам его убил, Кузьминична. Ребятишки у нас, подростки. Ну, озоруют. Выйдет кто из взрослых, как водится, шуганёт. А этот всё норовит девчонок то за коленку схватить, то обнять да потискать. Не раз я ему говорил: не подходи! Дети-то, конечно, сейчас другие, не стесняются, хихикают. Но ведь гадко это!
Дед ушёл во двор, а Марья Кузьминична ухватилась за забор, почувствовав приступ сердцебиения. Вот что скрывалось в Наташкиной квартире. Дура, дрянь! «Лекарство от скуки»! Двое детей, надо о них думать, а не кобелей заводить! Решительно направилась навстречу бабке Шумовой:
– А, убийцына свекровка, – подбоченившись, завопила она.
– Ты прекрасно знаешь, кто твоё отродье убил, – достаточно громко ответила ей Марья Кузьминична. – А хочешь, я ему скажу, что это ты проговорилась? Он и тебя прибьёт, чтобы не орала по городу.
У бабки Шумовой клацнули вставные протезы:
– Я ни про кого…
– А зачем на Наташку напраслину возводишь?
– Она зачем Коленьку у себя привечала!
– Детей пугаешь? Я ведь и твоих детей не пожалею. Возьму да расскажу, кто его дочь с Колькой познакомил. Представляешь, как перед смертью внучек твоих Царьковы холуи истерзают?
– Ты что, – бабка схватилась за сердце.
– Вот и води их теперь за ручку!
Повернулась и пошла. Две бабы у соседнего забора стояли, прислушивались. Наверняка кто-то знал, кто-то догадывался. Бабка изливала своё горе, обвиняя невиновную, а все молчали. Что-то делать надо, но никак не сообразить, что.
Мчалась не разбирая пути, и очнулась только на площади. Нет, делать что-то надо! Зря бабке всё выложила, она ещё какую-нибудь напраслину возведёт. Дрянь Наташка, а детям она мать! Нельзя, чтобы пострадала.
– К начальству, – бросила она на проходной и рванула в приёмную.
