Психология – наука будущего. Материалы VI Международной конференции молодых ученых. 19-20 ноября 2015 г., Москва

С. В. Дружинина (Москва)

Связь интеллектуальных способностей и креативности[16]

В психологической литературе нельзя найти однозначного решения проблемы интеллекта и креативности. Точки зрения варьируются от отрицания творческих способностей как таковых, в частности креативности, до интеграции креативности и интеллекта в единую модель. Эмпирические исследования демонстрируют различный характер отношений между интеллектом и креативностью: коэффициент корреляции, по разным данным, достигает r=0,3. Анализ исследований позволяет сказать, что диапазон корреляций зависит от измеряемых компонентов, методического инструментария, процедуры тестирования, применяемых статистик. При этом, несмотря на существующие данные о статистически значимой связи (около 0,2–0,3), в экспериментальном плане креативность и интеллект относятся к разным конструктам. Гипотезой нашего исследования стало предположение о том, что связь между интеллектом и креативностью наблюдается на уровне отдельных специальных способностей.

Выборку составили 115 учащихся старших классов средней общеобразовательной школы Московской области (59 мальчиков и 56 девочек в возрасте от 14 до 16 лет).

Были использованы следующие методы:

1. Тест структуры интеллекта Амтхауэра для диагностики интеллектуальных способностей (Намазов, Жмыриков, 1988).

2. Тест «Необычное использование предмета» Дж. Гилфорда для выявления вербальной креативности (Аверина, Щебланова, 1996).

3. Сокращенный вариант изобразительной батареи теста креативности П. Торренса «Завершение картинок» для выявления невербальной креативности (Матюшкин, 1990).

Исходя из накопленных в научной литературе данных о корреляции интеллекта и креативности анализировалась связь (r Спирмена) общего интеллекта с вербальной, невербальной креативностью. Анализ показал связь между общим IQ и вербальной креативностью на уровне r=0,24 (p=0,02). IQ и невербальная креативность имеют незначительную связь r=0,15 (p=0,13).

Был проведен факторный анализ шкал теста «TSI» Амтхауэра. Компоненты интеллекта объединились в четыре фактора: 1) исключение слова, аналогии, обобщение (факторные нагрузки – 0,67; 0,72; 0,83) – вербальное понимание; 2) арифметические задачи, числовые ряды (факторные нагрузки – 0,83; 0,88) – математические способности; 3) пространственное воображение и пространственное обобщение (факторные нагрузки – 0,55; 0,87) – пространственная организация; 4) дополнение предложений и память (факторные нагрузки – 0,64; 0,77) – долговременная семантическая память.

Корреляционный анализ связей вербальной и невербальной креативности с четырьмя полученными факторами показал следующее: вербальное понимание связано с вербальной (r=0,21; р<0,05) и невербальной креативностью (r=0,21; p<0,05); математические способности оказались связаны с вербальной креативностью (r=0,21; p<0,05).

Выборка с помощью кластерного анализа разбивалась на три группы (с высоким, средним и низким уровнем признака) по каждому из четырех выделенных факторов. Между собой сравнивались группы с высоким уровнем признака и низким уровнем признака по U-критерию Мана – Уитни. Три компонента интеллекта (математические способности, пространственная организация, долговременная семантическая память) оказались не связаны с показателями вербальной (беглость, гибкость, оригинальность) и невербальной креативности (беглость, гибкость, оригинальность, разработанность). Фактор вербальное понимание оказался связанным с показателем невербальной креативности – разработанностью (p=0,001).

Факторный анализ шкал теста Амтхауэра и параметров вербальной и невербальной креативности объединил следующие показатели: 1) все три показателя вербальной креативности (факторные нагрузки – 0,98; 0,98; 0,95); 2) три вербальных интеллектуальных способности (дополнение предложений, аналогии, обобщение) вместе с показателем невербальной креативности разработанностью (факторные нагрузки – 0,56; 0,79; 0,76; 0,53); 3) три показателя невербальной креативности – беглость, гибкость, оригинальность (факторные нагрузки – 0,88; 0,88; 0,71); также в отдельные факторы были выделены математические и пространственные способности.

Полученные коэффициенты корреляции общего интеллекта и креативности соответствуют данным смежных исследований (r<0,3). Отношения между интеллектом и креативностью объясняются связью отдельных вербальных интеллектуальных способностей с вербальной и невербальной креативностью. Такими интеллектуальными способностями оказались вербальное понимание (понятийная способность) и математические способности. При этом вербальное понимание связано как с вербальной, так и с невербальной креативностью, математические – с невербальной.

Факторный анализ и сравнение групп по U-критерию Манна – Уитни показали, что параметр невербальной креативности «разработанность» связан с тремя вербальными субтестами (дополнение, аналогии, обобщение), диагностирующими понятийные способности. Д. Б. Керролл утверждает, что параметры креативности: беглость, гибкость, разработанность – могли бы также отражать элементы интеллекта. А оригинальность, по мнению автора, и есть сама суть креативности (Carroll, 1993).

Исходя из полученных данных, можно предположить, что вербальная, невербальная креативность и отдельные интеллектуальные способности входят в общую структуру интеллекта и их разделение неправомерно. М. А. Холодная в своей модели ментального опыта включает креативность в структуру интеллекта (Холодная, 2002). Западные авторы отмечают, что понятийные способности и база знаний неразрывно связаны с творческим процессом и являются необходимым основанием для продуцирования творческого решения, так как новое знание всегда основывается на уже имеющейся информации.

Литература

Аверина И. С., Щебланова Е. И. Вербальный тест творческого мышления «Необычное использование». М.: Соборъ, 1996.

Матюшкин A. M. Фигурная форма А теста творческого мышления Э. Торранса, адаптированного сотрудниками Общесоюзного центра «Творческая одаренность» НИИ ОПП АПН СССР. М.: НИИ ОПП АПН СССР, 1990.

Намазов В. Н., Жмыриков А. Н. Психолого-педагогические методы исследования индивидуально-личностных особенностей. М.: Б. И., 1988.

Холодная М. А. Психология интеллекта. Парадоксы исследования. 2-е изд., перераб. и доп. СПб.: Питер, 2002.

Carroll J. B. Human cognitive abilities: A survey of factor-analytic studies. N. Y.: Cambridge University Press, 1993.

С. С. Емельянова, С. Ю. Коровкин (Ярославль)

Состояние фрустрации в инсайтных задачах[17]

В последние годы в области исследования инсайтного решения задач ученые часто обнаруживали взаимосвязь инсайтного решения и эмоций (как позитивно, так и негативно окрашенных) (Isen, Daubman, Nowicki, 1987; Kaufmann, Vosburg, 1997; Люсин, 2011). Однако, несмотря на активные исследования по данной тематике, такой вид негативных эмоций, как фрустрация, остался малоисследованным в контексте решения задач. Между тем фрустрация может оказывать большое влияние на решение задач: зафиксированы случаи, когда отрицательные эмоции помогают в решении задач «выйти за рамки» структуры заранее заданного решения, что является важной частью решения творческой задачи (Нюттен, 2004). Также фрустрация может быть одним из этапов в решении задачи: как отрицательная эмоция, она может «отсеивать» неверные решения. Такая функция фрустрации может помочь не только в «забывании» непродуктивного решения, но и в поиске более подходящего варианта (по контрасту с положительными эмоциями от более удачного ответа).

В инсайтных задачах одним из ключевых этапов в решении является состояние «тупика». На этом этапе происходит осознание неправильности стандартных подходов к решению задачи, но функционального решения еще нет. «Тупик», таким образом, способствует возникновению состояния фрустрации.

Но эмоции в процессе решения есть не только в момент «тупика». Весь процесс решения сопровождается интеллектуальными эмоциями (Васильев, Поплужный, Тихомиров, 1980). В стадии первичного обследования задачи эмоции связаны с процессами целеобразования (подцели). На стадии формирования конкретных попыток эмоции взаимодействуют с реализацией способов решения, здесь активны интеллектуальные эмоции успеха/неудачи. После того как решатель попал в состояние «тупика», появляется состояние фрустрации. В момент нахождения функционального решения – эмоция предвосхищения и инсайт, после – эмоции связаны с реализацией функционального решения.

Исходя из этой идеи, нами были выдвинуты две гипотезы.

Гипотеза № 1: В инсайтных задачах в момент тупика присутствует состояние фрустрации.

Гипотеза № 2: Чем ярче выражено состояние фрустрации, тем ярче будет выражена эмоция инсайта после нахождения верного решения задачи.

В нашем исследовании приняли участие 30 чел. (М=20,27; σ=0,89), студенты разных учебных заведений. В ходе эксперимента испытуемым было необходимо решать инсайтные и алгоритмизированные задачи (по 4 задачи от каждого вида), оценивая свои шансы на успешное решение на разных этапах эксперимента (сразу после прочтения задачи, до момента взятия подсказки (т. е. в момент «тупика») и после решения задачи). Таким образом, независимыми переменными у нас были инсайтные и алгоритмизированные задачи. Зависимыми переменными были оценки успешности своего решения по 10-балльной шкале на всех выделенных нами этапах решения (от 1 – «не решу точно» до 10 – «задача легкая, точно решу»); оценки после решения задачи по критериям внезапности решения, неожиданности, эмоциональности решения (также по 10-балльной шкале – «сложная – легкая задача», «внезапное – поэтапное решение», «неожиданное – ожидаемое решение»). Данные были обработаны с помощью двухфакторного дисперсионного анализа (ANOVA), коэффициента корреляции Спирмена, Т-критерия Вилкоксона.

По данным дисперсионного анализа, было получено, что фактор задачи (F(1,120)=27,18, р<0,001, ηp²=0,056) и фактор оценок сложности задачи до и после решения (F(1,120)=27,18, р<0,001, ηp²=0,053) по отдельности значимы, однако их взаимодействия не было обнаружено, что может говорить о том, что эти два типа задач были качественно разными для испытуемых (F(1,120)=0,056, р=0,813, ηp²=0,0001).

Были обнаружены качественные различия в оценках до решения и «в тупике» (т. е. до подсказки) (Т(70)=291, р<0,001) и «в тупике» и после решения (Т(76)=177, p<0,001) в инсайтных задачах; также оценки до подсказки оказались более низкими, по сравнению с оценками до и после решения. Этот факт подтверждает нашу гипотезу о том, что в инсайтных задачах в момент тупика есть состояние фрустрации. Состояние фрустрации в качестве эмоции неуспеха может выполнять регулирующую функцию в решении задач. В начале решения инсайтной задачи испытуемый пытается действовать по определенному шаблону и для этого ему необходимо постоянно осознанно контролировать и отслеживать свои действия. Как только наступает состояние тупика, человек испытывает фрустрацию, которая указывает ему, что он решает неверным способом. Решатель уже не может осознанно полностью отслеживать ход решения, как, например, в алгоритмизированных задачах, поскольку он испытывает сильные негативные эмоции. С этого момента, возможно, главную роль в последующем решении задачи играет эмоциональный контроль, т. е. контроль, опирающийся на те эмоции, которые испытывает испытуемый при дальнейшем генерировании попыток в решении задачи. Эмоциональный контроль в таком случае направлен на то, чтобы решатель нашел верное «направление» в решении задачи.

В алгоритмизированных задачах не выявлено значимых различий между оценками задачи до решения и в «тупике» (T(20)=64,5, p=0,131), в «тупике» и после решения (T(28)=145, p=0,187). Возможно, это было вызвано тем, что решатель действовал по определенному алгоритму решения, который успешно сработал практически с первого раза.

Была обнаружена обратная корреляция неожиданности решения с оценками задачи в «тупике» (rs (89)=–0,301, p=0,004) и после решения (rs (120)=–0,234, p=0,01) в инсайтных задачах. Мы не обнаружили значимой корреляции между оценкой задачи «в тупике» и эмоциональностью (rs (119)=–0,634; p=0,448). Эти данные опровергают нашу вторую гипотезу. Возможно, несмотря на эмоциональный контроль решения в стадии инкубации, решатель после нахождения функционального решения может перейти к осознанному контролю своих действий и решать задачу как алгоритмизированную.

Таким образом, можно заключить, что в момент тупика в инсайтных задачах выражено состояние фрустрации, и оно оказывает существенное влияние на ход решения задачи. Наша первая гипотеза подтвердилась. В то же время наша вторая гипотеза, согласно которой чем сильнее выражено состояние фрустрации, тем более выражена эмоция инсайта, не подтвердилась.

Литература

Васильев И. А., Поплужный В. Л., Тихомиров О. К. Эмоции и мышление. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980.

Люсин Д. В. Влияние эмоций на креативность // Творчество: от биологических оснований к социальным и культурным феноменам / Под ред. Д. В. Ушакова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011. С. 372–389.

Нюттен Ж. Препятствие и фрустрация // Общая психология. Тексты. В 3 т. Т. 2. Субъект деятельности. Кн. 1. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004. С. 561–564.

Isen A. M., Daubman K. A., Nowicki G. P. Positive affect facilitates creative problem solving // Journal of Personality and Social Psychology. 1987. V. 52. № 6. P. 112 2 –1131.

Kaufmann G., Vosburg S. K. «Paradoxical» mood effects on creative problemsolving // Cognition and Emotion. 1997. V. 11. № 2. P. 151–170.

В. А. Заикин (Москва)

Эмпирическое исследование характеристик реального субъекта в ситуации принятия групповых моральных решений

Одной из основных проблем практического приложения когнитивного и эволюционного подходов к исследованию морального функционирования групп является их абсолютная центрированность на индивидуальном, причем изолированном субъекте. Для любой науки о человеке такая выхолощенная позиция недопустима и может критически сказаться на эмпирических фактах, получаемых на ее основе (Андреева, 2005). Но, какими бы острыми ни были критические замечания в адрес когнитивного подхода, следует помнить, что именно в его рамках была разработана самая распространенная и валидная методика оценки уровня развития индивидуального морального сознания – тест моральных дилемм Л. Колберга (Lapsley, 1996).

В своей работе Дж. Хайдт (J. Haidt) намечает основные предпосылки для переоценки модели субъекта, указывая на противоречия между когнитивным подходом и исследованиями социальных эффектов и группового влияния, которые предпринимались в рамках социальной психологии (Haidt, 2007). Однако Дж. Хайдт (J. Haidt) не делает значимых выводов по данному вопросу, и нам представляется важным обобщить эти данные с целью их эмпирической проверки.

Одну из попыток определить, с каким же субъектом мы имеем дело в социальных науках, предложил отечественный экономист А. Аузан. С его точки зрения, человек обладает множеством черт и особенностей, не позволяющих ему соответствовать тем требованиям, которые предъявляют к нему общество и экономические законы нормативного поведения (Аузан, 2011). Рассмотрим значимые для нашего исследования черты реального субъекта.

Первой чертой субъекта является его ограниченная рациональность. В когнитивном подходе к морали субъект, напротив, представляется абсолютно рациональным. Так, исследователи данного направления считают, что, если человек, находящийся на более низкой стадии морального развития, выслушает все доводы и рациональные аргументы, он переосмыслит основания своих моральных суждений, и его уровень морального развития повысится. Заметим, что данное утверждение может быть критически переосмыслено с позиций психологии социального познания. Из основных положений данной области социальной психологии хорошо известно, что человек не может быть абсолютно рациональным. Наибольшую погрешность в процесс социального познания вносит влияние социального контекста и группы (Андреева, 2005).

Второй чертой реального субъекта является склонность к оппортунизму. В когнитивном подходе утверждается, что человек не может регрессировать от более высокой стадии морального сознания к более низкой. Однако в социальной психологии существуют примеры, когда групповое решение оказывало значимое влияние на характер индивидуального решения и при этом как повышало его качество, так и, наоборот, снижало его (Зимбардо, 2011). Однако, как правило, изучение этих фактов не затрагивало моральных решений группы, а также их влияния на индивидуальный уровень морального функционирования субъекта.

Третьей чертой является пассивность реального субъекта. В когнитивном подходе к моральному функционированию утверждается, что человек направлен на поиск новой информации с целью повышения уровня своего морального сознания и формулировку всеобщих принципов нравственности. Однако в психологии социального познания существует противоположенный этому тезис. Г. М. Андреева приводит обобщенный анализ мета-исследования К. Гергена на эту тему. Он проанализировал основные стратегии познавательной активности субъектов, описанные в литературе, и провел ряд собственных исследований, в результате чего делает вывод о том, что люди вообще не склонны к поиску новых данных, а, скорее, стремятся к подтверждению своих исходных убеждений. Особенно выделяется тип «когнитивный скряга», который вообще не склонен к познавательной активности после того, как его представления достигли когнитивного баланса (Андреева, 2005).

Выдвинутые выше характеристики субъекта не претендуют на опровержение существующих взглядов или концепций в психологии морали. Но мы считаем, что они свидетельствуют о возможности альтернативных подходов к моделированию и интерпретации реального поведения субъекта, тем более что собственно групповое решение моральных дилемм слишком редко становилось предметом социально-психологических исследований. В целом, данные характеристики субъекта не являются принципиальным нововведением для социальной психологии, они имплицитно представлены во многих социально-психологических концепциях, и наша цель – это акцентировать на них внимание как на возможных интерпретациях и объяснительных механизмах поведения человека.

Цель исследования: изучить феноменологию процесса принятия группового морального решения, поведение индивидуальных субъектов в контексте группы.

Объект исследования: моральное сознание, моральные суждения и решения.

Предмет исследования: процесс принятия группового морального решения.

Выборку основной части исследования составили 86 чел., которые были разделены на шесть групп. В выборке основной части исследования было 35 % мужчин и 65 % женщин, возраст респондентов находился в диапазоне от 18 до 24 лет, средний возраст респондентов составил 21,9 года. Как мы видим, выборка в достаточной степени уравнена по полу, средний возраст респондентов соответствует цели исследования и методикам сбора эмпирических данных. Экспериментальные и контрольные группы также уравнены между собой по возрасту, полу и количеству респондентов.

Гипотеза исследования: поведение субъекта в рамках групповой дискуссии более согласуется с реальной моделью субъекта, чем с моделью, предложенной в рамках когнитивного подхода.

Результаты процесса принятия группового морального решения были крайне интересны и неоднозначны. В группах 1, 2, 5 и 6 было достигнуто единое групповое моральное решение, соответствующее третьему уровню развития морального сознания, что можно оценить по структурным элементам решения: Хайнц должен украсть лекарство, только если любит свою жену, и не должен понести наказание за этот поступок. Группы 3 и 4 не смогли принять единое групповое моральное решение, поскольку активные участники группы отстаивали решение, соответствующее второму уровню развития морального сознания: Хайнц не должен украсть лекарство, поскольку это ему навредит, и каждый должен заботиться о своем благополучии, не нарушая закон.

Ограниченная рациональность проявлялась в том, что участники более низких уровней не могли в полной мере ориентироваться в аргументах и позициях участников более высокого уровня. В целом их познавательная активность была направлена на сохранение баланса, а не на поиск новой информации. В совокупности с феноменом моральной регрессии данная характеристика подтверждает, что моральное сознание не является исключительно когнитивной структурой.

Характеристика склонности к оппортунизму проявила себя в том, что участники более высокого уровня с удивительной легкостью отказывались от своих аргументов при принятии группового решения. Причины этого могли быть различны: одним было важно сохранить отношения в группе, другим повысить свой статус. Но подобное положение вещей явно противоречит когнитивным теориям морали и позволяет с уверенностью сказать, что ситуация может быть значимым фактором, влияющим на уровень развития морального сознания и его проявления.

Характеристика пассивности проявилась в том, что участники дискуссии были не склонны искать дополнительные причины и основания своей позиции. Их удовлетворял более доступный, а не более верный тип аргументации. Несмотря на то, что дискуссии протекали достаточно оживленно, участники очень редко выделяли в аргументах позицию оппонента, критически оценивали ее и возвращали суждения более высокого уровня, тем самым повышая когнитивную сложность суждений.

Таким образом, основой интерпретации поведения и суждений субъекта в ситуации принятия группового морального решения могут быть такие характеристики, как ограниченная рациональность, склонность к оппортунизму и пассивность. Данные характеристики проявляют себя только на групповом уровне взаимодействия субъекта и позволяют более точно описывать групповые процессы и моделировать поведение людей на групповом уровне принятия моральных решений.

Безусловно, предложенные нами интерпретации могут быть специфичными для нашей выборки и дизайна исследования, но этот и многие другие вопросы должны найти свое продолжение в нашей исследовательской работе в дальнейшем.

Литература

Андреева Г. М. Психология социального познания. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Аспект-Пресс, 2005.

Аузан А. Институциональная экономика. Новая институциональная экономическая теория. М.: Инфра-М, 2011.

Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. СПб.: Питер, 2011.

Haidt J. The New Synthesis in Moral Psychology // Science. 18 May 2007. V. 316. № 5827. Р. 998–1002.

Lapsley D. K. Moral psychology. Boulder, CO: Westview Press, 1996.

Ю. С. Зарубин (Калининград)

Контент-анализ психологических аспектов личности персонала, потенциально компрометирующих информационную безопасность организации: опыт применения метода

Можно предположить, что постоянно возрастающая сложность информационных систем в современном мире должна приводить к повышению требований к профессиональным навыкам как компьютерных преступников, так и специалистов в области информационной безопасности, углублению их специализации и разделению труда, возникновению профессиональных групп как с одной, так и с другой стороны. Но сейчас мы можем наблюдать картину, когда ведущие компании в сфере обеспечения компьютерной безопасности заявляют о том, что на данный момент, наоборот, снижается уровень технических знаний и навыков злоумышленников, специализирующихся на информационных преступлениях (Zecurion, 2013). Эта тенденция наблюдается на фоне увеличения доли атак, направленных не на техническую инфраструктуру, а на использование человеческого фактора. С другой стороны, можно отметить рост доли целенаправленных нападений на различные организации, связанный со стремительным развитием информационных технологий, их внедрением и монетизацией и, соответственно, повышением потенциального ущерба от осуществления успешного промышленного шпионажа или диверсии (Zecurion, 2015).

Цель данного исследования: выявить наличие или отсутствие факторов уязвимости у сотрудников организации при имитации таргетированной атаки и предложить методы противодействия ей.

Гипотеза исследования: психологические особенности пользователей как субъектов деятельности, а именно: склонность к азартным играм, употреблению алкоголя, наличие выраженных стереотипов и предрассудков (этнических, гендерных, политических, классовых), а также конфликтность и алчность могут выступать факторами уязвимости информационных систем и актива организации в целом.