скачать книгу бесплатно
От сестры и ее товарищей Борис узнал о формировании еще одной революционной партии – партии социалистов-революционеров (эсеров), тяготевшей к крестьянству. Считая эсеров преемниками народников, Николаевский не тянулся к ним, так как ему не импонировал индивидуальный террор, несмотря на личные симпатии к боевикам «Народной воли», которых он считал героями. Их гибель, однако, он полагал нецелесообразной с точки зрения конечных целей борьбы. Значительно больше Борис симпатизировал рабочим стачкам. В то же время он оговаривался: «Антикрестьянских настроений у меня не было, не было и потом. Наоборот, у меня в меньшевизме все время с самых ранних лет была критика этого настроения. То[го], что было очень сильно у ряда меньшевиков и особенно у Дана, у которого было прямое отталкивание от крестьянства»[50 - МР, box 37, folder 11.].
В Уфе чтение Николаевским социалистической литературы и особенно прессы, не только социалистической или народнической, но и оппозиционно-либеральной, стало более систематическим и целенаправленным. Плехановские труды явились главным источником формирования мировоззрения и взглядов на историю. Именно книги патриарха русского социализма привили юноше глубокий интерес к освободительному движению в его марксистской упаковке. При этом, в соответствии с плехановской традицией, внимание сосредоточивалось не только на теории и истории, но и на практике борьбы против царизма, считавшейся основным компонентом учения.
Через много лет Николаевский вспоминал, что в юности он посещал не только марксистские, но и народнические кружки, чему, безусловно, способствовала его сестра Александра, после окончания гимназии присоединившаяся к народнической подпольной организации. Мировоззренчески Борис был ближе к марксизму, но и эсеровская идеология сыграла в формировании его взглядов какую-то роль. Именно в этом смысле он спустя полвека упоминал работу одного из первых и ведущих идеологов эсеров В.М. Чернова «Типы аграрной и промышленной эволюции», проникнуть в идеи которой «оказалось много труднее, чем пробраться через всю остальную народническую литературу эпохи»[51 - Николаевский Б. В.М. Чернов как идеолог // На рубеже. 1952. № 3–4. С. 8.].
В целом свои общественные настроения того времени Николаевский оценивал как «самую туманную и самую неопределенную» оппозицию[52 - МР, box 37, folder 11.]. А в одном из интервью 1960 г. вспоминал, что «когда приехал в Уфу, в 1903 году вошел в первый социал-демократический кружок. Это было весной, во время первой забастовки, которую видел воочую. Мне было 15 лет, и боюсь, что сильно преувеличу, если скажу, что у меня уже было какое-то систематическое мироощущение»[53 - MP, box 37, folder 11; Ким A., Ненароков А. Чутьем сердца // Николаевская Е. Жизнь не имеет жалости: Письма 1922–1935 гг. сыну Борису Ивановичу Николаевскому из Оренбурга и Москвы в Берлин и Париж / Сост. А. Ненароков. М.: РОССПЭН, 2005. С. 8.].
Пока же, читая «старую» «Искру», то есть газету того периода, когда она редактировалась совместно будущими врагами – Плехановым и Лениным, Борис никак не мог уяснить себе причин особой заостренности нападок на эсеров.
Он склонялся к мнению, что редакция руководствовалась не самыми высокими побуждениями. «Не имея возможности вести борьбу против сильного врага, самодержавия», считал Николаевский, Ленин «формировал настроения на борьбу против ближайшего врага, легкого, возможного союзника – против социал-революционного движения»[54 - MP, box 37, folder 11.]. Такого рода позиция подкреплялась у Николаевского еще и тем, что в самой Уфе расхождения между социал-демократами и эсерами особенно не чувствовались.
В авторитетной провинциальной газете «Пермский край» Борис обнаружил в 1901 г. статьи Якова Марковича Луп олова (позже известного под псевдонимом Джемс), в слегка прикрытой форме пропагандировавшего революционные идеи. Через 57 лет в статье, посвященной 90-летию этого социалиста, Николаевский напишет, что его работы «пробудили в нем, гимназисте, инстинкт революционера»[55 - Социалистический вестник. 1958. № 10. С. 203.].
Гимназист постепенно расширял связь с социалистическими кружками Уфы, охватывавшими в основном молодую интеллигенцию. По их поручению он хранил и распространял революционную пропагандистскую литературу и агитационные листовки, естественно предварительно знакомясь с их содержанием. Сами события окружавшей жизни побуждали к социальному протесту тяготевшую к справедливости пытливую молодежь, полагавшую, что именно ей суждено коренным образом повернуть развитие родной страны.
Когда Николаевский перебрался в Уфу, он был уверен, что вслед за ним в этот город полетит «телега» из Самары о его опасных взглядах. Борис сомневался, что ему удастся поступить в местную классическую гимназию – став убежденным гуманитарием, он никак не желал идти в реальное училище, которое открывало дорогу к «практическим», в основном техническим, специальностям. Действительно, когда он подал прошение о принятии его в гимназию, его вызвал на беседу директор гимназии Владимир Николаевич Матвеев, преподававший древнегреческий язык и славившийся строгостью нравов.
Идя в гимназию в первый раз, Борис был почти уверен, что этот раз окажется и последним, что директор намерен встретиться с ним лишь для того, чтобы унизить, отказав в приеме. Но сложилось иначе. Матвеев долго и внешне сухо беседовал с Николаевским, сообщив, однако, что он говорит с уже принятым гимназистом, которому необходимо соблюдать осторожность. «Он не мог сказать об этом прямо, – вспоминал Николаевский. – Это я смог оценить значительно позже, когда прочитал документы, хранившиеся в моем деле. Когда я встретил Владимира Николаевича в 1917 году, уже после революции, я так волновался, что был на грани признания своей любви к нему»[56 - The Making of the Three Russian Revolutionaries. P. 248.]. Но предостережения этого умудренного жизнью директора и учителя оказались втуне.
Местные марксисты тяготели к легальной деятельности и концентрировались главным образом вокруг местного земского управления. Правда, четких партийно-политических различий еще не было. С почти равным интересом молодые люди читали и «Исторические письма» П.Л. Лаврова, одного из народнических мыслителей, и проникавшие в Уфу номера «Искры», которую начали выпускать за рубежом Плеханов и Ленин.
Возникла мысль о некоей более широкой организации, причем, судя по воспоминаниям Николаевского, именно он был инициатором образования Общества студентов и учащихся. Теперь уже Борис вступал в опасную зону – такого рода организации были противозаконны. В самом начале 1904 г. он организовал издание листовки, адресованной «Ко всем учащимся», в которой объявлялось о создании этого самого общества, которого на самом деле еще не было. Через непродолжительное время, однако, организация была учреждена и в нее вошли учащиеся мужской и женской гимназий, а также студенты местной духовной семинарии.
Одновременно все более усиливалась тяга к истории. Имея в виду, что он родился и провел ранние годы на территории, где проживали чуваши – потомки древних булгар, Борис заинтересовался их историей и по доступным источникам, тщательно собранным в местных библиотеках, написал небольшую ученическую работу «К истории булгар», помещенную в полулегальном школьном журнале «Подснежник» (легальные периодические издания в гимназиях были строго запрещены). Журнал «Подснежник» Борис и его друзья напечатали на множительном аппарате – гектографе. Эту машину им удалось раздобыть каким-то невероятным образом. Всего в 1903 г. гимназисты выпустили три номера «Подснежника», но Борис участвовал только в первом.
Тяготение к печатной продукции усиливалось. В январе 1904 г. фактически под руководством Николаевского вышел первый, оказавшийся единственным, номер еще одного нелегального журнала – «Рассвет», напечатанный на множительном аппарате. Здесь была помещена его статья, не содержавшая прямых призывов к революции, но явившаяся его вторым, после очерка о древних булгарах, опытом разобраться в прошлом. Круг интересов постепенно расширялся, распространившись на развитие революционного движения в России. Статья о зарождении революционных настроений в русском обществе в додекабристский период была посвящена в основном известному просветителю Н.И. Новикову, который рассматривался Николаевским как прямой предшественник декабристов.
Оба ученических журнала не сохранились. Вместе с ними оказались потерянными и первые работы Николаевского в области истории, о чем он нимало не сожалел, ибо никакого интереса, кроме самого факта обращения к историческим сюжетам, они не представляли[57 - МР, box 37, folder 11.].
После раскола социал-демократов на II съезде партии в 1903 г. Борис, еще будучи гимназистом, примкнул к большевикам, но через три года перешел в более умеренную фракцию меньшевиков. Русским меньшевиком он оставался до конца своих дней – более шестидесяти лет. За пропаганду социализма 22 января 1904 г. он был арестован и провел пять с половиной месяцев в заключении. В следующие годы последовали новые аресты. Всего Николаевский арестовывался и подвергался ссылкам восемь раз, правда, на сравнительно короткие сроки.
Провинциальный большевик
О предстоящем аресте Бориса фактически предупредил директор гимназии Матвеев. Вызвав его в свой кабинет, он стал задавать неординарные, подчас случайные вопросы, явно намекая, что юноша должен предпринять какие-то меры предосторожности. Но, не имея серьезного политического и жизненного опыта, гимназист просто не понял, о чем идет речь, и решил, что директор вмешивается в его личные дела. Покинув директорский кабинет, он вел себя как ни в чем не бывало, даже не перепрятав в более надежное место нелегальные материалы, которые у него имелись[58 - Ibid.].
В результате при обыске на квартире Николаевских во время его первого ареста был обнаружен целый склад нелегальной литературы и других пропагандистских материалов, данные о которых выявила Ф. Ахмерова в справке местного жандармского управления «О противоправительственном кружке, образовавшемся в г. Уфе среди учащихся местной гимназии»[59 - Ахмерова Ф. Мне не в чем каяться… С. 46–47, 179.]. Здесь были типографские и изданные на гектографе социал-демократические брошюры, в том числе наставление «Как держать себя на допросах», прокламации, включая обращение к учащимся, переписанные Николаевским революционные стихотворения и даже карикатура, изображавшая «свинью с короной на голове».
Полицейские власти не могли поверить, что юноша из семьи священнослужителя был способен в здравом уме идти на столь противоправные действия. Была даже проведена судебно-медицинская экспертиза его умственного развития, пришедшая к выводу, что действовал он «с разумением». Николаевскому было предъявлено обвинение в призыве к ниспровержению государственного и общественного строя и к разжиганию вражды между отдельными классами населения.
О своем первом заключении Николаевский вспоминал как о времени «подлинного обучения»: «Я ожидал ареста в любой момент, и он наступил. Ведь это была обыкновенная вещь. Это означало, что я могу продолжать без колебания начатое дело»[60 - The Making of the Three Russian Revolutionaries. P. 258.]. Действительно, пребывание в тюремной камере для шестнадцатилетнего юноши – время ломки или закалки. В случае Николаевского тюрьма закалила волю.
Тюрьма была переполнена, так как это было время кануна суда над большой группой рабочих из Златоуста, которые в 1903 г. участвовали в крупной забастовке, переросшей в столкновения с полицией и войсками. Бориса поместили не в обычное помещение для подследственных, которых, как правило, изолировали от остальных заключенных, а в большую камеру, окошко которой выходило во двор. Он мог видеть златоустовцев, когда их группами выводили к воротам, чтобы везти в суд. Эти рабочие вели себя дерзко, шумно протестовали, отказывались повиноваться, их подгоняли прикладами. Солидарность с ними выражали другие заключенные. Борис вместе с остальными шумно приветствовал подсудимых, криками выражал одобрение их поведению, призывал к еще большей стойкости. Он научился азбуке заключенных – перестукиванию между камерами, участвовал в часто повторявшихся, весьма шумных протестах против нарушения прав политических узников.
Вскоре, однако, Николаевского перевели в одиночную камеру. Стало намного тише и скучнее. Соседние камеры были сначала пусты, перестукиваться было не с кем. И когда вдруг на свой стук Борис, наконец, получил ответ, он чрезвычайно обрадовался. Правда, вскоре по «тюремной почте» передали, что по соседству находится провокатор, специально привезенный из Петербурга для того, чтобы собирать данные о подследственных. Но Николаевский вел себя осторожно; никаких порочащих его и других лиц сведений он соседу сообщить не успел.
Главным занятием теперь стало чтение. Получать литературу извне ему не было разрешено. Тюремная библиотека оказалась предельно скудной. Пришлось многократно перечитывать Библию, которой ранее почти не касалась его рука, хотя он был сыном священника. Таким образом, только в тюрьме Николаевский впервые «по-взрослому» прочитал Библию[61 - MP, box 37, folder 12.].
Значительно больше Николаевский тяготел к другой литературе. Через какое-то время был снят запрет на передачу книг, и сестра Александра, а затем и мать Евдокия Павловна стали приносить издания, допущенные либеральной цензурой к опубликованию. Тяготевшая к народникам и эсерам Александра приносила брату книги, соответствовавшие ее взглядам. Немалое впечатление произвели на узника статьи эсеровского лидера В.М. Чернова, публиковавшиеся в журналах «Русское богатство» и «Жизнь». Несмотря на свойственную Чернову патетику, в них прослеживалась немалая эрудиция автора, которая импонировала молодому человеку, учившемуся терпимо относиться к той идеологии, которую он не разделял, встав на сторону ленинской фракции социал-демократии, выступавшей за создание дисциплинированной и четко структурированной подпольной рабочей партии. И хотя в значительно большей степени Николаевского интересовали работы марксистов, казавшиеся доказательными и научными, несмотря на обычно присущую им сухость и догматизм изложения, доводы народников и эсеров он с ходу не отвергал. Его терпимость к идеям тех, кто считал себя выразителями интересов крестьянства, нежелание относиться к крестьянству как к «реакционному классу», стремление найти точки соприкосновения между социал-демократами и эсерами будут характерны для всей его дальнейшей деятельности.
Среди марксистских трудов особое внимание Николаевского привлекли книги лидера германских социал-демократов Карла Каутского, особенно его «Аграрный вопрос», вышедший на русском языке в 1900 г. (Борису особенно интересно было сопоставлять доводы Каутского и Чернова в отношении места крестьянства в историческом развитии). С большим вниманием была прочитана и работа российского «легального марксиста» П.Б. Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России», а также журналы «Новое слово» и «Начало», которые Струве издавал в конце 1890-х годов вместе с М.И. Туган-Барановским. Определенный интерес вызвала и книга Ленина «Развитие капитализма в России». Плеханов же, наоборот, производил теперь на Николаевского меньшее, чем прежде, впечатление. Бориса раздражала чрезмерная антинародническая заостренность его работ, полемический и высокомерный тон его произведений.
Через две недели после ареста Николаевского вызвали на первый допрос. Вспомнив наставления, которые он получал от более опытных узников и прочитанную брошюру о поведении на следствии, Борис заявил, что от показаний отказывается. Следователь распорядился отправить заключенного назад в камеру и лишить его папирос. «Спасибо, но я не курю!» – неосторожно заявил юноша, и в ответ был лишен книг и передач. Николаевский ответил голодовкой. Ограничения были сняты. Узнав об этом, мать и сестра прислали ему «огромную передачу» снеди и целую охапку книг.
Затем Борис просто отказался ходить на допросы[62 - MP, box 37, folder 12.], но через некоторое время, видимо по совету бывалых заключенных, свою тактику изменил. Он стал давать показания, но отвечал очень осторожно, представляясь наивным и недалеким, заблудившимся в трех соснах недорослем. После почти семимесячного заключения, большую часть которого он провел в одиночной камере, в середине августа 1904 г. Борис был освобожден благодаря настойчивым хлопотам матери, буквально обивавшей пороги чиновничьих кабинетов. В конце концов многодетной вдове священника удалось убедить власти в том, что ее сын, несовершеннолетний гимназист, просто заблуждался и в серьезную антиправительственную деятельность вовлечен не был. Немалую роль сыграло именно то, что Николаевский сумел создать видимость сотрудничества со следствием, хотя и рассказывал вещи самые невинные, уже известные следователям, никак не вредя при этом другим арестованным.
Николаевскому повезло. Он был освобожден за день до убийства эсером-боевиком Егором Сазоновым (Созоновым) министра внутренних дел Российской империи В.К. Плеве. Если б убийство произошло парой дней раньше, Николаевский вряд ли вышел бы на свободу. Правда, Борис не был оправдан, его выпустили на поруки до окончания дела. Однако обвиняли его теперь только в хранении, а не в распространении нелегальной подрывной литературы. Вскоре начавшаяся в России первая революция масштабами антиправительственных выступлений заставила забыть о такой мелочи, как обнаружение запрещенных книг и листовок у гимназиста.
После выхода из тюрьмы Николаевский тут же отправился на социал-демократическую сходку[63 - MP, box 37, folder 12.], и это свидетельствовало о том, что в заключении он сумел сохранить связи с революционным подпольем. К шестнадцати годам Борис стал высоким, плотным и физически сильным юношей (его рост был 1 метр 83 сантиметра, причем, по собственным воспоминаниям, он был ниже своих братьев). Гимназию Борис так и не окончил, ибо после первого ареста был из нее исключен. Разумеется, он мог бы попробовать восстановиться или же сдать выпускные экзамены экстерном и затем продолжить обучение в университете. Власти смотрели на социалистические выходки гимназической молодежи снисходительно, полагая, что с возрастом она образумится. (Вспомним хотя бы опыт юного Владимира Ульянова, будущего Ленина, который в два приема сдал экстерном экзамены на юридическом факультете Петербургского университета.) Но Николаевский не предпринял попыток окончить гимназию и поступить в университет, хотя тяга к гуманитарным наукам осталась важным побудительным мотивом его деятельности. Он избрал профессию журналиста-репортера.
Обладая аналитическим умом, талантом писать, трудолюбием и усидчивостью, Николаевский был по заслугам оценен сперва провинциальными, а затем и столичными печатными органами, которые охотно давали ему сначала несложные репортерские поручения, а позже стали заказывать аналитические статьи. Начав с «Самарского курьера», Борис в последующие годы перекочевал в петербургские газеты, сотрудничая главным образом с печатными органами, в той или иной степени связанными с социал-демократическими кругами.
Борис вышел на волю уже созревшим для решения о своем политическом и профессиональном будущем. Когда по выходе из тюрьмы к нему обратились эсеры с предложением вступить в их партию, он ответил, что уже сделал выбор не в их пользу. Решением присоединиться к большевикам Борис, до ареста еще колебавшийся, во многом был обязан происшедшему летом 1904 г. знакомству с Алексеем Федоровичем Огореловым, который был старше его шестью годами и твердо разделял большевистские установки о необходимости построения строго дисциплинированной подпольной революционной марксистской партии.
Неизвестно, удалось ли Огорелову и другим уральским большевикам познакомиться с брошюрой Ленина «Шаг вперед, два шага назад», в которой развивались эти идеи, и с их критикой, например с жестким анализом Л.Д. Троцкого в брошюре «Наши политические задачи (Тактические и организационные вопросы)», опубликованной в Женеве в 1904 г. и тайно распространявшейся, наряду с ленинской брошюрой, в России (Троцкий доказывал, что ленинский план ведет к внутрипартийному авторитаризму). Местные большевики были практиками. Для провинциальных деятелей в то время подобная критика могла казаться чисто умозрительной. Они тяготели к действиям, что им и обещали сторонники Ленина. Более того, обсуждая раскол социал-демократов на II съезде, Николаевский, Огорелов и их единомышленники возмущались меньшевиками, не подчинившимися большинству и нарушившими партийную дисциплину. Все эти суждения высказывались однозначно, без учета аргументов меньшевиков и без знакомства с ними[64 - МР, box 37, folder 12. Пройдет немного времени, и Огорелов, как и Николаевский, и многие другие большевики первых лет социал-демократии, поймут, что ленинский экстремизм и нечистоплотные методы политической борьбы, характерные для него, им чужды. Огорелов станет меньшевиком, но после 1917 г. пойдет на службу к большевистской власти. Одно время он будет председателем городского совета г. Владивостока. Затем будет работать экономистом, в этом качестве в 20-х годах побывает в Берлине, где произойдет его дружеская встреча с Николаевским. Дальнейшие следы этого человека затеряются. Скорее всего, в годы «большого террора» он был репрессирован.].
В то же время тяга к журналистской деятельности явилась стимулом к возвращению в Самару, где Николаевский надеялся получить постоянную журналистскую работу, ибо этот провинциальный центр был известен своими передовыми газетами, которые Николаевскому были хорошо памятны со старых времен. Переехав в сентябре того же 1904 г. (из-за отсутствия средств он ехал тайком в багажном вагоне), Борис вместе с несколькими молодыми людьми примерно его возраста образовал своего рода «коммуну». Таких «коммун» в городе было несколько. «Многие из этих юношей, – вспоминал Николаевский, – были крестьянского, рабочего или мелкобуржуазного происхождения; ранее они посещали либо технические, либо сельскохозяйственные школы, расположенные на окраине города. Отчаявшиеся, но веселые и беззаботные; безбожные, грубоватые, подчас нарушавшие законы, но в основе своей идеалистически настроенные; до предела серьезные в своих полусерьезных авантюрах, это были подлинные повстанцы, которым необходимы были только руководство и дисциплина, чтобы они стали преданными профессиональными революционерами и, если это бы понадобилось, бесстрашными членами боевых дружин»[65 - Kristof L.K.D. B.I. Nicolaevsky: The Formative Years. P. 12.].
Сам Борис был явно несколько сдержаннее, нежели его товарищи. Подчас он тянулся за ними, в других случаях, наоборот, пытался несколько умерить их непокорно-хулиганский пыл. Правда, активность эта выглядела подчас несколько анекдотично. Однажды полуголодные «коммунары» решили стянуть у соседа, с которым, кстати, были в неплохих отношениях, одну из куриц, вольно расхаживающих за забором. Кто-то перелез через забор, схватил птицу. Николаевский смог так красочно и с таким юморком описать это происшествие, что местная газета с удовольствием приняла к публикации историю, напечатав ее под псевдонимом и заплатив автору небольшой гонорар. Через день к «коммунарам» прибежал владелец уже съеденной курицы. Он даже не заподозрил своих соседей в воровстве и был в восторге от оперативности газеты, ибо, только прочитав репортаж, обнаружил, что у него одной курицей стало меньше.
Но «куриный эпизод» в журналистской карьере Бориса был, разумеется, случайностью. К своему призванию Николаевский относился с присущей ему серьезностью. Едва только приехав в город, он отправился в редакцию «Самарской газеты», известного в Поволжье печатного органа легально-народнической ориентации. Быть может, юноша и получил бы здесь какое-то задание для проверки его способностей, но на вопрос о его политических убеждениях он честно ответил: «Социал-демократические». Этого оказалось достаточно, чтобы его выставили за дверь.
На счастье, как раз в это время в городе только что был организован новый печатный орган – газета «Самарский курьер». Тяготевший к защите крестьянской доли, связанный с масонами либерал редактор газеты H.H. Скрыдлов оказался более покладистым. Он благожелательно принял юношу, дружелюбно с ним побеседовал и предложил написать что-нибудь об Уфе. Вскоре в газете появилась не очень весомая, но легко написанная заметка Николаевского о муках городской публичной библиотеки, где не было даже достойного читального зала. Редакция стала давать Николаевскому новые репортерские поручения, а затем согласилась включить в один из номеров большую статью, посвященную 80-летию Н.В. Шелгунова – демократического публициста и литературного критика, скончавшегося в 1891 г. Деликатность ситуации состояла в том, что тринадцатью годами ранее похороны Шелгунова были превращены петербургской социал-демократической группой М.И. Бруснева в первую открытую политическую демонстрацию интеллигентов-марксистов. Скрыдлов, таким образом, проявил не только известную смелость, но и определенную широту идейных воззрений. Так появилась первая серьезная публикация Бориса на историческую тему, основанная на разнообразных доступных источниках, прежде всего на воспоминаниях[66 - МР, box 37, folder 13.].
Две немаловажные темы привлекали внимание молодого журналиста. Одна из них была связана с ходившими по городу разговорами о масонах, их тайных ритуалах, их сторонниках и членах масонских лож в городе. Вторая, отчасти связанная с той же масонской темой, – положение местного еврейского населения. Самару тогда часто называли Иерусалимом на Волге. Здесь мирно уживались основные мировые религии: мусульманство, иудаизм, христианство во всем многообразии его конфессий. Каждая религиозно-этническая община обосновалась в своем районе и обустраивала его в соответствии со своими культурными и бытовыми традициями.
Улицу Николаевскую (она наверняка привлекла внимание Бориса хотя бы своим названием, совпадавшим с его фамилией) называли «маленьким Сионом». Ее заселяли переселенцы и беженцы из Малороссии, где бушевали черносотенные погромы. Самара принимала далеко не всех, так как имущественный ценз оседлости с губернского города не был снят. Но в интересах развития экономики губернатор допускал в свой край семьи ремесленников и разрешал им снимать жилье, а потом и строить собственное, практически в центре города. Обе темы – масонство и антисемитизм – позже оказались в числе тех проблем, над которыми работал историк Николаевский.
Первая российская революция
В конце 1904 г. Николаевский стал членом одной из двух существовавших в Самаре подпольных большевистских ячеек. Собственно, выбора не было. Первого меньшевика он увидел только в мае 1905 г.[67 - Ibid, folder 12.] Они появились в Самаре лишь в ходе первой российской революции. Об участии Бориса в революционном кружке содержались сведения в материалах наблюдения, осуществляемого губернским жандармским управлением[68 - Попов Ф.Г. Летопись революционных событий в Самарской губернии. 1902–1917. Куйбышев: Книжное изд-во, 1969. С. 46.]. Это же ведомство констатировало, что 19 ноября 1904 г. в Самаре состоялась уличная демонстрация, организованная комитетом РСДРП, причем по делу о демонстрации было привлечено к ответственности 17 человек, в том числе Борис Николаевский[69 - Там же. С. 53.].
Революция в городе воспринималась как дело столичное, в основном по газетам и по рассказам людей, побывавших в Петербурге и Москве. Серьезных революционных событий, за исключением участившихся забастовок, в Самаре не происходило. Единственным видным социал-демократом в городе был Иосиф Федорович Дубровинский (Иннокентий) – большевик, кооптированный в ЦК РСДРП после II партийного съезда (1903 г.), на котором и произошел раскол партии. Занимал он, однако, примиренческие позиции, выступал за восстановление партийного единства и поэтому находился в некоторой оппозиции к Ленину. Дубровинский планировал создать в городе нелегальную газету и поручил Николаевскому вести в ней отдел местной жизни. Однако из этой затеи ничего не вышло, так как сам Дубровинский в феврале 1905 г. был арестован в Москве, куда поехал на подпольную встречу.
Более прочные связи установились у Бориса с социал-демократическим деятелем Борисом Павловичем Позерном (псевдоним Западный), также примыкавшим к большевикам. Выходец из семьи прибалтийских немцев, этот молодой человек (он был старше Николаевского на пять лет) стал социал-демократом в 1902 г., а в следующем году был исключен из Московского университета и выслан в Самару, где фактически возглавил марксистскую организацию[70 - После 1917 г. Б.П. Позерн занимал различные должности в партийном и советском аппаратах, был одним из помощников С.М. Кирова в Ленинграде, являлся секретарем Ленинградского обкома партии. Во время «большого террора» он был арестован и в 1939 г. расстрелян.].
1 мая 1905 г. самарские социал-демократы попытались организовать рабочую демонстрацию; участие в ней стало первым уличным выступлением, в котором участвовал Николаевский. Демонстрацию легко разогнала полиция. Тогда нелегальная организация решила той же ночью провести еще одну демонстрацию, хотя смысла в этом было мало. Любая уличная акция носила не только протестный, но и агитационный характер. А агитировать посреди ночи было некого.
У Бориса сохранились живые воспоминания о том, что произошло в ту ночь: «Пошли по улице, налетела полиция, было несколько выстрелов, полиция шарахнулась в сторону, потом помчались казаки, перескочили все в соборные садики и разбежались, больших арестов не было… Всю полицию знали. Был там такой переодетый Робчев, который пытался пробраться посмотреть, кто идет впереди. Я его увидел, схватил и выставил из рядов. Потом, когда меня арестовали, был допрос… На следующий день очная ставка с этим околоточным». Робчев, однако, путался в показаниях, не смог сказать точно, был ли Николаевский именно тем самым рослым и физически крепким демонстрантом, который применил к нему силу. В результате Бориса на второй день из участка освободили.
Через несколько дней в Самаре началась забастовка, охватившая главным образом мелкие мастерские, включая даже мастерскую иконописцев. В числе других социалистов Борис писал тексты прокламаций от имени стачечников, перемежая в них экономические требования с лозунгами немедленного созыва Учредительного собрания. «В городе знали в это время фактически все нас. На улице останавливали – зайдите. Или приходили, и мы писали. Мы писали требования», и они предъявлялись затем «в переговорах с администрацией»[71 - MP, box 37, folder 14.].
Все же в городе было сравнительно спокойно вплоть до осени 1905 г., когда прошли слухи, что местные крайне правые организации (ответвления Союза русского народа, Союза Михаила Архангела и др.) готовят антиеврейский погром, проводя с этой целью демагогическую агитацию среди местных люмпенов. В частности, они обвиняли «евреев и социалистов» в стачке железнодорожников, которая окончилась поражением и привела к массовому увольнению и появлению сотен безработных. Используя эту ситуацию как предлог, Позерн (кстати, именно его, немца по национальности, черносотенцы объявляли евреем и главным виновником всех бед) и его соратники, среди которых был Николаевский, заручились поддержкой местных либералов и стали создавать отряды самообороны, в действительности обернувшиеся боевой социал-демократической дружиной.
Наряду с боевой деятельностью, после царского манифеста 17 октября 1905 г., провозгласившего, в частности, свободу организаций, Борис выступил инициатором создания союза типографских рабочих, мелких чиновников и «других лиц найма», в число которых были включены и местные проститутки. Профсоюз с участием проституток образован все же не был. Что же касается рабочих типографий, то Николаевский был избран в комиссию по подготовке устава профсоюза и написал его текст. Хотя сторонники большевиков требовали, чтобы профсоюзы были «партийными», то есть объявляли о своей приверженности социал-демократии, Николаевский настоял на том, чтобы этот пункт не делали обязательным[72 - MP, box 38, folder 1.].
Именно с разногласий по вопросу о взаимоотношениях между профсоюзами и рабочей партией начался постепенный, но достаточно быстрый отход Николаевского от большевиков. Что же касается деятельности боевой группы, то она не привела к какому-либо открытому выступлению, как это имело место в Москве и некоторых других городах (в Москве, впрочем, в Декабрьском восстании 1905 г. главную роль играли не социал-демократы, а эсеры). Боевая организация Саратова, фактическим руководителем которой вскоре стал Николаевский, действовала не просто легально, а пользовалась сочувствием и покровительством командира местного гарнизона полковника Галина, который сам в юности примыкал к революционерам[73 - Николаевский позже рассказывал, что после революции Галин был арестован, лишен воинского звания и отправлен в тюрьму на четыре года.]. Социал-демократическая боевая организация под видом беспартийных групп самообороны, руководимых неким общественным комитетом охраны порядка, патрулировала улицы, поддерживала пристойный режим по всему городу и этим предотвратила погромы.
Одновременно, естественно, агитационная социал-демократическая работа, при активном участии Николаевского, проводилась в самом гарнизоне. Помимо устной агитации Николаевский писал прокламации, обращенные к солдатам, и распространял их, когда эти листки удавалось размножить[74 - МР, box 38, folder 1.].
Социальная активность в городе в этот революционный год была довольно высока, хотя выливалась подчас в полуанекдотические формы. Социал-демократы образовали специальный комитет для выявления требований различных групп населения, которые можно было причислить к трудящимся. Самому Борису, ставшему членом комитета, выпала нелегкая миссия посетить женскую гимназию, чтобы опросить девиц, которые были младше его всего лишь на три-четыре года, и узнать про их революционные требования. Гимназистки были малосознательны и хотели всего лишь отремонтировать в общежитии печь. Когда же Борис стал их упрекать в узости революционных взглядов, девушки, в конце концов, согласились включить еще и требование созыва конституционной ассамблеи.
Как раз в эти оптимистичные и вместе с тем тревожные дни юный Николаевский впервые столкнулся с проблемой, которая станет одной из основных в его жизни. Ему было поручено найти место для хранения архива Восточного бюро ЦК РСДРП, который привез в город меньшевик Григорий Иннокентьевич Крамольников, являвшийся разъездным агентом ЦК[75 - Тот факт, что такой малоизвестный партийный орган действительно существовал, подтверждается письмом Н.К. Крупской (являвшейся некоторое время секретарем редакции газеты «Искра») от 9 октября 1905 г., адресованным этому бюро (см.: Ленин и Самара. Куйбышев: Куйбышевское книжное изд-во, 1966. С. 462). В 1910–1916 г. Г.И. Крамольников (1880–1962) учился в Московском университете, стал математиком, но продолжал участвовать в революционном движении, подвергался арестам. В 1919 г. стал большевиком и поменял профессию. В 1922–1924 гг. он работал в Институте красной профессуры, в 1924–1930 гг. являлся научным сотрудником Института Ленина, с 1930 г. научным сотрудником Института Маркса – Энгельса – Ленина при ЦК ВКП(б).]. Хорошенько подумав, Борис через свою сестру обратился к ее подруге еще по гимназии, внучке главного священнослужителя центральной городской церкви, который знал его отца. Девушка не решилась на нелегальные действия и все рассказала своему деду. Вместо того чтобы обратиться в полицию, тот пригласил молодого человека в свой дом. Выяснив, что речь идет о документах организации, которая не призывает к кровавому террору, а видит свою цель в создании справедливого общества равноправных людей, протоиерей сам предложил помощь. Архив был надежно спрятан на чердаке его дома. Внучка протоиерея жила в мезонине, из ее комнаты на чердак вела дверь. К двери подтащили шкаф. Когда было необходимо, шкаф отодвигали, и новые документы присоединялись к старым[76 - MP, box 38, folder 1.].
Вся эта деятельность времен первой русской революции самому Николаевскому казалась достаточно безобидной. Только значительно позже он узнал, что совсем близко действовали уральские боевые дружины, образованные по инициативе большевиков. Задачи уральским дружинникам ставил Ленин: «Отряды должны тотчас же начать военное обучение на немедленных операциях, тотчас же. Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие – нападения на банк для конфискации средств для восстания»[77 - Ленин В.И. «Полное собрание сочинений» (далее «ПСС»). М.: Госполитиздат, 1960. Т. 11. С. 187. Мы берем официальное наименование пятого издания сочинений Ленина в кавычки, ибо оно отнюдь не является полным; за его пределами остались многие сотни ленинских документов, публикация которых в СССР считалась политически нецелесообразной или идеологически вредной.]. Ленин проповедовал необходимость «кровавой, истребительной войны»[78 - Там же. Т. 13. С. 372.]. Он призывал своих сторонников «воспользоваться усовершенствованием техники, научить рабочие отряды готовить массами бомбы, помочь им и нашим боевым дружинам запастись взрывчатыми веществами, запалами и автоматическими ружьями»[79 - Там же. С. 375–376.]. Об авантюрах Лбова и братьев Кадомцевых говорили по всему Уралу и прилегавшим к нему губерниям. Через много лет в своих комментариях к документальной публикации о российской социал-демократии Николаевский не раз упомянет об этих в полном смысле слова бандитских группах, наводивших страх не только на власти, но и на местное население: «Уральские большевики, во главе которых стояли три брата Кадомцевых (Эразм, Иван и Михаил), делали попытки создания в подполье массовой рабочей милиции, разрабатывали далеко идущие военно-стратегические планы восстания на Урале и т. д. и свои экспроприации проводили главным образом для получения денежных средств на эту работу, а в Б[ольшевистский] Ц[ентр] передавали относительно лишь небольшую часть доходов от своих предприятий»[80 - Hoover Institution. Nicolaevsky Collection (далее: NC), box 542, folder 1; Николаевский Б.И. Тайные страницы истории / Ред. – сост. Ю.Г. Фельштинский. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1995. С. 27.].
Братья Эразм (1881–1965), Иван (1884–1918) и Михаил (1886–1918) Самуиловичи Кадомцевы являлись организаторами боевых экспроприаторских дружин в различных районах Урала в 1905 г. Они были арестованы, но полностью их вина доказана не была; поэтому их сослали. Что же касается Александра Михайловича Лбова (1876–1908), носившего прозвище Гроза Урала, то это был бандитствовавший революционер, беспартийный, ранее являвшийся рабочим Мотовилихинского завода. В 1906 г. он организовал ряд экспроприаций, поддерживая связи с эсерами и большевиками. Лбов был арестован, приговорен к смертной казни и повешен.
После подавления Декабрьского вооруженного выступления в Москве и аналогичных столкновений в нескольких других городах революция явно пошла на убыль, хотя продолжалась еще примерно полтора года. Окончательно она была остановлена премьер-министром П.А. Стольшиным, распустившим 3 июня 1907 г. II Государственную думу и издавшим более консервативный закон о выборах, обеспечивавший в Думе господство правых политических сил. Тенденция к спаду революции тотчас проявилась в Самаре, где новый губернатор, назначенный в декабре 1904 г., отказался от «сосуществования» с социал-демократами, поменял руководство гарнизона и полиции и потребовал от них наведения порядка. В конце декабря дом, в котором происходило очередное заседание местной социал-демократической группы, был окружен полицией, большинство его участников были арестованы. Николаевскому, однако, удалось бежать, использовав черный ход, возле которого неопытные стражи не выставили охрану.
Около месяца Борис пребывал в подполье, попытавшись в это время вести агитацию среди солдат местного гарнизона. В конце января 1906 г. он был задержан полицией, вскоре освобожден, однако 23 апреля того же года вновь арестован, на этот раз с поличным – за распространение революционных листовок среди солдат – и провел в тюрьме более года. Обнаруженных у него нелегальных материалов и свидетельских показаний было достаточно для немалого срока ссылки или даже тюремного заключения, но, на счастье Бориса, ему еще не исполнилось 21 год; формально он считался несовершеннолетним. В июле 1907 г. он был освобожден без суда (со строгим предупреждением более не участвовать в подрывной деятельности) и поставлен под негласное полицейское наблюдение.
Три месяца, проведенные на этот раз в заключении, оказались особенно важны для дальнейшей политической судьбы 20-летнего Николаевского. В той же тюрьме находились два известных социал-демократа. Одним из них был Лев Григорьевич Дейч, в прошлом народник, а затем один из основателей марксистской группы «Освобождение труда», с 1903 г. видный меньшевик, прославившийся своими побегами с каторги и из ссылки. Другим – Александр Львович Гельфанд, известный больше по псевдониму Парвус, который участвовал ранее в германском рабочем движении, а затем приехал в Россию «делать революцию». Гельфанд (Парвус) к меньшевикам не примыкал, занимая особую позицию. Вместе с Троцким он начал разработку концепции перманентной революции, которую позже Троцкий развивал самостоятельно. Но и к большевикам Парвус относился весьма и весьма критически. Общение с этими незаурядными людьми привело к окончательному отходу Николаевского от большевизма. В то же время в стане меньшевиков он сохранял определенную «автономность» и стремился любые партийные и фракционные решения пропускать через сито собственных оценок[81 - MP, box 38, folder 1.].
Находясь в тюремной камере, Борис получил право выполнять платную работу статистика губернского статистического управления. Задания ему доставлялись прямо «по месту жительства», и он за месяцы заключения приобрел дополнительную квалификацию и заработал небольшие деньги – около 100 рублей. После освобождения у молодого человека возникла явная «охота к перемене мест». Он побывал в Уфе, встретился с матерью и другими родными. Затем отправился в Омск, где вновь попытался начать пропагандистскую работу среди солдат. Однако его усилия отклика не получили, и через два месяца он покинул провинциальный сибирский город и отправился в западную сторону, останавливаясь на недолгое время в различных местных центрах. Через много лет на вопрос о том, зачем поехал в Сибирь, Николаевский ответил: «Куда-нибудь надо [было] поехать! И хотелось Сибирь посмотреть… Сибирь меня интересовала – романтика. Ну, в Омске я прожил очень недолго… Это было время большого разгрома местной организации»[82 - Ibid.]. По всей видимости, именно в этом и заключалась главная причина внезапного отъезда из Омска: Николаевский просто спасался бегством.
Меньшевик в столице и ссылках
Ни один из периферийных городов, включая Самару – город его детства и юности, – не приглянулся Борису. Почти не задерживаясь в них, в конце августа 1907 г.[83 - В одном из интервью Николаевский сказал Хеймсону, что приехал в столицу в июле, но это была явная оговорка, так как лишь в июле он вышел из тюрьмы.] Николаевский впервые прибыл в Петербург, где в это время проходила предвыборная кампания по выборам в III Государственную думу. Борис, горько сожалевший, что пропустил выборы в предыдущие две Думы, в которых левые силы имели значительное влияние (за что, собственно говоря, обе Думы и были распущены), энергично включился в избирательную кампанию, главным образом своими газетными выступлениями, за которые получал грошовые гонорары, позволявшие, однако, как-то существовать.
В столицу Николаевский привез переданный ему в Самаре тот самый архив Восточного бюро ЦК, который в свое время был укрыт в доме протоиерея. Борис намеревался передать его в фонды Императорской академии наук, имея в виду, что академический архив охотно принимал на хранение такого рода документацию, совершенно, впрочем, не относившуюся к деятельности академии. Среди материалов были в том числе и документы Ленина. Этот фонд, однако, пропал, так как, занятый текущими делами, Борис не успел передать его в академию до нового ареста[84 - MP, box 38, folder 2.].
В Петербурге Николаевский познакомился с ведущими меньшевистскими деятелями, ведшими работу в легальных организациях, прежде всего в профсоюзах, с людьми, которых Ленин презрительно называл «ликвидаторами», то есть теми, кто настаивал на прекращении нелегальной деятельности, – Марком Исааковичем Бройдо, Иосифом Андреевичем Исувом и другими. Активно противодействуя разлагающей работе ленинцев, эти деятели отнюдь не были ликвидаторами – они стремились сохранить подпольную организацию, пользовались конспиративными псевдонимами (Исув звался Михаилом, Бройдо – Брагиным), хотя, действительно, концентрировали основное внимание на массовой работе в рабочей среде. У Николаевского была полученная им еще в Омске явка к Исуву, который вначале встретил его подозрительно, сочтя поведение Бориса нарушением конспирации, но вскоре между ними установились нормальные деловые отношения.
Расхождения с большевиками углублялись по конкретным вопросам. По мнению Николаевского, большевики выдвигали лозунги, не соответствовавшие времени, пользовались недопустимыми для социал-демократов средствами, в частности бандитскими экспроприациями и вымогательствами, налетами, ограблениями («партизанские акции» и связанные с ними террористические нападения были последней гирькой на чаше весов, которые определили окончательный переход Николаевского в меньшевистский лагерь)[85 - Kristof L.K.D. B.I. Nicolaevsky: The Formative Years. P. 22.]. «Может быть, я даже не совсем так тогда понимал… – вспоминал Николаевский, – но отрицательное значение… этого чувствовал очень определенно»[86 - MP, box 38, folder 1.].
Особое впечатление на Бориса производили речи одного из лидеров меньшевиков, страстного оратора Ираклия Георгиевича Церетели, вокруг которого возник своего рода ореол непримиримого и принципиального борца за демократическое преобразование России. К Церетели Николаевский с самого момента их знакомства относился буквально с благоговением. Молодому социалисту нравились также статьи Мартова, в которых привлекала логика, широкая эрудиция, исторический подход, что для человека, все более приобретавшего квалификацию историка, становилось особенно важным. С интересом читал Николаевский и статьи Троцкого, еще до революции 1905–1907 гг. оформившегося в качестве нефракционного социалиста, разрабатывавшего особый подход к будущей революции, в которой общедемократический и социалистический этапы должны были слиться воедино в перманентной революционной схеме. Троцкий привлекал как прекрасный публицист, как страстный борец за социал-демократическое единство. Однако личных симпатий к нему у Николаевского не было[87 - Ibid.]. Можно предположить, что его отталкивала присущая Троцкому высокомерность, убежденность в собственной правоте, стремление поучать других, нетерпимость к критике, жалящий стиль не всегда аргументированной полемики (такое отношение к Троцкому Николаевский открыто выскажет позже, в 20-х годах).
Николаевский поддержал идею муниципализации земли, то есть передачи земли в собственность местным органам самоуправления, в противовес большевистскому лозунгу национализации земли – передачи ее государству. Борис считал необходимым сохранение целостного Российского государства, был против автономии национальных районов, на чем настаивали большевики. Он полагал, что социал-демократы должны считаться с другими прогрессивными политическими силами, в случае необходимости вступать с ними в блоки, сотрудничать в том числе с либеральной Конституционно-демократической партией (кадетами), которую большевистские агитаторы всячески разоблачали как «прислужницу империализма».
В середине сентября, то есть вскоре после приезда, Николаевского избрали секретарем Выборгской организации РСДРП Петербурга, что свидетельствовало о доверии, которое завоевал Борис в среде обычно весьма подозрительных и неуживчивых однопартийцев. Кампания по выборам в III Государственную думу проходила пассивно, чувствовалось разочарование. Интеллигенция, по словам Николаевского, «уходила устраивать свои дела». Когда Борис ехал поездом из Омска, он разговорился с солдатами, демобилизованными из армии и возвращавшимися домой. Те поведали о настроениях в частях и даже о попытках создания оппозиционных организаций. Уже в Петербурге Борис написал об этом в статье, опубликованной в большевистской газете «Вперед», которой руководил Ленин. Газета была одним из немногих социал-демократических органов, плативших небольшие гонорары. Для молодого человека, не имевшего постоянного заработка, это было немаловажно (Борису заплатили 10 рублей).
Вскоре после приезда в Петербург произошла первая встреча Николаевского с Лениным, проживавшим в это время в Финляндии, в Куоккале, куда, видимо, Борис поехал по партийному поручению. Ленин считался в это время не просто руководителем фракции, а лидером всей партии, ибо в 1905 г. на IV съезде в Стокгольме по требованию II Интернационала произошло формальное объединение российских социал-демократов. На следующем, лондонском V съезде (1907 г.) большевики уже преобладали. Ленин стал главным редактором партийной газеты «Социал-демократ». Одновременно он оставался редактором чисто большевистской газеты «Вперед», где была помещена статья Николаевского.
Похоже, что, прочитав эту статью, Ленин захотел познакомиться с автором, которого не считал «потерянным» для своей группы. Но полезного разговора не получилось. Через десятилетия Николаевский рассказывал (впрочем, довольно туманно, видно, что многое у него стерлось из памяти, тем более что Ленин особого впечатления на него не произвел): «Встреча была на явке в университете. Ничего особенно интересного не было. Он меня расспрашивал… Я всюду читаю, что у Ленина такие особые глаза, проникающие и так далее… Он, может быть, устал, или, может быть, у него на всех не хватало глаз, но, во всяком случае, со мной ничего особенного не было. Обычный разговор, просил еще написать что-нибудь. Но вот что характерно, приглашал он меня писать, несмотря на то что я ему сказал, что я меньшевик, что секретарь меньшевистского района»[88 - MP, box 38, folder 2; Ким A., Ненароков А. Чутьем сердца. С. 9. Несколько позже между Лениным и Николаевским произошел острый спор, причем Борис признавал, что не смог найти необходимых аргументов, которые убедили бы присутствовавших в правильности позиций меньшевиков. «Моя речь была довольно слабой», – самокритично вспоминал Николаевский (Kristof L.K.D. B.I. Nicolaevsky: The Formative Years. P. 18).].
Жизнь на воле продолжалась, однако, совсем недолго. 15 октября 1907 г., то есть всего через два месяца после приезда в столицу, Борис был опять арестован (его схватили после участия в нелегальном собрании районного совета безработных, в котором он участвовал в качестве партийного секретаря). До марта 1908 г. он просидел в петербургской пересыльной тюрьме, затем был приговорен к двухгодичной ссылке (в этот срок было зачтено предварительное заключение). Контакты с другими заключенными и тем более с внешним миром были спорадическими. Ежедневно приговоренных уводили на этапы. «Чувствовал, что мы вступаем в трудное время, – вспоминал Николаевский, – но сомнений не было, что именно так надо было сделать»[89 - MP, box 38, folder 2.].
Весной 1908 г. этап, в который был включен Николаевский, прибыл в Архангельск, откуда осужденного отправили в поселок Пинега, являвшийся своего рода центром политической ссылки. Пинега был уездным городком Архангельской губернии, находился на берегу одноименного притока Северной Двины. В разное время здесь побывали социал-демократы Алексей Иванович Рыков, Климент Ефремович Ворошилов и даже будущий писатель Александр Грин. Здесь Борис познакомился с известным польским социал-демократом Адольфом Ежи Варшавским (известным под псевдонимом Варский) – одним из руководителей Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ) – левой партии, входившей в РСДРП на правах автономной организации и одно время сотрудничавшей с большевиками. Варский был даже членом ЦК РСДРП и на одном из собраний в Пинеге выступил с докладом о положении в Польше. Кроме Барского из известных революционеров Николаевский в ссылке познакомился с умеренным большевиком Константином Константиновичем Юреневым (настоящая фамилия Кротовский), который вскоре отошел от большевизма, но после Октябрьского переворота 1917 г. вновь к нему присоединился и стал советским дипломатом. Оба новых знакомых Николаевского – Варский и Юренев – были расстреляны Сталиным во время чисток.
В Пинеге жизнь не била ключом, но все же была библиотека, а ссыльные ухитрялись получать с оказиями литературу, включая нелегальную, газеты и журналы, в том числе даже зарубежные. Вся эта литература, правда, приходила с большим опозданием, что крайне тяготило Николаевского и его товарищей, нервно переживавших свою оторванность от жизни в центральной части России. Видимо, из-за этого вынужденного безделья Борис стал изучать местные экономические обзоры, статистические материалы, прессу, наблюдать трудовую жизнь и быт рабочего и сельского населения, накапливая данные для будущих публикаций этнографического характера.
О полутора годах своей ссылки Борис Николаевский сохранил совсем неплохие воспоминания. Он получал из казны 13 рублей 50 копеек в месяц на пропитание и жилье, и этих денег ему хватало, чтобы вести скромное, но вполне сносное существование, не прибегая к дополнительным заработкам. Он жил в деревенской хате, изучал быт и нравы крестьян Севера, упивался скупой, открывавшейся только тем, кто умел ею наслаждаться, северной природой. С разрешения местных властей вместе с двумя другими молодыми людьми, которые, как и он, не обладали необходимыми элементарными геологическими познаниями, Борис весной 1909 г. предпринял экспедицию на Крайний Север, в район Воркуты, для обследования угольных залежей и природных условий. Борис в экспедиции числился ботаником, хотя почти никаких познаний в этой области у него не имелось. Все трое участников экспедиции были молодыми, выносливыми и смелыми людьми, которым во время путешествия часто приходилось преодолевать немалые трудности. Питались, как правило, тем, что удавалось поймать или собрать. Сталкивались с медведями, гонялись за оленями, гусей ловили прямо руками.
Экспедиция подтвердила, что немалые угольные слои здесь действительно есть. Запасы угля в этом районе еще не были сколько-нибудь детально изучены. Только через два с лишним десятка лет началась их интенсивная разработка с использованием в основном рабской рабочей силы заключенных ГУЛАГа, а сама Воркута стала столицей рабского труда в советском Заполярье.
Из своей экспедиции Николаевский с товарищами привез большую геологическую коллекцию, которая позже была передана в музей геологии Императорской академии наук. В числе экспонатов были также черепа оленей, которые экспедиция обнаружила в одной из пещер, где местные древние жители приносили их в ритуальную жертву. Николаевский вел подробный дневник экспедиции, который позже, к сожалению, пропал.
По истечении срока ссылки в феврале 1910 г. Николаевский получил предписание отправиться к матери в Уфу, где он подлежал воинскому призыву. Наблюдение за ним было теперь усиленным, и Борис вынужден был подчиниться. В Уфе во время воинского медицинского освидетельствования рослого Николаевского сначала признали абсолютно здоровым и годным к несению службы в императорской гвардии. Но, узнав, что он политически неблагонадежен, тут же обнаружили у него какие-то шумы в сердце и объявили непригодным для воинской службы вообще.
Николаевский позже вспоминал, что уфимские врачи, проводившие освидетельствование, были старые его знакомые, сочувствовавшие социал-демократам. Они и рискнули помочь Николаевскому освободиться от армии под вымышленным предлогом. Возможно также, что и сами уфимские чиновники опасались отправлять революционера в армию. Было ясно, что и в армии Николаевский станет заниматься революционной агитацией, причем неприятности из-за этого возникнут не только у Николаевского, но и у самих уфимских чиновников, в армию его пославших.
Так или иначе, Николаевский от воинской службы был освобожден. В Уфе он попытался установить связь с местными социал-демократами. В числе его новых знакомых оказался поселившийся в Уфе молодой социалист Николай Николаевич Баранский, который был исключен из Томского университета и после нескольких арестов отошел от революционной деятельности. Теперь он, по его словам, «натаскивал идиотов», давая частные уроки, чтобы накопить денег и поступить в университет. В 1914 г. Баранский действительно поступил в Московский коммерческий институт, специализировался в области экономической географии, стал известным ученым, советским академиком, Героем Социалистического Труда (умер в 1963 г.).
Летом 1910 г. Николаевский был задержан полицией по обвинению в связи с террористами, однако через полтора месяца освобожден за недостаточностью улик. Он отправился в Самару в надежде возобновить журналистскую работу, используя старые связи, но здесь опять был арестован. Самарские жандармы оказались более дотошными. Им удалось собрать доказательства, свидетельствовавшие, что молодой человек не отказался от подрывных целей. Николаевский был предан суду и получил новую ссылку, теперь уже на три года. Его сослали в уездный городок Кемь знакомой ему Архангельской губернии.
В новой ссылке Борис начал интенсивную обработку собранного ранее и продолжавшего обновляться богатого этнографического материала, который посылал в «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера», где регулярно печатался[90 - Этот первый научный журнал Архангельска выходил вначале два раза в месяц, а затем ежемесячно в 1909–1919 гг.]
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
