скачать книгу бесплатно
Тогда хотелось чуда. Как маленькой девочке вдруг отчаянно захотелось поверить, что меня, как ту сказочную принцессу, вызволит из башни принц на белом коне и увезет в тридевятое царство, и будем мы жить долго и счастливо. Наверное, поэтому, когда я встретила Антона на пороге школы, куда пришла забирать документы по требованию Марка, сердце возликовало в волнительном предчувствии, что все изменится.
«Изменилось», – думаю с горечью.
Антон.
Как же так вышло, что Марк нашел нас? Не должен был. Антон сказал, что об этом месте не знает никто. И я… я сделала все возможное, чтобы никто не выследил нас: выбросила телефон, кредитные карты, да и передвигались мы исключительно автостопом. Никто не знал, где мы. Никто не мог…
Я осекаю сама себя. Катька знала! Нет, не так… Я звонила ей из соседнего города, и говорили мы минуты две, не больше. Отследили? Со связями Марка возможно все. Пусть так. Ерошу пальцами волосы, невольно натыкаюсь на шрам за ухом. Отдергиваю руку, словно обжегшись. Что случилось – того не изменить. Марк нас нашел и вот я снова здесь.
Какое же наказание ждет меня теперь? Или он уже наказал, убив Антона?
Дверь открывается с громким стуком, и в спальню вваливается Марк. Я вжимаюсь в кровать, натягиваю одеяло и почти не дышу. Он стоит с трудом. В одной руке – пузатая бутылка, другой – упирается в стену. Интересно, сколько таких бутылок он уже приговорил? Голова опущена. Сильно шатаясь, он добирается до кровати, на ходу допивая алкоголь и отшвыривая бутылку. Та со звоном разбивается о стену. Комнату заполняет резкий коньячный запах. Марк ухмыляется, шепчет что-то и, не удерживаясь на ногах, падает на кровать. Бормочет что-то, стянув с меня одеяло, и затихает.
Осторожно ложусь едва не на самый край, выдыхаю и пытаюсь заснуть. Сумбурные мысли мешают, заставляют думать и впервые – об этом странном и непонятном мужчине рядом. Я засыпаю с последней, взявшейся ниоткуда, мыслью, что Марк не мог убить Антона.
Распахиваю глаза от жуткого грохота. В комнате темно: ночник погас, а солнце еще не намеревалось вставать. Нащупываю под подушкой мобильный телефон, который мне принес Регин после душа, подсвечиваю. Часы на дисплее показывают: «2:47».
– Елкин-корень, – цежу сквозь зубы и присматриваюсь к комнате. Все как было накануне, только из-под двери ванной виднеется полоска слабого света. Смотрю на вторую половину, где спал Марк, – пусто. Ну и что же он там делает среди ночи? Прислушиваюсь. Тихо. Успокаиваясь – все-таки Ямпольский не маленький мальчик, сам справится, – устраиваюсь поудобнее, пока не разыгралась мигрень, как тут же подскакиваю от звона и новой волны грохота. Сердце заходится в рваном ритме, чуя неладное. Подбегаю к двери, дергаю за ручку – заперто.
– Марк, – зову, а в ответ молчание. – Марк, ты в порядке?! Марк?! – не хватает только трупа богатого сэра у меня на руках. Черт бы тебя побрал, Ямпольский! Дергаю ручку, стучу – дверь не поддается. – Марк, открой. Слышишь? Марк! Ну не будь ребенком, в конце концов.
И замок щелкает, я распахиваю дверь и на мгновение зажмуриваюсь от ослепительного света. И боль прошибает затылок. Морщусь, с трудом разлепляю веки. Привыкаю и обнаруживаю Марка сидящим на полу у ванны. Вокруг разбитое стекло, склянки, бутылочки, полотенце. Сам он тяжело дышит. Лицо бледное, покрыто испариной, маска сдвинута как-то странно, свисая ниже лица, и левая нога вывернута судорогой.
– Там… – хрипит он, указывая на шкафчик справа, – лекарство… не могу… достать…
Отмерев, кидаюсь к шкафчику и ужасаюсь тому набору лекарств, что нахожу. Разве что наркотиков здесь не имелось. И при такой аптечке он алкоголем балуется? Ненормальный!
– Ампулы…
Доносится тихое из-за спины. Слышу, как Марк шумно втягивает воздух. Набираю в шприц лекарство, приседаю рядом.
– Я сам… – он пытается перехватить шприц, но куда ему: пальцы дрожат, лицо перекашивает гримаса боли. Не думаю, всаживаю иглу в сведенное судорогой бедро. Марк стискивает кулаки, зажмуривается и на короткий момент становится похожим на маленького испуганного мальчика. Вот так метаморфозы этим странным полнолунием. Досчитав до трех, затягиваю на плече жгут и делаю Марку второй укол, на этот раз в вену. Пусть он урод и убийца, но сейчас ему нужна помощь, и, кроме меня, вряд ли кто поможет. К тому же я – не он. Для меня человеческая жизнь, пусть и убийцы, – не пустой звук.
В его аптечке нахожу обезболивающее, выпиваю таблетку. В молчании проходит несколько минут. Марк постепенно расслабляется. Судороги схлынивают. Облегченно выдыхаю – даже не заметила, как сильно была напряжена. И мигрень поутихла. Заснуть не засну, но до утра доживу.
– Встать сможешь?
Марк смотрит вопросительно.
– Ну до кровати-то дойти надо, – пожимаю плечами, поднявшись.
Он боязливо смотрит на дверь и расстояние, что отделяет его от кровати. Я усмехаюсь – надо же, такой жестокий циник, а боится. Чего только? Но спустя пару ударов сердца выражение его лица становится жестким и непроницаемым. Да уж, метаморфозы.
Он встает с трудом, едва не падает – я подхватываю его.
– Обопрись на меня, давай, – приказываю, перекладывая поудобнее руку на его широкой спине, другой закидываю его руку на свои плечи. – Не бойся, это я с виду маленькая пташка, – хмыкаю, вспомнив, как он меня называет. – Доверься мне, ну же. Все равно больше некому, – добавляю веский аргумент.
И Марк сдается.
Он вырубился, едва голова легла на подушку. Укрываю его двумя одеялами и возвращаюсь в ванную навести порядок. Почему-то кажется, что Марк не захочет, чтобы его домочадцы прознали о его ночном позоре.
Поспать этой ночью мне так и не удается.
Часть 5
Марк. Сейчас
Ничего не получается. Заготовки идут трещинами, ткань рвется, краски растекаются. И боль то и дело накатывает, протыкает короткими судорогами.
Марк отбрасывает инструмент, резко поднимается. Покачивается, но подхватывает трость, опирается на нее, прохаживается по мастерской. Наступает на что-то острое, чертыхается. Прибраться бы, да только ни сил, ни желания. И голова гудит после ночи.
И дернул же его черт напиться. Семь лет не пил, а тут. Полторы бутылки коньяка одним махом. Чтоб наверняка отрубило. И луна заглядывала в окно кабинета, словно насмехалась над ним. Даже задернутые занавески не помогали спрятаться от нее. Вот и вывернуло потом всего наизнанку. Знал же – нельзя пить. Не с его таблетками. Пробовал уже семь лет назад. Вместо анестезии. Не помогло.
Упирается кулаком в стену, опускает голову, пережидая новую волну судороги. Что-то не то с ним творится в последнее время. С появлением в его доме пташки все пошло наперекосяк. Вся жизнь, такая ровная и привычная, трещит по швам, как старое одеяло. Она так настырно, сама того не понимая, лезет в его душу, что он начал ее ненавидеть. Хотя знал, с кем контракт подписывал. Знал, что эта не угомонится, пока не перевернет вверх тормашками его жизнь. Пять лет назад уже перевернула. Думал, она его боится. Все его боятся. А она – нет. Вон как резво ночью его спасала. И главное, вовремя как, будто почувствовала. Регин сказал, что, если бы она проснулась хотя бы на пять минут позже, все, шейте белые тапочки.
Марк усмехается. Странная она. Другая бы на ее месте позлорадствовала в лучшем случае. А эта…жизнь спасла, хотя ненавидит до дрожи. И сама мучится от болей – Марк не раз заставал ее, пьющей таблетки. Последствия старой травмы? И шрам за ухом ее беспокоит, напоминает о прошлом. И волосы постоянно распускает, прячет его. Но не признается, хотя он спрашивал. И на обследование нормальное не согласится, особенно сейчас.
Марк вздыхает разочарованно и возвращается на рабочее место. Прикрывает глаза, вспоминая изящное тело с ласточкой на талии, точеное, будто кукольное лицо с большими синими глазами. Память услужливо подкидывает ему чуть смущенную улыбку и румянец на щеках. Ее растерянный взгляд, сверкающий слезами. Боль и сожаление в тонких чертах, поджатые губы и страх, странный, иррациональный, где-то на дне ее глаз. В воздухе рождается тонкий, едва уловимый запах солнца, а пальцы вычерчивают высокие скулы, тонкие вразлет брови, пушистые ресницы, робкую улыбку и маленькую родинку на правой щеке.
Стук в дверь отвлекает. Рассыпает воспоминания, возвращая в реальность. Марк и не заметил, как сумерки окутали парк за окном. В мастерской сгустился полумрак.
– Марк! – зовет из-за двери Святослав. – Уже половина восьмого. Скоро гости приедут.
Гости? Марк озадаченно смотрит на запертую дверь. Ах да, у него же семейный ужин сегодня. Горькая усмешка расползается по лицу. Посмешище сплошное, а не семья.
Его семьей была Лизка. Прикрывает глаза, вспоминая, как Лиза любила носиться с ним наперегонки по широким коридорам поместья. И как они играли в футбол на поле, что виднеется из окна мастерской. Здесь когда-то было ее царство, уместившееся за вычурной белой дверью. Он окидывает взглядом мастерские с царящим бардаком и устало потирает виски и зудящую щеку. Снова надевать маску, притворяться гостеприимным хозяином. С каким бы удовольствием он послал бы всех к чертям собачьим и закрылся в мастерской. Чтобы никто не мешал. Чтобы никто не лез к нему в душу с жалостью и непонятным страхом на дне темных синих глаз.
– Марк! – снова Регин. – Ты в порядке?
Марк пожимает плечами. Все в этом доме изменились. Даже Святослав, никогда не задающий подобных вопросов. Давно понимающий, что не получит на них ответа. Марк выключает свет и покидает мастерскую.
Святослав ждет в коридоре.
– Костюм готов, в спальне, – отчеканивает по-военному.
– Алиса?
– Ждет тебя, – так же четко отвечает Регин. – И у нас все готово к приему.
– Вот и славно. Маску дай.
Регин протягивает ему безликую маску. Та ложится на лицо идеально, словно давно вросла в кожу, стала его частью. Регин поправляет, чуть сдвинув и спрятав все лишнее. Кивает.
– Мы спустимся через пятнадцать минут. Свободен.
Святослав скрывается в хитросплетениях коридоров, а Марк входит в спальню.
Розоватый свет заливает комнату. Марк на мгновение замирает, привыкая к закатному солнцу. На кровати сидит Алиса. Спина ровная. Волосы, стекающие по позвонкам, уложены в причудливую прическу со множеством шпилек, сверкающих изумрудами. Руки сложены на коленях, глаза чуть прикрыты. Прилежная ученица, не иначе. Его костюм висит на двери гардеробной. Черный фрак, бабочка, белоснежная накрахмаленная рубашка, черные брюки. Скучный и мрачный костюм, в отличие от платья его пташки: насыщенного темно-зеленого цвета, идеально гармонирующего с синевой ее глаз. Он задумчиво смотрит на костюм. Сегодня они должны сыграть виртуозно. Так, чтобы его ненаглядный братец поверил. Криса трудно провести. Значит, все должно быть не так, как обычно.
– Переодевайся, – бросает он Алисе. Она вздрагивает, будто очнувшись ото сна.
– Прости, что? – переспрашивает тихо, плохо скрывая волнение в голосе.
– Я сказал: переодевайся.
– Но… – пытается возразить, но замолкает на полуслове. Встает, с недоумением осматривая себя со всех сторон. Длинное, в пол платье облегает ее второй кожей. Струится воланом у самого пола, в закатном сиянии солнца отливая золотом. Роскошно. Ее походы по бутикам не прошли даром – со вкусом у его пташки все в порядке. – Что-то не так с платьем? Оно некрасивое?
– Отвратительное, – не моргнув глазом, врет Марк. Впрочем, на платье ему плевать – обычная тряпка, но в нем его пташка выглядит слишком роскошно и слишком чуждо. А этим вечером она должна быть собой или на худой конец ощущать себя комфортно, потому что ей и без того хватит впечатлений и напряжения.
Она смотрит растерянно, ну точно ребенок, не понимающий, чего от нее хотят. Да и он сам толком не понимает.
– А что тогда? Какое платье? – стремительно направляется к гардеробу. Марк перехватывает ее, рукой обвивает талию, привлекает ближе. Она напрягается, почти не дышит и вцепляется в его ладонь, распускает зажатые в кулак пальцы, смотрит внимательно. Что она там увидела? Марк хмурится.
– Не нужно платьев, – осторожно вынимает свою ладонь из ее цепких пальчиков, таких холодных, что весь мир может заморозить. По позвоночнику дрожь, а в носу ее аромат: нежный, летний.
– Голой, что ли, на званый ужин идти? – и вся сжимается от собственных слов. И злость ползет по позвоночнику. На самого себя. Как же она его боится, что даже лишнее слово боится произнести. Выдыхает бесшумно.
– Неплохая идея, – усмехается Марк, неуловимо притягивая ее еще ближе, ощущая ее хрупкое тело и сбивчивое дыхание, – я подумаю.
Снова пташка напрягается. Могла бы, подбородок вздернула гордо, но Марк держит крепко. Проводит носом по ее шее с пульсирующей жилкой, втягивает аромат. Тот обволакивает горло, будто мед, затапливает сладостью легкие. И сердце сбивается с ритма.
– Так что надеть? – спрашивает хрипло. А Марк неожиданно улыбается. Ему нравится смена ее тона. И вовсе не от страха голос охрип. По крайней мере, ему хочется верить, что он давно научился улавливать ее настроение. Он отстраняется, выпускает пташку из кольца своих рук.
– Надень то, что ты носишь, – он задумывается всего на долю секунды и добавляет: – Например, когда ужинаешь с отцом.
Кивает коротко, вздрогнув при упоминании отца, и, ничего не сказав, исчезает в гардеробной, а Марк отправляется в душ. Только закрыв дверь, смотрит на свои ладони. Они перепачканы глиной. Так вот, значит, что так внимательно рассматривала его пташка. Он открывает холодную воду и ступает под тугие струи. С остервенением оттирает ладони, пока на тех не остается даже запаха мастерской. Выдыхает и упирается в стенку душевой кабинки. Сердце набатом ухает в груди, норовя разорвать грудную клетку, и контрастный душ не приносит облегчения. Боль ядовитой змеей опутывает бедро, медленно сужая смертельные кольца судорог. Марк стискивает зубы, закрывает воду. Вытирается насухо и одевается в рабочую одежду. Она пропахла клеем и красками, но другой нет, а появляться перед пташкой голым нельзя.
Она снова сидит на кровати, но уже переодетая в джинсы и бирюзовую блузку. От вычурной прически не осталось и следа – волосы крупными локонами рассыпаны по плечам. Минимум макияжа. Все чинно-благородно. На прилежную ученицу она стала похожа еще больше.
– Гости уже приехали, – говорит глухо. Марк чувствует перемену ее настроения. Ей страшно. Его не испугалась, а каких-то гостей и самого обычного ужина боится так, что руки дрожат. Или его тоже?
– Не бойся, пташка, тебя никто не обидит. – Он подходит ближе, приседает на корточки, ловя ее взгляд и терпя выкручивающую боль. – Просто доверься мне. А потом мы поговорим. И ты задашь свои вопросы, – она удивленно изгибает бровь. – Я обещаю, что отвечу на все. Хорошо?
Она кивает сосредоточенно и проводит кончиками дрожащих пальцев по его волосам, а потом смотрит на них внимательно и нюхает. Странная. Несуразная. Точно пташка.
– От тебя хорошо пахнет, – неожиданно произносит она, прикрыв глаза. Интересно, о ком она думает? Небось о женихе своем. Не может же она говорить это ему, монстру и убийце? В груди больно колет. Марк выдыхает, поднимаясь.
В гардеробной находит свои старые джинсы и черную водолазку, надевает. Смотрит в зеркало и тянется за расческой – уложить волосы. Но передумывает в последний момент, так и оставляет в легком беспорядке. О туалетной воде вспоминает уже в спальне, но возвращаться в ванную не хочется.
– Идем? – спрашивает, протягивая ей руку. Алиса поднимает взгляд и замирает. Смотрит как на диковинку, и в глазах мелькает что-то напоминающее улыбку. А Марку хочется увидеть ее улыбку. Пусть ту робкую, что расцветала на ее губах до побега. Она у пташки такая… завораживающая. Глаз не отвести. Он семь лет такой улыбки не видел: искренней, открытой, настоящей. И когда теперь увидит снова – неизвестно. А она продолжает смотреть на него со странным недоумением, будто впервые увидела.
– Что-то не так? – вопрос слетает, прежде чем он успевает подумать.
А пташка смущается, встает, вкладывая свою ладонь в его.
– Ты не ответила, – а ему становится важным услышать ответ. Как воздуха глотнуть.
Она пожимает плечами.
– Ты выглядишь как…
– Как? – голос срывается, и губы пересыхают от волнения. Как у девственника, боящегося оплошать.
– Нормально, – снова пожимает плечами. – И пахнет от тебя хорошо. Не пользуйся больше тем парфюмом, – она смешно морщит нос.
– Ладно, – легко соглашается Марк. Какое ему дело до какого-то парфюма, другой купит, делов-то, а вот насладиться ее жизнью, ее живыми эмоциями, которые она прятала за книгами, – стоит многого, пусть даже один вечер, – но за это ты подаришь мне свою улыбку.
Она вскидывает голову. В больших синих глазах – удивление пополам с чем-то странным, неуловимым, но заставляющим сбиться дыхание.
– Ну так что, договорились, пташка?
Она молчит долго, и время тянется, как резиновое. И сердце замирает в груди. Да что за черт? Марк хмурится, а пташка вдруг неожиданно разглаживает морщинку на его переносице.
Переплетает пальцы, словно боится потеряться. А Марк подмигивает ей весело, и робкая улыбка все-таки трогает ее губы: неуверенно, будто она сама ее боится. А в груди Марка вдруг поселяется тепло. Комком скручивается в солнечном сплетении, растекается под кожей.
По коридору они идут молча, держась за руки. Марк чувствует, как рвано бьется ее пульс. Он щекочет ее ладошку большим пальцем, успокаивая. От сегодняшнего ужина многое зависит, вся его жизнь в этом вечере. Все должно получиться и после ужина. Им о стольком нужно поговорить, если, конечно, пташка решится спросить у него то, что ее так беспокоит. На лестнице она вдруг останавливается. Марк видит, как она натянулась, будто гитарная струна. Еще немного – и лопнет. Не понимает, в чем дело. Хочет спросить, но его опережает другой, низкий мужской голос.
– Здравствуй, брат, – доносится снизу. И Марк наконец обращает внимание на окружение. На нижней ступени с бокалом вина стоит Крис, а рядом застыла каменным изваянием Катерина, по-хозяйски обнятая братцевой рукой. Так вот от чего так напряглась Алиса. Марк игнорирует Криса. Разворачивает пташку к себе лицом, заставляет посмотреть в глаза. Он не знает, что она там находит, в его взгляде, но она расслабляется, глаза проясняются, искрятся светом.
– Все будет так, как надо, – произносит он тихо взявшуюся невесть откуда фразу, поглаживая пальцем маленькую ладошку.
– Даже если будет наоборот, – добавляет пташка.
– Все хорошо? – спрашивает, чувствуя облегчение.
Алиса кивает, и только тогда они спускаются вниз.
Часть 6
Алиса. Сейчас
Я стою в служебной, как я ее называю, ванной, не сводя глаз с собственного отражения. Из крана хлещет вода, обрызгивая бортики раковины, блузку. Но я не замечаю ничего, кроме румянца на щеках и странного блеска в собственных глазах. И вроде выпила лишь бокал шампанского, а ощущение, будто напилась вдрызг. Что со мной? И голова не болит сегодня, даже странно. Я себя не ощущала так уже давно. Даже с Антоном все время существовала какая-то преграда, грань, за которую я не переступала. Я всегда контролировала себя, даже во время секса мозги никогда не отключались. Впрочем, Антон этого никогда не замечал. А я все время боялась, что он уличит меня в обмане, и делала все, чтобы ему было хорошо, чтобы он не заморачивался, что со мной что-то не так. А со мной все не так. А Антон…Антон… Жив ли он? Что произошло в квартире? И Катька, как назло, не идет. Я же ей ясно сказала, где буду ждать. И она видела, как я скрылась в ванной.
Я намеренно выбрала это место – сюда Марк не заходит. Сюда вообще никто не заходит, кроме Марьяны, но та слишком увлечена ужином – чтобы все блюда удались, чтобы сервировка стола была на высшем уровне – и вряд ли воспользуется ванной в ближайшие часа полтора. Как и немногочисленные чопорные гости Марка. Вопросы задают опять. О нас с Марком. И опять приходится повторять на зубок выученную легенду. Познакомились на отчетном концерте в музыкальной школе, где я работаю, а Марк ее частенько посещает как спонсор да и просто послушать детей. Сходили на свидание пару раз. А потом Марк сделал мне предложение. Хотя свадьбу сыграли только спустя год. Психолог, строгая женщина средних лет, наблюдает, присматривается, и под ее взглядом неуютно, как будто под прицел фотокамер попала. Они спрашивают о мелочах: предпочтения в еде, хобби, цвет глаз, родинки и родимые пятна. Вскользь упоминают, что медицинский осмотр мы оба пройдем позже. И становится зябко и противно: осматривать будут, проверять, исследовать каждый миллиметр кожи, говорим ли мы правду, – противный комок застревает в горле. Наши ответы фиксируют, и вечер становится больше похожим на допрос. От неудобных ситуаций спасает юрист Андрей, напоминающий, где все находятся. А Марк все это время не отпускает меня, даже издалека присматривает, и я невольно ловлю его ободряющий взгляд, успокаиваясь и расслабляясь. И только одному человеку на этом вечере плевать на происходящее. Крис Ямпольский занят только Катькой, которая, похоже, сегодня решила напиться. Крис хмурится, и в его прищуренных глазах мелькает злость. Но он не останавливает ее почему-то, ото всех пряча собственные чувства, которые можно заметить лишь украдкой. Как я. От всех вопросов и пристальных взглядов удается ускользнуть спустя часа полтора. Надеюсь, мне удастся спокойно поговорить с Катькой.
Я все-таки выключаю воду и вытираю лицо висящим справа цветастым полотенцем, на мгновение задерживая на нем свой взгляд. Так странно видеть такое яркое полотенце в доме, где все пропитано мрачностью. Бело-серо-черное. И больше никаких полутонов. А мне вдруг захотелось, чтобы в ванной Марка тоже висело такое полотенце: солнечное и радужное, расцвечивающее этот черно-белый мир поместья. Купить, что ли? И усмехаюсь несвоевременной идее. Определенно, со мной сегодня не все в порядке.
– Привет, подруга, – Катькин голос застает меня врасплох – я не слышала, как она вошла. Оборачиваюсь к ней. Подруга перешагивает порог, странно улыбаясь. В руке у нее бокал вина, а в походке неуверенность. Напилась все-таки.
– Катька, ты пьяна, – не скрывая изумления, выдыхаю без приветствия.
– Да кого это волнует, – она машет свободной рукой и подходит ко мне. Запах вина въедается в нос, раздражает. Я невольно морщусь. – Что, подруга, не нравлюсь я тебе такой, да? – усмехается, залпом допивая остатки вина.
– А ты не мужик, чтобы мне нравиться, – кривлюсь, пропуская ее к раковине. – Вон иди у своего кавалера спрашивай, нравишься ты ему такая али нет.
– А ты? – она улыбается странно, смотрит на меня в зеркале. – Ты у своего спрашивала, нравишься ты ему али нет? – передразнивает меня, но последние слова стираются за пьяной икотой.
Я смотрю на подругу с непониманием. У кого я должна спрашивать? У Антона? Так его нет рядом. И вдруг задумываюсь, что ни разу не слышала слов любви от Антона. Да, он хотел меня всегда и не скрывал своего желания, но ни одного раза, даже в пылу страсти не произнес: «Люблю». Но раньше меня это не трогало, так почему задевает сейчас, когда я вспоминаю об этом?
