скачать книгу бесплатно
Защитник заёрзал на стуле, нервно перебирая бумаги:
– То есть как это «извольте»? – проговорил он после непродолжительной паузы. – Перекрёстный допрос был на прошлом слушании.
– Ну и что? – удивился Судья.
– Как «что»? Это всё не по регламенту!
– Та-а-ак, – задумался Судья, – не по регламенту, не по регламенту… Не по регламенту? – вопросил он и посмотрел на Секретаря. Секретарь кивнул:
– Не по регламенту. Сегодня возможен только односторонний допрос.
– Значит сейчас у нас односторонний допрос? – Судья заглянул в папку, но не нашёл там ответа и вновь посмотрел на Секретаря.
– Нет. Прямо сейчас у нас допрос Свидетелей. По регламенту.
Судья кивнул с таким видом, будто бы Секретарь уточнял что-то у него, а не наоборот, и обратился к Обвинителю:
– Константин Ипатьевич, у вас сегодня будут Свидетели?
– Никак нет, Ваша честь!
– Славно. Быстрее кончим, – бодро проговорил Судья. – А у вас, Карл Фридрихович?
– Да, трое… Пригласите, пожалуйста, нашего первого Свидетеля.
В зал Судебных заседаний вошла полная женщина и, тяжело ступая, выдвинулась на середину, обернувшись лицом к Судье.
– Итак… Свидетельница номер раз… Свидетельница косвенная, к происшествию прямого отношения не имеет, но владеет неким, на мой взгляд, интересным опытом, который может нам помочь понять мотивы Подсудимой, – разъяснил Защитник.
– Что ж, послушаем, – проговорил Судья. – Итак, Свидетельница, во имя действующей Конституции прошу вас принести клятву в абсолютной истинности и непогрешимости ваших слов.
Свидетельница номер раз выпятила грудь и несколько громче, чем того требовали обстоятельства, произнесла:
– Во имя действующей Конституции я приношу клятву в абсолютной истинности и непогрешимости моих слов!
– Прошу, приступайте к допросу, – бесстрастно проговорил Судья.
– Свидетельница номер раз, расскажите о событиях, приключившихся с вами два года тому назад.
– Два года назад я потеряла своего сына.
– При каких обстоятельствах?
– Мой муж задушил нашего сына подушкой.
– Каковы были мотивы такого поступка?
– Это было лучше для него.
– Для вашего сына?
– Да, для сына.
Женщина шумно всосала воздух.
– Почему?
– Потому что он родился больной…
Свидетельница сделалась безмолвной на какое-то время, а потом продолжила, нервничая:
– У нас… у нас родился совершенно больной мальчик. Да-а-а… У него признали Синдром Индифферентности… Все эти генетические аномалии… Геномные патологии… Хромосомы… Эпикантус… Начитались мы, наслушались вдоволь. Я была похожа, наверное, на сумасшедшую… Потому что доктор говорит мне, объясняет, что не так с нашим ребёнком, а я требую от него пилюль… Пилюль! А пилюль-то никаких и нет! Одним словом, где-то только через полгода после родов я осознала, что с моим сыном…
Женщина хлюпнула носом.
– И что было после того, как вы осознали?
– Что? Да ничего… Жить пытались. Приспосабливались друг к другу. Злились… Особенно мой муж, он злился чудовищно. И тому была веская причина… До того момента, как я уговорила его сделаться отцом, он стоял под номером 209 в очереди на вазэктомию и через год-два ждал операции. Уж скольких ему это сил стоило… Сколько он взяток дал! Сколько порогов обил! В конечном счёте признали его невменяемым и для отцовства негодным… Но… я вмешалась… Я действовала настойчиво. Я была безжалостна к его желаниям. Ведь… я хотела ребёнка! Очень хотела!
Хотела воссоздать себя заново. Хотела получить ещё один шанс… Мой муж говорил, что ребёнок… это… Эм-м-м… Это буду не совсем я… Точнее, вовсе не я… Но… но моё желание было велико… Я хотела быть матерью самой себя. Вырастить собственное идеальное воплощение. Безупречная мать для совершенной дочери. Сумасбродные мысли… Возможно… Надо было остановиться. Но я не могла перестать думать об этом.
И потом тот навязчивый журнал, на который мы были принудительно подписаны. Как же он назывался? Хм-м… «Дайджест о радостях материнства», по-моему… Выпускается Семейным комитетом. В каждом номере журнала… на благоухающих типографской краской страницах живут румяные мамы, благодушные папы и весёлые дети… Они мироточат счастьем. Они воспламеняют зависть. Они принуждают плодиться. И я подчинилась!..
Но мой муж оказался прав, я не родила себя. Но родила другого. Которого незамедлительно принялась мучить своей злобою… С невиданным исступлением стала я исполнять новую роль несчастной матери, подвергая пыткам и себя, и мужа, и врачей. Огромное количество врачей… Толпы врачей… Вереницы… Но все мучения оказались бесплодны. Никто не в состоянии был нам помочь. Я лишь одно поняла наверняка – никто ничего не может сказать об этой болезни (да и о любой другой, наверное) со 100% уверенностью. Книги противоречат одна другой… Врачи противоречат книгам, своим коллегам, а зачастую и самим себе, – женщина тяжело вздохнула. – Но… в любом случае… такой финал… хм-м-м… одним словом… хорошо, что мальчик умер… так лучше… для него… Ведь ему же было больно… Он же, наверное, всё равно что-то чувствовал…
Свидетельница номер раз громко сглотнула и поспешила закончить:
– Нет-нет, не подумайте, что мы обижали его как-то… физически… Нет! Поверьте… Но мы обижали его морально, понимаете? Говорили много гадкого… И думали… Наверное, он это чувствовал… Чувствовал себя… э-э-э… неполноценным… лишним что ли… Бог его знает… Одним словом, что-то нехорошее он непременно чувствовал.
Женщина принялась нервно мять свои ладони.
– Может быть, вам воды принести?
– Нет, спасибо, вы очень любезны, – она помолчала, всматриваясь в лица присутствующих. – Понимаете… современная медицина… она… она уже ушла далеко вперёд. И-и-и… она многое знает и умеет… Но… но нам не позволяют использовать её… эм-м-м… потенциал, её ресурсы. Методы обследования внутриутробного плода, которые применяют сегодня в больницах, уже давным-давно устарели. Я знаю. Я читала в запрещённой литературе, что в Цифровой период существовал еженедельный диагностический комплекс для беременных. Он позволял с максимальной точностью выявить наличие патологий у эмбриона. Если бы мне в своё время провели такую диагностику, то… то… о болезни ребёнка стало бы известно задолго до родов и… и не пришлось бы его рожать, – Свидетельница хлюпнула носом дважды, пригладила рюши на блузке. – Ведь он же не жил, а мучился! Ведь никто такого ребёнка не желает… Ведь все хотят симпатичных, с весёлыми глазками… А когда из тебя выходит безразличное к окружающему миру существо… такое всё… само в себе… Это нестерпимо! Хочется положить конец… всему…
Она достала из левого кармана носовой платок и отчаянно высморкалась.
– Воды?
– Нет-нет… После родов я была особенно беспомощной, жутко уставшей и какой-то невероятно изношенной что ли… Чувствовала вокруг себя шелушащуюся старость и мозолистое изнурение. Наверное, мой муж испытывал нечто подобное… А однажды всё как-то само собой разрешилось, – Свидетельница тяжело вздохнула. – Был воскресный вечер… Мы сидели с мужем и разговаривали… Про сына. Про его будущее… Про его будущее без нас… В принципе, про его жизнь без нас… Но кому он нужен, кроме нас? Если даже мы не можем полюбить и принять его, то другие разве смогут? То есть – не станет нас, не станет и нашего сына! Он не сможет сам о себе позаботиться, но и мы не сможем скоро заботиться о нём должным образом… Не сможем, потому что будем пенсионерами… И у нас просто не будет ни физических, ни моральных сил.
Конечно же, было ещё одно отягчающее обстоятельство… Налог на индифферентность… Мы были обречены платить этот налог до самой нашей смерти… Сначала из нищенской зарплаты… Потом из нищенской пенсии… Это всё казалось слишком нелепым. Но это была наша реальность! Реальность, которая завела нас в тупик, надела повязку на глаза и связала руки и ноги. В тот вечер мы впервые говорили о нашей проблеме честно и открыто. И тогда всё прояснилось для нас! Муж будто очнулся… Метался по квартире. Рвал волосы. У меня мигрень разыгралась. Я ушла в ванную комнату тошниться. Тошниться и плакать… плакать и тошниться. А потом мой муж пришёл и сказал: «Всё». Я будто бы и тошнилась специально… Только лишь для того, чтобы причина была в ванной сидеть… чтобы он был один… там… в комнате… с нашим сыном… которого уже и не стало… Только тошнота моя прошла, а сына уже и нет… Или она оттого и прошла, что я узнала… Узнала! – почти взвизгнула женщина, – что его нет… Понимаете?
Она начала громко рыдать, но довольно скоро прекратила, промокнула лицо носовым платком, пожевала губами и поводила плечами. В Зале судебных заседаний наступила тишина. Слышалось жужжанье насекомых, под окнами промчался мотоцикл без глушителя. Свидетельница номер раз встрепенулась, посмотрела на допрашивающего её Защитника. Тот осторожно кивнул, приглашая продолжать. Женщина кивнула в ответ и, прежде чем заговорить, откашлялась:
– Да, я хотела избавиться от него. Я устала. Меня можно осуждать… Да что там… Нужно! Но я правда устала… Устала и от ситуации… и от самого сына… Это сложно. Сложно быть родителем такого ребёнка. Очень. Очень-очень сложно, понимаете? Хотя это навряд ли… навряд ли возможно… чтоб вы поняли… Не-е-е-ет! – в её голосе промелькнул испуг. – Я не говорю, ни в коем случае не говорю, что вы не способны понять… Нет! Просто это сложно себе вообразить, не имея точно такого же опыта. Идентичного. Шаблонного. Понимаете? Меня никогда не сбивала машина… И я не понимаю, что чувствует сбитый человек… Я, конечно, осознаю, что ощущение одно… И оно всеохватно… И оно есть боль… Но это слишком абстрактно. Слишком! Я могу попытаться отдалённо (совсем-совсем отдалённо) представить себе, что в таких случаях испытывают… Но это максимум, на что я реально способна.
Поэтому… и вы не можете прочувствовать моей усталости… Усталости от сына… От его безразличия, – Свидетельница внезапно расхохоталась. – Что ж! Я отвратительная мать! Низкая и мерзкая женщина!!! Ибо я возрадовалась смерти сына! – её настроение вдруг вновь стремительно поменялось. – А сейчас… я всё вспоминаю и… грущу. Нет, я не хочу его воскрешения… Я чувствую, будто какая-то навязчивая унылость подрагивает внутри… Она обнимает меня изнутри, она скорбит по мне, она принуждает меня помнить… И я помню! Всё помню… Помню, как вбежала тогда в комнату… А сын лежит в своей постельке, и лицо его… Лицо его… Ну, знаете? Это неприятное выражение у индифферентных людей… Вы меня понимаете? Да что вы вообще все понимаете? – она вновь расхохоталась, а потом расплакалась. – Его лицо до этого было такое… м-м… отталкивающее, а тут вдруг стало симпатичным… Я, можно сказать, впервые в жизни полюбила его лицо! Его мёртвое лицо…
Свидетельница хлюпнула носом трижды, пригладила рюши на блузке.
– Успокойтесь, пожалуйста. Может быть, вам всё же принести воды?
– Нет же! Перестаньте мне всякий раз предлагать воду! Мне уже лучше. Гораздо лучше, – она покашляла. – Да-а-а. Полюбила лицо… Только ему моя любовь тогда уже была не нужна… Да и мне, впрочем, тоже… Да-а-а… А потом мы с мужем пытались бежать, предполагая печальный финал… Мы упаковали сына в спортивную сумку… Хотели похоронить где-нибудь… Но… бежать нам не удалось. Мужа арестовали… Я какое-то время лечилась… И всё. Конец.
– Спасибо вам, – Защитник внимательно посмотрел на Свидетельницу, а потом перевёл взгляд на Судью. – Я закончил допрос.
Судья дремал. Секретарь покашлял. Кто-то из публики дважды громко чихнул. Судья нацепил на нос очки и вгляделся в зал:
– Константин Ипатьевич, у вас будут к Свидетельнице номер раз какие-нибудь вопросы?
Общественный обвинитель встал и машинально похлопал себя по карманам пиджака:
– У меня только один вопрос, что стало с её мужем?
– Муж был застрелен при попытке совершить побег из камеры досудебного заключения.
– Теперь всё предельно ясно, – Обвинитель покачал головой и посмотрел на Судью, – Ваша честь, позволите небольшую реплику по поводу услышанного? – Судья величаво кивнул. – Итак, ваша Свидетельница номер раз, – Константин Ипатьевич кинул быстрый взгляд в сторону Защитника, – несёт полный вздор. Антигуманный. Потворствует общественному растлению! Я намерен, опираясь на действующую Конституцию, написать жалобу в вышестоящие органы с целью исключить впредь возможность участия этой особы в каких бы то ни было судебных заседаниях… В любых качествах… Только, пожалуй, в качестве подсудимой и можно эту особу представить. Почему исключить? – спросил сам себя Обвинитель. – Потому что состояние психики этой женщины, антигуманные наклонности и полностью разрушенные морально-этические принципы запрещают ей выступать в любом качестве (кроме подсудимой!) в одной из самых главных наших государственно-организационно-функционально-правоохранительных инстанций! И, конечно же, я буду ходатайствовать о вашем принудительном заключении в лечебное заведение!
– На меня уже написано более пяти жалоб. Да и в клинике я уже отлежала своё.
– Значит, мало отлежали! А что же с жалобами? Всё безрезультатно?
– Не знаю ещё. Все на рассмотрении…
– Что ж… Моя не повредит.
Женщина пожала плечами. Обвинитель сел. Судья покрутил в руках карандаш и процедил:
– Не намерены вас больше задерживать.
Свидетельница номер раз, тяжело ступая, выдвинулась к двери и покинула помещение. Защитник покашлял и посмотрел на Секретаря:
– Прошу, пригласите, пожалуйста, нашего Свидетеля номер два.
В зал Судебных заседаний вошла женщина в монохромном брючном костюме, сделала три шага и остановилась.
– А вы нас не бойтесь, мы не кусаемся! Подходите, подходите ближе, – пошутил Судья.
Женщина вышла на середину Зала и выжидательно посмотрела на Защитника. Карл Фридрихович кивнул и принялся объяснять:
– Итак… Свидетельница номер два. Тоже, получается, косвенная, к происшествию прямого отношения не имеющая, но владеющая некими весьма любопытными умозаключениями, которые могут помочь Суду сделать правильный выбор.
– Что ж, и эту послушаем, – проговорил Судья. – Свидетельница номер два, во имя действующей Конституции прошу вас принести клятву в абсолютной истинности и непогрешимости ваших слов.
Женщина повторила:
– Во имя действующей Конституции я приношу клятву в абсолютной истинности и непогрешимости моих слов!
– Можете приступать к допросу, – разрешил Судья.
– Свидетельница номер два, вы являетесь активисткой движения «Нигилистский подпол», верно?
– Да.
– И что вы делаете в вашем «Подполе»?
– Всё отрицаем.
– В том числе рождение детей?
– Да.
– А почему вы отрицаете рождение детей?
– Потому что это цинично – рожать новых людей, не испросив предварительно у них дозволения!
– Пожалуйста, постарайтесь давать развёрнутые ответы.
– Непременно… Как только вы будете задавать мне соответствующие вопросы…
Карл Фридрихович замялся, пошуршал листами, разложенными на столе:
– А-а-а, вот! Расскажите, пожалуйста, про морально-этические и юридические нормы, которые люди обязаны принимать в соотве…
– Произведя на свет нового человека без его на то согласия, – перебила Защитника Свидетельница номер два, – мы пытаемся впихнуть этого нового человека в давным-давно кем-то установленные и старательно оберегаемые морально-этические рамки… Причём с каждым годом (по мере взросления человека!) процесс втискивания его в эти несуразные амбразуры всё более и более ужесточается! Сзади наваливается толпа благочестивых учителей, родителей, бабушек, дедушек, тётушек и дядюшек, соседей, священнослужителей, телевизионных дикторов, случайных прохожих… и прочих, прочих, прочих…
Более того… амбразур, через которые пытаются пропихнуть бренное человеческое тело… этих ужасных карма-детекторов не два и не три! Их сотни и тысячи! Но самая любопытная из них – юридическая! И это даже не амбразура, а целый тоннель! Тоннель, сложенный из пачек Нормативных актов, из ворохов Судебных постановлений, из штабелей Кассационных жалоб, из груд Отказов в удовлетворении требований об отмене решений, из кип Судебных экспертиз и гор внутренней тяжебной корреспонденции. Юридический тоннель тесен, смраден и страшен.
Под ногами повсеместно встречаются зловонные лужи, из вездесущих прорех в бумажных стенах высовываются крысиные морды, плюхаются вам под ноги и жирные, неповоротливые убегают в бесконечную канцелярскую темноту, – Свидетельница в негодовании потрясла головой. – Но! Правомерно ли это? Зачем мы обязываем каждого нового человека плестись по этому тоннелю? Разве он, пребывая в небытие, подписывал какие-либо бумаги о том, что согласен следовать гласу Конституции, установленной на той территории, где ему суждено будет родиться? Нет! Тогда какое право мы имеем толкать каждого нового человека в вонючее нутро юртоннеля? Какое право мы имеем судить его по каким бы то ни было законам? Он ничего не подписывал! Он ни на что не соглашался! Уберите прочь от него руки! Оставьте его в покое!!! – почти прокричала женщина.
Защитник профилактически покашлял. Свидетельница кивнула:
– Да, увлеклась, – она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. – Фактически… фактически мы насильно втаскиваем новых людей в этот мир, осознавая при этом, что мир крайне несовершенен, имеет тысячи погрешностей и более того… в обозримом будущем не собирается избавляться от них!
Свидетельница замолчала, Карл Фридрихович выжидательно посмотрел на неё, но, увидев её апатичный взгляд, понял, что продолжения не будет и спросил:
– А что вы понимаете под погрешностями?
Она пожала плечами:
– Погрешностей бесчисленное множество… Мы причиняем боль друг другу… Мы подвергаемся тем же самым заблуждениям, что и наши предки! Давайте прежде усвоим уроки, сделаем работу над ошибками! А после будем населять эту планету себе подобными! Мы циники и эгоисты… Что есть любовь для нас? Пустой звук, мы меняем предметы обожания столь скоро, сколь захотим. Наша страсть всегда кончается слишком быстро, а дальше мы становимся постоянными или не очень клиентами различных служб сексуальных сатисфакций!
Мы пытаемся защититься от самих себя, причиняя боль близким, мы ненасытны и алчны. Мы не имеем понятия о мере! Мы готовы отправить людей, породивших нас, в утиль и породить себе для сентиментальных утех новых кукол… Но ваши предки тоже способны писаться в подгузники, вы только подождите чуть-чуть! Правда, их нет никакой необходимости пеленать, но мазать кремами и присыпками тоже необходимо! Но не-е-ет!
Мы спешим наэякулировать себе новых людей, так интереснее! Конечно, гораздо приятнее нянчить нечто маленькое и румяное, чем большое и скукожившееся и ещё, быть может, слегка выжившее из ума… Запах испражнений обязателен в обоих случаях… Мы глупы и это печально! В представлении общества новые люди – это всегда очень важно и всё оправдывает! «Мне нужно идти, мой умирающий предок! Прости, что не могу быть с тобой дольше, ты же знаешь, у меня дети!» «Конечно, иди, ведь самое важное в жизни продолжаться в собственных детях! Всё дальше и дальше. И пусть никто не понимает зачем, и пусть я сейчас грущу, оставаясь один; ты иди, ведь скоро и твоя очередь придёт оставаться в одиночестве и грустить! А пока… Порождай, порождай, мой миленький, новые человеческие фигурки! Штампуй их, моё сокровище, чтобы аж хоронить было некуда! Плодись, как и я плодился! Ведь, наверное, это и есть наше предназначение… А коли не это… Так не беда… Потом разберёмся… А сейчас не отвлекайся! А я умираю… умираю в своём никчёмном, грозном одиночестве… Но ты не обращай на меня внимания! Прикрой меня какой-нибудь дерюгой и продолжай дальше!»
– Это вы сейчас, простите, что нам тут пересказываете, – не удержался Обвинитель.
