скачать книгу бесплатно
В Москве у нас в единственном приходе не было церковного храма, какие теперь многочисленны и роскошно просторны у Московской патриархии. Молились мы плечом к плечу на верхнем этаже в классной комнате школьного здания перед дощатым входом в алтарь. Разыскал я на окраине Парижа тоже единственный здесь приход РПЦЗ. Не был и он в храмовом здании, а в половине обычного двухэтажного дома.
Зато основал сей приход сам Чудотворец святитель Иоанн, архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский, а настоятель храма отец Вениамин Жуков являлся сыном офицера, дравшегося за Белое Дело до конца. Он ушел с генералом Врангелем за море, и был в белом войсковом лагере турецкого Галлиполи до его роспуска.
Париж, конец 1990-х. Дом (сейчас под номером 15) на углу улицы Lourmel, где жил с семьей генерал А. И. Деникин в квартирке в начале 1930-х годов. Это пятнадцатый округ Парижа, здание рядом с госпиталем Бусико, от которого минут десять идти до набережной Сены. Вблизи также длинная улица Вожирар
Я словно вдохнул тесный сумрак этой церкви, столь привычный мне и в Москве. Знакомые мне дочь поручика и Марина Антоновна Деникина никогда не ходили сюда. Их приходами были великолепные архитектурой храмы, отторгнутые от РПЦЗ митрополитом Евлогием: пятиглавая церковь Александра Невского на улице Дарю и Сергиевское подворье, где Богословский институт. Дочка поручика отметила, что отпевали на улице Дарю и Окуджаву, который, о чем она не подозревала, был атеистом.
Так случалось со всем, что оказалось под рукой митрополита Евлогия. В двадцатых годах церковные либералы, обновленцы «парижской школы» во главе со священником Сергием Булгаковым создали «братство Святой Софии, Премудрости Божией», больше напоминавшим тайный орден. Приблизительно за сорок лет епархия владыки Евлогия семь раз меняла свой юрисдикционный статус. Например, в 1944 году этот иерарх в очередной раз перешел из юрисдикции Константинопольского патриархата в Московский, приняв советский паспорт.
Раскалывалась белая эмиграция, что началось еще во времена Гражданской войны. Белые монархисты спорили с однополчанами, приверженными либерализму, феврализму, республиканству, даже – социалистическим воззрениям. В немалом из-за этого явился и конфликт смены главнокомандования либерального Деникина на монархического Врангеля. РПЦЗ, в основании которой участвовали врангелевцы, была обречена выстаивать против Западно-Европейской епархии митрополита Евлогия.
Мы стояли с седым отцом Вениамином у неярко горящей лампочки за конторкой в пустом после окончания вечерни храме. Он, хорошей выправки, рассказывал, как выживали на чужбине галлиполийцы и их дети. Вспоминал, что белые камни для памятника павшим и умершим в изгнании бойцам в греко-турецком городе Галлиполи («Голое поле») живые издалека носили на своих руках. В 1949 году его разрушило очередное там землетрясение, но на русском кладбище Сент-Женевьев-дю-Буа под Парижем стоит уменьшенная копия Галлиполийского памятника.
– Мой отец был Алексеевского полка, галлиполийцем, и я как его сын имею право носить Галлиполийский крест, – сказал он, сверкнув глазами.
Батюшка помолчал и добавил:
– Обязательно поезжайте на Сент-Женевьев-дю-Буа. Там – уцелевшая Белая Гвардия. Вся там лежит…
Дрожали в полумраке огоньки свечек, вилось пламя лампад в этом храме, где около входа в алтарь стоит посох святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского, а на втором этаже – покои святого, где он всегда почивал в кресле, так как в аскезе никогда не ложился. Я подумал, что и мы, старый парижанин и пожилой москвич, сын и племянник долго не погибавших белых, возможно, скоро тоже умрем. И мне легко и драгоценно было это сознавать рядом с сыном алексеевца Жукова.
* * *
Русское кладбище под Парижем в Сент-Женевьев-дю-Буа встретило меня прекрасной церковью Успения Богородицы, выстроенной в духе псково-новгородского зодчества XV–XVI веков по проекту архитектора А. А. Бенуа. В ее крипте захоронен митрополит Евлогий.
Храм был закрыт, пусто на церковном дворе. Я пошел к живым камням памятников Белым воинам.
Этот день опять был очень жарким. На кладбище по-французски мало деревьев, под кронами которых так хорошо посидеть на могилах российской земли. Никого не было видно далеко вокруг, лишь француз-служитель в аккуратных перчатках вез куда-то тачку с песком между восьмиконечными православными крестами, плитами, обихоженными по европейскому классу.
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем, конец 1990-х. Внизу надпись на памятнике Белой Гвардии: «ГЕНЕРАЛУ ДЕНИКИНУ, первымъ ДОБРОВОЛЬЦАМЪ и участникамъ походовъ: КУБАНСКАГО, СТЕПНОГО И ЯССЫ-ДОНЬ»
Я дошел к бело сверкающему под солнцем Галлиполийскому памятнику Белой Гвардии. Он – в форме круглого ступенчатого некрополя с каменным куполом под крестом. На его основании плиты, гласящие: «ГЕНЕРАЛУ ЛАВРУ ГЕОРПЕВИЧУ КОРНИЛОВУ И ВСЕМЪ КОРНИЛОВЦАМЪ, павшимъ за РОДИНУ и на чужбине скончавшимся», «ГЕНЕРАЛУ ДЕНИКИНУ, первымъ ДОБРОВОЛЬЦАМЪ и участникамъ походовъ: КУБАНСКАГО, СТЕПНОГО И ЯССЫ-ДОНЪ», «ГЕНЕРАЛУ ВРАНГЕЛЮ, ЧИНАМЪ КОННИЦЫ и КОННОЙ АРТИЛЛЕРИИ, за ЧЕСТЬ РОДИНЫ павшимъ», «АДМИРАЛУ КОЛЧАКУ и всемъ МОРЯКАМЪ РОССІЙСКИМЬ».
Памятник, словно последний пулеметный дзот, кряжисто упирался среди лежащих окрест надгробий с именами офицеров – будто расстрелянными пулеметными лентами.
Дальше был памятник кадетам, где на плитах вокруг цветными погончиками значились училища, за честь которых дрались упокоившиеся во французской земле. Имелся неподалеку и громадный мраморный крест казакам. Но я вернулся к белому гвардейскому памятнику, отыскав вблизи его редкую здесь скамейку.
Сел, достал французский кусок хлеба с сыром и, перекрестившись, стал его с кока-колой есть, поминая гранитно запечатленные имена. Вина мне нельзя было пить, слишком много я его выпил в советский период истории России, до слез, несбыточно мечтая о таком помине на Сент-Женевьев-дю-Буа.
Кладбище жег острый французский зной, а я словно изнурялся в заваленных снегом донских, кубанских степях 1918 года…
Четыре тысячи офицеров, солдат, юнкеров, гимназистов, сестричек милосердия идут в легендарном белом Ледяном походе. Бесконечны, кровавы зимние ночи и дни. Мало патронов, но нужно брать очередные станицы. Добровольцам не до промозглой стужи – пробиться бы следующей штыковой, в которые все из этих золотопогонных рядов ходят в полный рост. Тон задают знаменитые офицеры.
Впереди шагает худой, маленький бывший Верховный Главнокомандующий Русской армии Корнилов, внука которого не дал Бог счастья мне увидеть, но я рад был и встрече с дочкой поручика-корниловца, пусть она меня и раздражила. Генерала убьют в предстоящих боях за Екатеринодар, который в первый раз так и не возьмут рыцари тернового венца. До штурма красного Екатеринодара сему ядру Белой Гвардии еще надо добираться в сплошных боях, переходя вброд студеные реки, за что и назовут это «первопоходничество» Ледяным.
Вот седоусый другой бывший Верховный Главнокомандующий Русской армии Алексеев. Он умрет осенью этого года во взятом со второго раза Екатеринодаре, понимая, что черно послужил России генералом-адъютантом Его Императорского Величества, склонив того к отречению от Престола. Но в белом полку имени Алексеева будет доблестно драться отец батюшки Вениамина.
Здесь и бывший начальник штаба Западного, Юго-Западного фронтов в Первой мировой войне Марков. Он станет любимцем добровольцев за свой беспримерный героизм даже среди этих храбрецов. Генерала убьют летом в самом начале Второго Кубанского похода.
Марширует в редких рядах бывший командир Его Императорского Величества Лейб-Гвардии Преображенского полка Кутепов. И со своей неторопливой ухваткой идет, вскинув карабин на плечо в дырявых сапогах бывший начальник штаба Верховного Главнокомандующего Русской Императорской армией Антон Иванович Деникин…
Я счастлив, что в свой первый приезд в Версаль откупоривал и наливал шампанское дочери этого генерала. Если от всего русского сердца сказать, не очень важно, чем напоминают и не напоминают красавицы дочки своих «мемориальных» отцов. Главное, они тогда были живы, и неподдельным наследником белого воина остался в душе батюшка Вениамин.
* * *
Когда мой «Генерал Деникин» вышел в 1999 году, я получил от Марины Антоновны письмо, соль которого была в следующих строках:
«Конечно, я не совсем согласна со всеми Вашими выводами, но нахожу, что биография объективна, и Вы очень хорошо объясняете всю эту эпоху, и рисуете хорошие портреты всех акторов».
«Акторы» – что-то вроде действующих лиц. Ценна мне была высокая оценка такого профессионального историка и биографа. А упомянутые Мариной Антоновной мои «выводы» касались того, что генерал Деникин был либералом, февралистом, неприязненно относился к Государю Николаю Второму, которого теперь прославила за рубежом и в России Русская Православная Церковь святым, и я преклоняюсь перед нашим последним Царем как монархист.
Дальнейший мой путь в «деникинский» Версаль пролег через Краснодар – Екатеринодар, куда я приехал летом 2000 года в гости к писателю В. И. Лихоносову.
Специально мы с Виктором Ивановичем отправились фотографировать от него неподалеку дом на Соборной, где родилась и жила до годика маленькой – маленькой девочкой «подпарижская» графиня Деникина, дочь славного «екатеринодарского» генерала. Я смотрел на запруженные зеленью и людом улицу, ее окрестности, слушал окружающую тягучую южно-русскую речь, переводя взгляд на изумительный модерн фасада бывшей резиденции главкома Деникина, и вспоминал, как однажды мы вот так же стояли около моего московского дома с Лихоносовым. Дело в том, что в моем дворе был особняк, где когда-то родился великий Пушкин. И Лихоносов, похожий на того кольцами волос, стремительностью жеста, великорусской своей тоской по человечьей породе, вдруг сказал:
– А ты знаешь, Пушкин здесь, – он, подобно мне на «деникинской» улице, «мистически» оглядывался в «пушкинском» дворе. – Исчезает временной провал…
Щелкая напротив бывшего дома Фотиади затвором фотоаппарата, я ловил и схватывал в душе, как осторожно шествовала по этим узеньким тротуарам Ксения Васильевна Деникина с большущим животом, где притаилась малюсенькая Марина. Как потом «генеральша» семенила в екатеринодарских круговертях скверов и улочек с младенцем в колясочке. И чего только не происходило за голубыми стенами теперь превратившегося в театр дома? Там был великолепное действо семейных покоев, где робеющий перед молодой женой «царь Антон» брал на руки дочку, словно последний патрон «на вес жизни». И что же мог думать о будущем этого голубоглазого комочка отец, чьи полки взрослых мужчин, самых храбрых русских офицеров истекали кровью в недалеких степях, откуда ветер дул вон через ту форточку…
Эту фотографию дома ее рождения я показывал Марине Антоновне в версальской квартире в то же 2000-тысячное лето по Рождеству Христову в августе. На этот раз мы говорили с ней о самом простом, близком или тревожном сердцу. Она по-прежнему курила, подала любимое шампанское с «семейного» виноградника, хотя недавно сломала бедро и долго была в гипсе. Дочь Деникина, родившаяся под гулкую канонаду русских пушек, привычно не унывала, хотя вот и невестка ее не так давно внезапно умерла от рака, и теперь уж не так уютно было у сына в Аркашоне.
– Отчего же вы не взяли фамилию мужа де Кьяпп, так и не став полноправной графиней? – спросил я на этот раз.
– Я считаю, что быть дочерью такого русского генерала, как мой отец, важнее, чем французской графиней, – отвечала она с неколебимой деникинской искрой в глазах, а ведь ей уже был 81 год.
Конечно, тут и целая школа «неувядаемости». Ведь после Второй мировой войны Мари Деникина была популярной ведущей телепередачи французского телевидения по розыску пропавших, потерявших друг друга в военные годы типа нашей «Жди меня».
В ноябре 2002 года по каналу Российского телевидения Марину Антоновну снова показали почти на час в документальном сериале «Русский век». Она с обычной живостью беседовала в своих «антикварных» версальских стенах. Потом продолжала рассказ под липами, ведущими к Версальскому дворцу, и ветерок ласково бил по ее стройной фигурке, легко вышагивавшей, будто не стукнуло Мари уже 83 года…
В 2001 году, с разрешения Марины Антоновны, мне пришлось открыть тайну Марины и ее матери в разгромной рецензии в Ex Libris «Независимой газеты» под названием «Кривые зеркала Белого движения» о романах В. Поволяева «Колчак. Верховный правитель» и А. Марченко «Деникин. За Россию – до конца». Вот что я там сообщил:
«Об адмирале Колчаке написал известный советский писатель В. Поволяев, о генерале Деникине – тоже былой романист и главный редактор журнала «Пограничник» А. Марченко. Казалось, такое только бы приветствовать – личностями белых полководцев на Родине занимаются уже не идеологи, историки, а прозаики. Увы, обречены заслуженные в СССР литераторы их пресловутым «внутренним цензором»! Хотят – не хотят, а перо надсаживает «беляков» в изверги, душегубы. Новую серию издательства ACT правильнее назвать: «Белое движение советскими глазами»…
Марченко, видимо, как бывший глава «Пограничника», органа воинских частей, подчинявшихся КГБ СССР, сделал свой роман о Деникине со шпионской интригой. Бывший поручик Бекасов, агент ЧК, оказавшись по ее заданию в белом окружении главкома Деникина, предает начальников с Лубянки, выказывает преданность генералу и в эмиграции, до самой кончины в 1947 году, чтобы потом немедленно обратиться в советское посольство, раскаяться и попроситься домой.
Рисунок жизни этого перевертыша очень совпадает с изложенной мною в биографии Антона Ивановича (В.Черкасов-Георгиевский. Генерал Деникин. Смоленск, Русич, 1999) версией судьбы полковника Колтышева со слов дочери белого главкома Марины Антоновны Деникиной, с которой я встречался во Франции. В 1998 году она утверждала, что Колтышев, служивший в ближайшем окружении ее отца во ВСЮР и оставшийся его самым преданным помощником во Франции, был советским агентом, как подозревал сам генерал.
Полную же правду об этом человеке Деникина сказала мне только в 2000 году, после выхода моего «Генерала Деникина», когда объяснила истинную причину к нему своей неприязни. Колтышев, оказывается, сначала за спиной Антона Ивановича приставал к его жене, а потом и к дочери Марине, еще девочке. То есть Деникину лишь привиделся шпион в этом молодчике, а его глубоко оскорбленная дочь уже безапелляционно произвела Колтышева в чекисты из-за присущей ему аморальности. Однако, во всяком случае, полковник Колтышев перед советскими никогда не каялся, а умер во французской богадельне в 1988 году 94-летним стариком и непоколебимым белогвардейцем.
Таким образом, списывал или не списывал Марченко с «моего» Колтышева (а в романе есть прямые заимствования из моей книги), но Бекасов, от имени которою написана половина романа, – «всесторонне» надуманная фигура. Его образ в марченковском исполнении немыслим своим хамелеонством. Императорский поручик становится чекистом, вскоре преображается в рьяного деникинца, а в итоге превращается в «советского белогвардейца»…»
«Колтышевская» история снова всплыла в 2002 г., когда Марина Антоновна по ТВ в «Русском веке» сослалась на уверение ее самозванного племянника В. И. Деникина (в прошлом – Горшкова), будто бы полковник Колтышев все-таки был завербован чекистами. Однако сам источник данной информации – подполковник, заместитель полномочного представителя президента РФ в Центральном Федеральном округе Деникин-Горшков, сын СМЕРШиста и племянник работника КГБ, ею за родственника не признавался. Очевидно, окончательное разрешение «колтышевского» вопроса явится лишь с официальным заявлением по этому поводу Центрального архива КГБ – ФСБ.
В 2002 году в московском издательстве «Вагриус» вышел составленный мною однотомник избранных произведений А. И. Деникина под названием «Путь русского офицера». Я собрал в него сокращенные главы из шести мемуарных томов генерала с одноименными воспоминаниями и «Очерками Русской Смуты», написав вступительную статью. Дорого, что на одном из фотоснимков сборника есть изображение Марины Антоновны, сделанное мною в 2000 г. в Версале, который рядом с Парижем. На нем она держит в руке как раз то фото ее дома рождения в Екатеринодаре, которое мы отсняли вместе с В. И. Лихоносовым. Вот и таким способом «побратался» большой Париже екатеринодарским маленьким Парижем, запечатленным этак в лихо-носовском романе.
Получив посланную мной «вагриусовскую» мемуарную книгу отца, Марина Антоновна ответила мне в сентябре 2002 г. письмом, где были такие слова:
«Большое спасибо за посылку «Пути Русского Офицера». Хорошее издание, хорошие иллюстрации. Ваше же предисловие мне очень понравилось и сильно тронуло…
Сердечно Ваша Марина Деникина».
Ничего знаменательнее и драгоценнее такой подписи такого лица в моей судьбе биографа Белых нет, да, очевидно, и быть не может.
Часть первая (1872–1892 г.г.)
Сын офицера
Родители. Во Влоцлавске. Реалист. "Пифагор". Старший. В юнкерах. Погоны.
Судьба человека – от Бога, а происхождение и детство каждого из нас во многом определяют его дальнейшую жизнь. Отцом будущего главнокомандующего Белой армии генерала А. И. Деникина был русский офицер Иван Ефимович Деникин, мамой – полька, швея Елизавета Францисковна Вржесинская.
Деникин-старший родился в 1807 году в деревне Ореховке Саратовской губернии в крепостной семье. Она рано распалась. Родители Ивана Деникина умерли в его молодые годы, вскоре отправились на заработки брат и сестра. Иван же остался крестьянствовать, и в двадцать семь лет помещик сдал Деникина в рекруты.
Это был «золотой век» русской государственности (вторая половина XVIII— первая половина XIX столетий), правил император Николай I. В детстве царя главным надзирателем за воспитанием был генерал М. И. Ламсдорф, и в основном образование Николая Павловича упрочилось на военных науках. До восшествия в монархи он не участвовал в государственных делах, командуя гвардейской дивизией, исполняя обязанности генерал-инспектора по инженерной части.
При вступлении императора на престол произошло восстание декабристов, и упрямый воински жесткий государь взялся за укрепление власти. В семейном же кругу Николай I был весьма добродушным человеком, лишь на людях демонстрируя строгость. Как бы то ни было, а в горячо любимой императором армии спуску служивым не полагалось.
Служить солдату надлежало 25 лет при суровой дисциплине. Либерально настроенные современники называли государя Николаем Палкиным и потому, что тогда солдат наказывали прогоном сквозь строй, иногда забивая провинившихся ружейными шомполами до смерти. Рассказывал об этом Иван Ефимович маленькому Антону всегда без злобы и осуждения, обязательно заканчивая:
– Строго было в наше время, не то что нынче!
Иван Деникин знал, что говорил. Двадцать два года он был под ружьем, наконец выслужившись в фельдфебели. Это по продолжительности – совершенно исключительный марафон в муштре, поту и крови боевых походов. Немногие выдерживали такие сроки.
Удалось Ивану Ефимовичу при очередном полковом марше отыскать в одном русском городишке своего брата. Деникин узнал, что у того званый обед, и радостно, сюрпризно шагал к нему на богатую квартиру. Брат раньше его вышел в люди… Но перед Иваном появилась лишь братова жена. Она вынесла солдату столовый прибор на кухню, не пригласила в покои… Деникин ушел, не простившись.
Отец Антона Деникина Иван Ефимович Деникин (1807–1885)
После этого он никогда с братом не встречался. Иван Ефимович даже представлять себе не хотел, что такое компромисс. На таком отцовском оселке правился и характер Деникина-младшего.
В 1856 году фельдфебеля Деникина, доблестно показавшего себя в Венгерском боевом походе и Крымской войне, допустили экзаменоваться на офицера. Еще до военной службы Иван был грамотен, а с опытом и знаниями более чем двух десятков лет службы экзамен успешно выдержал, его произвели в прапорщики. Это был грандиозный поворот в судьбе 49-летнсго Ивана Ефимовича. Даже самый младший офицерский чин обеспечивал получение личного дворянства.
Как и во всей Европе, в России со становления офицерского корпуса «иноземного строя» в XVII веке «дворяне шпаги» даже формально пользовались некоторыми преимуществами перед «дворянами мантии», вошедшими в высшее сословие по заслугам на гражданской службе. Долгое время и потом «боевые» дворяне отказывались признавать этих братьев по сословию равными себе. А уж потомственные дворяне-офицеры, наследники воинских династий, поголовно «произвели» штатских в «шпаков», «штафирок».
Один из таких потомков, чьи предки служили еще «из чести», покрывая свои офицерские расходы из собственного кармана, уже во второй половине XIX века писал: «Никогда не следует забывать, что не только деды, но и отцы и дяди наши – все сплошь почти были армейские и гвардейские отставные поручики и штаб-ротмистры».
Бывший фельдфебель, представитель низшего командного звена: унтер-офицерского, – Иван Деникин, перейдя в среднее: благородное, обер-офицерское, – стал весьма ответственным лицом в основном, ротном подразделении армии. Прочность роты стояла на трех начальных офицерских чинах, как писалось еще в «Учении и хитрости ратного строения пехотных людей»: «Та рота гораздо устроена, когда капитан печется о своих солдатах, а поручик мудр и разумен, а прапорщик весел и смел». Его благородие прапорщик должен был нести ротное знамя, «печаловаться» о солдатах и им «смельства наговаривать» – поднимать боевой дух. Слово «прапорщик» происходит от старославянского «прапор» – знамя.
Офицерство Деникин получил через год после восшествия на престол императора Александра II, прозванного Освободителем за избавление крестьян от крепостной зависимости в 1861 году. В 1863 году он отменил телесные наказания и клеймение преступников, открыл народные школы, женские гимназии, университеты в Одессе и Варшаве. И, как ни странно, в это время заполыхало самое яркое Польское восстание, продлившееся до 1864 года.
В преддверии восстания 55-летний Деникин командовал отрядом Александровской бригады пограничной стражи. Его подразделение прикрывало на польской стороне Российской империи прусскую границу около уездного городка Пстрокова. Однажды ночью отрядному на кордон донесли, что в имении неподалеку идет съезд польских' заговорщиков.
Деникин дружил с хозяином этого имения и хорошо знал подходы к господскому дому. Он ринулся туда со взводом пограничников.
Вокруг особняка Деникин рассредоточил солдат. Кратко приказал:
– Если через полчаса не вернусь, атаковать дом!
Один пошел прямо в парадный вход. Прошагал в главный зал. Сидевшие там за длинным столом разом вскочили… Многие отлично знали командира пограничников. Несколько человек, выхватывая оружие, бросились к нему. Бледный хозяин, нередко выпивавший с офицером под звуки мазурки, попробовал остановить их…
Деникин размеренно произнес:
– Зачем вы тут – я знаю… Но я солдат, а не доносчик. Вот когда придется драться с вами, не взыщите. А сейчас одно скажу: затеяли вы глупое дело. Никогда вам не справиться с русской силой. Лишь погубите зря много народу… Одумайтесь.
Он вышел. Собрал пограничников и ускакал на заставу.
Когда польские повстанцы начали бои, Деникин бился с ними, как и обещал, за что получил чин и орден. Его сотня смерчем носилась по приграничью, рубясь с отрядами Милославского, Юнга, Рачковского… Однажды, увлекшись преследованием, залетели в прусский городок, из-за чего едва не началась уж дипломатическая баталия.
На русских партизански наваливались конники-«косиньеры», вооруженные косами. Своим оружием они виртуозно действовали и в пешем строю. В одной рукопашной косиньер поразил Деникина глубокой раной в руку, но тот не посчитал ее серьезной и никогда не заносил в свой служебный формуляр. Как-то косиньеры чуть не застали деникинцев в бане. Но пограничники, кто натянув лишь штаны, кто голым, успели выскочить, хватая шашки и винтовки. Бросились к коням и бешено понеслись вперед.
Их седовласый прямоносый усатый командир в бою глазом не вел под разлетом густых бровей, но менялся, когда смолкали выстрелы. Крутой, горячий Иван Ефимович был добряком. Особенно он переживал за пленных, среди которых сплошь и рядом была гимназическая, студенческая молодежь. Прямой начальник Деникина неумолимый майор Шварц приказывал без разбора гнать пленных повстанцев под конвой, обрекая их на беспощадное будущее. Деникин всегда рисковал, распоряжаясь для формы:
– Всыпать мальчишкам по десятку розог.
Потом отпускал их при молчаливом одобрении сотни, из которой о таком никто не донес.
Семилетний Антон увидит, как помнится добро. Раз они с отцом в поездке остановятся зимой в придорожной корчме. В углу за столом сидел высокий плотный человек в медвежьей шубе. Он долго поглядывал в их сторону и вдруг вскочил и бросился к отцу, стал его обнимать. Этот поляк был из «мальчишек», скрывшихся по воле Ивана Ефимовича.
В 1869 году Деникин-старший вышел в отставку в чине майора, что в старорусском строе соответствовало «полковому сторожеставцу». Это был первый из старших, штаб-офицерских рангов, за которым шли подполковник («большой полковой поручик»), полковник. Спустя два года в возрасте шестидесяти четырех лет вдовец Иван Ефимович, первая жена которого задолго до этого умерла, женился на 26-летней польке Елизавете Вржесинской.
Мать Антона Деникина Елизавета Фёдоровна (Францисковна) Вржесинская (1843–1916)
Елизавета происходила из мелких землевладельцев города Стрельно, попавшего под прусскую оккупацию. Там она родилась и росла в обедневшей семье. Чтобы заработать себе и старику отцу на жизнь шитьем, молодая Вржесинская перебралась в Петроков, который защищали пограничники Деникина. Еще во время его службы состоялось их знакомство.
Жена майора-отставника была не шляхетских кровей, но с глубочайшим чувством национального достоинства и католицизма. Она предпочитала говорить только по-польски, сохранив это со своей горничной-полькой и потом, живя на русской территории империи до своей кончины в 1916 году.
Молодая Елизавета Деникина явилась впечатляющим украшением лысеющего ветерана Ивана Ефимовича, еще и отрастившего седую как лунь раздвоенную бороду, нависающую до половины плечей и почти до колодок ордена и медалей, которые он надевал в торжества. Супруга была элегантной польской пани, любящей высокие кружевные воротнички и атласные банты на строгих платьях. Рисунок ее привлекательного лица, в особенности красиво вырезанных ноздрей плавного носа, перешел к Антону Деникину.
* * *
Антон родился 4 декабря (отсюда до февраля 1918 г. – старым стиль) 1872 года в Варшавской губернии, в пригороде города Влоцлавска за Вислой – деревня Шпеталь Дольный. Штаб бригады отца был в городе, после его отставки семья из-за нужды осела неподалеку в предместье. Только здесь на пенсию Деникина-старшего могли разместиться и существовать майор с женой и родившимся сыном, тестем и нянькой Аполонией, прозываемой Пол осей.
В первый год жизни Антона по случаю семейного праздника, по старинному поверью родители решили погадать на его судьбу. Разложили на подносе крест, детскую саблю, книгу и поставили рюмку. Предметы обозначали духовную будущность, карьеры воинскую и книжную, а также столь расхожее на Руси пристрастие.
Принесли малыша. Антон сразу потянулся к сабле, потом поиграл рюмкой. Ни до чего больше не стал дотрагиваться. Иван Ефимович обреченно подумал:
«Плохо дело – будет рубакой и пьяницей».
Никак не сбылось «рюмочное» будущее Деникина-младшего, он и пьян-то был всего раз в своей жизни: в день офицерского производства.
Когда подошло время идти Антону в школу, семья перебралась жить во Влоцлавск. Как чувствовал себя мальчуганом будущий знаменитый генерал? Об этом хорошо написал Н. Д. Бутковский как раз в конце XIX века в своих «Очерках современного офицерства»:
«Что такое сын офицера? В большинстве это человек, который с детских пеленок проникается оригинальной прелестью военной жизни. В младенческом возрасте он уже бывает счастлив, когда ему импровизируют военный мундир. Едва он начинает лепетать, как уже учат его военной молитве за Царя, и образ Государя, столь обаятельный в военном мире, чудно рисуется в его детском воображении. Он засыпает под звуки военной зари и далеко уносится в своих мечтах в область героизма, слушая солдатские песни, исполненные военной поэзии. Учения, маневры, стрельбы, стройные линии солдат, военная музыка, знамя, окруженное своими защитниками, – все это становится ему близким, родным, он тоскует по этой обстановке, если отрывается от нес, и его совсем не тянет в какой-нибудь иной мир; он мечтает о кадетском корпусе. Там он получает удовлетворение, чувствует себя как бы на службе и привыкает гордиться этим».
Антон во Влоцлавске немедленно протоптал дорожку на местные военные стоянки. Он часами пропадал в гимнастическом городке 1-го Стрелкового батальона. С литовскими уланами ездил на водопой и купанье коней, стрелял в тире пограничников. За три версты отправлялся на стрельбище стрелковых рот. Вместе со счетчиками пробоин мальчишка пробирался в укрытие под мишенями, где пули свистели над головой. Он шел обратно вместе со строем, подтягивая:
Греми слава трубой,
За Дунаем, за рекой…
У солдат, бывших его приятелями, Антон за деньги, вырученные от продажи старых тетрадок, покупал боевые патроны. Сам их разряжал, а порохом палил из старинного отцовского пистолета, взрывал фугасы.
