скачать книгу бесплатно
– Потому что лук, поднятый против тебя, – это удар по мне. Подкосить, сломить потерей друга. Никогда такого не прощу! Ни единому воину! Даже Гофору.
Игорь немного помедлил и встал. Он знал эту непреклонность Адамара, уже не раз наталкивался на непреодолимую стену. Что ещё сказать? О чём просить? Разве что…
– Не мучь их, не заставляй страдать. Чтобы смерть – сразу.
– Я подумаю.
– Адамар!
– Да!!!
«Железное «да», – думал Игорь, выходя из шатра. – И железная воля».
– Ты не останешься? – спросил владыка, выходя следом. – Скоро приготовят еду.
– Нет, я не голоден. Адамар, – Игорь глядел вдаль, – меня не будет несколько дней. Прошу тебя: без меня.
Адамар ничего не ответил, лишь едва заметно кивнул головой.
Света ждала. Она тихо вошла в комнату. Игорь лежал на боку, замерев, и ей хватило мгновения, чтобы понять, что произошло непоправимое. Осторожно присела рядом. Он молча взял её руку и долго держал, не поворачиваясь, не открывая глаз, пока не почувствовал, что страшная боль, вцепившаяся в сердце, в нервы, в самую душу, слегка отступила. Она положила ладонь на его лицо, и ему нестерпимо захотелось обнять её, спрятаться в этом незримом сочувствии, которое одно способно облегчить страдание. И он, резко вскочив, сделал то, что так хотел, давно, давно, – прижал к себе всё её тёплое тело, обнял жадно, не думая. Ощутил нежность рук и как она замерла в ответном объятии. Но что-то остановило его, не дало прикоснуться губами к губам, хотя она звала, трепетно ждала этого…
– Он меня не услышал, – сказал тихо, едва переводя дыхание. – Не захотел. Я думал, мы с ним лучше понимаем друг друга.
– Ничего, ничего, – она гладила его, и столько успокаивающей ласки было в её прикосновениях!
«Все женщины – матери, даже если не имеют детей. Это у них в крови», – думал Игорь. В этот миг он сам, намного старше её, чувствовал себя ребёнком, нуждающимся в защите, и был бесконечно благодарен за это объятие, за ласку. «Как я люблю тебя, девочка! Как люблю твоё дыхание, эту теплоту душевную, которая сама по себе – сокровище. Это молчание, потому что ни одно слово в мире не утешит меня. Потому что ничего поправить нельзя, нужно только взять себя в руки – и пережить».
Они сидели долго, и он тихо рассказывал ей, а потом оба встали и перешли на диван, она принесла ему чай, и он пил и молчал, и следил глазами, как синие тени сумерек наполняют углы.
Света ушла. Он так и не поцеловал её. Всё должно быть иначе, понимал, не через боль, а совсем по-другому…
В воскресенье, отложив визит к маме на следующую неделю, они поехали к морю.
– Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо? – спрашивала Света.
– Хорошо для чего? Держать руль? Или нажимать на педали?
– Почему ты всё время подшучиваешь надо мной? – смеялась она, складывая в багажник одеяла, припасы и термос с кофе.
– Тут пути – два часа, и я не подшучиваю, я очень серьёзен.
У Светы всё внутри дрожало от предвкушения удовольствия: море, море! С морем было связано что-то детское, радостное, из тех дней, когда она маленькой ездила туда с родителями летом. Машины в семье не было, брали билеты на поезд, занимали уютное купе, и начиналось самое интересное: ожидание. Ночь пробегала мимо с небольшими остановками, на которых поезд не задерживался, а мчался вперёд, вперёд; с быстро мелькающими фонарями и цепочкой дальних огней. С пальмами, которые не росли в их городке, а потому казались знаками приближающегося чуда. В раскрытое окно врывались новые запахи: железа, машинного масла, стёртых вагонных колес, но даже они вдыхались жадно, как аромат. И вот, уже утром, после того, как в тысячный раз спросила у мамы: «когда?», после того, как десятки приморских поселков остались позади, а напряжение так велико, – долгожданное, просторное, синее, вдруг открывается море. Душа её замирала от восторга, от предвкушения первого прикосновения к нему, и когда после всей суеты семья, наконец, приходила к берегу, то не бежала, не влетала в воду с визгом, а шла степенно, рукою трогала волну и как человеку говорила: «здравствуй!»
Но сейчас шла зима, и тёплая ласковость моря осталась там, в далёком детстве. Однако – разве это важно? Важно – увидеть, прикоснуться, поговорить…
Игорь вёл машину, как всегда, аккуратно, сосредоточенно. На неё смотрел лишь иногда, коротко взглядывая и едва заметно улыбаясь. А когда они, наконец, въехали в опустевшие прибрежные посёлки и острый запах соли ворвался в распахнутое Светой окно, он долго искал удобный берег, нашёл безлюдное место и съехал вниз.
Было ветрено, немного прохладно, высокие облака легчайшими птицами парили в вышине, то открывая, то закрывая солнце. Света не говорила: встреча с морем взволновала её. Молча подошла к воде, молча протянула руку. Нежное, ласковое море лизнуло ладонь. Волна запенилась у ног. Игорь не мешал, сделал вид, что занят машиной, а сам незаметно, искоса поглядывал на неё. «У каждого из нас – свои чувства к природе. Кто-то равнодушен, кто-то ищет уединения, тишины. А кто-то склоняется над водой так, будто прикасается к вечности».
Это был долгий, чудесный день. Они гуляли, обнявшись тесно-тесно, и он согревал её, пряча в объятиях, и прятал от расшалившегося ветра смеющееся лицо.
«Почему влюблённые непременно целуются? – думал он. – Разве объятие не говорит больше? Ведь в нём – та же теплота, которую хочешь передать, и та же страсть. Обнимая, мы чувствуем близость гораздо больше, чем в поцелуе. Твои руки обвились вокруг меня, и я замираю, чтобы прислушаться к их голосу: вот они расслабились, это значит, что ты просишь отпустить тебя, а вот прижались сильнее, и это безмолвный знак: обними меня крепче! А сейчас они тихо скользят по моему телу, и в них такой зов, что я знаю: ты всё же хочешь поцелуя…» И он целовал: и трепетно, и нежно, и глубоко, и страстно, а потом лежал рядом и разговаривал с нею.
Будто понимая, что сейчас не надо мешать, ветер стихает. Остаётся лишь мерный ритм волн, гибкий танец сплетающихся лучей солнца, а на его лице – её губы. Ласка и трепет дыхания, язычок аккуратно приглаживает брови, и он улыбается, потому что давно никто не ласкал его так по-детски, просто, без желания непременно обладать. В её объятиях – чистота, и он замирает, потому что чувствует себя недостойным ни её чистоты, ни её поцелуев.
Они лежат на толстом одеяле, которое бросили прямо на камни, и он изо всех сил старается, чтобы то мужское, сильное, страстное, что есть в нём, не превратилось в поток, которым он не сможет управлять, не напугало её, и, хотя она сама желает близости, – ещё рано, рано. А потому он убирает свою руку, которая забралась под её свитер, и гладит так, чтобы не сходить с ума. Его ласки полны желания, но теперь уже сдержанного, тихого, и она тоже успокаивается, начинает дышать ровнее, и тогда он думает, что женщина в руках мужчины – это тонкострунная арфа. В ней – всё богатство звучания, но только прикосновения должны быть осторожными, бережными, недопустима грубость, недопустимо рвение, и тёмная волна страсти не должна сокрушать, – она должна греть.
«Девочка моя, я приник к тебе, как к роднику воды живой; как к прохладной струе – раскалённым днем; как к лунному свету непроглядной ночью. В твоих губах – сладость всех яблок, опьяняющее чувство всех вин, морская вода, омывающая берег, – моё сердце. Вселенная тепла, только когда ты наполняешь её своим теплом; греет не солнце – твой смех. А засуха – это не пустынный ветер с юга и не ожидание дождя в степи. Засуха – это не видеть, не слышать, не обнимать тебя. Любимая! Прости, я – не поэт, в моём сердце нет рифм. Мои образы скучны и туманны. А потому я молчу».
– Я вижу в твоих глазах… – вдруг говорит она.
«Что?» – спрашивает он одними бровями.
– Ты грезишь!
– Я – грежу? – он искренне удивлён. – Ты фантазёрка! Я – сухой старый дуб, без малейшего намёка на зелёненькую сладенькую листву, и в моих ветвях не чирикают птицы.
– А что там?
– Всё сухо, строго и разложено по полкам.
– А я там есть?
– Конечно. Для тебя – чистый уютный домик: стол, кровать и кухонная посуда.
– Ах, так!!!
Ладошка бьёт его по груди, затем, не зная, как отомстить, набирает воды и тщится достать до лица. Он смеётся и отводит её руки.
– Ах, это сладкое слово «кухня», – дразнит Игорь, – когда в ней женщина, она превращается в сказочный дворец!
Весёлая возня, радостный вопль: «Ты опять меня дразнишь!» И – тишина, потому что небо улетает вдаль, а в поцелуях нет времени, нет мысли, нет и тени сомнения, только чистота и правда. Так течёт день. Оба счастливы: просто, как счастливы все искренне влюблённые на земле.
Уже затемно возвращаются в город. Света молчит: очарование дня ещё согревает её, и неосторожное слово может разрушить его, как хрупкий сосуд. Да и что можно сказать больше, чем сказано? Машина тихо скользит по тёмным улицам и сворачивает к её дому.
– Чудо закончилось? – спрашивает она.
Он взглядывает серьёзно:
– Чудо никогда не закончится! Потому что чудо – это мы!
На работе уже заметили, что хирург Городецкий и старшая операционная сестра неравнодушны друг к другу, а потому, едва за ними закрывается дверь ординаторской, все как по молчаливому сговору обходят её стороной.
Несколько мгновений он обнимает её, подойдя сзади и лицом касаясь щеки.
– Я хочу забрать тебя сегодня.
Она оборачивается, лицо огорчённое:
– Не могу. Мама дома. Она ждала-ждала, пока я приеду, и приехала сама.
– Мама – это хорошо, – он серьёзен. – Значит, я поскучаю.
У неё в глазах – лукавинка:
– Ты поскучаешь? Ты сразу же побежишь в этот свой мир, где – мечи, стрелы, хасары и другие мужские… – ей хочется сказать «игрушки», но вспоминает трагические события последних дней и говорит осторожно: – развлечения.
– Побегу. Там много дел.
– А скучать буду я!
– Ты не будешь скучать: будешь секретничать с мамой.
Она легонько краснеет:
– Конечно! Я ей всё расскажу про тебя.
Игорь поглаживает её лицо:
– И что же ты расскажешь?
– Что я люблю тебя больше всего на свете.
– Так дети говорят: «больше всего на свете».
– Я и есть ребёнок.
– Мой ребёнок. Моя девочка.
Она замирает, потому что он целует её, а ещё потому, что ей страшно нравится, когда он называет её «моя девочка» и защищает своей силой, взрослостью, опытностью. Минуту смотрит на него с выражением, в котором – неприкрытая радость и восхищение.
– О нет, не смотри на меня так! – улыбается Игорь. – Не ставь меня на пьедестал, не делай ошибки всех женщин.
Она смеётся: да, это чисто женское – ставить на пьедестал тех, в кого влюбляешься. Но именно так она и чувствует: он высоко-высоко, недосягаем, и только любовь делает их равными.
Наконец, Света спохватывается, берёт истории болезней и шутливо сверкает глазами:
– Игорь Анатольевич, вы меня задерживаете, а у меня столько работы!
Он не отвечает: сидит на краешке стола и просто любуется ею.
Вечер Света проводит с мамой: чай, обычное мамино «Светочка, ты опять похудела», рассказы про дачу, проба земляничного варенья. Но всё далеко-далеко, не так, как всегда. Света чувствует себя иначе: более отстранённо, что ли. Она изменилась? Стала старше? А может быть, просто чуть приподнялась от мира забот и маленьких маминых новостей в другой мир, где – и опасности, и смерть, и страдания? Или это любовь сделала её взрослее? Она не знает, пока не знает, но уже понимает, что стала другой.
И разговор об Игоре не клеится. Ей хочется рассказать маме, хочется сохранить эту сердечность между ними, и пусть мама порадуется её радости. Но что-то мешает, и каждый раз, когда она пытается начать, незримо останавливает её.
Уже в своей комнате понимает, почему не рассказалось маме: есть тайны, которые особенно дороги сердцу, в них душа черпает утешение, отраду; такие тайны не подлежат разглашению, они должны оставаться тайнами, хотя бы до поры. Придёт время, и о них расскажут, но сейчас, когда всё внутри замирает от счастья, хочется молчать, молчать, погреть эту тайну в глубине своего «я», подержать бережно, как томящуюся птицу в ладонях. А говоря о любви, нужно быть особенно осторожным, да и где найти слова, в которые можно вместить это чувство?
Света лежала и вспоминала каждый жест Игоря, каждое слово и тихонечко утопала в блаженстве. Как хотелось в эту минуту быть рядом с ним! И вдруг подумалось: но ведь она может! Он сказал, что у него много дел наверху, значит, он там. Нужно только осторожно пробраться в прихожую и, чтобы мама не заметила, взять куртку и обувь. Вылазка удаётся, и Света, распахнув шире окно, чтоб было свежее, засыпает.
Уже с первых мгновений она понимает, что очнулась не в лагере: вокруг – темнота. Под нею снег, она лежит в глубоком сугробе. Растерянно оглядывается, ища огни, и вдруг видит их над головой, высоко-высоко, длинной цепью они расстелились по узкой тропе над ущельем. А она – в тесной расщелине на дне, и где-то рядом бурлит под снегом невидимая горная река. Страха нет, но нужно действовать, идти. Только куда идти в такой темноте? Смотрит ввысь. Кричать? Но её не услышат, а если и услышат, то разве за этим она пришла – переполошить всех, и чтобы воины, измученные и без того нелёгким переходом, организовали сейчас экспедицию по спасению заблудившейся медсестры?
Попробовала идти вправо – и тут же увязла в снегу, а река забурлила угрожающе, и Света ужаснулась, что в темноте может упасть в воду, и тогда не выбраться. Время шло. Она растерялась. Одежда на ней промокла и пропускала холод. Руки заледенели. «Не страшно, не страшно, – твердила себе, – утром всё кончится, я проснусь дома». Но до утра так далеко…
Она уже не может стоять и ложится в снег, натягивает капюшон. «Если сейчас уснуть, то, может быть, я смогу проснуться не дома, а рядом с Игорем, и отдать ему лекарства, и послушать, как он будет ругать меня, и всё будет хорошо. Спать, спать, спать…»
– Девушка замерзает в снегу.
– Я вижу, вижу.
– В такой ситуации нельзя ждать, пока она уснёт: её тепла не хватит надолго. Я должен вмешаться немедленно.
– Этим вы рискуете до смерти напугать её.
– Лучше напугать, чем дать погибнуть.
– Безусловно. Поспешите.
Света спит – или не спит? Но сон, который она видит, – сказочный, нереальный. Кто-то очень-очень высокий и очень-очень сильный берет её на руки, поднимает легко, как пушинку, и несёт. Он проносит её над рекой, и рокочущий звук остаётся далеко внизу. Его руки теплы, они согревают её озябшее тело. Они поднимаются выше и выше, к звёздам. Нет, это не звёзды, а горящие факелы в руках часовых. Полёт замедляется, её бережно опускают на землю. Она открывает глаза…
Не может быть! Сказка заканчивается внезапно, потому что молодой воин, склонившись, изумлённо рассматривает Светлану, а потом протягивает руку и помогает ей встать.
– Это ты меня принёс? – спрашивает она замёрзшими губами.
– Откуда?!
Света опускает глаза и долго смотрит в непроглядную мглу ущелья: как высоко! Шум реки едва доносится сюда.
– Отведи меня в лазарет.
Сейчас это единственное спасение: найти Игоря, пусть он поможет во всем разобраться.
Воин ведет её по лагерю, освещая путь, и быстро находит лазарет. К счастью, Игорь на месте. Она почти падает ему на руки, и он подхватывает её.
– Света, ты вся обледенела!
Мгновенно стаскивает с неё мокрую куртку, растирает руки шерстяным шарфом, а Шалиян уже несёт сухую одежду.
Нужно всё рассказать, потому что Света понимает: не воин поднял её со дна ущелья, и уж конечно, ей не приснилось, как она замерзала в снегу.
– Игорь, Игорь, послушай…
– Слушаю.
Она переодета, задыхается от глотка едва разбавленного спирта, который он заставляет её выпить, и начинает сбивчиво, путано рассказывать всё сначала. Он долго слушает, очень внимательно, без тени недоверия, а когда она замолкает, вдруг говорит:
– Ты знаешь, той ночью, когда стреляли мне в спину, кто-то стоял неподалёку под деревом и, по словам воина, который это видел, рукою отвёл стрелу. Слегка отклонил её в полете.
– Рукою? Разве такое возможно?
