скачать книгу бесплатно
Надежная тяга
Анатолий Дмитриевич Чепкин
«Книга Анатолия Чепкина “Надёжная тяга” говорит о безусловной одарённости автора. Он не старался придумать “острый” сюжет, “хлестнуть” афоризмом. Герои его рассказов – реальные люди, их мысли и поступки понятны и близки читателю. Все сюжеты взяты Анатолием Чепкиным из жизни. Это особенно чувствуется в таких рассказах, как “Подсолнухи”, “Полярная звезда”, “Печка”. Каждый рассказ, как вздох, – естественен и ненавязчив…»
Плетнёв Александр Никитич – шахтёр, писатель. Автор романа «Шахта». Член Союза писателей с 1975 года. (Родился 28 августа 1933 года в деревне Межозёрье Новосибирской области, умер 7 мая 2012 года.)
Анатолий Чепкин
Надёжная тяга
© Чепкин А. Д., текст, 2022
© Издательство «Союз писателей», оформление, 2022
© ИП Соседко М. В., издание, 2022
* * *
Об авторе
Анатолий Дмитриевич Чепкин 01.02.1938–11.05.2000
Анатолий Чепкин – почётный гражданин посёлка, поэт, музыкант, школьный учитель, родился 1 февраля 1938 года в селе Большеречье Омской области.
В 1955 году окончил Большереченскую среднюю общеобразовательную школу № 2. В 1956 году поступил в Рижское авиационно-техническое училище гражданской авиации, где отучился два года. Позже в 1957 году поступил во ВГИК, выдержав огромный конкурс из 700 человек на 20 мест. Его приняли в группу известного режиссёра Е. Герасимова. В составе экзаменационной комиссии были И. Макарова, Л. М. Гурченко. К сожалению, учиться во ВГИКЕ он не смог – не было финансовой возможности. С 1957 года по 1959 год служил во флоте во Владивостоке. С 1961 года работал учителем музыки в БСШ № 1. В этом же году поступил в Новосибирский юридический институт, но, проучившись год, оставил его. Затем вступил в законный брак с Чепкиной В. Ф. (в девичестве Никонова В. Ф.), которая работала с ним в одной школе преподавателем русского языка и литературы. Она была настоящим профессионалом своего дела. Награждена значком «Отличник просвещения», получила звание «Ветеран труда». Её педагогический стаж более 45 лет.
В 1971 году А. Д. Чепкин окончил дирижёрско-оркестровый факультет Московского института культуры. С 1970 по 1972 год работал в Казахстане преподавателем в музыкальной школе. В 1972 году вернулся в Большеречье, где работал учителем музыки в Большереченской средней общеобразовательной школе № 2. Это были лучшие годы, «звёздный час»… Огромный масштаб работы: вёл 4 хора (хор начальных классов – 140 человек, хор средних классов – более 100 человек, хор старшеклассников – около 100 человек, хор учителей). Кроме этого, ансамбль мальчиков, ансамбль девочек, кружок солистов, танцевальный кружок, духовой оркестр, оркестр баянистов, оркестр народных инструментов, эстрадный оркестр. В 1978 году по состоянию здоровья перешёл работать в детский сад музыкантом, оттуда ушёл на пенсию.
Участвовал в писательских семинарах г. Омска, г. Новосибирска, был участником Всесибирского совещания молодых литераторов в г. Новосибирске в 1982 году. Первые рассказы публиковались в районных и областных газетах. Участник коллективных сборников «Старт», «Перекрёсток», «Родня» (Омское книжное издательство) и «Большереченские самоцветы» (Омское книжное издательство). Печатался в ежегодниках: «Складчина – 2» и «Складчина – 3» (Омское книжное издательство). В 1986 году издательством «Молодая гвардия» г. Москвы издана книга рассказов «Надёжная тяга».
К сожалению, сейчас его уже нет в живых, но сохранились воспоминания, фотографии, награды и, конечно, его произведения.
Рассказы
Подсолнухи
У Култышкиных в огороде выросли хорошие подсолнухи. Увесистые жёлтые шляпы, склонившись к земле, дразнили и манили меня. Я сидел на крыше нашей избушки, глядел на подсолнухи, а в голове невольно созревал план.
«До талины можно пройти открыто – это ещё наш огород. От талины до тополей проскочить согнувшись. Там ложбина. Если немножко пригнуться, никто не заметит. Это огород бабы Вари. Там хоть и нет подсолнухов, а опасаться её надо: она и за поломанную картофельную ботву наподдавать может. От тополей – ползком до канавы, а дальше уже проще: там до подсолнухов по борозде запросто добраться можно… Но во весь рост вставать нельзя: подсолнухи редкие, а Култышкины как раз крышу ремонтируют, могут заметить. Значит, нужен ножик, чтобы резать у корня, а уж потом, лёжа, отрезать шляпку. Штуки четыре сорву, и хватит. Подсолнухи-то вон какие здоровые. Тут же, в канаве, и вышелушу, чтобы далеко лишнюю тяжесть не таскать… В карманы не войдёт, фуражку надо взять, в неё много входит… А подсолнухи – что надо! Даже лучше, чем у Захаровых!»
И чем больше думал я о подсолнухах, тем сильнее разгоралось желание добраться до них. Терпеть дальше стало просто невозможно.
«Вот пойду искупаюсь и полезу. Нет, искупаюсь лучше потом, из огорода сразу же на речку. Канавой – до клуба, а там в Горобцов переулок и к пеньку…»
План был составлен. Я спрыгнул с крыши, вооружился обломком перочинного ножа и вразвалочку, не поворачивая головы, но косясь на подсолнухи и напрягшись внутренне, зашагал вдоль своего огорода.
Култышкины, беззлобно переругиваясь, ремонтировали обвалившуюся крышу дома. Я полз по борозде. Вот и подсолнух, но на нём ещё жёлтые листочки есть. Не созрел, надо чуть дальше… А вот этот хороший!..
Устроившись поудобнее, я начал перепиливать стебель. Оказалось, что у корня он жёсткий, как палка. Я даже вспотел, а подсолнух всё не поддавался. Тогда я попробовал сломать его, но подсолнух лишь «покачал головой», словно подсмеиваясь.
Я отдохнул, вытер пот рукавом и с прежним упорством начал пилить и раскачивать подсолнух. «На четыре штуки, наверное, и силы не хватит, – засомневался я. – Сорву парочку, и всё».
Дядя Петя Култышкин был на крыше, а тётя Соня подавала ему доски. Пока он стучал молотком, тётя Соня наблюдала. Наблюдать-то особо было нечего, поэтому она стала смотреть на огород и вдруг заметила, что один подсолнух почему-то качается.
– Петя, это чой-то за чудо: подсолнух у нас качается!
Дядя Петя перестал колотить молотком и тоже глянул в огород. Я понял, что назревает провал моей операции, перестал раскачивать подсолнух и затаился.
– Это в глазах у тебя, наверное, качается. Всё на месте, как стояло, так и стоит, – скороговоркой выпалил дядя Петя.
– Да нет, я же видела… Вот только сейчас качался! Вон тот, который дальний, у борозды.
Дядя Петя приложил руку к глазам, заслонясь от солнца, и закричал:
– Так ведь там кто-то лежит! Вон, прямо под подсолнухом, в картошке! Ну-ка беги, лови его!
В животе у меня похолодело. Я мог вскочить и дать дёру, но тогда меня бы узнали и, конечно же, нажаловались матери, и я пополз, извиваясь ящерицей, между кустов картошки, подальше от подсолнухов. Тётя Соня подбежала к тому месту, где я только что лежал, и, запыхавшись, удивлённо завертела головой.
– Никого тут нету!
– Вон, вон он ползёт, влево, держи его! Куда ты попёрлась, держи левее!
– Чо?
– Куда тебя чёрт несёт? Я ей кричу влево, а она вправо бежит. Левее бери, говорю!
Пока шла эта корректировка, я полз сначала прямо, затем круто свернул вправо, полагая, что согласно указаниям дяди Пети тётя Соня будет искать меня с левой стороны. Ботва у картошки была высокая, и тётя Соня не могла заметить меня, а вот дяде Пете с крыши были хорошо видны все мои перемещения.
Тётя Соня кинулась влево.
– Не туда, не туда, дальше и правее держи! – кричит дядя Петя.
– Куда?
– Правее, говорю, держи!
– Вот те на! То левее, то правее! Ты мне чо голову-то морочишь.
– Ну что за баба, что за баба, сообразить не может! Вон он, к канаве пополз, беги наперерез.
– Как это, наперерез?
– Ну, прямо беги, по борозде, а потом влево!
Я развернулся и пополз назад, а тётя Соня искала меня в ботве у канавы.
– Назад, назад беги, каку холеру ты там топчешься? Беги обратно, а потом вправо!
– Я тебе чо, дурочка, чо ли? То влево, то вправо, то вперёд, то назад… Ты издеваешься надо мной, что ли?
– Я тебе русским языком говорю: беги назад и вправо!
Тётя Соня кинулась вправо, а я снова повернул к спасительной канаве.
– Повернул, повернул! – кричит дядя Петя. – Опять беги к канаве!
– Подь ты к холере, вот чо я тебе скажу! Нашёл дурочку по огороду бегать! Я и так тут всю ботву переломала. Уползает? Ну и холера с им, пускай уползает…
Тётя Соня прекратила поиски и пошла к дому. Мне было жарко, как после бани. В изнеможении я свалился в канаву и лёг. С лица грязными ручьями стекал пот, спина занемела, а в глазах жёлтыми кругами плыли, плыли подсолнухи… И на кой чёрт с ними связался? Все мальчишки сейчас на речке, купаются, загорают, а я в канаве, в придачу ещё и ножичек потерял…
И до того мне стало обидно, что я заплакал, вылез из канавы и, не скрываясь, пошёл на речку.
Осень стояла тёплая, и речка кишела ребятнёй. До самого вечера мы играли в догонялки, ныряли и плавали, так что, придя домой, я уже забыл про култышкинские подсолнухи. Мы сидели за столом, ужинали, когда пришла тётя Соня.
– Дома хозяева? – протянула она, переступая через порог. Под мышкой у неё были три большущих подсолнуха. – Шура, – обратилась она к матери, – я вот семечков ребятишкам принесла. У меня нонче такие подсолнухи расхорошие, да много! Пускай пощёлкают…
После ужина все с удовольствием щёлкали крупные семечки. Кроме меня. Лично я на них и смотреть не хотел, а поэтому лёг на кровать и с головой укрылся одеялом.
Гармонь
Долго уговаривал я мать купить мне гармонь, но у неё всё не хватало денег. А звуки гармони бередили мне душу. Я бегал на край села, где жил единственный гармонист и где вечерами собиралась на танцы молодёжь, и часами не отходил от гармониста, заглядываясь на его бойко бегающие по клавишам пальцы. Однажды, когда он отдыхал, дымя самокруткой, я попросил:
– Дяденька, научи меня играть хоть что-нибудь, хоть маленечко.
Гармонист лениво обернулся, пыхнул на меня клубами дыма и сказал:
– Нет, дорогой, не научу, а то ты возьмёшь да будешь лучше меня играть…
Он был полон важности, ощущая собственное величие, а я мучился от какой-то щемящей тоски и ждал, когда же у меня будет своя гармонь.
Появилась она на следующий год. Мой старший брат, вместо того чтобы идти в шестой класс, пошёл учеником в сапожную мастерскую. Он в любом деле отличался старательностью и аккуратностью, поэтому быстро освоил и сапожное мастерство. Уже через полгода его из учеников перевели в мастера. Шил он красиво и прочно, брал работу на дом, а заработанные деньги отдавал матери. Жить стало легче. Вот тогда-то и скопилась у нас кучка измятых коричневых рублей, которых как раз хватило на гармошку.
Чёрненькая, с белыми клавишами, она сама просилась в руки, но браться за неё было страшно. Я выждал, когда в избе, кроме меня, никого не было, и лишь тогда вытащил её из футляра. Перебрал, перепробовал все клавиши, но ничего не получилось. Беспорядочные звуки пугали меня. Я положил гармонь обратно в футляр, защёлкнул замок и решил сегодня же идти к гармонисту.
Гармошка моя ему понравилась, и он минут пятнадцать поиграл на ней. На этом и закончился первый урок, но я стал ходить к нему ежедневно, таская через всё село свою гармошку. Подметал у него в ограде, колол дрова, таскал воду, а он в это время сидел на завалинке и наигрывал. Я слушал, смотрел, старался запомнить, как он переставляет пальцы, а приходя домой, убеждался, что ничего не запомнил.
Но постепенно я стал привыкать к клавиатуре и однажды понял, что звуки-то, оказывается, расположены не как придётся, а по порядку, только порядок-то в два ряда! Ага, так вот в чём дело!..
Предчувствие, что ключ найден, перешло в уверенность, когда у меня неожиданно стала получаться мелодия «Интернационала». Всего лишь одно слово: «С интер-национаалом». И всё. Дальше ничего не выходило. Но ведь и это уже музыка! Я сам подобрал эту мелодию, сам её нашёл, значит, смогу подобрать и дальше!
На другой день я нашёл сначала «воспрянет род людской», а к вечеру играл правой рукой уже всю мелодию песни. Теперь я всё понял! Теперь-то я знаю, как подбирать мелодии!
Приходя из школы, я бросал сумку и брался за гармонь. Она с каждым днём всё больше и больше подчинялась мне. Я ликовал, но оказалось, что музыку-то понимают не все.
Дед стал жаловаться матери и ругаться.
– Шурка, ну на каку холеру ты купила ему эту канитель? Ведь никакой музыки нет, одни «тыры-тыры». Аж голова гудит… Вон у нас, бывало, Егор Матвеевич заиграет на скрипке, так не захочешь, да спляшешь, а тут что?
Бабка всегда поддерживала деда.
– Уж Егор-то Матвеевич заиграет, дак будто выговаривает: «Барыня ты моя, сударыня ты моя!..» Лучше бы ты ему что другое купила!
Мать молчала, а я, чтобы никому не мешать, стал уходить в огород. Даже зимой. Утрамбую поплотнее в снег табуретку и играю, пока руки не закоченеют, потом согреваю их у печки и снова иду в огород.
К весне я уже играл много песен, летом был признан гармонистом, а осенью ко мне пришёл тот самый первый учитель, которому я колол дрова, и попросил научить его играть «чардаш» и «падэкатр».
Ему было стыдно. Мне почему-то тоже…
Купим травки, сынок?
В те годы по берегам нашей Большой речки луга ещё не были распаханы, и на их зелёном ковре росло множество красивых цветов. Мы часто ходили на луг, но не за цветами (что толку от цветов, раз они несъедобны), мы ходили за диким луком и за кислянками. Сначала наедались сами, а затем нарывали целые охапки и несли домой.
Однажды на пристани, куда мы часто бегали смотреть проходящие пароходы, я увидел, что одна из торговок продаёт аккуратно подрезанные и перевязанные красной ниткой пучки дикого лука и кислянок. «Стоп! – подумал я. – А почему бы и нам не взяться за это дело? На билет в кино наторговать можно или на мороженое».
На следующее утро чуть свет я «полетел» на луг, а к обеду уже сидел на пристани в ожидании парохода, бережно разложив на траве свои пучки. Красных ниток, правда, я не нашёл, так что пришлось перевязать чёрными, но это не главное. Главное – кислянки отборные, чистые, ополоснутые в Иртыше.
Парохода долго не было.
Парень в кепке с маленьким козырьком забрался на крышу пристаньской конторы, оглядывая даль из-под ладони. Вот лицо его медленно стало расплываться в улыбке.
– Вон он, голубчик, против нефтебазы шлёпает!
Все обернулись в сторону нефтебазы: над прибрежным тальником чуть виднелся столбик чёрного дыма. Ожидающие заметно повеселели.
– Ну, слава те, господи!
– Да, минут через тридцать подойдёт, если не сломается.
– Типун тебе на язык!
– А что удивительного? Я в прошлый раз ехал, так за двое суток пять раз ломался.
– А ты хоть десять раз ломайся, лишь бы пароход шёл.
– Вот тебе на! Да я про пароход и толкую…
Люди засуетились, засобирались, а я сидел около своих пучков и думал: купят или нет? Эта мысль назойливо вертелась в голове, и я одинаково верил как в то, что купят, так и в то, что не купят. Скорей бы уж, что ли…
Но вот и долгожданный хриплый гудок! «Баррикадист», деловито шлёпая лопастями колёс, подошёл к пристани. Матрос в заляпанной мазутом тельняшке столкнул узкий трап, привязал его к борту, и пассажиры с парохода начали сходить на берег. Я замер. Сначала решил продавать, как та торговка, по двадцать копеек за пучок, но по мере приближения пассажиров сбавил до десяти. И вдруг над самым ухом:
– Почём товар, продавец?
Лысый дядька в белой майке перебирал мои пучки.
– Пять копеек, – испуганно сказал я.
– Так-так, значит, за пучок – пятачок? Ну что ж, закупаю партию.
Он встряхнул на ладони мелочь, нашёл десятник и взял два пучка. Я немного повеселел; если продать ещё восемнадцать, то как раз хватит на билет в кино.
