скачать книгу бесплатно
А ведь он неправ, подумал вдруг я. Луна не встречается с розовым морем, она встает над сине-черной, почти невидимой водой, ползет над ее серебристыми дорожками, среди облаков, как будто подсвеченных из жерл трех вулканов – это рыболовные корабли идут, невидимые, за горизонтом.
А если небо чистое, но скоро придет дождь, то луна становится похожей на глаз дракона: радужное кольцо оранжевого и бледно-бирюзового света вокруг темно-желтого диска. И тогда слышится нервное шуршание пальм над головой – как звук дождя, которого еще нет, но обязательно будет. А вот он и приходит, невидимый, теплый, из сплошного безлунного мрака.
«Над розовым морем вставала лу-на», мягко, с укором повторил Вертинский под неумолчный ритм техно.
Вечер в Москве означал глухую ночь в Бангкоке. Я не мог позвонить Евгению и взять у него адрес Васи. Это будет только завтра.
Диск продолжал звучать, среди волн техно мелькнули «Белые, бледные цветы» и потом «Не говорите мне о нем». А дальше – горький голос Шаляпина.
Редько-Тавровский. Я теперь знаю, как настоящая фамилия Васи Странника. Или это его дед – прадед? – по матери? Или, как бы они ни именовались, настоящая фамилия их всегда была и будет – Странник?
Вертинский: это Шанхай. Шаляпин: он умер в Америке.
Поздно и не нужно звонить в Бангкок Евгению и задавать ему вопрос: откуда он знал?
Потому что Евгений ответит словом «космос», и это будет не очень смешно.
Поросята посуху не ходят
– Это жестокая история, – сказал Юрий, отодвигая ногтем меню (смотрел он в него не более секунды). – Но справедливая. И это история про хорошо нам с тобой знакомую Машку. Так, а вот и Джимми. Джимми, ты все пьешь на работе?
Длинный тощий китаец радостно усмехнулся и приготовил карандашик.
– Сначала – пьяные креветки, их следует принести первыми, – четко выговорил Юрий и без пауз продолжил: – Затем кайламы в устричном соусе. Одна тилапия на пару, в имбире. И потом хрустящий поросенок. Всё. Нет, еще лапша в стиле хакка.
Было видно, что Юра только что вырвался из офисного рабства – он не отпускал толстую папку, вообще был слишком четок, слишком собран. Он всегда был таким – еще на первом курсе подавлял нас этой нечеловеческой быстротой реакции; он и выглядел тогда так же – этот прямой нос, длинный, одной линией, начинающийся сразу от лба и украшенный неизменно квадратными очками.
С того самого первого курса он стал вообще-то Юриком (сейчас, с появлением бобруйского диалекта, он Иурег), точнее – Бедным Юриком, а если совсем точно и полностью – то называть его следует Бедный Юрик, Я Знал Его.
– Пьяные креветки – ты когда их ел в последний раз? – прикрыв глаза, осведомился Бедный Юрик.
– Да чуть ли не в прошлом году. На банкете в Шанхае, – вспомнил я.
– Да, – резко кивнул Юрик. – Вывеску видишь? Здесь как в Шанхае не будет, дорогой сэр.
На вывеске из гнутых неоновых трубок значилось название ресторана – «Хакка». Здесь, в Южных морях, хакка – не просто странность китайской цивилизации, а очень значительный полноправный народ, начавший в незапамятные века свой путь с севера Китая на юг, а потом и дальше, сюда, в Малайзию и Сингапур. Народ, собравший по пути клочья диалектов, рецептов самой разной кухни – и научившийся быть жестким, сильным и живучим.
– Джимми, пожалуйста, ведерко со льдом, – махнул рукой Юрик. – Как всегда, да?
«Как всегда» означало, что принесенную с собой бутылку можно будет пить без ресторанного штрафа – по стоимости подчас стопроцентного, зато за особого размера чаевые в узкую сухую ладошку не очень трезвого Джимми.
– Так какая история, и что в ней жестокого? Не говоря о том, что Машек много.
– Ты знаешь, какая Машка, – чуть лениво улыбнулся Юрик, и я увидел, что он начал наконец приходить в себя. – Став относительно приличным человеком на государственной службе, не хочу повторять ее кличку лишний раз. Машка Самсонова, конечно.
– Ах, эта Машка, – сказал я удивленно.
Ничего такого, мешавшего мне повторить ее кличку, лично я не находил. Кличка была – Задница, или более короткие синонимы таковой. Появилась кличка на втором курсе, на первом была – «И Другая Мария», но употреблять ее народ быстро перестал, решив, что «опять перебор». Первый из переборов представлял собой песню «прибежали в избу дети, второпях зовут отца, тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца» на мотив Yellow Submarine, песню, спетую хором в деревне после того, как из местной речки вытащили тело упившегося тракториста. С синим лицом и торчавшими в стороны негнущимися руками. «Песня – это перебор», – сказали тогда протрезвевшие раньше прочих.
Машка Задница стала таковой после летней практики по итогам первого курса, когда нас, группу мирных учащихся, услали не меньше чем в Киргизию. Там нашу команду, изучавшую национальные особенности дунганского народа, поселили в пустовавшую летом школу, а Машка (которой дунганский народ был, по ее специализации, ни к чему) нагнала нас, прилетев в Киргизию и поселившись с нами – правда, не в пустом школьном классе, где мы спали рядами, а в учительской. И все из-за некоего красавца Сергея.
Далее легенда гласила, что часов в шесть утра некто неизвестный проснулся от первых лучей киргизского рассвета и обнаружил, что под горбящимся на кровати Сергея одеялом – две головы, его и Машкина.
Но взволновала этого проснувшегося вовсе не голова, а другая часть тела, ритмично поднимавшая и опускавшая одеяло. Почему Сергей не пошел к Машке в учительскую, а наоборот, она прокралась к нему, остается загадкой. Загадкой были и ходившие разговоры, что у Машки при этом был еще высунут и прикушен язык: это означает, что смотревший на ту сцену видел ее спереди и сзади одновременно, чего никак не могло быть. Я все же думаю, что клички напрасно не возникают, и потрясла того неизвестного человека именно белизна и мягкость Машкиных округлостей, мелькавших из-под одеяла, как ни пытался Сергей удерживать его руками.
– Кстати, Юрик, – поинтересовался я, – а что-то не слышно ничего о Сергее. Он, собственно, как?
– Что тебя интересует, кроме того загадочного факта, что с того самого лета, то есть со второго курса, он так и остается женатым на Машке? – осведомился Юрик.
– О, – сказал я. – О… ну если так, то… ничего.
– Вот именно. Что ж тут скажешь, когда не фига сказать. Итак. Машка была здесь. В Куала-Лумпуре. Месяц и шесть дней назад. И это был незабываемый визит.
– Жестокий, ты сказал?
– Зверски. Я вообще добр к женщинам. Машка не заслужила… Да, как мы ее сюда вытащили: ты ведь слышал эту историю с контрактом на мультиплексные амфибийные комплексы?
– Кто же не знает МАК.
– Ну соглашение о намерениях было подписано год назад. Мы начали мучиться дальше. Подружились с братом премьер-министра и его компанией. Малайзийцам, однако, требовались дальнейшие шаги, четко по процедуре… и тут мы сообразили, что ведь это же Машка, это по ее части. Ну вот и пусть приезжает и заодно посмотрит, что такое нормальная страна. Написали серьезное письмо, пустили поверху. И, представь себе… ты ведь знаешь, что технологии МАК – российские, наша гордость, и что пока сделок по их экспортным продажам история не знала? Ради такого дела можно потерпеть и приезд Машки. И вот она появляется – здравствуйте, мальчики. В руке – влажная салфетка, нервно вытирает пальцы, боится заразы. То есть уже в аэропорту боится. Начиталась. С этой салфетки все и понеслось. Да, но вот их несут.
Хакка, конечно, народ необычный. В их кухне – и в этом ресторане – не было неизбежной для Китая садистской процедуры, когда к столику выносят стеклянную миску с живыми креветками и на глазах у собравшихся заливают их шаосинским вином. Креветки начинают при этом бесноваться, скакать и прыгать. Официант прихлопывает их крышкой, уволакивает и выносит обратно минуты этак через полторы, уже побывавших в сковородке (больше креветкам не требуется).
Здесь, однако, никто нигде не скакал, нам сразу принесли пахнущий вином суп, где кроме креветок было множество полупрозрачных ломтиков имбиря и черных полосок ароматных грибов.
– Креветки, между прочим, посуху не ходят, – сказал Бедный Юрик, доставая изо льда принесенную им с собой бутылку.
– Что?
– Народная малайская поговорка, вот что. Креветки – животные морские и любят жидкости в виде… Как всегда, этикетку не показываю. Итак?
– Совиньон блан, конечно, – уверенно сказал я, покрутив бокал и вдохнув аромат. – А раз так – то новозеландский, да и вообще, в вашей стране Новая Зеландия – это как-то очевидно. Где-то рядом.
Глоток.
– Странно, Юрик. Я бы сказал, что тут купаж с шардоне, дающим этакую фруктовую тяжесть и сладость. Перезрелая дыня, классика. Ну и что оно тут делает, это шардоне?
– Хлюпает, – сказал Юрик и перевернул бутылку в ведре этикеткой вперед. – Все почти правильно, только от шардоне у меня болит голова, и я разорвал с ним отношения. Чистый совиньон блан. А тяжесть оттого, что австралийцы позавидовали совиньонной славе новозеландцев и начали эту штуку делать у себя. Извини, если огорчил. Я никому не скажу.
– Ничего себе огорчение. Это открытие. Итак, креветки, ты говоришь…
– Посуху не ходят.
Пауза. Прибывают зеленые полупрозрачные кайламы в соусе, за ними рыба. Замечательная.
– А рыба, замечу я, посуху тоже не ходит.
Звон бокалов. Еще пауза, подольше.
– Итак, Машка приехала в дикую Азию, где болезни на каждом шагу, приехала, заранее вытирая руки салфеткой. Ну и что?
– То, что мой коллега из Дели как-то предложил вешать за украшения тех, кто первым запустил по Интернету этот бред насчет того, что в Индии следует дезинфицироваться с помощью виски внутрь, вытирать руки и вообще сидеть в отеле и бояться болезней. И он прав.
– Конечно, он прав, Юрик, но могу тебя обрадовать – я был в Индии раз этак десять, и кроме запуганных заразой идиотов-туристов там живут уже тысячи соотечественников, ходят в местных юбковидных штанах и рубашках до колена, едят все это, вкусное, с улицы, и что характерно – не болеют ничем. Благодаря им я верю в Россию.
– Я тоже, несмотря на все ее старания меня разуверить, но Машка…
– Машка – это не вся Россия.
– К счастью. Итак, Машку ведут, сразу с трапа, по этапу – первая встреча, последняя встреча – дали ей только быстро пожрать и переодеться в отеле, и вперед. Ей и делать-то ничего было особо не надо, мы ведь все заготовили. И – самое главное – подписание предконтракта было первым пунктом, так что главное, от имени и по поручению, она сделала сразу. Но дальше Машку понесло. Открыла пасть. Начала говорить. Европейский выбор России…
– Боже ты мой, зачем?
– Это все, что она знает в жизни. И еще помощь малайзийскому народу в его развитии…
– А она успела увидеть город из окна твоей тачки? И понять, кто кому будет помогать?
– А знаешь, что это такое – русские европейцы? Они видят и зажмуриваются. Потому что этого всего не может быть. Небоскребы, монорельс по джалану Султана Исмаила, «Мерседесы» – этого здесь не может быть, здесь же Азия, а поэтому тут только грязь. Так что – европейский выбор, никакого другого.
– Ну что ты хочешь от дуры – она же не наша, ее кафедра – романо-германская, а малайзийцы простят.
– Они и простили, за МАКи что угодно можно простить. Вытерпеть и смириться. Доброта их погубит. И затяжное терпение.
– Не любишь ты малайзийцев.
– Мне здесь платят не за то, чтобы я любил малайзийцев. А за то, чтобы я их правильно понимал. Так вот, они Машке заранее все простили. Но не простил Коля. Коля Федорчук.
– Ах, он же тоже здесь. А что ж ты…
– Да он сейчас в Москве, все тот же контракт высиживает. Конечно, я бы его позвал, будь он здесь. Так вот, он как раз частично подчиняется тому министерству, где Машка. Так что, строго говоря, пас ее он, а я так, сбоку болтался, из общегуманных соображений. Итак, нужная бумажка – предконтракт – подписана в первый же день, чтобы без риска. Второй день – свободный. Познать страну. А третий – довольно серьезные встречи, но уже как бы вообще поговорить.
– О европейском выборе.
– Вот Коля Федорчук и понял вдруг, что вот этого… если она хоть раз что-то ляпнет… Скажем, про мусульманский экстремизм. И устроил гадкую штуку. Чтобы третьего дня программы у Машки вообще не было. Так, а вот и гвоздь нашей программы. Айсбайн по-хаккоски.
Поросячья ножка была невелика, поросенок, видимо, попался юный и нежный. Я смотрел на это произведение с удивлением. Хрустящая корочка небольших кусочков, ни капли жира, но множество желеобразной внутренности, нежнейшее мясо… Как они это сделали? Наверняка, как это водится у китайцев, – просто.
– Юрик, а поросята – они как, они ведь посуху ходят?
– Ни-ко-гда!
Пауза, счастливая пауза. Я поднял глаза к небу. Мы помещались как бы на дне впадины – там был сам ресторан, с двориком, где мигали гирлянды огоньков, раскачивались пальмы над черепичными крышами, а выше нависали громады небоскребов. Только что построенный «Новотель», два корпуса «Принца», многоэтажный жилой «Пенанг» – и выше их всех две гигантские остроконечные башни «Петронас», залитые белым ослепительным светом, как расплавленное чешуйчатое серебро.
– Что он сделал, этот несчастный Федорчук?
– Ну ты его знаешь. Он размялся еще в Машкином отеле, куда повел ее на ланч. Буфет. Стоит блюдо с бананами, возле него табличка: джамбу. Это он хотел ей наглядно объяснить, что в Малайзии все не так, как кажется.
– Не понял. А сами-то джамбу были?
– Естественно, дорогой сэр. Блюдо подальше. Спелые такие, красные колокольчики. Он просто поменял таблички.
– Что он дальше сделал, этот гад?
– Он повел Машку, и меня пригласил, на джалан Алор.
– Жестоко. Я уже понимаю.
– Это одна из тех улиц, где ты куришь свою сигару?
– И сигару тоже.
– Вот он и сказал: пойдем смотреть лучшее место в Куала-Лумпуре. Форма одежды – безобразная майка, шорты, тапочки.
– И она пришла…
– Если бы ты это видел, дорогой сэр. Идиотская майка – да, но при этом она сжимала в руке сумочку… на ней было написано «Гуччи». На углу джалан Алор, на этом как бы переходе на джалан Букит Бинтан, «гуччи» сколько угодно, но у Машки было такое лицо, что все видели: свою «гуччи» она считает настоящей и никому не позволит сомневаться. Европейская женщина с настоящей сумочкой в руках готова к знакомству с шокирующей Азией. Она думала, что она как бы в аквариуме. Рядом, но за стеклом.
Джалан Алор днем выглядит довольно страшненько, но ночью это – тысячи человеческих фигур, в основном сидящих за копеечными пластмассовыми столиками у множества вынесенных на тротуар газовых горелок со сковородками-воками. Улица светится как днем, из этого неонового света выползают мгновенно вспучивающиеся облака пара и дыма от сковородок и мангалов, покачиваются тушки красных, будто лакированных, китайских уток, восковых кальмаров со щупальцами, чернеют тысячи иероглифов. Голоса, смех, мелькают палочки для еды, плывет грустная китайская песня в исполнении нищенки на костылях (хотя на самом деле музыка звучит из неплохого музыкального центра у ее якобы недвижимых ног). Сверкающий и пахнущий дымом и едой мир, сердце города.
– Вы что, потащили ее есть дуриан?
– Это было бы слишком просто. Она понюхала бы и отказалась. Нет, мы погнали ее по полной программе. Начиная с этого твоего любимого отеля… как его там, типа свитера.
– «Кардуган», нравится это кому-то или нет.
– Да. Мы повели ее в подвалы «Кардугана».
Массажные салоны этого района города надо уметь различать, хотя в целом все просто: где-то тебя зазывают девицы с усталой похотливостью на лице, а где-то – нормальные люди обоего пола, с табличками в руках, на каждой изображение ступни и всех соответствующих точек таковой.
В застенках «Кардугана» Машку, как выясняется, посадили на кресло между Юриком и Федорчуком и приступили к массажу ступней. А перед глазами у клиентов в «Кардугане» висит громадный экран, где, для создания нужной атмосферы, показывают что-то расслабляющее. Чаще всего канал «Нэшнл джиогрэфик». И Федорчуку повезло: там как раз шел фильм из жизни павианов. Включая их личную жизнь.
Сначала Машка судорожно прижимала к себе сумочку, но ее отобрал Федорчук. Когда Машке Заднице помыли ноги, это ей понравилось. Когда их начала разминать хорошо мне знакомая китаянка (номер двадцать три), все было тоже неплохо – Машка не спросила, почему та без одноразовых перчаток.
– Ты знаешь, кстати, что в Сингапуре малайцы на рынке делают сатэ в одноразовых перчатках? – спросил Юрик.
– Знаю и вообще в Сингапур сейчас езжу только в случае крайней необходимости.
А дальше перед глазами Машки на экране возникли трахающиеся павианы, и Машка обратила внимание, что дальний угол подвала представляет собой рядочек кушеток, разделенных занавесками. Занавески задвигались, конечно, и спереди. И когда туда пошла здоровенная голландка в сопровождении мальчика-массажиста, в то время как над головой Машки занимались своим делом павианы, на ее лице появилось странное выражение. Она что-то поняла в жизни.
– Но поняла не то, – сказал Юрик. – Она решила, что мы захотели ей показать притон разврата. Ну ладно. Дальше была еда. Начали с роти чанай.
– Дегустация блюд малайской национальной кухни, понятно.
– Малайской? Ну-ну. А что такое чанай, ну-ка скажи? Ты же бываешь в Индии.
– Да… Не может быть. Ну роти – это хлеб. А чанай… это же доанглийское название Мадраса. Которое стало его нынешним названием. Так?
– Так. Роти чанай – мадрасский хлеб. Ну это так, к слову…
