скачать книгу бесплатно
Тот парень, который запал на мою сестру, всегда уважительно обращается к нашим родителям. Мама его за это очень полюбила. А отец считает его «мягкотелым». Наверно, потому моя сестра его и гнобит.
Как-то раз, к примеру, наговорила ему всяких гадостей за то, что он лет в пятнадцать или около того не поставил на место хулигана, который терроризировал весь класс. Если честно, я тогда хотел фильм посмотреть, который он принес, и не особо вслушивался в их разборки. Они всю дорогу грызутся, ну, думаю, хоть для разнообразия фильм посмотрю, так и тут никакого разнообразия – сиквел и сиквел.
Короче, она парня долбала четыре сцены подряд, минут десять в общей сложности, и у него слезы хлынули. В три ручья. Оборачиваюсь, а сестра тычет в меня пальцем:
– Смотри. Даже Чарли поставил на место своего обидчика. Смотри.
Парня в краску бросило. Уставился на меня. Затем на нее. А потом замахнулся да и влепил ей пощечину. Не по-детски. Я так и застыл, глазам своим не поверил. Кто бы мог подумать! Этот мальчик, который записывал тематические сборники и сам разрисовывал обложки, влепил моей сестре пощечину – и тут же успокоился.
Но что самое странное: моя сестра никак не отреагировала. Только посмотрела на него спокойным взглядом. Просто уму непостижимо. Моя сестра, которая бесится, если ты ешь какого-нибудь не такого тунца, позволила себя ударить и ничего не сказала. Наоборот, притихла, смягчилась. Попросила меня выйти, что я и сделал. А когда парень ушел, она сказала, что они с ним «встречаются» и что маме с папой ничего знать не нужно.
Думаю, он поставил на место свою обидчицу. Думаю, это логично.
В те выходные моя сестра уделила этому парню гораздо больше времени, чем раньше. И смеялись они больше обычного. В пятницу вечером я взялся читать новую книгу, но у меня башка устала, и я решил телик включить. Спускаюсь в цокольный этаж, а там моя сестра с этим парнем, голые.
Он сверху, у нее ноги раздвинуты во всю ширину дивана. Она на меня шепотом заорала:
– Пошел вон, извращенец.
Ну я и ушел. А на другой день мы всей семьей смотрели, как мой брат играет в футбол. И сестра пригласила этого парня. В котором часу он накануне от нее ушел, неизвестно. А тут сидят, за ручки держатся как ни в чем не бывало. И парень этот говорит, что школьная команда без моего брата совсем разваливается. Папа его поблагодарил. А после его ухода сказал, что этот юноша повзрослел и стал вполне достойным молодым человеком. Мама промолчала. А сестра на меня зыркнула, чтоб не проболтался. В общем, все как-то утряслось.
– Да. Вполне.
Больше ей нечего было сказать. А я представил, как этот парень у себя дома сидит за уроками, а на уме у него – моя сестра, голая. Представил, как они смотрят футбол, который им по барабану, и держатся за руки. Представил, как этот парень блюет в кустах на какой-то вечеринке. А моя сестра это терпит.
И мне от них обоих стало тошно.
Счастливо.
Чарли
18 сентября 1991 г.
Дорогой друг!
Я тебе не рассказывал, что хожу на уроки труда? Ну вот, хожу на уроки труда, и это мой любимый предмет, не считая углубленного английского. Вчера вечером написал сочинение по роману «Убить пересмешника», а сегодня утром сдал его Биллу. Договорились встретиться завтра на большой перемене и обсудить.
К чему я веду: на уроки труда ходит один парень, которого зовут «Никак». Честное слово. Все зовут его «Никак». До чего прикольный парень. Имя «Никак» тянется за ним со средней школы – так его дразнили. Сейчас он, по-моему, в выпускном классе. Ребята сперва говорили ему «Патти», хотя его полное имя – Патрик. И «Никак» не вытерпел. «Послушайте, вы, либо, – говорит, – зовите меня Патрик, либо никак».
Ну, они и заладили: «Никак». И кличка приросла. В то время он только-только переехал в наш район, потому что его отец женился на какой-то здешней тетке. Пожалуй, я больше не буду заключать имя Никак в кавычки, чтобы не отвлекаться и не нарушать поток мысли. Надеюсь, ты не против. Если возникнет путаница, я объясню, что к чему.
Так вот, на уроке труда Никак начал потешно изображать учителя, мистера Кэллагана. Еще и бакенбарды себе пририсовал восковым карандашом. Умереть – не встать. Когда мистер Кэллаган увидел, как Никак изгаляется у шлифовального станка, он даже рассмеялся, потому что сценка получилась не обидная, а просто смешная. Жаль, ты не видел. После отъезда брата я ни разу так не хохотал. Мой брат прикольно рассказывал анекдоты про поляков, что, конечно, нехорошо, но я старался не думать, что это про поляков, а слушал только юмор. До чего потешно.
Да, между прочим: сестра потребовала назад сборник «Осенние листья». Крутит его теперь с утра до вечера.
Счастливо.
Чарли
29 сентября 1991 г.
Дорогой друг!
За последние две недели много чего накопилось, хочу рассказать. Есть хорошие новости, но есть и плохие. Опять же, не понимаю, почему только так и бывает.
Прежде всего: за сочинение по книге «Убить пересмешника» Билл поставил мне тройку. Говорит, у меня рыхлая структура предложений. Теперь пытаюсь с этим бороться. Еще он сказал, что нужно использовать литературные слова, которые обсуждаются на уроках: например, «пышнотелый», «предубежденность». Я бы и рад их сюда вставить, но, по-моему, это будет совсем не к месту.
Если честно, я вообще не понимаю, где они будут к месту. Это не означает, что их вовсе не нужно знать. Знать их нужно, обязательно. Просто я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил «пышнотелый» или «предубежденность». Включая учителей. Зачем же притягивать за уши непонятные слова, которые даже произносить неловко? Не знаю.
Такое же чувство у меня бывает по отношению к кинозвездам, на которых неловко смотреть. Деньжищ у них – не меньше миллиона, а их все тянет в кино сниматься. Взрывают плохих парней. Орут на своих сыщиков. Дают интервью журналам. В особенности одна есть «звезда» – когда вижу ее фотографии, ничего, кроме жалости, не испытываю: никто ее в грош не ставит, но все равно интервью берут. И все интервью – как под копирку.
Вначале журналист сообщает, что именно они заказали в каком-то там ресторане. «Лакомясь китайским куриным салатом, N говорила о любви». И на всех обложках пишется одно и то же: «Со своим новым фильмом / телепрограммой / альбомом N достиг(-ла) вершин славы и успеха».
По мне, лучше, когда звезды в своих интервью стремятся показать, будто они такие, как все, но, если честно, я подозреваю, что это все туфта. Знать бы только, кто ее гонит. Не понимаю, почему эти журналы расходятся такими тиражами. Не понимаю, почему дамочки, ожидая приема у стоматолога, от них не отрываются. В позапрошлую субботу слышал такой разговор:
– Ты смотрела этот фильм? – Указывает на обложку.
– А как же. Мы с Гарольдом ходили.
– И как тебе?
– Она – прелесть.
– Да-да. Очень мила.
– Ой, я такой рецепт списала!
– Диетический?
– Угу.
– Сможешь мне завтра передать?
– Нет, завтра не смогу. Ты попроси Майка, чтобы он по факсу Гарольду переслал, договорились?
– Хорошо.
Потом эти дамочки завели речь как раз о той актрисе, про которую я только что тебе говорил, и начали возмущаться:
– Я считаю, это позор.
– Ты читала интервью в «Уютном доме»?
– Пару месяцев назад?
– Угу.
– Позор.
– А в «Космополитен» читала?
– Нет.
– Господи, практически слово в слово.
– Не понимаю, за что к ней столько внимания.
Оттого что одной из этих дамочек была моя мама, мне вдвойне грустно, потому что мама у меня – красавица. И постоянно сидит на диете. Иногда и папа говорит, что она красавица, но она не слышит. Кстати, мой отец – образцовый муж. Только прагматик.
От зубного мама повезла меня на кладбище, где у нее похоронено множество родственников. Папа не любит ездить на кладбище, у него там мурашки по телу. А я ничего, езжу, потому что там моя тетя Хелен похоронена. Из двоих сестер мама всегда была красивая, а тетя Хелен – на втором месте. И никогда на диете не сидела. Тетя Хелен была «пышнотелой». Ого, получилось!
Когда тетю Хелен просили с нами посидеть и потом, уже переехав к нам в семью, она не загоняла нас спать и разрешала посмотреть «Субботним вечером в прямом эфире»[2 - «Субботним вечером в прямом эфире» – популярное ночное комедийное телешоу, выходит с 1975 года. Удостоено 36 премий «Грэмми».], когда предки уходили в гости, чтобы там выпить и поиграть в настольные игры. Помню, в раннем детстве я засыпал под «Корабль любви» и «Остров фантазий», а брат с сестрой и тетя Хелен смотрели дальше. В детстве у меня никогда не получалось бороться со сном, а жаль, потому что брат с сестрой иногда вспоминают те моменты. Может, и грустно, что остались одни воспоминания. А может, и не грустно. Может, все дело в том, что мы любили тетю Хелен (а я – больше всех) и радовались, когда нас оставляли на нее.
Не буду перечислять, что мне запомнилось из телесериалов, вспомню только один эпизод, он как раз в тему и, по-моему, так или иначе зацепит любого. А поскольку я тебя не знаю, мне, наверно, стоит написать о том, что может и тебя зацепить.
Сидели мы всей семьей перед телевизором, смотрели последнюю серию «Чертовой службы в госпитале МЭШ»[3 - «Чертова служба в госпитале МЭШ» – американский телесериал, выходивший в эфир с 1972 по 1983 год и основанный на одноименном кинофильме Роберта Олтмена (M.A.S.H., 1970), черная комедия. Главный персонаж, Бенджамин Пирс, воспринимает войну как чудовищное преступление и величайшую трагедию; в последней серии эти переживания приводят его в психиатрическое отделение сеульского военного госпиталя.] – никогда ее не забуду, хоть и был тогда совсем шкетом. Мама лила слезы. Сестра лила слезы. Брат из последних сил крепился, чтобы не заплакать. А отец во время одной из последних сцен вышел, чтобы сделать бутерброд. Не помню, что там происходило на экране, я тогда был слишком мал, но папа никогда раньше не выходил за бутербродами, разве что во время рекламы, да и тогда все больше маму просил. Я побежал за ним в кухню и вижу: папа делает бутерброд… а сам слезами обливается. Еще сильней, чем мама. Я обалдел. Сделал он бутер, убрал в холодильник продукты, перестал плакать, утер глаза – и тут заметил меня. Подошел, похлопал по плечу и говорит: «Это будет наш с тобой секрет, ладно, дружище?» – «Ладно», – отвечаю. Тогда папа подхватил меня свободной рукой, отнес в комнату, где у нас стоял телевизор, и я до конца серии просидел у него на коленях. Потом он снова взял меня на руки, выключил телик, обернулся.
И объявил:
– Это был великий сериал.
Мама сказала:
– Самый лучший.
А сестра спросила:
– Сколько же лет его показывали?
И брат ей ответил:
– Девять лет, дуреха.
А сестра ему:
– Сам ты… дурень.
И папа сказал:
– А ну, прекратите.
А мама сказала:
– Слушайтесь папу.
Брат ничего не сказал.
Сестра тоже.
А через много лет я обнаружил, что мой брат ошибался.
Я пошел в библиотеку проверить кое-какие цифры и узнал, что серия, которую мы смотрели, побила все рекорды по числу зрителей за всю историю телевидения, и это меня поразило: мне казалось, ее смотрели только мы впятером.
Понимаешь… многие ребята из школы терпеть не могут своих предков. Кое-кого дома бьют. Кое-кого застукали за неблаговидными делишками. Кое-кого используют для показухи, как наградные ленты или золотые звездочки, чтобы только соседям нос утереть. А некоторые просто хотели напиться втихаря.
У меня лично все не так: пусть я отца с матерью не всегда понимаю, а иногда и жалею, но я их очень сильно люблю. Мама ездит на кладбище, чтобы проведать своих родных. Папа на кухне, во время «Чертовой службы в госпитале МЭШ», не удержался от слез и доверил мне свой секрет, а потом посадил к себе на колени и еще тогда назвал меня «дружище».
Между прочим, у меня только одна пломба, и стоматолог требует, чтобы я пользовался зубной нитью, но мне себя не заставить.
Счастливо.
Чарли
6 октября 1991 г.
Дорогой друг!
Мне дико стыдно. На днях пошел на футбольный матч старшеклассников, а зачем – сам не знаю. В средней школе мы с Майклом иногда ходили вместе, хотя компании у нас не было. Просто нужно было куда-то податься в пятницу, не все же перед теликом сидеть. Иногда мы там встречали Сьюзен, и они с Майклом брались за руки.
Но тут я пошел один, потому что Майкла больше нет, Сьюзен теперь водится с другими парнями, а Бриджет, как и прежде, чокнутая, а Карл по настоянию матери перевелся в католическую школу, а Дейв, тот, что в нелепых очечках, куда-то переехал. Я в основном за зрителями наблюдал: кто в кого втюрился, кто от нечего делать пришел, и вдруг я увидел парня, про которого уже тебе рассказывал. Помнишь, есть такой Никак? Никак тоже был на футболе и один из немногих, не считая взрослых, следил за игрой. Реально следил за игрой. Подбадривал иг роков.
– Давай, Брэд! – (Это наш квотербек.)
Я обычно в сторонке держусь, но Никак, похоже, такой парень, к которому можно запросто подвалить на футболе, хотя ты на три года младше и компанией не обзавелся.
– Эй, мы с тобой на труд вместе ходим!
До чего приветливый человек.
– Я – Чарли, – говорю и даже не особо стушевался.
– Я – Патрик. А это Сэм.
И показывает на миленькую девушку, которая тут же сидит. Она мне помахала.
– Привет, Чарли.
Они оба стали предлагать мне сесть с ними, и, похоже, искренне, так что я сел рядом. Слушал, что выкрикивает Никак. Слушал, как он комментирует ход игры. И сделал вывод, что в футболе он рубит – будь здоров. Почти как мой брат. Пожалуй, дальше я не буду говорить «Никак» – буду называть его Патриком, тем более что он сам так представился, да и Сэм его так зовет.
У Сэм, между прочим, каштановые волосы и очень-очень красивые зеленые глаза. Такого неброского зеленого цвета. Я бы мог и раньше это упомянуть, но на стадионе такое освещение, что там все цвета как бы размыты. Вот когда мы с ними пошли в «Биг-бой» и Сэм с Патриком стали курить без продыху, я ее разглядел как следует. Что мне понравилось: Патрик и Сэм не стали обмениваться только им понятными шуточками, которые могли бы меня поставить в тупик. Наоборот. Они начали меня расспрашивать:
– Сколько тебе лет, Чарли?
– Пятнадцать.
– Кем ты хочешь стать?
– Еще не решил.
