скачать книгу бесплатно
– Мне было просто лень, горбунок, заниматься стряпней. Разве это для меня, скажи на милость? Ты же сам говоришь, что я похожа на принцессу… А какие же принцессы занимаются кухней? Вот ерунда!..
– Да, да, ты права, пожалуй, – рассеянно ответил Веня, сползая с окошка. В голове у мальчика уже мелькнула новая, счастливая мысль.
Какое счастье, однако, что он еще не успел уничтожить сегодняшние припасы! Какое счастье! Теперь он угостит ими Досю. Правда, девочка привыкла к более изысканным кушаньям, которые актриса берет для себя и крестницы из ближайшего ресторана и которые Досе вменяется в обязанность разогревать на керосинке.
Но за неимением лучшего можно нынче обойтись и тем, что есть у него, тем более, что Веня был намного проницательнее детей своего возраста и с первых же слов Доси прекрасно понял то, в чем ни за что, ни за какие блага мира не призналась бы ему Дося. Мальчик знал, что недовольная нынешним уроком декламации крестницы Подгорская в наказание оставила Досю без обеда.
С жалостью в сердце, браня в душе «злую мучительницу» его Досеньки, Веня захлопотал у плиты, пока сама Дося, высунувшись из окошка, внимательно следила за тем, что происходит во дворе.
– Ну вот, твой обед готов. Садись и ешь, – объявил наконец маленький хозяин своей гостье.
В одно мгновение Дося очутилась в кухне. При виде накрытого чистой скатертью стола и аппетитно разложенных на тарелках яичницы и кусков хлеба с маслом, по соседству с тарелкой, наполненной горячим супом, девочка весело захлопала в ладоши.
– Конечно, это не фазаны и не сливочное мороженое, горбунок, но, за их отсутствием, удовлетворимся и этим, – заявила она и без лишних церемоний весело принялась уплетать обед за обе щеки.
А Веня с по чти благоговейным восторгом следил за тем, как ела его подруга. Когда же тарелка с супом была опустошена до дна и яичница уничтожена до половины, Дося внезапно вспомнила о том, что ее маленький друг еще ведь, в сущности, не обедал.
Но только она заикнулась об этом, как Веня тотчас же поспешил разуверить девочку. Нет, нет, он уже поел утром и вовсе не намерен портить себе аппетит к ужину…
– Ну, как знаешь, – легко согласилась с ним Дося и в три приема покончила с яичницей.
Теперь оставалось только выпить кофе, который горбун предупредительно налил ей в большую фаянсовую кружку.
Но едва Дося поднесла ко рту кружку, до краев наполненную ароматным напитком, что-то заставило широко раскрыться живые карие глаза девочки. И она, прислушиваясь, замерла и вытянулась в струнку.
– Ты слышишь, Веня? Ты слышишь? Он снова играет…
Она произнесла это почему-то шепотом и вдруг стремительно соскочила со стула, не обратив внимания на опрокинувшуюся кружку и разлившийся по чистой скатерти кофе.
Ее волнение заразило и мальчика.
– Да, да, это он, со своей чудесной скрипкой! Скорее же, скорее бежим к окну, Дося!
Но торопить Досю не было необходимости.
В одно мгновение дети снова очутились на подоконнике – и белокурая, нежная, с вьющимися по плечам локонами девочка, и ее бледный убогий товарищ.
На том же этаже в окне напротив, находившемся как раз вровень с их окном, стоял юноша в бархатной куртке и играл на скрипке. Смычок легко и свободно скользил по струнам, которые нежно и ласково пели какую-то необычайно красивую, мелодичную песнь. Ни Дося, ни Веня не знали, что это была за пьеса, но они оба невольно упивались чудесным мотивом.
Уже не первый раз слушали они у открытого настежь окошка незнакомого скрипача. Как свободно и легко мечталось детям под его скрипку! Какие чудесные картины всплывали перед ними под звуки этой дивной, в самые глубины души проникающей музыки! И сам музыкант, так чудесно игравший на скрипке, казался им особенным, незаурядным существом…
Нынче же незнакомый юноша как будто превзошел самого себя. Звуки плакали и смеялись под его смычком. Струны серебристо и нежно рассказывали какую-то чудесную, волшебную сказку, рассказывали без слов, одной мелодией, одними звуками, трепетно-прекрасными и нежными, как грезы.
Но вот игра оборвалась…
– Господи, неужели конец? Уже конец? – как будто падая со своих заоблачных высот на землю, прошептала Дося и, прежде чем маленький горбун успел удержать свою подругу, до половины высунулась из окошка и неистово зааплодировала незнакомому музыканту.
– Браво! Браво! – вторил аплодисментам ее звонкий голосок.
Незнакомый юноша поднял голову и, заметив в окне детей, ласково улыбнулся им. Потом, увидев, что белокурая девочка продолжает аплодировать, скрипач, польщенный таким непосредственным выражением восторга, выступил из глубины комнаты и низко, как взрослым, поклонился детям.
Глава V
Наступала весна. Бледная северная весна, закованная в камень большого, душного и пыльного города, все же несла людям оживление и радость.
Многие из жильцов маленьких квартир дома-гиганта уже начали перебираться на летние месяцы на дачу, поближе к природе. Но значительная часть обитателей дома, преимущественно бедных тружеников, не имевших возможности снимать дачу за городом, оставалась здесь, довольствуясь раскрытыми настежь окнами и слабо доносившимися из соседних скверов запахами зацветающих деревьев.
С наступлением теплых майских дней вся детвора большого дома с утра до вечера проводила время на дворе. Здесь, под скудной сенью трех тонких, чахлых березок, резвилось, прыгало и визжало все младшее поколение обитателей большого дома.
Теперь Дося и Веня все чаще и чаще примыкали к веселому детскому кружку.
Благодаря своей веселой подружке и покровительнице Веня чувствовал себя свободно и легко в детском обществе – никто не смел обидеть маленького горбуна. Дося стояла на страже интересов своего друга. Вскоре к ним присоединилась и новая подруга: все чаще и чаще прибегала поиграть с дворовыми детьми юная служанка старухи-ростовщицы Лиза.
Старуха сейчас гостила на даче у замужней дочери, только по определенным дням наезжая в город, и девочка могла теперь свободнее располагать своим временем. Все утро Лиза проводила в работе, зато, управившись к вечеру, сбегала вниз и принимала самое деятельное участие в детских играх, которые занимали и увлекали ее: несмотря на свои пятнадцать лет, она была еще совсем ребенком.
Лиза жила в Петербурге с десяти лет. Мать привезла ее из деревни и определила на службу к старой ростовщице Велизаровой. Старуха была слишком скупа для того, чтобы взять в дом взрослую прислугу, требующую приличного вознаграждения. Лизе же она платила самое ничтожное жалованье и держала ее впроголодь, пользуясь безответностью и выносливостью девочки.
Досе и Вене сразу понравилась веселая, бойкая, жизнерадостная Лиза, умевшая запевать хоровые деревенские песни и забавно рассказывать про свою ворчливую и скупую хозяйку.
– И-и-и, как она жмется, миленькие мои! – сообщала юная служанка теснившейся вокруг нее детворе постарше. – С хлеба на квас перебивается, только бы что лишнего не потратить!
– А что же вы едите? – полюбопытствовал кто-то из детей.
– А когда что – картошку либо кашу. Иной раз щи варим, а то суп.
– А на второе?
– А на второе лоб крестим, вот тебе и второе, – беспечно хохотала Лиза.
– Так ты голодаешь, стало быть? – участливо спросил как-то Веня.
– Ну, понятно, не сыта до отвалу, что уж тут говорить… Зато, миленькие, чего только у хозяйки моей не насмотришься!.. Такого, что и за целый год не рассказать, право слово. Сама-то она денежная, только скупая до страсти… Небось слыхали, верно, ростовщица она, людей, то есть, деньгами ссужает. Заместо того, чтобы в ломбард вещи в заклад тащить, люди, чтобы без хлопот было, несут свое добро к моей хозяйке… Она им, стало быть, деньги под него выдает, а себе ихние вещи до времени, до выкупа, оставляет…
– А денег много дает за вещи? – поинтересовалась Дося.
– Какое!.. Малость самую – гроши. Да ежели вовремя вещь свою не выкупит кто из тех, что победнее, так и – ау, брат! – вещица-то твоя пиши пропало!.. Оставит ее за собой хозяйка, а там, при первом случае, и продаст повыгоднее. Зато иной раз принесет какой человек в заклад моей-то, так уж улещивает-упрашивает, чтобы она, значит, повременила, не приневоливала его спешить с выплатой-то. А иной придет с деньгами откупить свое добро, смотрит – а добро-то уже давно и продано. А старуха еще смеется: «Сам виноват, батюшка, зачем деньги не внес вовремя, голубчик». Так сколько слез да горя людского я повидала за эти пять лет, что живу у Велизарихи, так и не расскажешь!
– Так зачем же ты у нее служишь? Ведь злая она, ведьма, противная… – как-то вырвалось у внимательно слушавшей Лизины рассказы Доси.
Лиза серьезно, без улыбки взглянула на девочку:
– Так ведь где-нибудь надо служить, как ты думаешь? – ответила она степенно, тоном взрослой, и тут же прибавила: – Да и маменька, как определяла меня сюда, на это место, крепко наказывала, чтобы зря местов не менять ни в каком случае. Баловство это.
– Да если хозяйка злая? Через силу работать велит да и кормит плохо? – не унималась Дося.
– Да кто ж мне велит так-то работать? Хоть сейчас возьмем, к слову сказать: сама-то гостит у дочки каждое лето на даче; приезжает через три дня на четвертый, а я все одна, и без нее как при ней: и пыль стираю, и окна по утрам мою. Я работать люблю, особенно окна мыть весной и летом. Стоишь так высоко-высоко над землей, словно птица на жердочке, примостишься на подоконнике. А прямо надо мной небо… Синее такое, красивое. И кажется тогда, что и впрямь я – птица, взмахнешь руками, ровно крыльями, и полетишь, взовьешься турманом[2 - Ту?рман – голубь.] кверху… Полетаешь, полетаешь да прямехонько у себя в деревне и спустишься. А там у нас уж так-то хорошо, что и словами не опишешь… Рай Господень, да и только. Лес у нас сразу за речкой начинается. А речка широкая, студеная. В летнюю пору купаться – не накупаешься в ей досыта… А выйдешь в поле – кажись, конца ему нет. Так бы и помчалась по нему без оглядки…
Лиза рассказывала с таким горячим воодушевлением, отражавшемся и в звонком голосе девочки, и на ее невзрачном, курносом добродушном лице, что жадно ловившим каждое ее слово Досе с Веней Лизина деревня и впрямь казалась какой-то землей обетованной.
Однажды Дося, внимательно и молча слушавшая рассказчицу, попросила ее:
– Слушай, Лиза, пусти меня как-нибудь к себе, когда утром не будет дома твоей старухи. Я тебе помогу окна мыть; вместе и песни петь будем, тебе же веселее станет. Ладно? Пустишь, Лизонька?
Лиза звонко расхохоталась в ответ на эти слова:
– Куда тебе, ты же барышня! Да нешто сумеешь ты окна мыть? Скажешь тоже!
Дося, готовая рассердиться, вспыхнула до ушей:
– А что, по-твоему, не сумею? Как же! Да ведь я у нас дома все сама делаю. И пыль стираю, и обед разогреваю, и…
– Ну пыль-то стирать да обед разогревать – невелик труд, – перебила ее Лиза, – пыль-то я тебе и у нас стереть позволила бы. Хоть и сама-то я едва-едва с этим делом справляюсь. Подумайте, миленькие, ведь каждую-то вещичку протереть надо. А вещиц этих самых у старухи – гибель… Особенно хрупкие которые, деликатные вещи, так одна беда с ними… Есть у нас, к примеру сказать, часы бронзовые, под стеклянным колпаком, а над ними китаец сидит, глазами раскосыми водит. Часы тикают, а он тоже этак, словно маятник, глаза то вправо, то влево, тик-так, тик-так.
– Живой? – не то восторженно, не то испуганно вырвалось у одного из маленьких слушателей.
– Живой, сказал тоже! – усмехнулась Лиза в сторону маленького восьмилетнего сына прачки Сени, наивно задавшего свой вопрос. – Будет тебе под стеклянным колпаком живой китаец сидеть, – небось задохнется. Кукла, понятно, только так уж эта кукла, скажу я вам, хитро сделана, что как есть живая, да и только!
– Лизонька, душечка, миленькая, сведи ты нас с Веней как-нибудь в квартиру твоей старухи, покажи нам китайца!.. – неожиданно взмолилась Дося.
– И меня! – вторил ей маленький Сеня.
– И меня! – послышался еще чей-то молящий голос.
– И меня, и меня, Лизонька! – присоединились к ним остальные заинтересованные Лизиными рассказами дети.
Но Лиза только улыбнулась в ответ на все эти просьбы и покачала головой:
– Никак этого невозможно сделать, миленькие, потому хозяйка во всякое время нежданно-негаданно вернуться домой может. Скандалу тогда не оберешься, ей-ей!.. Лучше слушайте, что я вам про другие вещи, какие у нас есть, рассказывать буду.
И, все больше и больше заинтересовывая своих маленьких слушателей, Лиза со всевозможными подробностями описывала детям имевшиеся в квартире старой ростовщицы диковинные вещицы.
Кроме китайца с живыми бегающими глазами, по ее словам, были там и две другие, не менее забавные вещи, принесенные вкладчиками: чучело медвежонка, по уверению Лизы, совсем живого на вид, и прелестный старинный сервиз с картинками.
– А сервиз этот из нашего дома, от здешнего жильца. Музыканта-скрипача в четвертом этаже видели? Так еще в конце зимы принесла евонная сестренка, Асей звать, такая щупленькая, – с тем же оживлением пояснила Лиза.
Многие из детей действительно не раз видели в одном из окон четвертого этажа и встречали во дворе смуглую черноглазую девочку. Видели ее и Дося с Веней, но мало обращали на нее внимания, целиком уделяя его брату девочки, музыканту, время от времени игравшему на скрипке у окна.
– Так, значит, и он тоже бедный? – с загоревшимися от любопытства глазами допрашивала рассказчицу Дося.
– А то как же!.. Были бы богатыми, с нашей не знались бы. Говорят, он еще учится, скрипач-то этот, не дошел еще до заправского музыканта, значит. Ну вот, деньги-то зарабатывать и нет времени. А сестренка в пансионе у него зимой живет, летом только домой приезжает. Страсть как они иной раз в деньгах нуждаются!.. Ихняя прислуга сказывала, когда к нам за утюгом приходила.
– А сервиз, ты говоришь, их же? – заинтересовался Веня, которому как-то чудно и странно было слушать все эти новости.
Незнакомый юноша, так божественно игравший на скрипке, казавшийся им с Досей каким-то особенным, неземным существом, оказался таким же бедняком, как и они сами, – и он, и Дося. И даже больше того – бывал голоден и нуждался в самом необходимом. Таким он был намного милее и ближе сердцу Вени.
Он хотел поделиться своими впечатлениями с Досей, но та о чем-то оживленно шепталась с Лизой, удалившись в сторону от других детей. Когда же Дося, вдоволь наболтавшись и наигравшись, как обычно, провожала маленького горбуна до дверей квартиры Дубякиных, прежде чем пойти к себе – они жили по соседству, на одной лестничной площадке, – девочка оживленно сообщила своему другу:
– Послушай-ка, горбунок, а ведь она согласилась! Согласна пустить меня помочь ей мыть окна – в первое же утро, как я рано проснусь… А еще, горбунок, еще, миленький, велела она нам с тобой прийти к ней завтра вечером. Она нам и китайца с часами, и медвежонка, и сервиз – все-все-все покажет! Только просила никому-никому об этом не говорить…
Глава VI
Как нарочно, Дарья Васильевна, приходившая всегда аккуратнейшим образом в половине восьмого, опоздала домой на следующий вечер, и Веня, лежавший грудью на подоконнике, до половины высунувшись из окна, встречал глазами каждого прохожего, появляющегося в воротах.
Конечно, мачеха не знала, какой интересный вечер предстояло провести ему сегодня. А если бы знала, то уж, разумеется, поспешила бы домой, чтобы отговорить его идти в чужую квартиру, думал мальчик.
Старуху Велизариху жильцы большого дома недолюбливали. Уже благодаря своему ремеслу старая ростовщица никому не внушала симпатии – ремеслу, успех и прибыльность которого зависели от несчастья других. Но, помимо этого, она вообще была малосимпатична, и редко у кого из жильцов не происходило стычек с взбалмошной и строптивой старухой, готовой браниться из-за любых пустяков. То ей не хватало места в общей прачечной или в общем леднике[3 - Ле?дник – погреб со льдом или снегом; специальный шкаф, помещение со льдом для хранения скоропортящихся продуктов.], то она поднимала шум из-за нескольких охапок дров, которые у нее «бесстыдно украли», как кричала она на весь двор. Поэтому немудрено, что люди всячески старались избегать иметь с ней дело. И, конечно, знай Венина мачеха, куда собрался ее Веня этим вечером, она удержала бы пасынка от такого необдуманного поступка.
Наконец Дарья Васильевна вернулась домой – к полному удовольствию Вени.
Увидев ее еще внизу, во дворе, мальчик просиял от радости.
– Наконец-то, мамаша, а я уж думал, вы не вернетесь, – сказал он, открывая мачехе дверь квартиры.
– Ну и глупенький, ежели так думал; на кого ж я тебя одного оставила бы? На? вот, покушай лучше. Это мармелад… По дороге тебе купила. С Досей своей поделишься. Ты ведь у меня не лакомка, больше о подруге хлопочешь… Знаю я тебя! А это – чайная колбаса, сыр и два пеклеванника[4 - Пеклева?нник – хлеб, выпеченный из пеклеванной (то есть мелко смолотой) муки.] к ужину. Самовар-то у нас кипит?
Дарья Васильевна говорила очень быстро, одновременно сбрасывая с себя плащ, откалывая шляпу и наскоро приглаживая растрепавшиеся густые, пушистые волосы.
Это была еще далеко не старая женщина, с добродушным лицом, какие часто встречаются у нас на родине, с маленькими, зоркими и ласковыми серыми глазами. Внимательно оглядев Веню и убедившись, что мальчик здоров, весел и бодр, мачеха поторопила его с чаепитием.
– Попьем, поедим, да и на боковую. Заработалась, устала я нынче, долго не высижу. А ты, небось, еще к ребятам во двор играть отправишься? – наливая чай себе и пасынку, спросила она.
Веня, густо краснея за свою невольную ложь, чуть слышно пробормотал:
– Пойду, если позволите…
– Отчего ж не позволить, – ступай себе. До десяти можешь играть. Только ключ захвати с собой. На воздухе тебе быть полезно. Ишь, какой ты у меня бледненький!.. Вот вернется отец осенью, непременно скажу ему, пусть захватит тебя с собой в море после зимовки. Может, и укрепит тебя плавание на чистом воздухе – поправишься, поздоровеешь, а может, отец тебе и местечко какое найдет на судне ихнем… Вот тогда и совсем ладно будет!
– Не дадут мне места, – я убогий, мамаша, – грустно промолвил Веня.
– Понятно, что тяжелого не дадут, которое не по силам. Потому что ты еще дитя, мальчик, летами не вышел. А что-нибудь подходящее – почему бы не подыскать, Веничка?
Все это Дарья Васильевна говорила за едой, то и дело поглядывая на пасынка, который сидел нынче за столом ни жив ни мертв.
«Вот какая она добрая и заботливая, – думал Веня, – даром что ни когда не приласкает, не поцелует по-матерински; а я-то ее обманывать собрался. Сказал, что к ребятам иду, а сам вместо этого – в квартиру Велизарихи!..»
Веня был прав. Действительно, в сдержанной и замкнутой натуре Дубякиной не было нежности и ласки. Не было их и по отношению к пасынку, но Веня и без этого знал, что мачеха любит и жалеет его как никто другой.
Наконец мучительное для Вени чаепитие закончилось, и, наскоро перемыв чайную посуду и убрав со стола, мальчик вышел из квартиры, заперев за собой дверь на ключ…
* * *
– Ну, вот, а я уж думала, что ты не придешь, надуешь! Ведь уже девять часов без малого, – встретил Веню взволнованный шепот Доси, поджидавшей приятеля на нижней площадке лестницы. – Гляди-ка, вон Лиза из окошка нам знаки какие-то подает. Бежим скорее, горбунок, – пока меня дома крестненькая не хватилась. Что это, мармелад? Спасибо! Вкусный какой! Прелесть… И как раз мой любимый – желе!
И, одной рукой запихивая в рот лакомство, другой Дося схватила Веню за руку и потащила за собой. Перебежать двор, где занятая игрой детвора возилась на своем обычном месте, под тремя березками, вбежать в подъезд напротив, подняться на третий этаж, где находилась квартира Велизарихи, было делом одной минуты.
– Тс-с!.. Тише, ради Бога!.. А то, чего доброго, соседи услышат и моей старухе нажалуются, – встретила своих гостей на пороге хозяйкиной квартиры Лиза.
И тут же все трое, как заговорщики, прокрались из темной передней в первую комнату, заставленную разнообразной сборной мебелью и заваленную всевозможными вещами.
