скачать книгу бесплатно
– Папа, что все это значит? Я чувствовал, я знал, что что-то вокруг меня происходит, но ты не захотел об этом рассказать!
– Всему свое время, сынок, – раздался голос мамы, – всему свое время. Сейчас придет баба Нюра…
– Какая баба Нюра, мама? Та, которая умерла неделю назад?
– Да, умерла, отмучилась, бедняжка.
Я помотал головой.
– Как же придет, мама, если она уже умерла?
– Она – проводник… – маму прервало странное движение за окном. Мама замолчала, а я шагнул к окну, пытаясь рассмотреть причину неожиданной помехи. За окном полная тьма, однако, я чувствовал, за окном кто-то был.
– Погоди, сынок, я её впущу, – сказал папа, встал рядом со мной и приглашающе взмахнул рукой.
Я машинально отступил в сторону, и в комнату медленно, головой вперед вплыло странное создание, именуемое бабой Нюрой. Похоже, для нее не существовало такой примитивной преграды как оконное стекло!
Она ловко приземлилась на окопыченные ноги и поправила растрепавшиеся жидкие волосы.
– Ну, как вы тут? – раздался скрипучий голос.
– Что молчите, языки проглотили? – после паузы с вызовом спросила она. – Спасибо, что впустили, за окном уже заметно похолодало, теперь вся надежда на ваш дом. Мой дом – моя крепость, так, кажется, говорят англичане?
Я с удивлением слушал бабу Нюру. Её речь была вполне правильной, внешне логичной, но вот, что она сейчас говорит, что имеет ввиду, какая еще крепость?
– Ваша семья мне всегда нравилась, – продолжала баба Нюра, – между вами всегда были настоящие семейные отношения. А молодой человек по-прежнему на меня злится…
Она повернулась ко мне и с насмешкой в голосе спросила:
– Неприятно было от меня бегать, когда за вами, сорванцами, с клюкой гонялась? Ну, простите, глупую старуху, сейчас они нам совсем ни к чему, эти старые обиды.
– Ну, что вы, баба Нюра, какие обиды? Это мы вас донимали, беспокоили своими шумными играми, молодые, бестолковые были, – пробормотал я в смущении.– Простите нас за те глупости!
– Пустяки, это в прошлом. Еще раз спасибо вашему дому, что приютили меня. Вот, кажется, все и начинается… Или заканчивается – разве сейчас разберешь, – произнесла баба Нюра и кивнула на стены дома. А со стенами дома, что-то действительно происходило. Они как будто истончались, растворялись, становились прозрачными.
– Папа, что происходит с домом, со всеми нами? – воскликнул я, оглядываясь по сторонам в полной растерянности.
– Мы знаем не больше тебя, – ответил отец. – Баба Нюра предупредила нас, что Это идет, и мы написали тебе письмо, чтобы в такой момент быть вместе. Приходит конец всему, что было, и ничего с этим поделать нельзя.
– Ты говоришь, баба Нюра предупредила, как же она могла что-то узнать, да еще предупредить, если она уже умерла?
– Вопрос по существу, сынок, и ответить на него совсем не просто, – сказал отец и посмотрел на маму.
– Да, – продолжила мама, – уже много, много лет по вечерам мы смотрим программу „Время“ и узнаем из нее новости в нашей стране и мире. Много чего полезного мы вынесли из этой программы, но про Это не было сказано ни слова – ни вчера, ни даже сегодня. Состоялись похороны бабы Нюры, а на следующий день, сразу после программы „Время“ баба Нюра стучит в окно…
– Там, откуда я пришла, все знают об Этом, – баба Нюра живо подхватила эстафету разговора. – Кто захотел предупредить живущих, тот вернулся – сейчас это легко сделать. Но что толку в предупреждениях, если нет в людях любви?
Я слушал этот странный разговор и, конечно, ничего не понимал, но времени на дополнительные расспросы как будто уже и не оставалось. Стены дома, а с ними и крыша, и пол, и все остальные части окончательно исчезли, растворились бесследно, и мы остались в небольшом прозрачном коконе, который изнутри был освещен слабым мерцающим светом, непонятно откуда исходящим. Как будто светилось само пространство вокруг нас, четверых бывших людей и двух домашних животных, попавших в этот немыслимый переплет. Мы размещались дружной группой в довольно тесном светящемся коконе, а вокруг нас была абсолютная, непроглядная тьма.
– Это все, что осталось от вашего дома, но эти такие слабые, на первый взгляд, такие прозрачные стенки надежно защищают нас от скайформеров, – сказала баба Нюра.
– От кого защищают? – вырвалось у меня.
Баба Нюра показала в ответ на стенку кокона. Я проследил взглядом в этом направлении, но сначала разглядеть ничего не мог – тьма, она и есть тьма, тем более, когда смотришь на нее из освещенного места. Но, всмотревшись подольше, как это всегда бывает, начал постепенно различать неравномерности и разрывы в сплошной черноте. Она была фрагментирована эта окружающая тьма, она не была такой уж непрерывной! До рези в глазах я вглядывался и вглядывался в черноту за пределами кокона, и, наконец, когда глаза полностью привыкли к темноте, я увидел нечто невообразимое. Пространство за пределами нашего спасительного кокона буквально бурлило, а точнее – кишело чем-то или кем-то! Возможно, это были какие-то существа, но разглядеть по отдельности каждую особь явно не представлялось возможным. Движение их было хаотичным и очень быстрым, они непрерывно меняли направление и, казалось, сливались, разделялись, снова сливались, как будто постоянно переходя друг в друга. Это была непрерывно бурлящая живая среда!
– Что это, баба Нюра? – прошептал я. – Как вы это назвали, скайвокеры?
– Нет, Скайвокер был в „Звездных войнах“, – проявила баба Нюра неожиданную эрудицию в фильмах Джорджа Лукаса, – а это скайформеры, то есть – формирующие пространство. Это не живые существа, это само пространство так устроено в отсутствии материи.
– Как – отсутствие материи? Куда же она подевалась? Насколько помню из курса физики, пространство не может быть пустым, в нем всегда есть что-то материальное – звезды, планеты, живые существа, наконец.
– Да, так было всегда в нашем мире, но теперь всему материальному пришел конец. Скайформеры разрушили всю материю Вселенной, её больше не существует. Началась новая эра, пришло Это.
– Погодите, а мы? Мы-то еще существуем?
– Да, благодаря этому кокону-ковчегу мы продолжаем существовать, кстати, я полагаю, не мы одни. Есть и другие ковчеги, внутри которых сохранились отдельные существа с исчезнувшей навсегда человеческой цивилизации с планеты Земля.
– Но что это такое, наш ковчег? Почему он способен защитить нас от этих ужасных скайформеров, против которых не устояли даже планеты со звездами?
– Великая тайна, которая не была открыта даже нам, усопшим. Знаю лишь, что основа ковчега – Любовь. Очень редким людям или животным было даровано это качество, и вы – одни из этих немногих.
– А вы, баба Нюра, как вы оказались с нами? Простите эту мою хамскую прямолинейность, но уж больно обстоятельства нестандартные…
– Перестаньте, Михаил, – баба Нюра впервые назвала меня по имени. – Вопрос правомерный, и ответ на него заключен в моей жизни. Я почти всю жизнь прожила одна. У меня была семья – муж, сын, дочь, но они погибли в одно мгновение и погибли по моей вине. Мне лишь повредило ногу, а они ушли из жизни. Я долго доживала свою бесполезную жизнь и, наконец, дожила. Оттуда меня послали назад, к людям, я выбрала вашу семью…
– Послали… Вы говорите, послали? Кто послал, с какой целью, баба Нюра? Что нас теперь ожидает?
– Кто послал, не знаю, я лишь назвала вас и тут же очутилась возле вашего дома. А приняли мы все этот жуткий вид ходячих парнокопытных скелетов по милости все тех же скайформеров. Они, не сумев поглотить нас целиком, добрались до нас по-другому, изуродовав внешне. Но с лица ведь росу не пить. Что с нами будет дальше… – баба Нюра замолчала.
Я не дослушал, доковылял до родителей и обнял маму с отцом. Ходячий скелет по имени Шарик потерся мне о ногу и завилял оставшимся подобием хвоста. Мурка попыталась запрыгнуть мне на грудь, но сорвалась и, обиженно мяукнув, похромала куда-то в сторону. Теперь мы будем всегда вместе в коконе Любви.
Душка
Меня с раннего детства влекло к таинственному, неведомому, страшному. Когда начали появляться у нас книги Стивена Кинга, я их неутомимо разыскивал на книжных развалах, зачитывал до дыр, даже знал многое из них наизусть. Однако со временем Король ужасов, как его все называют, перестал меня впечатлять. Бесконечные страницы его пухлых романов наводили скуку. Выдуманные Кингом сюжеты становились для меня все более предсказуемыми. И не в силах преодолеть скуку, я торопливо долистывал его очередной «кирпич» в поисках страниц с кульминацией, равнодушно проглатывал финал и откладывал роман в сторону, забывая о нем навсегда.
Но дело не в Кинге, конечно. Это проблема всех писателей, сочиняющих хоррор. Ничего похожего в реальной жизни никогда не случалось и не случится. В чем смысл нелепого клоуна из канализации, или занесенного снегом отеля в горах, с засевшей там чертовщиной? То есть, если была твоя жизнь серой и пресной, такой и останется до самого смертного часа, и никакие Кинги не в силах изменить этот дешевый расклад.
Смертный час, момент наступления смерти, миг перехода – вот главная загадка и главный ужас в мире. Человек умирает, до последнего часа не веря, что этот казус с ним случится. И вот человек умирает. Но что такое смерть? Умрет лишь внешняя оболочка, тело, а душа продолжит свое вечное существование после смерти? Или умирая, мы действительно умираем навсегда? Никто до сих пор этого не знает наверняка.
Будучи по складу характера целеустремленным до фанатизма и обладая от природы довольно неплохими аналитическими способностями, уже в ранней юности я окончательно определился в жизни и твердо решил посвятить себя медицине, тем ее областям, которые, если и не изучают саму смерть, то наиболее близки к проблеме смерти. Реаниматология, паталогоанатомия и судебная медицина – вот сферы моих будущих научных интересов, так решил я, поступив в известный медицинский университет.
На втором курсе, когда начались практические занятия, я разрывался между кафедрой реаниматологии и паталогоанатомическим отделением. Где-то между ними как раз и проходит та тайная граница Если в реанимации пытаются любыми средствами отсрочить смерть, то паталогоанатом работает уже с трупом, то есть когда смерть уже наступила. Порой, по заданию шефа ковыряясь в отвратительном, вонючем содержимом вскрытого желудка очередного трупа, я вглядывался в осунувшееся синюшное лицо дряхлой старухи с полуоткрытым левым глазом и нелепо скошенной набок челюстью, пытаясь представить, что она ощущала в последние мгновения жизни. Труп вызывающе молчал и прочно хранил свои тайны. Я опоздал, с мертвеца никакого спросу. Мертвое тело никак не может помочь мне в разрешении загадки смерти. Оно находится уже там, за чертой, а мне интересна сама черта…
Итак, после нескольких месяцев интенсивной стажировки в отделении паталогоанатомии, я к ней резко охладел. Я, конечно, продолжал ходить туда в установленные часы, помогая персоналу в освидетельствовании трупов, но свои обязанности уже исполнял механически, безо всякого интереса. Зато зачастил на кафедру реаниматологии. Здесь было намного интереснее, здесь до конца боролись за жизнь умирающего, всеми средствами старались удержать его на плаву, не давая погрузиться в пучину смерти. Если это удавалось сделать, то спасенный оставался жить на радость родным и близким. Но иногда бешеная суета медицинского персонал вокруг неподвижно лежащего тела, невероятные усилия лучших врачей-реаниматологов оказывались напрасными, и человек уходил. В этих случаях врач умывал руки, констатировал смерть и отправлял свежеиспеченного покойничка на свалку истории, в морг. На этом все заканчивалось, ничего дальше не происходило и произойти не могло. Но все же, где та черта, где граница между жизнью и смертью, которую я так вожделенно желал увидеть, прочувствовать всеми фибрами души? Опять она ускользала от меня, не давалась в руки как обмылок в воде. К тому же, во время занятий в реанимационном отделении смертельные исходы случались не столь часто, больных откачивали и возвращали в общие палаты. Тем не менее, мне врезались в память два случая смерти больных, и эти смерти совсем не походили одна на другую.
В первом случае мужчина лет сорока пяти был доставлен в клинику при университете с многочисленными ушибами, тяжелыми переломами конечностей, ребер, проломленным черепом. После падения с седьмого этажа позвоночник каким-то чудом уцелел, однако сей удивительный факт служил слабым утешением на общем фоне многочисленных полученных травм, явно не совместимых с жизнью. Ведь помимо переломов костей были значительно повреждены внутренние органы: печень, почки, желудочно-кишечный тракт, легкие – все в многочисленных гематомах и разрывах. В реанимацию мужчину привезли из операционного отделения, где его как могли подлатали, но это явно делалось, как говорится, для очистки медицинской совести. Отчаянная борьба за жизнь пациента продолжалась часа три, не больше. За это время он пару раз испытал клиническую смерть, во второй – уже безвозвратно. Этот случай со смертельным исходом был первым в моей реанимационной практике, поэтому все детали отчетливо врезались в память. Тело мужчины практически все забинтовано либо прикрыто постоянно заменяемыми окровавленными тампонами. Несмотря на сложнейшую операцию по наложению швов на многочисленные раны, кровь продолжает безостановочно сочиться сквозь бинтовые повязки. Руки больного в гипсе, они зафиксированы в определенном положении относительно лежащего тела, причем в довольно причудливых позициях: вытянутая правая рука смотрит вперед-вверх, а левая, согнутая в локте, расположена в плоскости тела. Голова тоже сплошь забинтована, фактически открыто лишь лицо, которое представляет собой сплошную лилово-синюю гематому. На что здесь рассчитывали врачи, на какое чудо – не знаю. Мужчина все время находится без сознания, но признаки жизнедеятельности до поры до времени налицо – пульс, дыхание. Вдруг кривая энцефалограммы мозга дергается несколько раз, быстро теряет амплитуду и превращается в прямую линию. Сердце останавливается. Клиническая смерть наступила. Переход «туда» начался. Стоя за спинами врачей, я напряженно вглядываюсь в лицо больного, пытаясь разглядеть хоть какие-то внешние проявления случившегося. Ничего, никаких изменений не происходит. Та же лиловая кожа на лице, закрытые веки, полная неподвижность лицевых мышц. Затем разряд дефибриллятора, адреналин в вену, и энцефалограмма снова задергалась, жизнь вернулась в искалеченное тело. Но ненадолго. Через полчаса наступила новая остановка сердца, на этот раз навсегда.
Второй смертельный случай в моем присутствии произошел через месяц, и он оказался более интересным, если так позволено выражаться про смерть. На этот раз в реанимации оказалась женщина шестидесяти трех лет с явно выраженными признаками цирроза печени. Худое, изможденное тело, голова и лицо – практически череп, обтянутый тончайшей кожей, – все ярко выраженного лимонного цвета, вызванного накоплением билирубина в крови. Когда ее привезли, женщина еще была в сознании, но выглядела совсем слабой и практически не реагировала на внешние раздражители. На вопросы врача либо слегка кивала, либо шептала что-то неразборчивое. В последние дни у нее проявились явные признаки сердечной недостаточности, которые день ото дня нарастали, поэтому женщину поздним вечером перевезли в реанимационное отделение, чтобы она находилась постоянно на глазах в ночное время, когда жизнедеятельность органов снижается и вероятность критических событий возрастает. Особенно риск повышается в предутренние часы, когда организм начинает пробуждаться. Именно в раннее время суток, когда весь живой мир просыпается, ослабленный организм часто не выдерживает растущих на нервную систему нагрузок, и наступает срыв. Как собственно все произошло и на этот раз. Ночная смена подходила к концу, когда сердце у женщины остановилось. Я в тот момент сидел у ее изголовья и дремал. Спать, конечно, не полагалось, ведь я был дежурным и должен неотрывно находиться рядом с больным, следить за его состоянием. Однако время после трех часов ночи – самое сложное для сохранения бодрствования. Сколько аварий, катастроф случалось именно в это время суток, когда человек на мгновение теряет контроль над собой и погружается в сон. В моем случае сна как такового, кажется, не было, я находился в неком промежуточном состоянии, в полузабытьи, когда ты вроде ощущаешь все вокруг себя и в то же время уже находишься в объятиях подступающего небытия. И в этот странный миг я вдруг почувствовал нечто абсолютно чуждое, вторгающееся в сферу моего жизненного пространства. Это вторжение не имело ни формы, ни цвета, а казалось просто нелепым, случайным диссонансом, нарушающим гармонию нашего мира. Тем не менее, этот странный импульс извне буквально пронзил мое сознание, настолько он был чужд и не похож на все, что я ощущал за всю мою предшествующую жизнь. Я мгновенно вынырнул из дремы, взглянул в лицо лежащей женщины и поразился произошедшими с ней изменениями. Женщина широко раскрыла глаза, и на ее устах разлилась улыбка невероятной радости и безграничного блаженства! Мгновение я не мог оторвать взгляда от ее светившегося неземным счастьем лица, потом глянул на экран энцефалографа и увидел там прямую линию. Абсолютно прямую линию, безо всяких зигзагов и всплесков! Показания прибора свидетельствовали о наступлении у пациентки клинической смерти. Я нажал сигнал вызова дежурного врача, потом снова бросил взгляд на лицо женщины, но успел уловить лишь слабые, быстро угасающие следы блаженства и радости. Секунды спустя ее лицо превратилось в окаменевшую желтую маску покойника.
Что это было? Я много размышлял об этом случае, но найти ответа так и не удалось. Не удалось предложить даже хоть какое-то разумное объяснение произошедшему. Меня поразила не столько предсмертная улыбка женщины, что было само по себе, безусловно, весьма странным явлением, сколько тот загадочный импульс во время моей дремы, свидетельствующий о кратком проникновении в мой внутренний мир загадочной и абсолютно чуждой субстанции. Мгновенное ощущение страшной опасности, от которой хотелось куда-нибудь скрыться, и одновременно невероятная притягательность охватившего меня бездонного страха, когда тебя неудержимо тянет к нему навстречу, несмотря на ясное понимание близкой гибели, – вот что меня поразило больше всего.
И я потерял интерес к дальнейшим занятиям медициной, потому что они не давали ответов на волнующие меня вопросы. Мой жизненный тонус падал, началась депрессия. Затем один за другим умерли родители, сначала отец – от мучительно долго тянувшегося рака легких, потом, через полгода и мать – от очередного припадка неврастении, перешедшего в неконтролируемое поведение, и внезапно наступившего затем сердечного приступа. Меня не было дома, некому было успокоить маму и подать лекарство, и она умерла на полу в двух шагах от столика с таблетками, не дожив трех месяцев до пятидесяти.
Последнюю летнюю сессию я с грехом пополам свалил с одним хвостом на осень, и теперь не знал, что делать на летних каникулах.
Однажды после очередного пустого дня, поздно вечером ближе к полуночи я валялся на диване и листал книжку Амброза Бирса. Остановился на рассказе „Случай на мосту через Совиный ручей“, вчитался в него. Я был знаком с творчеством Бирса, читал, конечно, и „Случай“, но на этот раз что-то заставило меня раз за разом просматривать знакомые картины, возникающие в сознании, как будто они могли привести к ускользающему решению. Я интуитивно чувствовал, что где-то здесь кроется очень важное, краеугольное для меня, в очередной раз прочел последнюю фразу рассказа – „…вдруг яростный удар обрушивается сзади на его шею; ослепительно-белый свет в грохоте пушечного выстрела полыхает вокруг него – затем мрак и безмолвие! Пэйтон Факуэр был мертв; тело его с переломанной шеей мерно покачивалось под стропилами моста через Совиный ручей“, и вдруг мир вокруг меня взорвался.
Вот оно, конечно же, как я не догадался раньше, это так очевидно! Ничто не может дать достоверной информации о чем бы то ни было, кроме как опыт, то есть надо испытать все на собственной шкуре. Опыт, нужен личный опыт!
Я вскочил с дивана и забегал по комнате, пытаясь сосредоточиться и заставить хаотично мечущиеся в голове мысли выстроиться в некое упорядоченное состояние, позволившее бы мне начать более целенаправленные действия. Итак, Пэйтон Факуэр повешен, побег оказался мнимым, это лишь яркое видение в мозгу человека в краткий миг перед смертью посредством удушения. Да, было видение, но видение ли на самом деле? Картины так живописны, так жизненны, что производят полное впечатление реальности. Хорошо, это художественная выдумка писателя. Но возможно ли подобное выдумать? Я читал ранее о жизни Бирса, его участии в Гражданской войне и даже в подготовке казней. Изо всего этого вполне можно заключить, что писатель мог слышать подобную историю из уст человека, пережившего клиническую смерть и вернувшегося к жизни. Да, видения повешенного оборвались, когда наступила смерть в результате разрушения шейных позвонков. Да, яркие картины в мозгу могли возникнуть в результате наступившего кислородного голодания и острого расстройства функций центральной нервной системы. Да, существует и такое, банальное объяснение возникших видений в мозгу умирающего человека, но что мешает все это проверить самому, на собственном опыте? А что если это не просто видения, а отражение другой реальности? Необходимо только вовремя остановиться, не доводить собственное удушение до последней стадии, прервать опыт вовремя. Тогда я выживу и смогу восстановить в памяти момент перехода, момент клинической смерти. Но как это сделать, если во время асфиксии ты можешь отключиться и потерять контроль над своими действиями? Я задумался. Без участия третьего лица не обойтись, ведь должен же присутствовать внешний контроль, который позволил бы регулировать длительность процесса, вовремя останавливая механическое воздействие в области шеи. Нет, никого из посторонних людей я бы не хотел посвящать в свои экперименты, это исключено. Какой же тогда возможен выход?
И тут меня осенило. Безусловно, выход в данной ситуации возможен лишь один – изобрести и изготовить машину, которая бы, во-первых, эффективно воспроизводила асфиксию, во-вторых, позволяла бы задавать длительность процесса удушения, через определенное время автоматически отключаясь. Тогда эксперимент может пройти без особых последствий для моего здоровья.
На изготовление удушающей машины ушел ровно месяц, месяц упорного, практически круглосуточного труда. Я воспрянул духом, у меня, наконец, появилась конкретная цель. Я трудился вдохновенно, спал урывками, питался от случая к случаю, порой надолго забывая про голод. Я полностью отдался той работе, чувствуя, что занимаюсь сейчас действительно конкретным, понятным, логичным делом, тружусь над тем, что позволит достичь моей главной жизненной цели и, наконец, увидеть собственными глазами таинственную черту между жизнью и смертью. Увидеть и вовремя отступить, вернуться назад, к жизни.
Первая неделя ушла на разработку идеи машины, обдумывание всех мельчайших деталей ее конструкции. Прежде всего, я продумал устройство удушающего обруча. Металлический обруч – это основной элемент гарроты, испанской машины для совершения смертной казни удавливанием, о чем я узнал, листая энциклопедию. Но у меня обруч будет другим, он должен быть достаточно мягким, чтобы не повредить кожу в области шеи, да и сами хрящи гортани во время опытов. И в то же время, обруч должен обеспечить плотное сжатие шеи для остановки дыхания и кровообращения и наступления клинической смерти. Непростая задача, надо сказать, но и она, пусть не сразу, но поддалась моим исступленным попыткам продвинуть дело всей моей жизни. Я знал также, что во время казней удавливанием после потери сознания человека иногда поражают конвульсии, то есть он совершает хаотические, беспорядочные движения. Опасаясь, что нечто подобное может произойти во время опыта и со мной, а я в подобном состоянии могу сорвать обруч с шеи и преждевременно прервать опыт, решил обезопаситься, используя предохранительные захваты для фиксации рук и ног. И я изготовил из кожаных полос затягивающиеся петли. Я не смогу затянуть их наглухо, а лишь ограничу себя, чтобы не дотянуться до шеи или повредить прибор. Небольшой, но достаточно мощный электромотор, резиновая трансмиссия, реле времени с часовым механизмом – вот и все нехитрые причиндалы моей Душки, как я в шутку обозвал удушающую машину.
После нескольких дней опытов с машиной в автоматическом режиме, я понял, что Душка полностью готова к проведению натурных испытаний. Машина останавливала сжатие обруча в соответствии с заданной программой, выдерживала определенное время, а затем быстро снимала нагрузку на обруч.
Но тут возник главный вопрос эксперимента: сколько времени проводить опыт, чтобы не переборщить, выжить и суметь вернуться обратно после окончания опыта в добром здравии. Я знал, что обратимой клиническая смерть бывает в большинстве случаев, если длится всего несколько минут, как правило, не более пяти. Однако, чем длиннее период полной отключки, тем больше вероятность повреждения коры головного мозга и, соответственно, сложнее последующие реанимационные мероприятия. Моя же планируемая процедура реанимации заключалась лишь в автоматическом наливании в блюдце у моего лица нашатырного спирта, что должно происходить сразу же после снятия нагрузки на шею. Не бог весть что, конечно, но, по моим расчетам, этого воздействия на верхние дыхательные пути будет достаточно, чтобы дать импульс нервной системе для начала ее полноценного функционирования и возврата меня в реальность.
После нескольких пробных опытов, позволивших подобрать величину удушающей нагрузки на шею, я установил на первый раз длительность выдержки при этой нагрузке в тридцать секунд. Я решил первый опыт провести ночью, когда ничто стороннее не сможет побеспокоить меня в течение пробного эксперимента. Сознанием я понимал, что во всем этом присутствует реальный риск, риск невозврата, смерти – в том случае, если я где-то ошибся в расчетах, что-то не предусмотрел, недооценил влияния каких-то иных факторов на течение опыта. Но страх за себя у меня полностью отсутствовал, я твердо верил в свои способности правильного, логичного анализа и умения поступать в соответствие с этим анализом. Сколько раз мои способности выручали меня в жизни, выручат и на этот раз. Моя Душка меня не подведет.
Я прилег на кушетку, надел на шею обруч, оглядел машину на столике у изголовья, бросил взгляд на настенные часы – перевалило уже заполночь – и нажал красную кнопку на пульте, который держал в правой руке. Эта кнопка была единственной на пульте ручного управления машиной и позволяла как включать, так и отключать машину в случае крайней необходимости простым нажатием. Легкий зеленый свет ночника наводил умиротворяющее настроение, я прикрыл глаза и сосредоточился на собственных ощущениях. Мягкое кольцо под подбородком охватило верхнюю область шеи повыше кадыка и мягко начало поддавливать на сонную артерию и трахею. Лицо как будто подогревалось извне, щеки пылали, дышать становилось все труднее, в ушах возник и начал нарастать тонкий свист, напоминающий свист чайника при кипении воды. Перед внутренним взором начали проступать багровые пятна, а все тело как будто постепенно немело, становилось ватным, не моим. Как ни странно, особой боли я не чувствовал, неприятные ощущения в области шеи перекрывались другими, довольно странными ощущениями, которые в разных своих точках испытывал мой организм. Особенно выделялась на этом фоне голова, которая, помимо горения яростным пламенем, все тяжелела и тяжелела. Она буквально наливалась свинцом, ее с такой неудержимой силой тянуло вниз, что у меня мелькнула мысль, не проломит ли она кушетку и не прервет ли тем самым только что начавшийся опыт. Хотелось броситься ей на помощь и руками поддержать многотонную болванку от неминуемого падения на пол сквозь проломленную кушетку. Остатками разума я удержал себя от этих бессмысленных действий и крайним усилием воли вытолкнул из легких остатки воздуха. Тут же легкий ветерок освежил мне лицо долгожданной прохладой, повеяло такой невыразимой свежестью, что я сразу распахнул глаза, и невольная улыбка раздвинула мои пересохшие губы.
Передо мной простиралась до горизонта пустынная каменистая местность, над головой синело тусклое небо, и солнце палило с неумолимой, всесокрушающей силой. Но, обернувшись, я увидел, что нахожусь в двух шагах от окруженного пальмами небольшого озерка, от которого и веяло спасительной прохладой. Подивившись причудам матушки-природы, я с удовольствием прошел к озеру, опустил горячие потные ладони в прохладные струи, омыл лицо и жадно сделал несколько глотков. Блаженство разлилось по телу, наступило невыразимое облегчение от окружающей жары, и я решил передохнуть в тени пальм перед тем, как продолжить свой путь. Развалившись на пушистой зеленой травке, я огляделся и сразу понял, что окружающий меня оазис совсем небольшой. К нему вплотную подступала пустыня, иссушающее дыхание которой ощущалось и здесь, рядом с озером полным прохладной воды. Пора двигаться дальше, но как не хочется покидать это благословенное место. Я поднялся на ноги и взглянул напоследок на спокойную озерную гладь.
Но что это? Поверхность озера покрылась рябью, и слабая волна накатилась на берег. Вода подступила к самым моим ногам, но тут же отошла прочь, как будто устыдившись своего неожиданного порыва. Однако за первой пришла вторая волна, значительно выше первой; она уже по колени омыла мои ноги, намочив штаны. Я в растерянности отступил на несколько шагов, но это не помогло. Подступила третья волна, которая была еще выше и мощнее. Она с размаху ударила мне в грудь и опрокинула бы наземь, если б я не ухватился за спасительную ветку пальмы. С ужасом я наблюдал, как вздымается передо мной стена воды, как неумолимо надвигается этот высоченный, пенящийся вал и накрывает меня с головой. Я взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но не устоял на ногах, и меня как легчайшую песчинку понесло в бурлящем водовороте. Я беспомощно барахтался, искал и не находил ногами точку опоры, но ее не было, и, смирившись, я прекратил борьбу и отдался на волю судьбы.
Стремительная волна несла и несла меня куда-то, на мгновение я забылся, убаюканный мерным качанием, и вдруг почувствовал, что окружающая вода как будто рассеивается, исчезает. Но, несмотря на это, я все же продолжаю движение в полной пустоте, а мир вокруг как будто начинает сжиматься, солнечный свет меркнет, и постепенно наступает ночная мгла.
Далекий женский голос выводит нежную, чарующую мелодию, я даже могу разобрать отдельные слова песни, но никак не уловлю их смысла, они лишь странно бередят душу и заставляют сжиматься сердце от предчувствия далекого, но такого возможного счастья. Кто она, эта загадочная ночная незнакомка, почему меня так тянет к ней? Я устремляюсь на голос, он приближается, я тянусь, тянусь к нему, но нет, это обман слуха: голос по-прежнему звучит в недосягаемой дали, где-то там, в непроглядной тьме. Но я хочу увидеть ее, хочу приблизиться к ней, этой таинственной поющей женщине! Где ты, моя прекрасная мечта, мое счастье, моя любовь?
И в момент крайнего отчаяния и мучительного сожаления о несбывшемся передо мной вдруг возникает светящееся лицо женщины. Оно медленно наплывает на меня из темноты, и этот женский лик настолько прекрасен, что дыхание перехватывает в груди, и никто больше не в силах остановить меня от желания прикоснуться к нему, соединиться с ним навеки. Я тянусь к незнакомке, она узнает меня, приветливо улыбается, подмигивает. Я невольно обращаю внимание на ее светящиеся зеленым огнем глаза и вдруг понимаю, что в них нет зрачков, лишь изумрудный овал радужной оболочки и ничего более. Как это необычно, как загадочно! Я вглядываюсь внимательнее в ее необычные глаза и вижу, как из них начинают выползать тонкие зеленые нити и, изящно изгибаясь, медленно приближаются к моему лицу. Они нежно касаются лба, щек, носа, их все больше и больше, они медленно входят в мою кожу, как будто врастают в нее, и вот уже все мое лицо покрыто вросшими зелеными нитями, исходящими из глаз незнакомки. Они щекочут кожу, волна возбуждения охватывает мои члены, это ведь так сексуально – глаза любимой в твоем лице! Я охватываю ладонями свою голову, не в силах преодолеть все нарастающее желание…
– А-а-а! – острая, мучительная боль вдруг пронзает мое лицо, и я захожусь в бешеном крике. Зеленые нити напрягаются и мгновенным усилием сдирают кожу с лица. Кровавый лоскут, покачиваясь, повисает у глаз, багровые капли крови томно светятся в темноте, озаряя своим светом мои выставленные вперед руки. Я инстинктивно отстраняюсь от женщины, но не тут-то было. Она тянется ко мне, распростерши свои объятия, ее руки становятся все длиннее и длиннее, вытягиваются как виноградная лоза при хорошем поливе, охватывают меня справа и слева, изящные ладошки с острыми лопаточками ногтей осторожно касаются моей спины, охваченной нервной дрожью.
– У-у-у! – новый звериный крик вырывается из моих окровавленных уст, и я начинаю дергаться в страшных конвульсиях, напрасно пытаясь освободиться от вонзившихся в спину ногтей. Чувствую, как сначала пальцы, а затем и ладони женщины медленно проникают внутрь тела и начинают теребить меня изнутри – почки, печень, желудок, как будто нащупывая там что-то. И вдруг толчок, рывок, и теперь уже мои внутренности уходят из меня! Я этого не вижу, все происходит за моей спиной, только ощущаю сначала чудовищную боль, а потом – странную пустоту внутри своего, как будто сдувшегося тела.
– Ч-что ты делаешь? – пытаюсь выговорить я остатками губ. – З-зачем?
– Ш-ш-ш, – успокаивает меня женщина, издавая тихое умиротворяющее шипение и поглаживая мне голову своей правой рукой. Левая же рука скользит вдоль моей груди, по животу, ниже, ниже, касается и нежно охватывает пенис. Я закатываю глаза в предчувствии невиданного наслаждения, но…
Ослепительная вспышка боли неслыханной силы пронзает нижнюю половину моего тела. Я вою разъяренным бизоном, пытаюсь оттолкнуть женскую руку, как вдруг чувствую справа сбоку страшный удар в висок, и перед глазами вдруг все завертелось в ускоряющемся темпе.
Я почувствовал, как моя голова отделилась от тела и, беспорядочно вращаясь, понеслась в пространство. Мои мозги трепыхались в черепной коробке, как кисель в стакане на столе в вагоне мчащегося поезда, поэтому размышлять о происходящем было весьма и весьма затруднительно. Я смирился, затих и покорно ждал продолжения действия, которое не заставило себя долго ждать.
Еще один страшной силы удар потряс мою голову, вокруг полыхнуло ярким светом, со всех сторон послышался мощный гул голосов:
– Го-о-ол!
Какое-то мгновение я трепыхался в сетке футбольных ворот после удачного удара форварда, но тут же точка зрения сменилась, и я уже нахожусь в сумасшедшей толпе зрителей, среди беснующихся болельщиков на трибуне стадиона, тяну руки к небу и вместе со всеми вою не своим, сорвавшимся голосом – го-о-ол!
Тут отвратительная резкая вонь пронзила горло и легкие, я поперхнулся, закашлялся и, неловко дернув локтем, опрокинул блюдце с нашатырным спиртом.
Жидкость разлилась на пледе и быстро впиталась, оставив темное пятно. Я поднял взгляд и оглядел комнату растерянным взглядом, постепенно приходя в себя.
Тишина, зеленый ночник. Душка рядом на журнальном столике. Побаливает шея, кровь мощными толчками пульсирует в теле, страшный гул в голове.
Я освободил руки из кожаных браслетов на запястьях, ослабил обод на шее и снял его.
Потрогал шею под подбородком, где прощупывался небольшой кольцевой рубец. Значит, на первый раз обошлось, я все-таки побывал там и вернулся невредимым в наш мир из другого мира, с той стороны черты. Но странное чувство охватило меня при этом: я как будто раздвоился, одна моя половина находилась со мной, в привычном, моем мире, другая же – продолжала оставаться там, в загадочном потустороннем мире, где, как и здесь, все так же убедительно реально, а с тобой еще и происходят удивительные, необычные, порой страшные события.
Я отчетливо помнил все, что произошло со мной во время опыта: оазис в раскаленной пустыне, озеро с прохладной водой, неожиданное наводнение, полет сквозь ночное пространство, прекрасную женщину в ночи, ее странные, довольно болезненные манипуляции с моим телом, приведшие, в конечном счете, к моему превращению в футбольный мяч…
По-видимому, я что-то сделал неправильно, если прекрасная незнакомка так неосторожно со мной обошлась. Хотя, в конечном итоге, ведь все закончилось благополучно, мои внутренние органы возвратились ко мне в целости и сохранности.
К слову, хотя я и не был заядлым футбольным болельщиком, но Лигу чемпионов по телевизору смотрел регулярно. Так что посещение на том свете футбольного матча очень даже легло в масть, пусть даже поначалу я поучаствовал в нем в образе нещадно битого футбольного мяча. Что касается прекрасной незнакомки, то в следующий раз я обязательно найду к ней подход, буду деликатнее, умнее и, уверен, смогу добиться от нее понимания и взаимности.
При воспоминании о незнакомке из запредельности у меня сладко заныло на сердце от несбывшегося, и вдруг страшно захотелось ощутить ее в своих объятих, проникнуть в нее и любить, любить по-земному, по-нашему…
Перебирая все это в голове, я вдруг поймал себя на мысли, что мне не терпится поскорее вернуться в волшебный мир, который оказался таким притягательным. Результаты первого опыта показали, что мир за чертой несравненно интереснее нашего. Значит, теперь можно ставить таймер на полчаса, чтобы исключить свое воскрешение…
Я взглянул в сторону удушающей машины – Душки, величайшего изобретения в истории человечества, предмета моей заслуженной гордости. Теперь открыт путь туда, в загробный мир, в неведомые, таинственные пределы, куда попадаем все мы после смерти. Теперь, когда путь найден, необходимо всесторонне исследовать тот мир, разведать все его закоулки. И я – первопроходец, я – первый танатонавт, я – Юрий Гагарин загробного мира!
В величайшем возбуждении вскочил я со стула и в волнении забегал по комнате. Но быстро взял себя в руки, подошел к Душке и положил руку на прозрачный корпус из плексигласа, в котором в три ряда располагались реле и другие механизмы.
Корпус был уютно прохладный, вызывая спокойствие и умиротворение.
– Умница! – вырвалось у меня. – Какая же ты умница, моя Душка!
Я чувствовал странное единение с этой прекрасной машиной, порождением моего разума, и мне казалось, что Душка отвечает мне взаимностью. От нее явственно исходили флюиды радости, ее прозрачный корпус таинственно и одобряюще мерцал зелеными переливами в свете ночника.
Но нельзя терять ни секунды драгоценного ночного времени, пора приступить к делу. Глубоко вздохнув, я опустился на кушетку и надел обруч. Взглянув на таймер, задумался. В прошлый раз длительность удушающей нагрузки составляла тридцать секунд, и за это короткое время успело произойти несколько событий. Из этого вытекает, что время здесь и там существенно разнится, а, если быть предельно честным, то я пока даже в принципе ничего не знаю о свойствах времени загробного мира. Может, его там нет вообще? Ладно, оставим пока слишком фундаментальные вопросы для будущих исследований, а сегодня для второго эксперимента я все же попробую увеличить время пребывания в запределье, не топтаться же на месте? Я выставил на таймере одну минуту и решительно нажал красную кнопку пульта.
Сосредоточился на собственных ощущениях. Рубец на шее немного ныл, поэтому обруч на этот раз я сместил чуть выше, ближе к подбородку. Опять быстро загорелись щеки, загудела голова, и тонко засвистело в ушах. Все происходило почти точно так же, как в первый раз, никаких багровых пятен я на этот раз перед собой не видел. И боли от давления обруча я почти не чувствовал, и тело почти не немело, лишь слегка покалывали кончики пальцев ног.
Что случилось, неужели что-то пошло не так? Я открыл глаза, приподнял голову и огляделся. Что сразу бросилось в глаза – в комнате стало заметно светлее, и ночник был выключен. За окном уже явно наступило утро, рассеянный свет проникал в комнату сквозь полураскрытые шторы, освещая разбросанные в беспорядке вещи и делая явным царящий в квартире привычный беспорядок, скрывающийся ночью за тусклым светом ночника.
В крайнем удивлении я поднялся, сел на кушетке и бросил быстрый взгляд на журнальный столик. Удушающей машины, моей Душки на столике не было!
Хлопнул рукой по шее – и обруч тоже исчез! Е-к-л-м-н, о-п-р-с-т – что все это значит, куда подевался мой уникальный прибор?
Я хлопал глазами, ничего не понимая. Неужели все мои последние научные подвиги мне приснились? Какая досада!
– Здравствуй, Алеша. Как ты себя чувствуешь? – раздался тихий женский голос из угла комнаты, где находился мой письменный стол. Ко всему прочему, в комнате еще кто-то был!
Я резко повернул голову и увидел сидящую за столом женщину с коротко остриженными светлыми волосами. Она приветливо улыбалась мне, но от ее улыбки меня бросило в холод, и противная мелкая дрожь охватила с головы до пят.
