скачать книгу бесплатно
Две Елисаветы, или Соната ля минор. Судьба твоя решится при Бородине. Две исторические пьесы
Цецен Алексеевич Балакаев
Драмы рассказывают о таинственных и малоразгаданных событиях XVIII и XIX столетий, когда Россия стремительно ворвалась в европейскую историю и культуру, и ворвалась как достойный партнер и соперник тысячелетних монархий Европы и Средиземноморья.Сказать, что пьесы написаны на том русском языке, на котором писали классики XIX и начала XX столетий – это ещё ничего не сказать, это так же естественно, как дыхание. Стоит отметить, что автор не наряжает своих героев в мнимые одежды XVIII века и не заставляет их разговаривать на мнимом языке – они говорят как наши современники, но остаются при этом людьми XVIII столетия, их эпоха строго представлена в границах их времени. Драмы вызывают ощущение магического поля, пронизывающего происходящее, и кажется, что в происходящем заключено гораздо больше того, что на поверхности – кого из современных писателей и драматургов можно упомянуть в связи с этим? Это таинственное ощущение, проявляющееся в трагедиях Шекспира и в романах Стендаля…
Цецен Балакаев
Две Елисаветы, или Соната ля минор. Судьба твоя решится при Бородине. Две исторические пьесы
Две Елисаветы, или Соната ля минор
Историческая драма в трёх действиях с прологом и эпилогом
«Deux Еlisabeths, ou Le sonate en la mineur»
Drame historique en trois actes avec un prologue et un epilogue
Памяти моей супруги Ирины
Действующие лица:
Екатерина, российская самодержица, 45 лет от роду на начало 1775 года
Августа, дочь императрицы Елисаветы, 21 год
Самозванка, безродная авантюрьера, 22 лет
Евдокия, фрейлина Екатерины, 19 лет
Панин, граф, канцлер, 56 лет
Орлов, граф, адмирал, 34 лет
Шувалов, обер-камергер, меценат, 47 лет
Рибас, испанец, русский лейтенант, 25 лет
Войнович, серб, русский капитан-лейтенант, 24 лет
Радзивилл, польский князь, воевода виленский, 40 лет
Демарен, маркиз, гофмаршал Самозванки, 50 лет
Иезуит, поляк, секретарь Самозванки, 35 лет
Паисиелло, неаполитанский композитор музыки, 33 лет
Чимарозо, неаполитанский композитор музыки, 25 лет
Иван, внебрачный сын Шувалова, тенор петербургских театров, 30 лет
Игуменья, настоятельница Иоанновского монастыря, неизвестного возраста
Иоанна, итальянка, старая прислуга Августы, неизвестного возраста
Салтычиха, узница Иоанновского монастыря, 45 лет
Сторож, глухонемой инвалид при Иоанновском монастыре
Вахтенный, матрос охраны Августы
Синьора и Синьор, неаполитанская знать
Розина и Фигаро, неаполитанские артисты
Крестьянка и её дети, крепостные Орлова
Офицеры и нижние чины средиземноморской эскадры, авантюристы свиты Самозванки, жители Неаполя, русская придворная знать и гвардия, неаполитанские и петербургские артисты, московские монахи, монахини, богомольцы и нищие, домочадцы, крепостные и домашний оркестр Орлова, цыгане.
Действие происходит в Неаполе, на Капри и в Москве в 1775 и 1785 годах.
ПРОЛОГ. «Неаполь»
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Набережная. Слева вдали в туманной дымке виден курящийся Везувий, справа нависают зубчатые башни святого Эльма. Звучит лёгкая музыка, за белой мраморной балюстрадой синеет море и виднеются мачты и паруса. Отдыхающая публика фланирует по виа Ривьера. Несколько цветочниц танцуют, предлагая корзинки с цветами. Элегантная пара господ взмахами рук отгоняет цветочниц.
Синьора: Русская эскадра вошла в Кратер, словно бы на параде. Корабли раскрашены флагами, а экипажи, словно ангелы, в белоснежной форме. Ах, как это красиво. Мы, неаполитанцы, столь чувствительны к красоте, что город взбудоражен необыкновенными предчувствиями. Как вы думаете, синьор, будут ли русские угощать нас, как год назад?
Синьор: Я не знаю этого, синьора. При дворе ходят слухи, что русские прибыли неспроста, и английский посол Гамильтон вручил нашему королю ноту протеста.
Синьора: Святая мадонна, к чему бы это? Ведь русские всегда такие вежливые, учтивые и щедрые. Вы помните, как после победы над турками адмирал Орлов повелел, чтобы из фонтанов на набережной било вино? Признайтесь, синьор, сколько вы тогда изволили выпить?
Синьор: О да, синьора, это был грандиозная феста! Мы столь весело отметили великую победу русских, что половина города попадало в воду. Вы знаете, синьора, какой я прекрасный пловец, но в тот день чуть не утонул.
Синьора: Я всегда твержу вам, что вино, табак и женщины до добра не доведут.
Синьор: Но вы уж вспомните о собственных безумствах, синьора.
Синьора: Вы о русском адмирале? Это красавчик. Никогда не видала такого героя, как адмирал Орлов. Какой у него шрам на лице! Этот шрам украшает воина-победителя и влечёт к нему всех дам. И его манеры… Перед ним невозможно устоять. Он словно античный император! Вы помните салют и фейерверк русской эскадры? Корабли палили по мановению его рук, а дирижировал он огненной потехой великолепно. Да-да, то было великолепно!
Синьор: Признаться, меня очень впечатлил морской бой, который русские устроили для нашей потехи. Ведь каким же надо быть могущественным вельможей, чтобы вот просто так, ради забавы, сжечь и потопить часть своей эскадры.
Синьора: От пушечного жара, синьор, вспыхнули кружева моего платья. Слава богу, слуги опрокинули на меня ведро вина из фонтана.
Синьор: А британский посол лорд Гамильтон, недовольный тем, как сердечно наш город принимал русских, бегал по набережной, и он выглядел, как дьявол из преисподней – весь в саже, с обгорелыми манжетами и кружевами, с опалённым париком.
Синьора: Да-да, синьор, я помню, как город следил за судебной тяжбой англичан, пытавшихся взыскать с русских за урон, нанесённый кораблям английской эскадры…
Синьор: И русский посланник синьор Шувалов под стать адмиралу Орлову. Он тогда сказал, что лающая собака не кусается, и совершенно проигнорировал маневры англичан. Ходили слухи, что русский стопушечный корабль нарочно протаранил британского флагмана. Вы помните, с каким треском рухнули мачты и как англичане вылавливали из воды свой флаг?
Синьора: О, да-да-да, то было презабавно. Как только английские моряки достали флаг и с гордостью подняли над своими головами, русские отсалютовали им всеми бортами, и английский ялик перевернулся, снова утопив флаг.
Синьор: И как раз в том лорд Гамильтон нашёл злонамеренное бесчестье для британской короны. Сейчас он снова подозревает русских в худых для своей империи намерениях. Как у нас говорят, кто в воду упал – будет мокрый.
Синьора: Да, лорда Гамильтона русские и в воде искупали, и на огне поджарили. Это международная политика, которая нас, простых неаполитанцев, не касается. Пусть англичане ищут козни в действиях русских, мы же будем рады, коль адмирал Орлов нанесёт визит наследной принчипессе и устроит в её честь великолепный бал.
Синьор: О да, синьора, и тогда снова набережные фонтаны забьют искрящимися струями красного вина. Не выпить ли нам за это, синьора?
Синьора: Не будьте расточительным, синьор. Ведь русские сегодня же закатят пир. Потерпите до вечера, вот тогда мы повеселимся от души.
Подбегает цветочница, но Синьор отсылает её небрежным жестом. Пара проходит.
Выходит Паисиелло и изящно раскланивается с отдыхающими. Они с почтением приглашают его выпить бокал вина. Паисиелло садится за столик, пьёт вино и закусывает.
Выбегает Розина в платье с небесно-голубым лифом и с корзинкой цветов в руках и поёт каватину, обратив лицо к Паисиелло и прижимая к груди письмо возлюбленного.
Розина: Ах! Я его поздно прочла; Он меня просит иметь явную ссору с опекуном; Я её теперь лишь имела, Но по несчастию помирилась. Мучитель мой столь несправедлив, Что не только имения моего, Но и вольности меня лишает. О небо! Сжалься надо мною. Праведное небо! Ты, которое знаешь, Когда у кого сердце невинно: Ах! Подай душе моей сие спокойство, Которое оно не имеет…
Розина кланяется Паисиелло, ставит у его ног корзинку и исчезает. Выбегает баритон в голубой жилетке и алом неаполитанском колпаке, с бритвой в руках, и поёт арию Фигаро, обратив лицо к Паисиелло.
Фигаро: Пробежав многия города Прибыл в Мадрид, Где испытал театральныя Свои дарования, Сочинил Оперу, Но упал. И так перекинув опять Свой скарбишко за плечо Пошёл далее; был в Кастилии, В Манхе, в Астурии; Перешёл Андалузию, Естремадуру, Сьерру-Морену и Галицию; В ином месте принят хорошо, В другом угощён тюрьмою, Везде без наличных денег, Но со всем тем весел, Всегда превыше всех перемен счастия, Питаясь бритвой, Брея бороды кому ни попало, Продолжал мой путь И наконец в Севилии поселился, Готов служить Вашему Сиятельству, Если могу удостоиться Сея чести…
Фигаро с достоинством кланяется Паисиелло, обегает отдыхающих, предлагая им побриться, и, наконец, исчезает.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Входит Чимарозо и раскланивается с публикой. Он подходит к столику Паисиелло и отвешивает галантный поклон.
Чимарозо: Буоно джорно, маэстро Паисиелло.
Паисиелло: А, это вы, милый юноша! Буоно джорно.
Чимарозо: Вчера я был в королевском театре Сан-Карло и затем всю ночь не мог заснуть, захваченный вашей чудесной музыкой, маэстро Паисиелло.
Паисиелло: Вот как? Вы мне излишне льстите. Присаживайтесь, маэстро Чимарозо. Сделайте одолжение и составьте мне компанию. Готов побиться об заклад, что вы не завтракали.
Чимарозо: Признаться, вы, маэстро, правы.
Паисиелло: Когда-то я тоже был начинающим музыкантом. Не стесняйтесь, присаживайтесь и смело расправьтесь с этим гастрономическим этюдом. Ведь лучше умереть сытым, чем голодным.
Чимарозо скромно садится и быстро утоляет первый голод. Затем он восхищённо-почтительно внимает старшему коллеге. Временами к столику подбегают цветочницы и бросают им цветы.
Чимарозо: Так вот какую пищу вкушают великие композиторы. Вдохновляюще. Ваш повар, маэстро, истинный виртуоз.
Паисиелло: Осмелюсь дать вам совет, мой юный друг. Когда-то я начинал с написания религиозной музыки, дававшей удовлетворение и спасение моей душе. Что касается желудка, то для насыщения его я писал сонаты и посвящал их благородным и имущим отцам семейств, чьих супруг и дочерей я имел честь обучать основам музицирования. И лишь случай, позволивший мне написать первую оперу…
Чимарозо прерывает его восхищенным вскриком. Чимарозо: «Болтун»! О, маэстро, кого вы столь злостно и весело высмеяли в своей дебютной опере?
Паисиелло достаёт из рукава шёлковый кружевной платок и вытирает лицо.
Паисиелло: Это страшная тайна, мой друг. Ведь вы не желаете, чтобы однажды тёмной ночью меня зарезали в подворотне? Молчание – золото. А в чём могу признаться вам, то в том, что тот первый успех вскружил мне голову. И сбил меня с истинного богоугодного пути… Да, впрочем, к чему я это?.. Вот к чему. Вы, маэстро Чимарозо, начали свой долгий путь с места в карьер. С опер! А ведь написание опер требует неисчислимых жертв. Это слишком большое испытание для молодого неокрепшего организма. И я бы осмелился посоветовать вам, мой друг, временами делать передышки и писать небольшие изящные сонаты. Знаете ли, этакие безделушки, какие любят неаполитанские маменьки. Пение скрипочек, переливы арфочек, нежность флейт… Джокозо! Аморозо! Грациозо! А их мужья, потакающие капризам своих половинок, отблагодарят вас по достоинству. Родительская любовь лучший ключ к кошельку любого скряги.
Чимарозо: Но, маэстро, стоит ли тратить время на подобные мелочи? Зачем разменивать талант на пустяки? Неужели вы прерывали поток вдохновения при написании грандиозного исторического полотна «Алессандро в Индии»?
Паисиелло: Кхм… В вас чувствуется нетерпеливое упоение молодости, дорогой друг. Вы спешите жить! Но желудок всегда требует своего. Полный, довольный радостями жизни желудок не отвлекает автора, а рассудок его и мысль находятся в полной гармонии с музами искусств.
Чимарозо: Признаться, маэстро, на сытый желудок я писать не могу. Меня сразу же тянет на Ривьеру, к веселью, где я могу подсмотреть, подслушать и даже, коль посчастливится, принять участие в сюжетах будущих опер.
Паисиелло: Ах, эта молодость! Нетерпеливая, жаждущая, кипящая. Бурление чувств. Кхм, круговерть мысли… Но, мой юный друг, к примеру, написание «Алессандро», вкупе с полным желудком, требовало холодного рассудка и тонкого расчёта. Я потратил три месяца на изучение текста синьора Метастазио и сличение его с историческими источниками, а затем, облачившись в мундир, при лентах и орденах, в белых перчатках, ежедневно складывал в единое целое сложившийся в итоге штудий музыкальный текст. По три часа в день. Две недели. И затем ещё две недели употребил на отделку, на углубление драматических ситуаций, на придание характерам образности, живости и остроты, на украшение музыкальных фразировок.
Чимарозо: Трудно в то поверить, маэстро Паисиелло. Ведь ваш «Алессандро» смотрится необыкновенно целостным, всё в нём едино, неразрывно и совершенно. Я был уверен, что вы присели за столик и написали его… М-м-м… Часов за двадцать непрерывного вдохновенного труда.
Паисиелло: Бог с вами, молодой человек. Мгновенно, по вдохновению, пишутся лишь безделицы, коротенькие оперы буфф, этакие весёлые и обязательно оригинальные жизненные срезы, подсмотренные и внезапно ослепившие своею свежестью ситуации. Но вдохновения и оригинальности вам хватит лишь на один акт, но никак не на три или пять для сериозной, большой оперы.
Чимарозо: Но как мне найти богатых и знатных покровителей, маэстро? Я никогда не смогу собраться духом и напрашиваться самостоятельно.
Паисиелло: Выгодные места в лучших неаполитанских домах давно заняты, маэстро Чимарозо. Вам следует искать иностранцев, а больше всего сорят деньгами русские! Они сказочно богаты и не считают средств на удовлетворение своих прихотей. Если вам будет угодно, то я осмелюсь рекомендовать вас двум русским принчипессам. Они наследницы царского престола.
Чимарозо: Ах, дорогой маэстро, я никогда не забуду этой услуги!
Паисиелло: Признаться, я бы с радостью занялся ими сам. Но одна из них, принчипесса Елисавета, снимает виллу на Капри, а это далеко и неудобно для меня. Вторая же, тоже принчипесса Елисавета, признаться, ведёт столь шумный образ жизни, что это, право, может выбить меня из спокойного, размеренного русла музицирования. Ведь в суетном шуме я не слышу голоса муз.
Чимарозо: Извините меня, маэстро, как это возможно, чтобы две наследные принчипессы имели одно и то же имя? Неужто они близнецы?
Паисиелло: Ах, не спрашивайте меня об этом, молодой человек. Русские такие странные и такие непонятные. Они слишком богаты! Невероятно богаты, а богатым дозволено всё…
Он достаёт из кармана письмо и вдыхает аромат бумаги.
Паисиелло: Вот… Словно бы аравийский самум. Надушено тончайшими восточными благовониями. Это приглашение на вечер к той из них, что изволила остановиться в Неаполе, и я возьму вас с собою, представив своим секретарём.
Чимарозо: А хороша ли она, маэстро?
Паисиелло: Молодой человек, принчипесса не может быть нехорошей. А эта, уж поверьте мне на слово, настоящий бриллиант. И весь высший свет неаполитанского королевства у её преизящнейших ножек.
Чимарозо: Ах, маэстро, моё сердце заныло от сладких предчувствий.
Паисиелло: Ни в коем случае не позволяйте себе излишних надежд, молодой человек. Будьте лишь зрителем, хладнокровным свидетелем безумств других. Записывайте в дневник, запоминайте всё, и, может быть, однажды вы напишите произведение, достойное памяти потомков. Держите свою голову трезвой и холодной. Вот вам мой совет, мой юный друг.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Прогуливающиеся оживляются, слышны возгласы: «Русский офицер!», «О, наконец-то они снова прибыли!», «Синьоры, готовьтесь к праздникам и балам!»
Входит Войнович, осматривается, затем живо, чеканя шаг, направляется к столику Паисиелло и с достоинством кланяется. Окружающие останавливаются и с интересом прислушиваются.
Войнович: Достопочтенный синьор, имею ли я честь видеть синьора Паисиелло, композитора королевских театров его величества неаполитанского короля?
Паисиелло: Я к вашим услугам, синьор офицер.
Войнович: Синьор Паисиелло, мне велено доставить вам сие высочайшее письмо из Санкт-Петербурга. Прошу вас расписаться в его получении.
