скачать книгу бесплатно
– Жаль, что вы устали и не сможете мне помочь. А я хотел бы, Fr?ulein Lisa, попросить вас показать мне ваше село, ведь я его совершенно не знаю.
– Почему же? Если у вас есть свободное время, то я готова хоть сейчас стать вашим гидом.
Der Hachelborn. Источник Гахель
– Очень хорошо! – искренне обрадовался я. – Тогда с чего начнем?
– Как с чего? Конечно, с Hachelborn, это главная достопримечательность нашего села, его обязательно показывают всем нашим гостям.
– Интересно, а где же он находится?
– Это недалеко отсюда. Я вам покажу.
Мы завернули в переулок Bornberg и стали подниматься в гору. На крутом склоне ее я увидел небольшое углубление – нишу, отдаленно напоминающую вход в грот, отделанную камнем и цементом. Но никакого грота здесь не было. В верхней части ниши на каменном барельефе значилось: “Heyerode 1356”. Ниже этого барельефа около метра от земли из стенки вытекала тоненькая струйка воды, которая по желобу стекала в трубу и исчезала под толстым слоем брусчатки. Я понял, что это и есть Гахельборн, источник Гахель.
– Говорят, что наше село возникло в 1356 году как раз на этом месте, – пояснила мне Лиза. – Вот здесь стояла хижина первого пастуха, а его загон для овец находился как раз на том месте, где сейчас стоит ресторанчик “Zum gr?nen Rasen” (“у зеленой лужайки"). Все жители нашего села чтят этот источник, считают его священным, а наш пфаррер для крещения детей берет воду только из него.
– Очень интересно! – воскликнул я. – Скажите, а откуда вы все это знаете?
– Это знаю не только я одна, а все жители нашего села. Этому нас учат в местной школе.
Я подошел поближе к источнику, подставил под струю ладонь и спросил:
– А пить воду можно?
– Конечно, она же чистая, свежая, родниковая.
Я набрал полную ладонь прозрачной холодной жидкости, поднес ее ко рту и сделал несколько освежающих глотков, а остатками ее окропил лицо.
Лиза тоже подошла к источнику, смочила водой руки и потом тихо, но внятно проговорила:
– Святой Гахель! Благослови нас на большую и вечную любовь!
Эти слова я хорошо слышал и разобрал, но смысл их дошел до меня не сразу. Но когда понял, о чем говорила и что просила Лиза у Священного Источника, то я неожиданно вспыхнул, покраснел и смутился. Однако, я все же нашел в себе силы и смелость подбежать к ней и воскликнуть: “Лиза, ты что?” – не замечая, что назвал ее на “ты”.
– Ничего! – ответила она спокойно. – Ты не обращай внимание, иногда я говорю не то что думаю. Со мной это случается.
А вот то, что она назвала меня на “ты", я почему-то сразу заметил и я понял, что небезразличен этой девушке.
Мы перебежали через прилегающую к источнику улочку, приютившуюся на самом краю откоса, и стали подниматься вверх по узкой извилистой тропинке. В полку я слыл самым быстрым и выносливым бегуном. Мое сердце и ноги были натренированы, как у опытного спортсмена. В ходьбе и по равнине, и по пересеченной местности я всегда обходил всех. Поднимаясь сейчас в гору, я заметил, что Лиза, пожалуй, смогла бы составить мне конкуренцию, так как за время подъема она ни разу не остановилась, чтобы перевести дыхание, и при этом продолжала мне что-то объяснять и рассказывать. Одета она была в легкое, кажется, ситцевое платьице, плотно облегающее ее тело, на ногах туфли на низком каблуке, и я хорошо видел ее обнаженные до колен загорелые ноги.
На вершине горы, точнее сказать холма, на которую мы поднялись, была хорошо оборудованная смотровая площадка, с которой открывался изумительный вид на всю долину. Село Хейероде лежало у наших ног. Зажатое с трех сторон крутыми холмами, оно казалось расплющенным в трехлучевую звезду, причем от каждого луча отходила асфальтированная дорога: на восток – в город Мюльхаузен, на юг – в город Треффурт, на запад – старинное село Дидорф. Нам хорошо было видно, казалось бы, хаотическое нагромождение красночерепичных крыш. В самом центре села и чуть в стороне возвышались два остроконечных шпиля местных церквей. По левую сторону виднелось большое, пожалуй, самое большое в селе трехэтажное здание сельской школы. На заднем плане за селом просматривалось белое арочное сооружение – это был трехпролетный железнодорожный виадук, переброшенный через узкое ущелье между холмами. Как раз в это время со стороны Дидорфа из-за стены леса вылетел отсюда казавшийся миниатюрным, игрушечным поезд, выбрасывая в воздух клубы густого пара. Поезд, как на экране кино, резво пронесся через виадук и скрылся.
– Это вечерний поезд идет в Мюльхаузен, ночью он проследует в обратном направлении, – пояснила мне Лиза, – с этой площадки самый лучший обзор нашего села. Оно особенно красиво утром, когда солнце светит из-за спины, сейчас же оно бьет прямо в глаза.
– Лиза, ты родилась в замечательном селе, и я по-хорошему завидую тебе.
– Ваня! (Она впервые назвала меня по имени.) Разве твоя родная деревня По-на-чьо-ва не так красива?
– Лизхен! Ты запомнила название моей родной деревни?! Как тебе это удалось?
– Название трудное, я учила его целый день!
Все то время пока мы находились на смотровой площадке и наслаждались неповторимым видом села, мы стояли рядом и держали друг друга за руки.
Начиная с этого памятного дня, с прогулки на смотровую площадку, со встречи у Гахельборна, мы стали встречаться почти ежедневно. Днем мы работали, а вечер проводили вместе. Встречались на природе, благо что долгие летние вечера позволяли нам это делать. Мы совершали продолжительные прогулки по лесу в районе железнодорожного вокзала по возвышенности Heinich, встречались под сводами арочного моста, гуляли по насыпи железнодорожного полотна по направлению к селу Дидорф, прыгали по каменистым берегам речушки Grunde. И везде где бы мы ни находились и что бы мы ни делали, нам вдвоем было весело и интересно. Мы узнавали взгляды друг друга на различные жизненные ситуации и к великой радости обнаруживали, что они совпадали удивительно точно! Без нажима, без натяжки и без искусственной подстройки. Такое единомыслие встречается очень редко, но вот наш опыт показывает, что оно все-таки встречается. Мы были просто близки друг другу по духу.
Мы уже знали, скорее догадывались, что любим друг друга, но о любви вообще и о нашей тем более мы не обмолвливались ни единым словом. Мы не спешили, не торопили события, а позволяли им развиваться естественным путем. Мы оба с завидным постоянством и последовательностью делали как раз то, что должны были делать влюбленные. Каждая наша встреча, каждый прожитый день приносили нам не только радость общения, но и шаг за шагом поднимали наши чувства, наши ощущения еще на одну ступеньку выше по длинной лестнице любви, на которую мы охотно вступили, не думая о последствиях. Мы учились верить друг в друга, доверять друг другу и избегать всего того, что могло бы вызвать хотя бы тень сомнения. Возникший крохотный и нежный росток нашей любви мы оба заботливо растили, лелеяли, ухаживали за ним, ограждали его, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь случайно не наступил на него.
С каждой такой встречи я возвращался к себе “домой” окрыленный, уверенный, с желанием как можно больше делать добра людям.
2. Комендантские заботы
С первого дня своего назначения комендантом я с головой ушел в работу. Как говорится, работ и забот был полон рот. В селе насчитывалось почти три тысячи жителей, и каждый из них хотел знать, какую политику в отношении мирного населения будут проводить новые русские власти, что жителям будет разрешено и что запрещено. С этой целью через бургомистра и глашатая я сделал несколько распоряжений и объявлений, суть которых сводилась к следующему:
1. Существующие в селе до прихода русских местная власть и местные порядки, в том числе и частная собственность, сохраняются в неизменном виде.
2. Никаких переселений, высылок и тем более репрессий и арестов не будет, жители села могут продолжать свою прежнюю деятельность.
3. Поездки жителей в пределах Мюльхаузенского района осуществляются с разрешения (регистрации) бургомистра, а за пределы района с разрешения коменданта.
4. Воинские части и русские военнослужащие не имеют права без разрешения коменданта конфисковывать, отбирать или брать на свои нужды любое имущество у жителей села. О всех случаях нарушений этого порядка нужно обращаться к коменданту или к бургомистру.
Вид села Хейероде с птичьего полета. Пересъемка с открытки.
План села Хейероде
Пояснения к плану села Хейероде
1. Железнодорожный вокзал. 2. Grenzhaus. Пограничный дом. 3. Kurhaus. Гостиница. 4. Дом Лизы Вальдхельм. 5. Водонасосная станция. 6. Ресторан-гостиница “Zum Gr?nen Rasen” (“У зеленой лужайки”). 7. Советская комендатура. 8. Фабрика “Вильгельм Крумбайн”. 9. Ресторан “Пост”. 10. Контора бургомистра. 11. “Der Наchelborn”. Источник Гахель. 12. Детский садик. 13. Новая кирха. 14. Старая кирха. 15. Детские ясли. 16. Школа имени Гёте. 17. Арочный мост.
Надо сказать, что приход нашего полка в Хейероде его жители встретили спокойно, без страха за себя и за свое имущество, так как уже знали, что обещанные фашистами репрессии, преследования, не допускаются русскими.
На второй день моего комендантства мне позвонил офицер штаба полка старший лейтенант Дунаевский и сказал, что принято решение строить полковое стрельбище в районе деревни Ширшвенде и что село Хейероде обязано ежедневно поставлять двадцать человек на земляные работы.
– Комендант, прошу вас обеспечить стройку рабочей силой, – сказал Дунаевский и отключил телефон.
Мне пришлось заново вызывать его, чтобы узнать, каким способом эти рабочие будут доставляться к месту работы и обратно – ведь до деревни Ширшвенде почти шесть километров.
– Это не твоя забота. Доставка рабочих поручена транспортной роте, конкретно лейтенанту Павлу Крафту. Ты его должен знать.
Как же мне не знать этого влиятельного офицера – хозяина всего автомобильного транспорта в полку! Я написал соответствующее “комендантское распоряжение”, которое бургомистр своим обычным способом, то есть через глашатая с колоколом, довел до сведения всего населения Хейероде. В этом моем распоряжении говорилось, что все работы на стрельбище пойдут в счет репараций.
После таких мер с моей стороны бургомистру было нетрудно комплектовать рабочие смены из местного населения. Каждое утро в 8 часов рабочие, а это были в основном женщины, собирались у конторы бургомистра, куда подъезжала наша “полуторка” и увозила их к месту работы. Строительством руководил инженер полка капитан Евгений Федоров, мой одногодок и мой хороший армейский друг. Несколько раз я сам приезжал на своем мопеде на стройку, чтобы знать и лично видеть в каких условиях и что выполняют рабочие-женщины. А они обыкновенными лопатами выравнивали площадку от линии огня до мишеней, сгребали грунт и на носилках относили его за пределы стрельбища.
– Был бы бульдозер, хотя бы один, тогда не понадобились бы эти рабочие, – жаловался мне Женя Федоров.
Работы продолжались около полумесяца, строительство стрельбища было окончено, после чего никто из жителей Хейероде ни на какие работы не направлялся.
Скажу несколько слов о репарациях и о репарационных поставках. Во время войны немецко-фашистские оккупанты нанесли огромный ущерб народному хозяйству СССР. Правительство нашей страны приняло решение о частичной компенсации этого урона немецкой стороной в виде репараций, то есть поставкой в СССР некоторого оборудования, демонтированного с немецких заводов, частичным содержанием советских оккупационных войск и даже бытовыми услугами. Все население в советской оккупационной зоне Германии включилось в сбор репарационных поставок. Был налажен строгий учет: кто из жителей и какую долю вложил в счет репараций.
В моем распоряжении были заранее заготовленные бланки с печатями, и я имел право выдавать расписки за полученные товары или предоставленные услуги в счет репараций. После окончания строительства стрельбища я выдал бургомистру Хейероде такую справку с указанием выполненных объемов работ и их стоимости.
В то время уже были выпущены в оборот так называемые “оккупационные марки”, которыми наши воинские части рассчитывались с немецкими фирмами и немецкими гражданами.
С первых дней появления нашего полка в Хейероде бургомистру стали поступать жалобы жителей на пропажу молочных продуктов. Многие крестьяне села имели коров в стойловом содержании, так как пастбищ у общины не было. Коров кормили привозными брикетами сена. После утренней дойки хозяева выставляли бидоны с надоенным молоком на специальные подставки, сооруженные на обочине дороги перед их домами. Нанятый тракторист объезжал село, собирал эти бидоны на прицеп и отвозил их в соседнее село Обердорлу, где находился маслозавод. Вечером вторым рейсом этот же тракторист развозил и расставлял на подставки порожние бидоны. По заявкам хозяев работники молокозавода вкладывали на дно порожних бидонов брикеты масла, творога, сметану и другие продукты.
Этот порядок был заведен давно, и в нем никогда не было сбоев. При появлении русских кое-где из этих бидонов стали исчезать молочные продукты. Я понял, что это дело рук наших солдат и организовал несколько вечерних засад, чтобы поймать воришек. Однажды, когда тракторист закончил вечерний развоз порожних бидонов, я с двумя автоматчиками спрятался в одном из дворов напротив трансформаторной будки, где чаще всего пропадали продукты и стал ожидать наступления темноты. Ждали недолго, заметили, как со стороны вокзала начала спускаться одинокая воинская повозка с двумя ездовыми. Один из них соскочил с повозки, подбежал к подставке, открыл бидон и вытащил его содержимое. Мы выскочили из засады и тут же на месте преступления арестовали обоих солдат. Ими оказались ездовые транспортной роты нашего полка. Состоялся открытый показательный суд, на котором присутствовал весь личный состав транспортной роты и некоторые жители села. Воры были осуждены и отчислены из полка. После этого пропажа молочных продуктов из бидонов прекратилась.
Из районной комендатуры для исполнения мне поступило довольно деликатное распоряжение: нужно было срочно в нашем селе организовать выявление и лечение всех женщин больных, так сказать, деликатными болезнями. Я психологически не был готов к таким делам. Даже тогда, когда я читал это распоряжение, то невольно волновался и краснел. Но я комендант, и этому делу должен дать ход.
Оказывается, бургомистр села, так сказать, по линии немецкой администрации тоже получил аналогичное распоряжение, и мы вместе стали думать, как его поскорее и получше исполнить. Выяснилось, что мой предшественник, американский комендант, тоже начал проводить эту работу, но не успел ее закончить.
Мы с бургомистром решили воспользоваться оставшимися от американца бумагами, то есть продолжить его работу, но только силами местных немецких врачей. Через несколько дней на мой стол стали ложиться списки женщин Хейероде с разбивкой их на три категории: gesund, krank, verd?chtig (здоровая, больная, подозрительная).
Всех больных через бургомистра мы отправляли в Мюльхаузен в районный стационар на лечение, а подозрительных на повторные анализы. Каким-то образом Анна Хольбайн узнала, что я располагаю такими списками и предприняла немало усилий, чтобы заглянуть в них. Я объяснил ей, что эти сведения являются секретными и вежливо отказал ей, за что она кровно обиделась на меня.
В селе был только один “очаг культуры” – кино-танцевальный зал, который, естественно, находился в частных руках. Его хозяйка, имя которой я, к сожалению, не смог вспомнить, была очень активной и деятельной старушкой. Она постоянно носила черно-траурное одеяние. Летом зал почти не работал, а под осень появилась необходимость в его открытии. К тому же население села постоянно увеличивалось за счет возвращения местных жителей беженцев и возвращающихся из плена бывших солдат Вермахта. Я оказался в затруднительном положении: танцы – понятно, их можно и нужно разрешить. А как быть с показом кинофильмов? Ведь кинофильмы-то все немецкого, точнее говоря, фашистского производства. Я позвонил заместителю командира полка по политической части майору Проценко и попросил у него совета. Он сказал:
– Сначала сам посмотри несколько фильмов и отбери из них для показа те, которые с твоей точки зрения показывать можно. А все остальные, фашистские, пропагандистские, связанные с войной и политикой, запрещай без колебаний. Я так и сделал.
Вот я сижу один в пустом кинозале и просматриваю предложенные хозяйкой немецкие фильмы вместо прогулок с Лизой по живописным окрестностями села. Хозяйка кинозала была понятливым человеком и предложила для просмотра такие фильмы, которые я без всяких сомнений разрешал для показа.
Наступил день, когда в селе появились три огромных щита-объявления, на которых было написано: “Сегодня с разрешения коменданта в 19.00 будет демонстрироваться игровой фильм “Черный принц”. Вход с танцами 10 марок, без танцев 5 марок”.
Дело в том, что у немцев был заведен такой порядок: за час или за два перед демонстрацией фильма открывались платные танцы под оркестр. Потом в этом же зале расставлялись стулья, скамейки и другие сидения и начиналась демонстрация кинофильма.
В 1944 году под Прагой на киностудии “Баррандов” был снят цветной музыкальный художественный (немцы говорят “игровой”) фильм “Die Frau meiner Tr?ume” (“Девушка моей мечты”). В нем много музыки, танцев, красивых женщин и нет ни единого грамма политики. Мужскую партию исполнил лучший танцор Европы того времени Виктор Фромин, солист Белорусского театра оперы и балета, специально вывезенный немцами в Германию. А заглавную женскую роль сыграла обаятельная Марика Рёкк. Она родилась в Венгрии 3 ноября 1913 года и с двенадцати лет начала выступать в концертах в Будапеште. С 1935 года она в Германии. После войны она снялась еще в нескольких фильмах: “Дитя Дуная” (1948 год), “Принцесса Чардаша” (1950 год) и других.
Но в фильме “Девушка моей мечты" она превзошла себя, этот фильм стал ее “лебединой песней”… В 1988 году ей исполнилось 75 лет, а в 1993 году она еще проживала в местечке Баден под Веной.
Фильм “Девушка моей мечты” прошел с огромным успехом по всей фашистской Германии и по оккупированным ею странам. После войны в качестве трофея он демонстрировался с не меньшим успехом почти во всех странах мира, в том числе и Советском Союзе, где многие зрители ошибочно принимали Марику Рёкк за Еву Браун, любовницу, а затем жену Гитлера.
Хозяйка кинозала где-то достала копию этого самого популярного среди немцев фильма. Большинство жителей Хейероде знали о нем, видели его и хотели увидеть еще раз. Все знали, а я – нет. И когда хозяйка кинозала пришла ко мне с предложением посмотреть этот фильм, то я равнодушно, не подозревая, что это не простой фильм, а шедевр, ответил:
– Хорошо, завтра вечером посмотрю.
На другой день в комнате Анны Хольбайн собрались ее сестры и племянники, все они поглядывали на меня и загадочно улыбались. А когда я в сопровождении одного свободного от дежурства солдата направился в кинозал, то на улице мне стали встречаться жители, тоже с загадочными улыбками. У входа в кинозал толпилась большая группа молодежи и с повышенным вниманием сопровождала каждый мой шаг. Я тоже всем улыбался, но не понимал, что происходило вокруг. Все это, оказывается, означало то, что люди ждали от меня разрешения на показ фильма, который был бы для них настоящим праздником.
С первых кадров кинокартины я был поражен и оглушен красками, музыкой и танцами. На экране царила удивительно красивая, беззаботная жизнь молодых людей, у которых на уме было одно – как бы в кого-нибудь влюбиться. Как будто в мире не было ни войны, ни крови. Танцы красоток из кабаре меня просто вогнали в краску: когда эти красотки бесстыже задирали юбки и дразнили зрителей обнаженными ногами. Этого я не мог стерпеть и, несмотря на все плюсы комедии, твердо сказал “нет”, чем поверг в ужас хозяйку кинозала, которая теряла огромную сумму предполагаемого дохода. Когда я вышел из кинозала, то на площадке не оказалось ни одного человека, а весь остаток вечера дверь в комнату Анны была плотно закрыта. Так отреагировали жители села на мой запрет.
В августе-сентябре 1945 года продолжалось массовое освобождение из русского плена больных и изувеченных солдат и офицеров вермахта. Все они, конечно, имели на руках соответствующие документы. Те немецкие пленные, дома которых находились в западных зонах, должны были пересечь границу между советской и американской зонами. А граница эта на нашем участке открывалась один раз в неделю по пятницам. Поэтому им приходилось ждать ее открытия по нескольку дней. А где им жить, ночевать? Несмотря на то, что каждая семья в Хейероде имела свой собственный дом, чаще всего двухэтажный, владельцы их не хотели добровольно брать на постой своих же солдат. Даже бургомистр, имея огромную власть в селе, в этом вопросе был бессилен. Ничего не поделаешь – частная собственность. Я, как советский человек и комендант села, был возмущен и даже оскорблен таким равнодушным отношением. Я сочинил довольно строгое распоряжение и обязал жителей без всяких условий и оговорок принимать на временный постой бывших немецких солдат и кормить их, правда, в счет репараций. После этого положение с размещением солдат в селе резко изменилось, но в начале мне приходилось самому лично в сопровождении вооруженных солдат ходить по дворам села и насильно заставлять хозяев принимать на ночлег двух-трех идущих из плена солдат-немцев.
Как-то после обеда дежурный сержант доложил, что со мной хочет поговорить один из таких бывших пленных офицеров – возвращенцев.
– Пусть заходит, – сказал я.
Через минуту в кабинет не вошел, а ввалился солидный офицер в шинели, но без погон, волоча правую ногу.
– Прошу сесть. Что с вами? – спросил я.
– Нога… старая рана. На моей ноге нет полпятки – русская мина. Когда выписывался из лагеря, нога была в порядке, а вот сейчас разболелась снова.
Я подошел к нему ближе и издали почувствовал, что от него несет жаром.
– У вас, кажется, температура? – спросил я.
– Есть немножко, – ответил немец.
Я позвонил в штаб полка и попросил соединить меня с начальником. Когда он взял трубку, я объяснил ему положение и попросил оказать немцу медицинскую помощь.
– Вы же знаете, что санитарная рота расквартирована в селе Фалькен, – сказал он.
– Знаю, но ведь это не так далеко от Хейероде. У немца высокая температура и нога распухла.
– Где он сейчас?
– У меня в кабинете.
Голос майора исчез, из трубки доносились какие-то шипения и пощелкивания. Я терпеливо ждал. Через несколько минут начальника штаба объявился на проводе и сказал:
– Ждите, врач выезжает к вам.
Я попросил немецкого офицера перейти в дежурную комнату, а появившуюся Анну Хольбайн присмотреть за ним. Примерно через час приехал наш врач и не один, а с двумя санитарами. Он не спеша осмотрел и ощупал распухшую ногу, сделал два укола и попросил санитаров смазать ее какой-то мазью и забинтовать.
– Переведите, – попросил он меня, – по-хорошему вас нужно немедленно госпитализировать. Если вы согласны, то мы можем сейчас же отвезти вас в санитарную часть.
– Нет, нет, я останусь здесь. Завтра открывается граница, и, возможно, завтра или послезавтра я буду дома. Я из Касселя, он недалеко отсюда.
– Если опухоль к утру спадет, то это хорошо, если нет, то нога ваша в опасности, возможна гангрена, а с ней шутки плохи.
Немец понимающе кивал головой, благодарил врача, санитаров, Анну, меня, но просил никуда его не увозить, а оставить здесь, в этой комнате.
Вечером я снова зашел к нему. При моем появлении он даже сделал попытку встать.
– Не беспокойтесь, – сказал я, – как вы себя чувствуете?
– Ничего сказать не могу. Кажется, температура начинает спадать. Мне хочется сказать спасибо фрау Хольбайн, она не только заботится обо мне, но даже покормила.
Я понимал, что все его мысли сейчас сосредоточены только на одном – на скором свидании с родными и близкими. Я знал, что крупный город Кассель был не так далеко отсюда, но в американской зоне.
– Скажите, сколько времени вы не виделись с семьей и родственниками? – спросил я.
– С осени 1943 года. Тогда я имел отпуск с фронта, а летом 1944 года я попал в плен, и с этого времени я ничего не знаю о своей семье, а ведь Кассель американцы бомбили много раз.
– Кто вы по званию, должности и где воевали?
– Я пехотный офицер в звании капитана, по должности командир пехотной роты. Воевал в Белоруссии на реке Друть. Может быть, слышали? Там наш батальон оказался в котле и был в полном составе взят в плен, а я к тому же еще и получил вот это ранение.
