скачать книгу бесплатно
Когда Эгей со свитой, одетый по-дорожному, но в лаврах, сойдя в коринфской гавани с борта, доставившего его судна, со стороны моря шел к агоре, он встретился с Медеей, только, что расставшейся после бурного разговора с Ясоном, решившим ее предать. Они были давно знакомы и даже дружны почти с самого того момента, когда Медея с супругом впервые в Коринфе появились.
– О, радуйся, прекрасная Медея! Как же приятно мне приветствовать старых друзей таким пожеланьем. Давно тебя не видел я. Как ты живешь, что делает русокудрый Ясон? Я слышал, что блаженные жители неба вам послали большое счастье – двух сыновей прекрасных. Как я вам завидую и вашему семейству всему желаю долгих лет непреходящего счастья!
– Радуйся и ты, о сын Пандиона премудрого, благочестивый Эгей! Дай бог тебе и счастия, Эгей, и всех твоих желаний исполненья! Откуда прибыл к нам, зачем?
Ответила царю Медея, пытаясь отвлечься от своих горестных дум, сжигавших ей разум и душу. Тут Эгей замечает, как плохо выглядит Медея: осунулась в лице, покрасневшие распухли веки, всегда сверкавшие дерзким огнем глаза, совсем потухли, как у старухи, а ведь она была его моложе не меньше, чем лет на десять…
– Я навещал оракул Феба знаменитейший, чтоб получить совет, как стать отцом. Если ты помнишь, я всегда детей иметь страстно хотел, Медея. И, хоть в те годы, что мы с тобой не виделись, от брачного ярма я не ушел, но детей своих все так же не имею, а между тем по-прежнему я всей душой желаю стать отцом, желаньем этим я весь захвачен. Но, увы! Слов бога в Дельфах я не понял – точно стану ль я отцом и потому хочу в Трезен заехать, к другу мудрому Питфею… Но полно обо мне. Ты ж отчего, скажи, Медея, так осунулась в лице, глаза потухли и выглядишь, как будто тебе давно уже за 30?
– Муж оказался у меня последним из людей. Оскорблена я им жестоко – и ни за что… К царевне юной Главке он решил посвататься, отец которой коринфский царь Креонт. И мужа я должно быть, насовсем лишилась, и до восхода солнца царь приказал Коринф покинуть мне вместе с детьми.
Так откровенно, ответила Медея, не в силах дальше скрывать горе.
– Как низко и несправедливо с тобою поступают люди!
Разволновавшись, ободренная сочувствием Эгея Ээтиада с движением молящей стала просить афинского царя:
– Богоподобный царь Эгей, позволь твоего подбородка коснуться и, колени обняв, тебя умолять: о, сжалься над несчастной изгнанницей, мужем покинутой, вдохни в мое сердце надежду и пообещай принять меня в своей справедливостью знаменитой стране, и угол какой-нибудь, хоть на короткое время, мне там дать.
Пандионид, должно быть, не ожидал подобного оборота и сильно задумался. Моложавое лицо его с еще густой черной бородой на двойном подбородке, выражало и недоумение потому, что он не знал, что ожидать от Медеи, и страх потому, что он втайне побаивался чужеземную царевну, сведущую в колдовстве и радость потому, что, как молодая красивая женщина, она ему давно нравилась.
– Тебе помочь, конечно, я обещаю, если в том нужда возникнет, но только в каком качестве ты явишься ко мне: как бывшая жена Ясона, царица иль, как…
Осторожно начал было говорить Эгей, но Медея его с досадой перебила:
– Поверь, приняв меня, ты каяться не будешь! За это тебе детей желанных ниспошлют бессмертные и славную кончину без боли и без мучений… Поверь, я знаю, что говорю. И еще: я также знаю средство верное, чтоб стал отцом ты.
– Тебе помочь хочу я бескорыстно, ради бессмертных, и это главное, но нам заманчиво и обещанье сделать меня отцом. Желаньем этим я весь захвачен и даже думать о другом я не могу. Поэтому, коль ты ко мне придешь в Афины, я для тебя постараюсь быть хозяином радушным.
Обрадованная таким обещанием Медея решила развить успех:
– Есть у меня враги: Акаст в Фессалии и здешний царь Креонт. Я попрошу тебя, мой доблестный Эгей, прямо сейчас поклясться впредь никому меня не выдавать. Пойми это мое желанье. Ведь, если ты будешь связан клятвой, я знаю, что в руки к ним не попаду, а без клятвы, лишь посулив приют словами, ты, осажденный их герольдами, можешь под конец им уступить.
– Святыней матери Земли и светлого лучами солнца, всеми богами я клянусь, что сам тебя не изгоню я никогда, если кто из недругов потребует тебя. Покуда буду жив – я по своей воле тебя не выдам никому.
Медея, злорадно улыбнувшись, тряхнула головой, воздела руки к небу и грозно провещала голосом грудным:
– Ну, тогда, Эгей, до скорой встречи! Тебе желаю доброго пути в Трезен, к Питфею. А я скоро побываю в Фивах, но сначала пусть желанное Медее свершит Мойра Лахесис.
До встречи со страдающим от бездетности Эгеем Медея не знала, как именно она отомстит ставшему ненавистным предателю-мужу. С тем исступлением, с каким любила, теперь она возненавидела Ясона и решилась на детоубийство потому, что наследников лишившись, которых она сама ему родила, он будет сильнее всего мучиться и страдать.
56. Медея убивает своих сыновей от Ясона
Философ и поэт Сенека поет о метаниях Медеи, решившейся убить своих детей от Ясона:
– Моих детей, родных моих ужели же я кровь пролью? Уймись, о гнев безумящий! Гнуснейший грех, злодейство небывалое, прочь от меня! Какое искупать малюткам зло? Зло, что Ясон – отец им, зло страшнейшее, что мать – Медея. Смерть им! Не мои они. Нет – они мои… Что ты, мой гордый дух, колеблешься? Зачем залили все лицо мне слезы? Для чего гнев обиженной супруги и любовь матери в клочья разрывают мое больное сердце? Ко мне любимые придите, дети! Но опять вскипает ненависть, растет обида, руку непослушную месть безумная толкает. Гнев исступленный, веди меня!
Поэт и ритор Драконций поет, что как только огонь ядовитого зелья истребил обреченных Медеей на гибель Креонта и Главку, обуреваемая богиней безумного бешенства Лиссой за сыновей она принимается. Мермер невинный, и также Ферет свою мать с нежной лаской звали на помощь. Чтобы огня избежать, простодушные дети в испуге сами к убийце, под нож, занесенный над ними, стремятся, сами навстречу идут добровольно опасности страшной, вовсе не ведая замыслов матери, их породившей. Руку вздымает с мечом, одержимая безумьем, Медея и, слезы судорожно глотая, так говорит:
– Гелий, мой дед, и ты, украшение ночи моя бабка Селена, вознесите в эфир их невинные души, а кровь, обагрившую меч, соберите вы безжалостные Эринии, вас прошу, чтоб тела их приняла Артемида, и пускай не отвергнет их тени владыка царства ночного Плутон и супруга его Персефона. Примут несчастные смерть от кинжала, я же сама не предамся печали, если из вероломного рода Ясона всех истреблю без остатка.
Молвила так обезумевшая от желания отомстить предателю-мужу Колхидянка и по горлу своих сыновей от него по очереди острым ножом полоснула. Тут же кличет квадригу она, и – страшно взглянуть! – появились с гривой из змей на хребте, с чешуйчатой шеей драконы; гребни на их головах жутких рассыпали кругом жгучее пламя. Вся колесница – как яркий факел, из серы – ярмо, и смолою дышло ее скреплено, пропитана ядом уздечка, из кипариса – колеса, свинец для осей – из надгробий. Как слепая пошатываясь, на колесницу взойдя, детоубийца Медея хочет приказать отправляться ужасным драконам, но тут появляется ее русокудрый муж с честными голубыми глазами.
Безумное бешенство уступило место полному бессилию, и колхидская дева безвольно сидела бледная, как мел, глядя в никуда ничего не видящими воспаленными красными глазами, высохшими от слез. Еще вчера ее черные, как смоль волосы сегодня стали совсем седыми. У нее на коленях лежали кудрявые головы двух мальчиков с перерезанными горлами. Это были Мермер и Ферет; младший Фессал же, громко крича от страха, сумел убежать.
Еврипид поет, как Ясон, потрясая кулаками, завопил охрипшим от злобной ярости голосом:
– О, язва проклятая! И богам, и мне, и всем, всем людям нет никого ненавистней Медеи, которая рожденью своему дыхание перервать ножом дерзнула, чтоб только я умер бездетным… О, сгибни ж, проклятая, ты! Прозрел я, наконец. Один слепой мог взять тебя в Элладу и в свой чертог от варваров привесть… Увы! Ты предала отца и землю ту, которая тебя взрастила, язва!.. Чтобы попасть на наш корабль украшенный, ты брата зарезать помогла у алтаря. То был твой первый страшный шаг. Ты стала мне женой и родила детей, и ты же их, по злобе на соперницу, убила. Во всей Элладе нет подобных женщин, а, между тем, я отдал предпочтение тебе пред всеми женами, и вот несчастлив я и разорен… Сгинь с глаз моих, детей бесстыжая убийца! Оставь меня стонать. Увы, погибло все.
– Я многое сказала бы тебе в ответ на это, но знает все Кронид-отец, что сердце вынесло мое, и что я сотворила. Тебе же не придется, нам опозорив ложе, услаждать себе, Ясон с женою молодой, дальнейшее существованье, чтоб насмехались над Медеей все.
– Дай хоть мне детей, чтобы, оплакав, схоронить…
– О нет! Моя рука их похоронит. В священную я рощу Геры унесу малюток на алтарь, чтоб искупить невинную их кровь…, и их могил никто там вражеской рукой не осквернит… Тебе ж осталось злодейскую запечатлеть свою такой же смертью жизнь, а брака своего горького исход уже ты видел, возлюбленный и ненавистный мне, Ясон…
Некоторые утверждают, что Еврипид в своей «Медее» приписал убийство мальчиков их матери, а не коринфянам, как считали раньше, за огромную взятку в 5 или 15 талантов серебром, нацеленную на очищение доброго имени города Коринф.
Драконций же поет, как Медея после встречи с Ясоном, опять впав в безумие гневное, велит отправляться ужасным драконам. И четыре дракона чешуйчатых, длинные шеи ярму подчинив, тотчас взмывают ввысь, и, от земли оторвавшись, в воздухе легком скользят и вращаются быстро огненной колесницы колеса. Так колхидскую женщину гордую, в стольких смертях виноватую ввысь драконы на колеснице умчали. Когда неба достигла почти колесница драконов зловонных; день бы она могла затемнить, изменить направление ветров, если бы солнечный Гелий, потрясенный преступным деянием внучки любимой, мир не наполнил сияньем ярчайшим, разлитым повсюду.
Медея отправилась в Фивы, где застала Геракла страдающим от безумия после убийства собственных детей от Мегары. Ей были очень понятны его чувства, ведь и она только, что зарезала собственной рукой двух своих сыновей от изменившего ей такого же, как Алкид, русокудрого и голубоглазого героя Ясона, и она попробовала исцелить великого героя своими колдовскими зельями.
57. Эгей у Питфея
Эгей же, как и намеревался, по дороге в град скалистый, осененный красою оливы Афины-Паллады, посетил Трезен, куда его старые товарищи, сыновья Пелопа, Питфей и Трезен, некогда прибыли из Писы, чтобы разделить царство с сыном Анфа царем Анфии Аэтием. Питфей после смерти Трезена объединил Анфею и Гиперею в один город, посвятил его сразу Афине и Посейдону и назвал его в честь брата Трезен (Трезена).
Говорят, Питфей был очень ученым человеком для своего времени, а одно из его наставительных изречений о дружбе приводит большой любитель оседлой жизни Гесиод:
– Другу всегда обеспечена будь договорная плата.
Люди это изречение трактовали так:
– Не разрушай надежды, рождаемой дружбой, но наполняй ее до краев!
Питфей основал прорицалище Аполлона в Трезене, являющееся древнейшим из сохранившихся святилищ в Греции, а также посвятил алтарь триаде Фемиды.
Еще говорят, что Питфей в местном Мусейоне (храм Муз) учил красноречию и написал книгу о риторике, которую впоследствии издал один эпидавриец, и эту книгу читал ученый путешественник Павсаний.
В то время, когда Питфей еще жил в Писе, юный Гиппоной (понимающий лошадей), сын дочери мегарского царя Ниса Эвриномы от Посейдона просил руки его дочери Эфры (чистое небо). Хотя Эфру и обещали ему, она почти не питала надежд на его возвращение и свадьбу, поскольку после убийства коринфянина Беллера он, получив новое имя Беллерофонт (убийца Беллера), был вынужден бежать из Коринфа в Тиринф к царю Прету.
Ради пришедшего старого друга быка пятилетнего царь Трезена в жертву зарезал владыке Олимпа, сверхмощному Зевсу – Крониду. Толстую кожу рабы содрали с быка, и тушу всю на большие куски разрубили. Питфей с Эгеем сами, разрезав крупные части туши быка на мелкие кусочки, на вертела нанизали и зажарили на углях осторожно и с вертелов сняли. Кончив работу, старинные друзья приступили к богатому пиру; и не только они пировали, много там было людей и не было в этом пиру обделенных.
Утолив голод и жажду, старые товарищи совершили возлиянье бессмертным и прежде, чем для сладостного сна разойтись уединились для откровенного разговора. Тотчас на руки им глашатаи полили воду, юноши, влив в кратеры винный напиток до самого верху, чашами всех обнесли, возлиянье свершая из каждой. Бросив в огонь языки, все поднялись, возлиянье свершили и разошлись.
Выйдя на двор, друзья под развесистым платаном уселись. Яркий Гелий, молению внемля, уж давно землю всю пересек, розоперстой Эос ее уступив. На сумрачном небе шафран вырос из золотисто-оранжевых одежд, оброненных на землю богиней утренней зари Эос, такой же, когда она, нагая, возлежала с небесным охотником красавцем Орионом на уже неподвижном острове Делос.
Эгей неспешно поведал Питфею о своем посещении Дельфийского оракула и о его не вполне понятном вещании. Мудрый друг сразу понял, что Эгей, наконец, станет отцом и будет гордиться сыном, которому со временем достанется вся власть в Афинах, однако свое трактование оракула отложил до утра, решив и сам приобщиться к славе, ожидающей старого друга.
58. Питфей направляет дочь на ложе к Эгею
Плутарх в «Тесее» говорит, что Питфей понял оракул, полученный в Дельфах Эгеем и то ли убедил друга, то ли принудил обманом сойтись со своей дочерью Эфрой.
Другие говорят, что Питфей, во время пира просто напоил дорогого гостя и друга медосладким темным хиосским вином, решив уложить его спать вместе со своей дочерью Эфрой. Затем он пошел на женскую половину в спальню дочери и торжественно ей сказал:
– Дочь, дорогая! Встань с постели и сядь предо мною, надо нам поговорить, как самым близким людям на этом свете. Знаешь ты, как я тебя сильно люблю, ведь я тебе не только отец, я и мать тебе давно заменил, так рано умершую. Не удивляйся, но я хочу, чтоб ты к моему другу Эгею сегодня же ночью на ложе пошла и до утра с ним там осталась…
Эфра окончательно проснулась и, нахмурив пушистые брови, красивыми дугами сходившиеся над прямым с горбинкой носом, недоуменно вскричала:
– Что ты говоришь мне такое, отец?! Ты смущаешь мне невинную девичью душу непонятными такими словами. Слышала я много рассказов о том, что отцы заставляли дочерей целомудренность сохранять и даже жестоко наказывали их, если они ее нарушали. Но никогда не слышала я, чтоб отец девственницу дочь сам посылал на ложе к незнакомому мужу… Зачем тебе это надо?
– Моего старинного друга Эгея мы с тобой знаем давно, он хороший, добрый человек и будет тебе верным, порядочным мужем. Сегодня я узнал, что дельфийский оракул ему иносказательно объявил, что его сыном вся Эллада будет гордиться. Он и сам об этом еще не знает. Если ты, проведя с ним эту ночь, родишь ему сына, то его слава не обойдет стороной и нас с тобой! Через тысячи лет люди будут рассказывать, как Питфей ученейший и мудрейший муж своего времени осчастливил не только Афины – всю Элладу тем, что подложил свою дочь под бездетного афинского царя Эгея, хоть и не без помощи Диониса…
– А как же герой Гиппоной, ведь он обещал жениться на мне? Помниться, ты говорил, что его тоже ожидает в грядущем слава большая…
Эфра не понимала отца, но ее большие серые глаза в ореоле длинных пушистых ресниц смотрели на него преданно и доверчиво. Питфей хмыкнул, сморщив свой красивый орлиный нос, и небрежно сказал:
– Он уж давно не Гиппоной, а Беллерофонт. После убийства на поле Алейском чудовищной Химеры, изрыгавшей из пасти удушливый дым и жгучий огонь, он стал, как я предсказывал, знаменитым героем, но после этого он возгордился чрезмерно. Не хотел тебе говорить, милая Эфра, но вскоре после свершения подвига в доме своем его удержал ликийский царь Иобат и дочь свою с ним сочетал Филоною. Он отдал ему половину блистательной почести царской, и ликийцы ему отделили удел превосходный, лучшее в Ликии поле для сада и пашен, а так же проходное место для песен и танцев.
– Хоть сердце мое очень смущает девичья стыдливость, но я постараюсь сделать все, как ты прикажешь, отец, но захочет ли сам Эгей жениться на мне, ты об этом с ним говорил?!
Воскликнула дрожащая, как лист на ветру, Эфра со слезами, застывшими в прекрасных серых глазах.
– Вот утром об этом и поговорим, милая, когда все свершится. Будем отвечать на все вопросы по мере их поступления. Ничего не бойся и делай то, что я сказал, ведь любящий и разумный отец дочь родную не научит плохому. Так, что смотри, чтоб утром от твоего драгоценного девства не осталось и следа, разве, что только на белой простыне!
59. Эфра в одну ночь сочетается с Эгеем и Посейдоном
Некоторые, как Павсаний, говорят, в эту же ночь мудрая Афина по непререкаемой воле Мойры Лахесис во сне приказала Эфре, чтобы она явилась в ее храм на острове Сферия, и там совершила погребальные возлияния над могилой возничего Пелопа Сфера.
Царевна, не просыпаясь, во исполнение сна, ниспосланного на нее Афиной, покинула ложе пьяного Эгея, который успел быстро сделать ее женщиной, приняв ее за одну из царских наложниц, которую ему послал гостеприимный друг Питфей. Эфра безропотно выполнила повеление могучей богини и пришла на указанный остров, который был так близко от материка, что на него можно было перейти воду вброд.
Там в храме Афины ее увидел любвеобильный Посейдон. Земледержец, как всегда, обуреваемый похотью, схватил деву у алтаря своей племянницы и стал осыпать хищными поцелуями, срывая с нее тонкую одежду для сна и пояс уже не девичий. Полусонная Эфра и не пыталась сопротивляться потому, что бурная страсть Посейдона была, как ураган, проносящийся над землею. Утолив вожделение, бог, гордый собой, неспешно воссел в золотую колесницу и умчался на своих чудесных белых конях с медными копытами и золотистыми гривами и хвостами, объявив ей торжественно на прощание:
– Запомни же эту дивную ночь, Эфра! С тобою, хоть и во сне, сочетался любовью и лаской сам Посейдон, Земледержец и Колебатель земли. Ты превосходного мне родишь сына: не бывает бесплодным ложе бессмертных богов, – возлелей и воспитай ты сама мое чадо! Я ж, как родитель, выполню его 3 желания, но только после того, как он возмужает. Имя мое ты до его рожденья в молчанье храни, а, родив, объяви всем в славном Трезене, чтоб сын там в радости вырос.
Даже, если бы захотела, забыть эту ночь добродетельная от природы Эфра была не в силах. Она помнила так же рассказ мудрого родителя, как жестоко могучая богиня Афина поступила с прекрасноволосой девой Медусой за то, что та осквернила ее храм, не сумев противостоять похотливому царю подводного мира. Поэтому позже она в благодарность Афине – Палладе построила на Сферии храм Афины-Апатурии, дала острову новое название – Гиера (священный) и положила начало новому обычаю, по которому трезенские девушки перед свадьбой посвящали свой пояс Афине.
Интересно, что прекрасноволосую деву Медусу за то, что она не смогла воспротивиться похоти Посейдона в ее храме и, будучи изнасилованной, тем осквернила алтарь, Афина превратила в ужасное чудовище Горгону. Эфре за то же самое Афина не только ничего не сделала, но сама, по сути, и заставила ее «осквернить свой» храм. Впрочем, все в этом мире происходит согласно воле Мойр – непреложных дщерей всесильной Ананке, вечно прядущих и ткущих своими нетленными челноками седую пряжу столетий.
Так без единого брачного вена Эфра девичество милое потеряла, сочетавшись любовью и лаской в одну ночь с пьяным афинским царем Эгеем и с Земледержцем могучим, многих посетителем божественным спален.
Некоторые говорят, что чадолюбивый, но великодушный Посейдон уступил Эгею право зваться отцом любого ребенка, которого в ближайшие 9 месяцев родит Эфра. Он даже сам перенес деву, ставшую женщиной ночью назад в ту постель, откуда она во сне отправилась на остров Сферия. Там есть чтимый храм Посейдона; жреческие обязанности совершает девушка до тех пор, пока не наступит для нее пора замужества.
Говорят также о том, что Эфра посетила Сферию и там отдалась Посейдону потому, что таков был древний обычай храмовой проституции, которой занимались незамужние девушки в храме Афины. Геродот тоже рассказывает о вавилонском обычае всем женщинам однажды в жизни садиться в святилище Афродиты и отдаваться даже за самые малые деньги любому заплатившему их чужестранцу, однако историк говорит, что этот обычай долгое время существовал на острове Кипре, родине богини любви, а не на Сферии.
60. Питфей раскрывает Эгею оракул
Когда Эгей утром проснулся и увидел, что находится в постели вместе со сладко спящей Эфрой, он, узнав дочь друга, сначала пришел в ужас от содеянного и тихо, чтобы не разбудить девушку, стал причитать дрожащими губами мягкого пухлого рта, свидетельствующего о натуре мягкой и доверчивой:
– О боги! Что ж я наделал! Не зря говорят, что пьющего вдоволь хмельное вино сотворяет безумцем, то руки вяжет и ноги, и речь, но главное – рассудок совсем повреждает… и все же очень приятна милоулыбчивая Афродита, соединенная с бурным Бромием (шумный) – Вакхом, и особенно сладостны оба божества в сочетанье друг с другом.
Эгей, смутно вспоминая ночные любовные ласки, сначала долго бородатым тряс подбородком округлым, указывающим на человека нерешительного и не обладающего сильной волей, и сначала радостно улыбался. Однако, вспомнив опять, что Эфра – дочь его друга, афинский царь сморщил нос и тихонько одевшись, чтобы не разбудить юную женщину, понурив голову, пошел к Питфею. Он нашел друга в столовой, где тот с аппетитом поглощал свежий хлеб, обмоченный в чистом ароматном вине, привезенном с острова Хиос.
Увидев Эгея, Питфей внимательно посмотрел на него быстрым изучающим взглядом, шмыгнул орлиным носом и громогласно воскликнул:
– Радуйся друг мой старинный! Надеюсь, ты ночь провел хорошо?
– Питфей, верный мой друг, я пришел просить у тебя прощения. Поверь, сам я не знаю, как твоя Эфра оказалась на моем ложе. Должно быть вина сильно я вчера перебрал, и к деве, такой красивой и юной, на ложе уж давно не всходил…
– Но к моей Эфре, надеюсь, успешно взошел?
Заливаясь смехом, спросил друга высоколобый Питфей, глядя на его обескураженное лицо. Эгей окончательно растерялся, он ожидал, что друг будет в гневе и собирался оправдываться, обвиняя во всем Эрота и Диониса. Питфей же нахохотавшись, вдруг стал серьезным и, сузив свои все понимающие лучистые глаза, сказал:
– Ты еще не забыл тот не понятный тебе оракул, друг мой, согласно которому ты будешь гордиться, если развяжешь нижний конец бурдюка до возвращенья в Афины?
– Я только его и помню, а ведь ты обещал мне сегодня утром растолковать прорицание бога.
– Не зря люди лучезарного Феба прозвали Локсием (вещающий иносказательно), ведь он через свою Пифию всегда дает двусмысленные ответы, которые можно толковать по-разному. В храме это делают специальные жрецы – профеты.
– Мне сказали, что оракул простой и понятный, я же только понял, что мне нельзя развязывать концы моего бурдюка с вином и пить из него.
Питфей встал во весь свой высокий рост и, подобно оракулу торжественно стал изрекать:
– «Развязать нижний конец бурдюка», означает – распустить пояс девы, которая родит тебе сына. И этим сыном ты, друг мой, возгордишься, и это означает, что он будет великим героем, может быть, подобным Гераклу. Еще Пифия тебе провещала, что не очень старым ты умрешь от непереносимой печали… И даже в этом тебе можно лишь позавидовать, ведь люди все когда-нибудь умирают, а ты снизойдешь в Летейское царство не слишком старым и дряхлым. Как бы и я хотел избегнуть старости безотрадной и горькой, тяжкой и скорбной, когда непосильной обузой человеку становится одряхлевшее тело. Но только боги, владельцы жилищ олимпийских ни старости не ведают, ни самой смерти, мы же, смертные у времени все во власти…Впрочем, не будем сейчас о грустном. Нам с тобой, друг мой, до старости еще далеко, и люди не должны думать о неизбежном плохом, если оно случится не скоро. Нам сейчас надо думать о близком и очень хорошем – свадьбе!
Эгей нерешительно погладил густую черную бородку и задумчиво молвил:
– Подожди верный мой друг. Не все так радужно и просто. Ты знаешь, что я давно мечтаю о сыне, но одновременно и очень боюсь его появления. Царствование мое неспокойное. Знаю я точно, что братья мои и многочисленные племянники отзываются с нескрываемым обо мне презрением. Иногда мне кажется, что они не начинают войну потому лишь, что я бездетный и ждут моей смерти, чтобы законно Афинами завладеть. Если ж я женюсь и у меня появится законный наследник, то, не знаю будет ли большая война, но уверен, что кровавых заговоров не миновать. Паллантиды постараются погубить моего сына до того, как он сумеет за себя постоять.
– Разумного мужа я сейчас слушал. Очень все правильно, друг мой, то, что сейчас ты сказал мне. Но над Судьбой не властны не только мы, но и боги, и Мойра Лахесис бесстрастно неумолима. Поэтому, чтоб мы не сделали, все будет так, как Старуха Лахесис соткала своим челноком и какие на наши нити жизни нанизала свои колечки. Если хочешь – давай свадьбу лет на 20 отложим, пусть Эфра здесь, в Трезене мне внука родит. Твоего сына я вскормлю и воспитаю, и всем буду говорить, что он сын Посейдона, ведь трезенцы особенно чтут морского царя, это их бог-хранитель, ему они посвящают начатки плодов и на монетах чеканят трезубец. Когда же сын твой совсем возмужает, и сможет за себя постоять, отправим его в Афины, к тебе.
– Знаю тебя, друг мой, давно я, но только сейчас понял, что не зря тебя называют мудрейшим, всегда ты преисполнен самых мудрых решений самых трудных вопросов.
Так ответил Эгей, довольно поглаживая бородку и округлый свой двойной подбородок.
61. Завет Эгея Эфре
Согласно биографу Тесея Плутарху, торопясь в Афины, чтобы принять участие в Панафинейском празднике, Эгей оставил свой родовой меч, доставшийся ему в наследство от Кекропа, и сандалии под огромным камнем с углублением, достаточно обширным, чтобы вместить оба древних символа царской власти. Этот камень, известный как Алтарь Сильного Зевса, находился на дороге из Трезена в Гермий.
Никто не рассказывает зачем Эгей оставил под камнем свои ничем не примечательные сандалии с часто встречающимися узкими посеребренными ремешками, а вот его меч был очень бросающимся в глаза: на его костяной рукояти был свой знак родовой – две вырезанные большие, во всю длинную рукоять, переплетающиеся серебристо-черные змеи с чуть отклоненными в стороны зелеными головами в нижней части и раздвинутыми под прямым углом хвостами вверху рукоятки – герб всех Эрехтеидов.
Оставить свои царские вещи под камнем Эгею предложил мудрый Питфей, он же и указал удобный камень, под который можно было без труда засунуть сандалии и меч, ибо в нем, снизу было подходящее углубление, но, чтобы все вытащить из – под него необходима была большая телесная сила.
Эгей сначала рассчитывал пробыть у друга Питфея несколько дней, однако после прошедшей ночи, обещающей ему долгожданного наследника, он заторопился на Панафинеи. На самом деле он решил не рисковать, боясь, что, если Эфра родит ему сына, то об этом могут узнать Паллантиды, если он задержится здесь надолго. Поэтому он попрощался с Питфеем и, взяв Эфру за руку, повел ее к огромному камню, указанному Питфеем и, подсунув под него сандалии и меч, торжественно сказал юной Питфеиде:
– Если ты, ставшая мне в эту ночь дорогой, дочь моего мудрейшего друга Питфея, действительно родишь от меня сына, а я на это очень надеюсь, то назови его Тесеем потому, что от кого-то из афинян я слышал, что Тесей – означает клад, а один пеласг говорил мне, что «Тесей» означает «будет сильным», на бессмертных похожим. Поэтому я давно решил: если у меня будет сын, то назову его только Тесеем. Неизбежная необходимость заставляет меня тебя покинуть прямо сегодня. Ты же, когда мальчик мой подрастет и станет таким сильным, что сможет сам достать из-под этого камня особенный клад – оставленные мной вещи, расскажи ему, что его отец я и вместе с мечом и сандалиями отошли его ко мне в Афины.
Произнося эту речь, Эгей мечтательно смотрел вдаль, потом уголки его пухлого рта опустились, и он продолжил изменившимся, не свойственным ему повелительным голосом:
– Твёрдо запомни, милая Эфра: все это время ты должна хранить полное молчание обо мне, даже Тесей, пока не станет достаточно сильным не должен знать имя Эгея. Племянники мои дерзкие, пятьдесят сыновей брата Палланта, узнав о живущем в Трезене моем наследнике, обязательно вступят в заговор с целью убийства ребенка, и никто не сможет его защитить. Конечно, у тебя будут спрашивать и люди, и сам маленький Тесей: кто отец твоего сына. Друг мой и твой мудрый родитель предложил про нашего с тобой Тесея говорить, что он сын Посейдона…
