скачать книгу бесплатно
В семинарские годы Васнецов встречается с переводчиком на польский «Слова о полку Игореве» Адамом Красинским. От него он впервые услышал «Слово» и был буквально потрясён гениальной поэмой. А народные ярмарки в Вятке! Хороводы и святочные гулянья в Рябове! Походы на Дымковскую слободу!
Впечатлительная душа художника жадно вбирала в себя краски и звуки народного искусства. Эти важнейшие по своему эстетическому содержанию впечатления накапливались в сердце художника, но до поры не находили выхода.
Учителями Васнецова были И.Н. Крамской и П.П. Чистяков. За каждым его шагом в искусстве пристально следил Владимир Васильевич Стасов. За годы петербургской жизни Виктор Васнецов вырос в известного художника, стал постоянным экспонентом выставок передвижников, широким успехом пользовались его картины гражданственного плана «Военная телеграмма», «Книжная лавка», «С квартиры на квартиру». И всё же художник испытывал чувство глубокого неудовлетворения тем, что делал.
«После побоища» – полотно, закончив которое, Васнецов впервые ощутил, что долгие годы накапливавшаяся сила наконец нашла выход. В нём поэтически раскрывался мужественный облик «храбрых русичей», которые «сватов напоили, а сами легли за русскую землю». В картине запечатлён трагический мотив «Слова о полку Игореве»: «бились так день, бились другой, а к полудню на третий день пали знамёна Игоревы». Никаких следов крови, ужасов смерти не запечатлено на картине. Таким воспето поле битвы в «Слове» и в пушкинском «Руслане и Людмиле». Это поле вечной русской славы.
Картина была жестоко раскритикована в печати и, к сожалению, не понята друзьями. Репин, на глазах у которого прозрел Васнецов, горячо его поддерживал и до такой степени разобиделся на выступившего с холодным, явно неодобрительным отзывом В.В. Стасова, что написал тому о полном и окончательном разрыве.
Выйдя на свою богатырскую дорогу, Виктор Михайлович Васнецов за долгие годы титанического труда сделал неизмеримо много во славу русского искусства.
Гениальный рейд в глубь далёких веков в работе над панорамой «Каменный век» и грандиозная, масштабная работа по росписи Владимирского собора в Киеве привели его к признанию современниками и создали славу прозорливого историка и неподражаемого декоратора.
Кисти Васнецова мы обязаны наиболее исторически достоверному портрету Ивана Грозного. Поэтическую душу русского народа раскрыл Васнецов в своих полотнах на сказочные сюжеты.
Васнецова по праву можно считать великим национальным зодчим. Каждый, кто хоть раз был в Лаврушинском переулке, невольно любовался изящными архитектурными формами здания Третьяковской галереи, построенной по эскизам Виктора Михайловича. Также он автор ряда многих других неосуществлённых проектов.
Целую эпоху в граверном искусстве составляют новаторские работы Васнецова на тему пушкинской «Песни о вещем Олеге».
На протяжении всей своей большой творческой жизни Васнецов черпал идеи для своих прекрасных творений в сокровищнице народного искусства. Работая по заказу Саввы Мамонтова над проектом церкви для Абрамцева, он до ключевой глубины изучил древнее новгородское зодчество с его величавым Софийским собором и поэтической проникновенностью храма Спаса Нередицы.
От богатых знаний народной орнаментовки травчатого узорочья, древнерусской архитектуры и народных украшений идёт сказочность, поэтическая увлекательность декораций Васнецова к весенней сказке «Снегурочка».
Свидетельства современников говорят, что декорации к «Снегурочке» убедили всех в том, что Виктор Васнецов единственный и небывалый художник, создатель историко-фольклорного жанра.
Творчество Васнецова – удивительно глубокое, новаторское явление, поэтому ни один художник послеваснецовского периода не может всерьёз браться за исторический сюжет, за тему о национальном характере, не может работать в национальном стиле, не преломив в себе наследие великого художника.
В.М. Васнецов не оставил каких-либо литературных записей, очень неохотно рассказывал о себе биографам и заявлял, что он художник и поэтому всё о нём можно узнать из его картин.
Каков Виктор Васнецов как человек? Неповторимый, вечный, исконно-русский характер, мягкость в обращении с людьми, природный ум, необычайная скромность, огромное трудолюбие, чистота отношений с людьми и принципиальность – вот выделяющие его личность качества.
Многие крупные деятели искусства России не приняли революцию и эмигрировали за границу. Виктор Михайлович, ни часу не раздумывая, остался в Москве. И в ответ на лестные предложения иностранных друзей сказал, что «он родился в России, работал для неё и умереть хочет на родине, а его главные произведения должны остаться в России».
До последнего дня жизни великий художник не прекращал работы над грандиозным замыслом поэмы о семи сказках. Умер 23 июля 1926 года в родной его сердцу Москве.
Исполинская сила нашего народа утверждает в мысли, что никому не остановить на полпути нас – приемников светлого и могучего духа легендарных народных богатырей, воспетых великим художником земли русской В.М. Васнецовым.
Бабушкин печурок
Варежки
Приехала внучка, городская жительница, погостить у бабушки. Жила бабушка в рубленом доме с русской печкой. Хотелось бабушке порадовать, потешить любимую внучку. Дело шло к зиме. Села бабушка нитки прясть, а внучка рядом, на скамеечке пристроилась. От бабушкиных рук глаз она никак не оторвёт, засмотрелась – вьётся, закручивается в нитку мягкая шёрстка и сворачивается в клубок.
– Ба, а ба! А зачем ты нитки заклубочиваешь? Это чтобы баловник Мурзик клубок по полу катал?
– Свяжу тебе, Дуничка, варежки. Наступят холода – пойдёшь в них на улицу.
Пришла зима – устлала всё кругом белыми холстами. Одела бабушка Дуню в меховую шубку, ручки в белые пушистые варежки упрятала.
Вышла девочка на улицу, а там ребята в снежки играют. Постояла, посмотрела Дуня, как они из снега круглые мячики лепят и бросают друг в дружку, попросилась:
– Возьмите меня в снежки играть.
Битый час ребята бегали, бросались снежками, а когда устали, собрались и начали спорить: кто кого победил.
Посмотрела Дуня на бабушкины варежки, а они потемнели, раскисли от мокрого снега. Жалко ей стало новых варежек, да и руки озябли. Сняла Дуня варежки, видит – ладошки у неё красные, как у гуся лапы, когда он по снегу ступает. Заспешила Дуня домой. У крыльца её бабушка встречает.
– Что с тобой, внученька? Иззябла вся…
– Я, бабушка, твои варежки испортила, – и заплакала так, что слёзы катятся в два ручья.
– Да что ты, глупенькая… Мы их в печурок положим, они к вечеру опять как новые будут.
«Что ж это за печурок, который варежки лечит?» – рассуждает про себя Дуня, а спросить боится.
Взяла бабушка мокрые варежки и пошла к печке, а Дуня всё примечает. Видит в печке окошко, только оно тёмное, не светится. Бабушка в окошко руку с варежками сунула да там варежки и оставила.
Когда бабушка ушла на двор, Дуня подставила к печке скамеечку, встала на нее и, как бабушка, опустила руку в окошко. Тепло стало ладошке, притронулась к кирпичу – обжигает. А глубоко-глубоко, так что Дуня, поднявшись на цыпочки, едва достала, лежали её варежки, которые были горячие и пушистые.
«Так вот ты какой, печурок!» – улыбнулась Дуня.
Много раз выручал печурок Дуню. Промочит она ноги или варежки мокрые, печурок тут как тут – всё живо исправит.
Воробушек
Под застрехой бабушкиного дома поселились зимой воробьи да галки. Жили соседи недружно. Галки старались ущипнуть при случае воробьёв, а те тоже в долгу не оставались – таскали из галочьего гнезда солому и пух.
Раз во время очередной стычки вывалился из гнезда едва оперившийся воробушек да так и остался замерзать в снегу под окном бабушкиного дома. Когда Дуня увидела воробушка, он уж не шевелился, только клювик едва подергивался. Принесла Дуня воробушка в дом, а сама чуть не плачет: «Что же делать? Пропадёт воробушек!» И ту она вспомнила о печурке.
Лежит воробушек на бабушкином старом чулке в тёмном печурке, а Дуня встала на скамейку и смотрит за ним.
Прошло немного времени, слабо трепыхнулись у воробушка крылья и вдруг: «Чиф-чиф», – раздалось из печурка.
– Жив! Жив! Бабушка, он говорит, жив! – радовалась, скакала по дому Дуня.
Дали воробушку крошек, и вовсе повеселел пострадавший.
Подрос воробушек в бабушкином печурке. Воробьи быстро растут. Через неделю из печурка вылетать стал.
Вот какой у бабушки печурок.
Осенние листья
Шуршит, и всё тут
Иду по лесной дороге осенним солнечным утром. Слышу беспрерывное: «Шур-ши! Шур-ши! Шур-ши!» Это опавшие с деревьев листья под ногами у меня шуршат. Как просто, сложилось в незапамятные времена при хождении по опавшей листве и живёт в русском языке это слово «шуршит». Листья шуршат – слово живёт, красуется.
В шубах из опавших листьев
В середине октября с корзиной на согнутой руке в лес по грибы? Да что это я? В утренние часы трава в инее – в ночь мороз три-пять градусов. Каково грибам, вовремя не явившимся на свет божий? Вон опёнок на кочке – продрог, промёрз, что называется, до самых костей. Дотронулся до него, ну сущая ледышка! Так чего ты, грибник, чудишь? В прозябший, промёрзший лес по грибы направился! А разве не знаете, что не все в лесу такие простофили, как наивный опёнок?
Делаю полсотни шагов вглубь труднопроходимой липовой поросли. Вроде бы и не кустарник эти частые, склонившиеся до земли ветви липы, той самой, кудрявой, сплошь в сердцевидных с зубчиками по краям листьях, источающей в дни июльского цветения медовый духмяный аромат, а здесь, в лесу, сквозь её поросли не продерёшься – распластала вдоль земли ползущие ужами ветви.
Преодолев липовую поросль, оказываюсь на просторе – на крохотной лесной полянке, основательно за многие годы сменой зимы на весну, весны на лето, лета на осень, осени на зиму – укрытой толстым, непроницаемым для солнечных лучей слоем слежавшейся листвы. Обегая взглядом полянку, замечаю там и сям, на просторе и под стелющимися ветвями, бугорки наподобие кочек, насыпаемых кротами-рытиками, но, если разрыхлённый и вытолкнутый наружу грунт – работа крота, бросается в глаза, то приподнявшийся над землёй бугорок из спрессованных временем листьев интересен загадкой для непосвящённых. Кто-то таинственный или что-то неведомое силится выйти наружу, на свет, из-под плотного лиственного полога. В свой час, при совпадении подходящих для произрастания количеств влаги и накопленного почвой тепла, под кронами лип поднимаются бугорки, и из них, стоит только прорвать лиственный покров, являются на свет белые грузди – царственные особы наших российских лесов.
Белизна белых груздей с исподу, с изнанки, в тот момент, когда извлекаешь гриб из лиственного плена, ослепляет огромной, накопленной каким-то таинственным образом, в темноте, под плотным пологом, светосилой. Кладёшь белый груздь в корзину шляпкой вниз, и гриб ещё раз поражает особой светлотой – никогда не приходилось видеть такой изумительной чистоты белого цвета. Чистота и красота изящных округлостей груздей сродни совершенству форм плывущих белых лебедей!
…На застеленный льняной накрахмаленной скатертью стол хозяйка поставит сияющую фаянсовую чашу с белыми груздями, источающими лесной дух, изысканный аромат, и гулом восхищения непременно отзовётся застолье. А то ли ещё будет, когда гости распробуют хрустящий на зубах, пленяющий пряным соком с лёгкой горчинкой гриб!
…На полянке вокруг липы находишь двадцать, тридцать… до полусотни царственных грибов. Редко какой груздь выглядывает наружу из-под хранящей тепло и покой листвяной подушки. И зря, надо сказать, высовывается! Что таят в себе бугорки под сенью крон лесных лип, не каждый догадается, не всяк приметит манящие взор неровности на ковре, сотканном из листьев за много лет матерью-липой, за укрытие царственных грибов.
Мёрзни, мёрзни, глупый опёнок-плебей. Царственный белый груздь в ночные заморозки живёт-подрастает в укрытии, удачливым грибникам на радость.
Замечу под занавес: белые грузди в середине октября – отклонение от нормы; обычно в июле после бурных тёплых дождей, этак неделю спустя, появляются многозначительные бугорки под липами, а поскольку ни в июле, ни в августе, ни в сентябре порядочных дождей в 2010 году не было, а тепла земля набрала, получила с избытком – вот белые грузди и пришлись на октябрь.
Кудри иван-чая
По осени заплелись из засохших листьев и цветов седеющие кудри у розового в пору цветения иван-чая. Красиво закурчавились узенькие листики памятного, напоминающего о боях и пожарищах цветка.
Берёзовый фейерверк
Небо густой, плотной синевы от края и до края. Светолюбивые стройные берёзы в компании стремящихся их затенить елей и сосен, словно выпущенные из ракетницы, свечами выстреливают в небо, обгоняя хвойных, сестру и брата. Обогнали и радуются – запечатлели на небесной синеве мириады золотых листиков-бляшек. Сущий праздничный фейерверк!
Забронзовел
Дубок пяти лет от роду, не старше. Весь в крупных, резных, дворцового акантового рисунка листьях. От собственного довольства и гордости тем, что он так пригож, в октябре всеми листьями забронзовел дубок.
6 июля 1943 года
Бабушка вслушивалась в наш с мамой разговор, не переставая хлопотать у печки.
– Где проходил ваш концерт?
– В актовом зале… Школу приспособили под госпиталь – обычное дело. Помнишь, в Лопасне осенью сорок первого в средней школе медсанбат и госпиталь размещались?
– Помню. Из Стремилова везли и везли туда раненых, изувеченных. Одна территория с колхозом – бывшая гончаровская усадьба. Утром бегу на работу в контору колхоза, а санитары выносят из задней двери барского дома скончавшихся от ран бойцов.
– В актовом зале, как и во всех классных комнатах, – раненые. Провели нас в зал – там не счесть железных кроватей с тумбочками при них и раненые сидят, лежат, стоят, опираясь на костыли. Множество людей в белых халатах: врачи, медсёстры, санитарки; большинство – женщины. Посередине зала небольшое свободное пространство – как бы сцена. Не успели оглядеться, вошёл со свитой начальник госпиталя, подполковник медицинской службы, два просвета, две больших звезды, эмблема – чаша со змеёй на новеньких с иголочки погонах. Подошёл к нам. Улыбнулся отечески. Участливо спросил:
– К бою готовы?
– Готовы, – пропели мы хором.
Большой, внушительный в своём начальническом величии подполковник выступил вперед. Мы у него за спиной, что горсть воробышков под застрехой.
– Товарищи раненые и выздоравливающие, коллеги, перед вами выступят сейчас школьники Лопасненской неполной средней школы.
Первым, так договорились заранее, читал стихотворение Константина Симонова пятиклассник Виталик Перепёлкин. Росту он был поистине перепёлочного. Голос у него всё равно что колокольчик: пронзительный, звонкий, необыкновенно высокий.
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть жёлтые дожди.
Жди, когда метель метёт.
Жди, когда жара.
Жди, когда других не ждут, позабыв вчера.
У некоторых бойцов и наиболее чувствительных представителей медперсонала на глазах закипели слёзы. Виталика проводили горячими аплодисментами. Со всех сторон заставленного кроватями пространства к нему тянулись руки.
Теперь моя очередь. Страх сковал от маковки до пят. Ещё бы – это моё первое в жизни выступление перед множеством незнакомых людей, перед публикой, перед слушателями. Совсем иное дело – петь запомнившиеся песни Утёсова в кругу приятелей, школьных товарищей. Даже собьёшься – не беда: ничего не стоит поправиться, начать песню сначала. Они, мои друзья-приятели, и уговорили поехать в Серпухов. Многие начинают с подражания тем, кого признали своими кумирами. Мой кумир все военные и первые послевоенные годы – Леонид Осипович Утёсов. Я со всем вниманием, на какое был способен, когда он пел по радио, старался удержать в памяти краски утёсовского голоса. Мне по душе то, что в его исполнении на первом месте не вокальное начало, не сила голоса, а душевность интонации, характерная, только ему дававшаяся мужская проникновенность, берущее в плен обаяние тона. Утёсов пел сердцем. Это чувствовали, сознавали миллионы его поклонников.
Как я имитировал знаменитого певца, судить не мне. Весь наш концерт, и та песня, что решился петь в госпитале, в общем, вряд ли в радость, в утешение, но ведь и время – суровое, жестокое до крайности.
Начальные слова прозвучали тихо, испуганно, голос дрожал. Что же так? Сдаёшься? Ни за что! И понемногу стал выправляться, почувствовав поддержку слушателей.
О чём ты тоскуешь, товарищ моряк?
Гармонь твоя стонет и плачет.
И ленты повисли, как траурный стяг.
Скажи нам, что всё это значит?
Пытаюсь басить, растягивать по-утёсовски гласные и вижу на лицах перебинтованных, загипсованных, искалеченных бойцов желание подсобить, подтянуть, помочь взять высокую ноту.
Концерт для «раненых и выздоравливающих» происходил в конце мая, а теперь – разгар лета, шестое июля сорок третьего года. Мы с бабушкой вернулись с полдней, и она, отстранившись от печки, на кухонном столе разливает из подойника по крынкам молоко. Уже дно почти показалось, как она спохватилась.
– Что ж это я? Забылась грешная… Юра, где битон-то? (Лопасненцы перекроили французский «бидон» на более благозвучный, как им кажется, «битон».) Тебе на молокозавод идти – там до трёх часов принимают.
Алюминиевый, лёгкий, как пух, бидон наполняется молоком. Бабушка, накрыв горловину марлей, втискивает поверх ткани крышку и с хозяйской заботливостью наставляет:
– Юра, неси битон аккуратно, не вздумай вприпрыжку бежать.
– Ба, не получится. После утрешней косьбы да прогулки с подойником в руке на полдни мне бы ноги протянуть, соснуть часок в тёмном чулане – а некогда.
Анна Игнатьевна не унимается – ей не терпится что-то важное в деликатной форме, не в лоб, внушить мне.
– Я о чём беспокоюсь? Нельзя пролить даже капли молока. Запомни: «по капельке море, по былинке стог». В битончике три литра – наша капля в общий котёл. Плохо-бедно четыреста литров за год в помощь фронту, раненым в госпиталях.
Не пускалась она прежде в такие рассуждения. Значит, война каждому предъявила свой счёт. Чем ты помог фронту? Есть над чем задуматься. В самом деле, взять нашу семью. Бабушка, к примеру. Еле жива. Кожа да кости, а соберётся с духом, идёт на полдни, доит корову и сознаёт своё участие. Помнит, что два сына на войне, каждое мгновение помнит о них. Мама трудится за пятерых, по крайней мере. Уполнаркомзаг, колхоз, где на ней учёт, финансы, и чуть где затормозилось колхозное производство, бежит туда – вникает, советом и делом помогает, сил не жалеет. Сестра моя Галя ещё в школу не ходит, а по дому – первая помощница. На ней наш птичий двор: накормить, проводить на пруд утром, приглядывать за стадом гусей и уток, вечером загнать их во двор. Это всё её работа, и немалая… А я?
Загудел, запел пастуший рожок. Послышались приглушённые толстым слоем пыли хлёсткие удары многометрового пенькового кнута. А вот и бабушкин голос за дверью чулана:
– Вставай, касатик Юра! Мальчик, вставай!
Я поднимаюсь. Не мешкая, топаю к рукомойнику, плеснув на лицо две-три горсти холодной воды, утираюсь свежей холстинкой, сбегаю по лестнице на крыльцо и, набирая ход, бегу вниз по Почтовой к перекату на Лопасне. Босым ногам мягко, тепло, уютно – толстая подушка пыли на немощёной проезжей улице не успела остыть за короткую июльскую ночь. На перекате предпочитаю не прыгать с камня на камень, стремясь ног не замочить, а решительно, подтянув брюки до колен, вступаю в речную стихию. Вода в реке не холодная, но бодрящая, приятная на ощупь. Я спешу, спешу в колхоз – надо поспеть к наряду. Нарядчик, бригадир Алексей Иванович Ларичев, пока солнце не встало, успел отбить три косы.
– Твою с оттяжкой в полсантиметра прохожу – увидишь, что и это жало бруском сточишь полностью. Пойменный заливной луг под Борис-Лопасней за два приступа, утрешний и вечерний, должны одолеть, – вдохновляет меня фронтовик-лейтенант, с не из влечённой из позвоночника вражеской пулей. – Всех стариков поднял на это дело и вас, молодых орлов, не забыл. Трава страсть как хороша! Сам ходил смотреть: выше пояса и вся в цвету. Ну иди заправляться и скорее сюда. Двинем гуртом. Семь мужиков набирается. Иван Кузьмич Колесов, Семён – тьфу! – отчество забыл, Тупицын, Костиков Митрич, Константин Петрович Коннонов, Витька Муницын, Юрка Бычков, Лёшка Ларичев и примкнувшая Маша Кузовлева.
Избёнка, срубленная вблизи хозяйственного двора, как магнит, тянула к себе пролетариев, готовых воплощать в жизнь лозунг «Всё для фронта, всё для Победы» после того, как заправятся в щедрой на угощенье избушке.
Председатель колхоза «Красный Октябрь» Александра Алексеевна Аксёнова – хозяйка догадливая, женщина большого сердца. Труженик, получив в нарядной задание на весь рабочий день, шёл к избушке, и ему выдавалась через окошко миска картофельного пюре с куском мяса, краюха хлеба, большая кружка молока. Заправившись, все с охотой, хорошим настроением шли на работу. Добротный завтрак не входил в оплату труда. Забота о людях, разумная «нерасчётливость» председателя колхоза Аксёновой сторицею отзывалась на итогах работы, на урожайности, которая все военные годы била предвоенную.
