скачать книгу бесплатно
Подводники главной базы Балтийского флота летом семнадцатого года делегировали вдумчивого, рассудительного старшего матроса Велемицына в члены Центробалта. Центральный Комитет Балтийского флота являлся высшим органом власти, без его санкций ни один приказ, касающийся действий кораблей, не мог иметь силы. В совершении большевиками октябрьского переворота Центробалт сыграл решающую роль. Но к февралю 1918-го пути Центробалта и ленинского ЦК разошлись. Два ЦК, как два медведя в одной берлоге, ужиться не смогли. Василий Иванович рассказывал, что в ночь с 11 на 12 марта 1918 года из Петрограда в Москву шли на близком расстоянии друг от друга два литерных поезда: в первом ехали члены правительства Ленина-Троцкого, во втором – запрещённый этим правительством, почти в полном составе бунтующий Центробалт.
– Если бы мы знали, кто впереди маячит, мокрого места от них бы не оставили.
По прибытии в Москву Василий Велемицын как член распущенного Центробалта, имевший при себе мандат на право трудоустройства в высоких сферах, пожелал забыть своё матросское революционное прошлое. Он пересел на поезд, идущий на юг, сошёл на станции Лопасня, нанял извозчика и к вечеру оказался в родном доме. В Стремилове натурализовался в заправского крестьянина и прожил в этом образе до вожделенной кратковременной эпохи, именуемой НЭПом, новой экономической политикой, к которой вынужден был прибегнуть вождь большевистской партии Ленин.
Меховщики-нэпманы приняли Велемицына в свою компанию с распростёртыми объятьями. Василий Иванович – знаток мехов и пушнины, спец высокого класса – а ведь неграмотный человек. Когда у него попросили для отдела кадров мехового треста написать автобиографию, он встал в тупик. Выручила представительного красавца пишбарышня Галя Окунева: он рассказывал ей свою жизнь – она на ундервуде отстукивала революционную биографию. Галя возблагодарила счастливый случай. Именно он, Василий Велемицын, – её герой, судьбоносный мужчина. Они поженились.
Сбежавшая в революцию из дома купца первой гильдии, крупного волжского судовладельца Ивана Окунева, красивая, образованная девушка влюбилась, что называется, с первого взгляда. Велемицын не таясь стал втолковывать пламенной революционерке: он ни за кого, политика – сплошная грязь и подлость, для него в этой жизни достаточно быть честным человеком.
Все относительно. Жизненное кредо Василия Ивановича Велемицына в то, до чрезвычайности сложное, время могло вызвать скептическую улыбку у многих и многих. Что, значит, «будь честным – вот и вся политика»? Можно догадаться, что он имел в виду свою, личную, честность. Честность специалиста, «честность» аполитичного гражданина.
Но не трудно предположить, что произошло бы, явись он с мандатом члена Центробалта за получением обещанной большевистским правительством синекуры при трудоустройстве. Особое внимание органов к его персоне можно было гарантировать, а это сулило в ближайшем времени «преследование по политическим мотивам». Велемицын в Центробалте был приписан к анархистам, поскольку все «конструктивные» политические партии не подходили ему в силу внутренних убеждений. Так сказать, он анархист не по призванию, а по необходимости заполнения хоть как-то графы «партийность». Он, кстати сказать, из Петрограда удирал (любой другой глагол не подходит) в поезде анархиствующей, бунтующей даже без всякого повода, «революционной» матросни… Перейдя с Петроградского вокзала на Каланчёвку, этот волевой, энергичный, сильный, умный, рассудительный и осмотрительный русский человек навсегда порвал с политикой. Переждав в подмосковном Стремилове выяснение отношений с оружием в руках между красными и белыми, он приезжает в Москву и заявляет о себе как о специалисте-меховщике, аполитичном специалисте. До того, как он был призван на службу и стал балтийским военным моряком, он восемь лет проработал в меховом ателье и в совершенстве постиг профессию. Естественно, и не стоит в этом сомневаться, человека воспитывает среда. Меховщики – не сапожники. Буржуазная закваска, полученная в салонах, ателье, где клиенты – сплошь состоятельные люди, в нём держалась прочно. На старых купецких дрожжах опара поднялась выше некуда! Он очень скоро завоевал в нэповской Москве репутацию эксперта высокой пробы. Соответственно, и доходы росли, но он не заступал за границы своей компетенции – в аферах, торговых сделках сомнительного свойства никогда не участвовал. Это, по его строгому счёту, значило быть честным.
Всю жизнь он прижимист, аккуратен в денежных расчётах. Честность спеца уберегла его от афер, не дала поскользнуться, упасть.
Спрятав в подполе стремиловского отчего дома маузер и мандат Центробалта, он уберёг себя от политического сыска и неизбежного расстрела, честность меховщика (что, вероятно, большая редкость), отменная репутация специалиста спасали его как от сумы, так и от тюрьмы.
Даже и защита авторитетом мандата Центробалта корпоративных интересов меховщиков в условиях НЭПа, когда многое зависело от покровительства, юридического в первую очередь, большевистских властей, не прельстила его.
Велемицын, отлично сознавая выгоды своего положения – мандат Центробалта в кармане – пока на подозрении у правительства Ленина-Троцкого он не находится, но таковое следует предполагать в будущем, затаился, жил тихоней, из строя больше не вышагивал.
Что это? Политический индифферентизм? Крестьянская прагматическая сообразительность? Расчётливость?
В самом деле, стоит ли отдать жизнь за то, чтобы возобладала власть большевиков? Как бы не так! То ж, чтобы в схватке победила дворянская белая кость? Он сознаёт: и одно и другое – сулит крестьянину рабство. А он по психологии – крестьянин.
Василий наслышан, что всем, кроме «избранных», то есть большевиков (то же было в Центробалте до его роспуска), никакого доверия! Кадетов, меньшевиков, представителей деятельной части русской интеллигенции власти выявляют, а затем расстреливают или высылают из России. На поверку не столь глуп беспринципный вроде бы Велемицын. Со своим индифферентизмом, безучастным отношением к схватке «красных и белых» он оказался вне схватки, оказался необходимым жизни «спецом».
Пройти между Сциллой и Харибдой (политикой и экономикой в человеческом, личностном измерении), не царапнув бортами о гибельные рифы, – выдающееся достижение. Осмотрительность, аккуратность, сдержанность в суждениях, выверенность оценок, молчаливость, невольно кладущая на лицо печать угрюмости, – добродетели не из числа обожаемых жизнелюбивыми, социально активными гражданами. Вот такого «лирического героя» взяла себе в мужья обаятельная, нежная, весёлая, общительная Галя Окунева. Мать её – из дворянского сословия. Закончила институт благородных девиц. Языки, фортепьяно, классическая литература – всё это было предоставлено и дочери Галине. Отец – волжский судовладелец, купец первой гильдии Иван Герасимович Окунев. Прототип персонажей пьес Островского и Горького.
– Окунь – рыба хищная, – любил он поозоровать, побахвалиться, совершив удачную сделку по поглощению конкурентов: всяких там плотиц да пескарей.
Это хищничество юную Галю Окуневу буквально терзало нравственно, она грезила бунтом, революцией. Знакомая по пьесам Максима Горького о предреволюционном разладе, расколе в семьях хозяев жизни – купцов, присяжных поверенных, полицмейстеров и иже с ними история.
Грёзы революционерки из семьи Ивана Окунева под эгидой – покровительством и воздействием – сильного характера мужа, её тогдашнего бога Зевса, отвергшего революционные миражи, испарились, исчезли как дым, как утренний туман. Она перестала быть «пишбарышней» и стала женой нэпмана среднего пошиба.
Велемицын, оформив брак с девицей Окуневой, повёз молодую жену в Стремилово, где Галина впервые увидела сестру мужа, свою сверстницу Татьяну Велемицыну Василий Иванович молчалив, сосредоточен, угрюм, углублён в себя. Нашёл – молчит и потерял – молчит. Нелюдим, по сути. Таня – открытая, прямая, общительная, любознательная, обворожительная. С Галиной Таня Велемицына – не разлей вода. От утра до вечера вместе – никак не наговорятся. Дело кончилось тем, что Галина зазвала золовку в Москву. Погостить. Помочь принарядиться. На людей посмотреть – себя показать.
Василий Иванович не противился намерению жены помочь младшенькой в семье Велемицыных выйти в люди: у Татьяны возраст невесты, она на пороге замужества. В крестьянстве чем раньше дочь выйдет замуж, тем лучше. Таня превосходная работница, красавица, говорунья, ко всему этому – рукодельница, как большинство стремиловских девиц. Она в гостях, на посиделках, в дороге, в ожидании приёма у врача вяжет – спицы, крючки и нитки всегда наготове. Кружевные салфетки, накидки, подзоры являлись на свет из-под её ловких, стремительных пальцев, будто это происходило само собой. Кружева рождались из света и радости как выражение самого её существа.
Галя не схватилась бежать по Таниной тропе, а просто глаз не могла оторвать от стремиловской золовки, успевающей делиться сокровенным и при том не выпускать спиц из рук. Разговорам время – покупкам час? Какое там! Случалось – Кузнецкий и Петровка от завтрака до обеда в их распоряжении.
Как ни прижимист Василий Иванович, но Галя, ради так полюбившейся ей новоявленной подруги-родственницы, растрясла его кошелек в походах по модным магазинам. Купили несколько платьев – модели последнего времени, побывали у хорошего дамского мастера в парикмахерской на Петровке. Московский цирюльник высшего класса нашёл, что барышню-крестьянку надо как следует причесать и только. Его восхитила природная сила и красота Таниных волос. А затем – обувь по моде, пальто дорогого сукна, бижутерия. До бриллиантов дело не доходило, а тем не менее преображение шло по полной программе. Побывали во входящем в жизнь Москвы кинотеатре на Триумфальной площади в доме Ханжонкова. Воспользовались, и не раз, услугами такси. Одним словом, прожили в любви и дружбе Галя с Таней целых две недели.
– Славно я у вас гостевала, – радовалась стремиловская золовка.
– Не тем богаты, что есть, а тем богаты, чем поделились, – вторила ей в упоении от проведённых вместе московских дней Галина. Ласково улыбаясь, она, расправляла кружева манжет и плетёный воротничок Таниной работы – подарок на память. Стремиловская невеста с любопытством рассматривала себя, преображённую в городскую модницу. В большом красивом парадном зеркале она с трудом себя узнавала. «Свет мой, зеркальце, скажи!» – засмеялась вслух своему тайному обращению к объективно отражающему реальность стеклу Таня. Что там говорить, зеркало богатой московской квартиры порадовало её. Отражение ей, в общем, понравилось. Хороша Татьяна!
Василий Иванович с привычно бесстрастным выражением лица, едва тронутого характерной велемицынской ироничной улыбкой, оглядывая принарядившуюся Таню, подытожил:
– Приехала девкой, уезжаешь барышней.
Так оно и было. В Стремилове Татьяна всё так же ловко, споро, ухватисто успевала вершить возложенные на неё по крестьянству дела и обязанности и тут, известное дело, не до примерок московских нарядов и украшений. Зато по вечерам, на уличных гуляньях и в клубе, Таня выделялась среди подруг непривычной для стремиловских молодиц элегантностью. Зависть у подруг вызывали столичные духи, пудра фирмы «ТЭЖЭ», входившие в моду заграничные кремы – всё это было большой редкостью. Галя успела привить Татьяне вкус к этим тонким средствам обворожения кавалеров, среди которых оказался в ту пору командированный в Стремилове страховой агент Александр Бычков. Он выделил Татьяну Велемицыну из хоровода стремиловских невест. Высокий стройный красавец, одетый по моде, деловой, сообразительный, влиятельный в силу своей финансовой профессии. Барышня-крестьянка Таня Велемицына потянулась к нему.
Не зря говорится, всякая невеста для своего жениха родится. Так же по пословице рассудили молодые: не жить приданым, а жить с богоданным. Кое-какое приданое: подушки, одеяла, белье, шубейки и тулупчик, обувка, само собой разумеется, московские наряды и прочее – необходимое Татьяне для её новой жизни вдали от родного дома, в Лопасне, – погрузили в телегу и доставили в дом жениха. Бог троицу любит. Как обойтись без третьей, к свадебным заботам причастной пословицы: «Кто на невесту шьёт, помолодеет». В старые времена готовились к свадьбе, как главному событию в жизни женщины, готовились загодя, всем миром. По преданию, семь ближайших подруг обшивали, готовили приданое невесте. В Стремилове так не случилось. Невеста выделялась из своего окружения самостоятельностью характера, индивидуальностью вкусов и пристрастий. Обшивала она себя сама.
Дружба с Галиной Окуневой, женой старшего брата Василия Велемицына, поездки в Москву за опытом и новинками столичных модельеров – карты в руки сельской невесте. Её платья, юбки, кофты ничуть не похожи на изделия стремиловских портних. Щеголеватому лопасненскому жениху это по душе. По девице и тафтица. Так-то!
В жилище жениха, в деревянных хоромах Бычковых, в коих предстояло прожить весь свой век Татьяне Велемицыной, которая, переменив в ЗАГСе фамилию, став Бычковой Татьяной Ивановной, в скором времени, как и должно было по всем данным произойти, случилось не громкое преображение – обретение иного образа, вида, иной эстетической сущности, иного мироощущения назначенной судьбой среды обитания. Не имея средств и возможностей для преобразования хором: перепланировки, достройки, ради избавления от тесноты, одноразовой замены мебели на стильную, молодая хозяйка осветлила, одухотворила интерьеры дома Бычковых по своим возможностям. Не агрессивно, не демонстративно, без обсуждений-дискуссий – явочным порядком кровати, стол, комод, книжная этажерка, диван, занавески на окнах украсили кружевные покрывала, накидки, салфетки, скатерти, подзоры. Во всём доме красоту, уют, душевное тепло и свет несли связанные ею, Татьяной, узорчатые, сетчатые кружева, изжившие аскетическую среду пустоватых и бедноватых хором. Подоконники – в цветущих геранях, гвоздиках, разноцветных петуньях. Вымытые молодой хозяйкой до янтарного свечения широкие сосновые плахи полов в горнице дополняли тканые многоцветные половики-дорожки. Умиротворение, чувство благостного покоя воцарилось в доме.
Бабе дорога – от печи до порога. Так обещала безнадежно устаревшая к тому времени пословица. Вдвоём, на пару со свекровью, вести дом Татьяне невместно – она сразу же ступила через порог, стала колхозным счетоводом, «министром финансов» в колхозе «Красный Октябрь».
Всё, что сказано об имени и характере Татьяны в книге «Имени тайная власть», соответствует, как теперь принято говорить, адекватно с честью прожившей свой век конкретной личности – Татьяне Ивановне Бычковой. По ходу повествования, на поступках, делах и случаях её жизни, можно убедиться в справедливости предназначения этого имени… Итак.
«Татьяна упряма, властна, целеустремлена, не терпит возражений, порой деспотична, истерична тож. Это эмоциональный, артистичный человек с огромным обаянием. Эгоцентрична, не сентиментальна. Очень субъективна. Потенция личности колоссальная, по свойствам характера не всегда реализуемая. Татьяна общительна и коммуникабельна, хотя не очень-то считается с близкими. Верность в ней соединяется с чувством собственного достоинства. Мягкий романтизм и чуткость к жизненному порядку, к гармоничному устроению обретают у Татьяны яркую и подчеркнутую форму. Она точно представляет, что ей нужно в жизни, и с трудом выносит возражения».
Спасибо Мурке
В «Копейке», куда регулярно наведываюсь, чтобы пополнить запасы холодильника, перед молочными пакетами и коробками в этот раз остановился в задумчивости. Что-то таинственное, как знак свыше, насторожило мое сознание, память. Что положить в тележку с уже отобранными продуктами? Мне нужен литр молока. Но какого? Что значит какого? Должны же быть обозначены качественные параметры предлагаемого молока. На разных с виду упаковках в рекламных целях напечатан обнадёживающий текст примерно такого содержания: «Молоко вкусное, полезное, очень хорошее». Естественно, вскрытие покажет степень соответствия этого бодрого заявления фактам. И всё же, есть ли что-то конкретное относительно качества молока? Есть! Процент жирности: 0,5 %, 1,5 %, 3,2 %, 3,8 %, 6 %. Это в нашей «Копейке». Наверное, где-то есть и другие проценты жирности.
Стало быть, если вам грозит сахарный диабет, тогда подходит 0,5 %, в крайнем случае – 1,5 %. Тем, кто обожает молоко жирное, ничто не помешает положить в тележку лианозовское, шестипроцентное. Я предпочитаю – 3,2 %. Неважно, какого молококомбината. Почему? В самом деле, почему? И вдруг заиграло, задудело, зашуршало в моей седой голове – проценты жирности позвали в такие временные дали, что невольно пришлось перебирать в памяти многое. И вспомнилось. Почему жирность 3,2 % – всегда желанное, угодное мне молоко. Кстати сказать, 3,2 % – жирность эталонного продукта. Но у меня другая причина предпочтения. Можно сказать, историческая причина. Дело в том, что такой процент жирности, 3,2 %, всякий раз показывал прибор, погружаемый в бидон с молоком, который я ставил на металлический стол Лопасненского молокозавода. Владельцам коров в сталинское время был назначен госналог (около 400 литров в год). Зачёт вёлся по жирности сдаваемого молока. Запомнилось навсегда, что лактометр при определении жирности Муркиного молока, как правило, показывал 3,2 %. Мурка – это наша корова; многое в моей жизни с ней связано. Помню, бабушка так биографию Мурки любопытствующим поясняла: «Когда в тридцать первом Юрик родился, Мурка была вторым отёлом. Дай бог сказать да не солгать. Корова у семьи – благодать божья. Пусти бабу в рай, она и корову за собой поведёт. Сущая правда. Меня в рай не позвали. Нет и нет. Осталась в четырнадцатом году, как мужа на войне убили, одна с тремя малыми детьми. Без кормилицы-бурёнки тут хоть в петлю полезай. Но самое лихое лихолетье с коровой-то и пережили. Корова без клички – мясо. Тогда, в тяжкие годы войны и революции, выручала меня с моим выводком Зорька, а как завелась семья у старшего сына Саши, подумали-погадали, да и купили корову стельную Мурку. Попрекают иные: корове дали кошачье имя. Не о кошках думали, не до того. А как, бывало, придёт из стада наша умница к воротам и трубит басовито: «Му-у-у! Му-у-у! Сама своё имя назвала. Разве не так? Ну кот Барсик пособил, правду сказать, вьётся под ногами и мурчит: «Мур-мур-мур!»
Завести корову надоумила моих молодых родителей, как уже сказано, бабушка Анна Игнатьевна. Много раз, предаваясь воспоминаниям, она рассказывала:
– Как чувствовала, пропадём без кормилицы. И вот случилась с Татьяной беда, какой сама-то не знала, потому как своих детей Сашку, Соньку, Серёжку кормила грудью. Поднялись они, один пригожей другого. А с Татьяной беда, и какая страшная, непонятная! Родился первенец, мальчик, и отчего-то, можно только гадать, непорядок в организме молодой матери: младенец грудь берёт, дудолит сиську, да видать впустую. Вытолкнет изо рта сосок и орёт, орёт, не переставая, аж посинеет весь. Привезли мать с младенцем домой – мальчик всё также криком кричит. Никто не может понять, в чём дело. Оттого и выпихнули роженицу с дитём из больницы: с глаз долой – из сердца вон.
Когда утром погожего августовского дня отец подсаживал на жёсткий, правда умягчённый охапкой сена, полок крестьянской телеги бывшую на сносях молодую жену Татьяну, роженицу терзала мысль об оставленной в конторе на произвол судьбы колхозной бухгалтерии. Председатель, полуграмотный мужик, как огня боялся казённых бумаг, отчётности – он рвал и метал, когда счетовод, бледная, до смерти перепуганная Татьяна Бычкова сказала ему, что муж везёт её в Кулаковскую больницу рожать.
– Скажи, скажи, Татьяна, кому твоё бумажное хозяйство я могу доверить? Некому!
В этот критический момент возник скорый на ногу муж Татьяны и враз успокоил председателя:
– Что делать? Придётся вам подсобить. В выходной день приведу вашу несложную отчётность в порядок.
Авторитет известного, уважаемого всеми в Лопасне бухгалтера Александра Ивановича Бычкова возымел действие, однако организм роженицы был потрясён, и это привело к таинственным последствиям.
В доме настроение, близкое к отчаянию. Молодые, Александр и Татьяна, растерялись, поникли. Смотрят друг на друга, как виноватые, досадуют. Татьяна от ужаса белее полотна. Бабушка тоже не знает, что и подумать, но ума и решимости ей не занимать.
– Надо ехать в Москву, к Софье, – сказала, как отрезала.
– Почему к Софье?
– К кому же ещё? Работает санитаркой в поликлинике МОГЭСа – правительственной электрической станции. Где ж, как не там, знающим людям быть?! Готовь ребенка в дорогу, Татьяна. Я с тобой – провожатой. Ты, Саша, иди на почту – пошлёшь Софье телеграмму, чтоб ждала нас. Не ровён час, усвистит по легкомыслию.
Тон бабушкиных рассуждений был таков, что сомнений, возражений не последовало. В большой комнате, зале, неожиданно воцарилась тишина.
Новорожденный, я то есть, умолк, словно взял в толк разумные бабушкины слова. А всю дорогу от Лопасни до Москвы и в Москве тоже, как вспоминали участники экспедиции по спасению жизни младенца Юрия от неизвестного недуга, орал я лишь изредка; обессиленный, затихал на минуту-другую на тёплой маминой груди – то у левой, то у правой сиськи, которые, как показал анализ материнского молока, питательного продукта мне, сосунку, не выдавали. Молоко только по виду было молоком – в нём отсутствовали белки, жиры, углеводы и витамины. Попросту сказать, я умирал от голода.
– Вот что, мамаша, – рассматривая близорукими глазами бумажку с данными анализа, благодушествовал могэсовский педиатр, – мальчик погиб бы от голода, задержись вы на день-другой. Теперь Юрий, то ж – Георгий Победоносец, вовремя вы ему придумали такое имячко, вне опасности. Его мои сотрудницы покормили донорским грудным молоком. Он блаженствует.
На глазах измученной до крайности Татьяны показались слёзы умиления, счастья, несказанной радости. Я, накормленный, спелёнутый по науке, мирно посапывал на материнской груди.
– Что будем делать, мамаша? Вы говорили мне, детской кухни в вашей Лопасне пока что нет. Не открыли ещё, а найти кормилицу затруднительно, да и не по карману вам.
– Кто ж согласится, – испуганно встрепенулась мама.
– Скажите, у вас есть корова? Ведь вы живёте в сельской местности…
– Есть! Есть! Мурка, – подала голос бабушка.
– Это хорошо, что есть корова Мурка.
– В марте Мурка разродилась вторым телёнком…
«Телёнком» прозвучало в устах мамы, как «ребёнком», и всем вдруг стало легко. Весело рокотал бархатистый баритон доктора, смеялась звонко, счастливо золовка Софья Ивановна, моя тетка – организатор операции по спасению младенца Юрия. Доктор явно благоволил, глаз с неё не сводил. Ему нравилось быть добрым, компетентным. Он с особым удовольствием блеснул в разговоре с женщинами из провинциальной Лопасни своей учёностью. Доктор взял с полки книгу и неторопливо, внушительно стал читать:
– В состав молока входят: вода, белки, жир, молочный сахар (лактоза), минеральные вещества Zn, Ca, Cu, Fe, Al, Cr, Ti, витамины, ферменты, гормоны, иммунные тела, газы, микроорганизмы, пигменты. Оптимальное сочетание этих компонентов в коровьем молоке делает его заменимым пищевым продуктом для грудных детей, так как в нём есть всё необходимое для нормального роста и развития организма. Это теория, а практика будет такова…
Вполне довольный собой, своим научным авторитетом он обратился с вопросом к маме:
– Татьяна Ивановна… Я правильно запомнил имя, отчество, мамаша? Татьяна Ивановна, скажите, в вашем сельском доме есть рог?
– Что надо найти?
– Рог! То, чем корова, пока она ходит по земле, бодается.
– Таня, я видела в лопасненском доме рог, – включилась в важный разговор санитарка Софья.
– Да, есть! Есть у нас рог, – подтвердила бабушка.
– Так вот, вымойте рог, как следует, щёлоком. Прокипятите несколько раз. Просверлите отверстие небольшого диаметра, а подобие соска обеспечит резиновая, тоже с небольшим отверстием, соска.
Доктор извлек из ящика своего рабочего стола упакованную в аккуратный бумажный пакетик соску.
– Берите, мамаша, соску, владейте. В ней ключ к будущему вашего Юрия, Георгия-Победителя по-старинному. Софья Ивановна доложит мне о результатах спасательной операции, – он, многозначительно взглянув на санитарку Соню, стал прощаться с пациентами – уже приободрившейся молодой матерью и пока ещё синюшным от долгой голодовки её сыном – и вдруг остановил их неожиданным вопросом:
– А каков процент жирности молока вашей Мурки?
– Не знаю… Но молоко у Мурки очень вкусное.
– И полезное, – не преминула добавить бабушка.
– Считаю также, – с важным видом выразил чувство гордости коровьим рогом отечественный педиатр, – наше старое русское роговое приспособление бьёт по всем статьям сработанное рабами Римской империи (патриции рук не марали). Женщины Рима, если у них не было своего молока, кормили малышей заёмным с помощью керамических рожков в форме зяблика или поросёнка. Судя по тому, что глиняных зябликов и поросят археологи часто находят в саркофагах римских младенцев, пользы от керамики было мало.
После экскурса в историю лопасненцы и вовсе воспряли духом. Рог с надвинутой на него резиновой соской добрых два года сопровождал меня по жизни. Я очень скоро набрал вес и раньше своих сверстников встал на ноги. Стоя с коровьим рогом в руках, выглядел геройски.
В семейном альбоме хранятся две карточки, демонстрирующие эффект кормления Муркиным молоком. На одной мне около года. Фотография сделана в жаркий августовский день. Упитанный карапуз сидит на лавочке, болтая ногами. Меня посадили на лавочку в саду. Видно, что я научился ходить, но забраться на лавку самостоятельно не смог бы. Снимок бледный, любительский, неважнецкий. На мне смешное одеяние – летний комбинезончик трикотажный. Закрыто только тельце, живот, грудь, спина, на плечах «бойца» обращают на себя внимание две пуговицы, закрепляющие трикотажное изделие на фигуре маленького человека. Очевидно: мальчик хорошо развит для своего годовалого возраста. Щёки, шутили окружающие, со спины видать.
Другая фотография, сделанная в ателье, с явной целью подвести черту под начальным периодом жизни первенца. В семье молодых супругов Бычковых наступил покой и благоденствие, счастливая жизнь, благополучие. Мальчику, к щекастой округлой голове которого прижались тесно родители, мать – слева, отец – справа, хорошо на этом свете. Ему два года. Он крепыш. Радует родителей осмысленностью взгляда. Спасибо Мурке! Как при мне вспоминали бабушка и Софья Ивановна, её дочь, я долго не расставался с рогом, в котором булькало вкусное и полезное Муркино молоко: ходил по дому и по улице с рогом и в возрасте, существенно зашкаливавшем за полные два года.
Телесная доброта сопровождал меня лет до пяти-шести. Мальчишка-сосед, взрослый по отношению к моим годам шалопай Васька Арефьев, бывало, как только завидит меня, орёт на всю Почтовую:
– Тощий-баски, дать тебе колбаски?
Тощий – это, так сказать, Васькина ирония насчёт моих щёк и прочего благоутробия, а приварок «баски» имел историко-футбольное происхождение. В тридцать шестом Испания – в огне гражданской войны, и тем не менее в Москву на матч со «Спартаком» прибыла из страны басков сильная европейская футбольная команда. Баски тут же стали притчею во языцех, предметом восхищения и судов-пересудов. Васька же не преминул прицепить к прозвищу «Тощий» словечко «баски» – название народа, живущего в западных провинциях Испании. Меня обижало не это двойное прозвище, а назойливость, с какой Васька, жирный, здоровенный, с несообразной квадратной фигурой, неопрятный парень, завидев меня, выкрикивал на манер квакающей лягушки:
– Тощий-баски, дать тебе колбаски?
Однажды он так допёк меня своим ором, что я огрызнулся:
– Пукало-чекукало!
«Пукало» да с загадочным прибавлением «чекукало» задело моего обидчика и прилипло к нему, потому что было самой правдой. Васька, не стесняясь, издавал прилюдно непристойны звуки. Он пукал и на улице во время игры в чижика или в лапту, и на речке Лопасне при всей честной компании. Помнится, Васька тогда отвесил мне, карапузу, здоровенную оплеуху… и замолчал навсегда. Тощий-баски словно умер, скончался.
До сих пор в моём рассказе-воспоминании Мурка, как выражаются театральные люди, внесценический персонаж. Её молоко совершает чудеса, медицина растолковывает, в силу каких качеств сей природный продукт чудодействен, но о том, как она выглядит, как себя ведет в экстремальных ситуациях, ни слова.
Мурка – ярославна. Порода эта широко распространена в российском Нечерноземье. Масть её в основном чёрная. Только белый лоб, белая манишка на груди, белые чулки на ногах. Прогонистая наша Мурка – у неё растянутое туловище. Когда через открытые ворота она входит во двор, невольно залюбуешься и по-доброму улыбнёшься. Вначале появляется гордая голова в чёрных очках, потом замечаешь изящные рога и чуткие уши. И потом уже осуществляется парад всех других частей её тела. Стройная шея, крепкие копыта, стройный корпус, чашеобразное большое вымя, подвижный придаток на конце туловища – коровий хвост. Войдя в тесное дефиле мощённого камнем двора, Мурка приветствует дом и его обитателей протяжным и ласковым:
– Му-у-у-у!
Наша Мурка покладистая, добрая, разумная.
Обычное дело, в те дни, когда выводятся в жаркую летнюю пору в массовом порядке слепни, оводы, мириады мух и прочих кровососов, пастухи пригоняют стадо в село для полдневной дойки и чтобы укрыть скотину от крылатых хищников в прохладных хлевах. Что тут за столпотворение происходит: по Почтовой улице мечутся, блеют заполошные овцы; покусанные кровопийцами коровы становятся бешеными – с рёвом пролетают мимо своих дворов. Как правило, взрослые в середине дня на работе – на хозяйстве ребятня и старухи. То же и у нас. Бабушка в полдень либо готовит обед, либо пол подметает, либо что-то зашивает, либо собралась передохнуть за самоваром.
Мурка, степенно отделившись от стада, направляется к Бычковым. Ворота закрыты. Она, толкнув рогом дощатую преграду на пути к стойлу и убедившись, что ворота закрыты, начинает требовательно мычать. Она загудела, и я, первым услышав Мурку, опрометью лечу на второй этаж:
– Ба! Мурка пришла! Просится домой.
– Истинная правда: мужик да собака всегда на дворе, а баба да кошка всегда в избе.
Так складно она сказала, что даже кот Барсик в знак согласия мяукнул.
Банная благодать
Врезалось в память, как бабушка, держа под мышкой таз, из которого торчит берёзовый веник, и в руке сплетённую из соломенных жгутов легкую, удобную сумку с банными принадлежностями, другой рукой влечёт за собой меня, пятилетнего отрока. Фабриканты Медведевы бани завели ещё в начале века, в Венюкове и Борис-Лопасне, в непосредственной близости от производственных корпусов и так называемых казарм, где проживали рабочие с семьями. Меня, несмышлёныша, по женским банным дням в силу семейных обстоятельств – больше некому мной заняться – бабка тащила в баню, если дело было в пятницу, то в венюковскую, а коли в субботу, то в борис-лопасненскую.
Медаль нам полагалась за банные походы – 3–4 километра пути и всё в гору, вовсе не прогулка, а именно поход, поскольку для немощной Анны Игнатьевны банное снаряжение и бутуз Юрка в качестве прицепа – чрезмерная нагрузка. У гипотетической «медали», разумеется, есть лицевая и оборотная стороны, аверс и реверс, так в старину выражались. Трудно сказать, какая ценней. Если признать в банных походах лицевой, казовой, стороной медали собственно банную процедуру, то обязан ей был я тем, что, разрумяненный, отмытый до ядрёного телесного великолепия, выкатывался на улицу, поздоровевшим, обновлённым, а другой, оборотной, стороне, реверсу, был обязан теми, полученными в моечном отделении и парной, незабвенными эстетическими впечатлениями (понятно, таких слов я тогда не знал, не ведал!) от созерцания и подсознательного освоения дарованного Богом-Творцом в утешение человеческому роду совершенной женской красоты.
Итак. Множество обнажённых фигур в покое и движении, в позах самых что ни на есть затейливых: динамичных и чарующих статикой полного покоя, энергичных или расслабленных, азартно размахивающих духовитыми вениками или прохлаждающихся под сильными струями душа.
Глаз не оторвать от многолюдия парной. Какие они там разные, эти женщины! Энергичные. Млеющие. Умиротворённые. Азартно колотящие друг дружку распаренными, нагнетающими печной малиновый жар берёзовыми вениками, испытывающими неземное наслаждение от пребывания на банном Олимпе, под самым потолком парной, где температура за сто градусов, где обольстительный горний дух заставляет встрепенуться, взбодриться каждую клеточку организма.
Спустившись с подпотолочных высей парной, Дианы и Афродиты счастливо возбуждены: их глаза светятся восторгом от только что пережитого экстремального состояния, их тела напоены азартом охоты за возвышающими душу ощущениями, не всем доступными соблазнами и полным умиротворением тож.
Некоторые дамы, буквально сползшие без сил с верхней площадки парной, имеют вид фурий, спускавшихся в преисподнюю в поисках избегших наказания грешниц: тела их источают жар, от перегрева пламенеют, светятся ярым огнём.
В моечном гулком просторном зале – мягкое, матовое свечение женских тел, контрастные парилке, благостные видения.
Щедро намыленная мочалка в руках подруги, банной компаньонки, разглаживает атлас роскошной плоти женской фигуры, распростертой на каменной скамье, открытой для ласково-упругих прикосновений.
