скачать книгу бесплатно
– Как только деревенских повязали, мы с Черным решили вызвать подмогу из города. Добрались попутками до моего дома. Поднял батю, он послал наряд. Те, правда, не разобравшись, задержали только студентов, а колхозников оставили, но к вечеру привезли в город и их, затем всех отпустили под подписку о невыезде. Будет следствие, суд. Замять дело не удалось, как батя ни старался. Это нападение на правоохранительные органы, но, возможно, что-то удастся сделать.
– А Барин где? ? пробилась через окружавшую Федьку толпу Катя.
– Что этому Барину будет с таким папашей? Его к самому дому на милицейской машине подвезли, получив приказ по рации. Вчера ему звонил, матушка сказала, что он уехал.
– Куда уехал? Он не собирался, ? удивилась Катя.
– Уехал, чтобы не доставали, что тут непонятного, ? ответил Федька, ? забудь.
Катя не плакала, когда забирали ребят, не плакала дома, переживая за судьбу друга, а вот это «забудь», сказанное то ли по поводу того, что забудь о неприятностях или забудь здесь в городе о том, что было там, на другой планете, вышибло из неё слезы и, скрывая их, она бросилась прочь. Забившись на пятый чердачный этаж учебного корпуса, возле железной лестницы и кучи ломаных парт дала, наконец, волю слезам.
Барин появился в университете месяца через полтора. Катя увидела его голову, возвышающуюся над толпой, из другого конца коридора, и душа опять заныла, а ноги налились тяжестью. Он заметил её, практически уже столкнувшись, нос к носу, и, как ни в чем не бывало, сказал:
– Привет, Рыжик, как твои дела?
– Нормально, а, твои? ? ответила Катя, почувствовав, что волнение не дает ей говорить.
– Классно отдохнул в Крыму с предками. Бархатный сезон. Море как парное молоко, ну ты знаешь, там так всегда в это время, ? ответил он, а потом добавил, ? Извини, тороплюсь, пара начинается, надо наверстывать упущенное.
«Вот теперь, действительно, всё, ? с отчаянием подумала Катя, ? надо выбросить его из головы. Было и прошло». Легко сказать, да трудно сделать. Все оставшиеся университетские годы она не могла успокоить свою душу, которая тут же сжималась, стоило Барину показаться на горизонте. Катя влюблялась, целовалась с другими, но душа молчала и не подпускала к себе ни одного из тех, кто крутился рядом. Катя убеждала себя, что они не пара с Игорем, и не только в силу того, что он «мажор», бережно оберегаемый родителями, а она девочка с рабочей окраины, а потому, что она отличница, знающая, куда и зачем идет, а он жалкий троечник, пошедший на поводу у предков. И всё же ничего поделать с собою не могла. С душевным волнением она встречала известия о новой пассии Барина, у которого появилось в последнее время множество поклонниц. С душевной болью встретила на последнем курсе университета известие, что он женился на дочке декана их факультета, с душевной тоской провожала его взглядом, когда он, едва кивнув, проходил мимо. Затем она привыкла и уже даже не смущалась, когда Игорь в послеуниверситетские годы, встретившись с нею на улице, останавливался переброситься парой слов на вечную тему: «Как там наши?» Он был всё так же симпатичен и ухожен, но больше ничем не выделялся, так как обретался в одной из конструкторских организаций города и был, как тогда говорили – сторублевым инженером, карьера которого от отца уже не зависела. Отец умер внезапно незадолго до того, как Игорь получил диплом. Про то, как дела у неё, он не спрашивал. Возможно, знал от однокашников, что она весьма успешна: аспирантура, кандидатская, доцент, замужем, но быстрее всего, это его и не интересовало. Она же с каждой новой встречей убеждалась – он сегодняшний практически ей не интересен. В то же время Катя давала себе отчет в том, что любовь к Игорю испортила ей жизнь, так как любого, кто к ней приближался, она проверяла на душевный трепет, есть он или нет? Однако время шло, а его всё не было. Ухажеры у нее были, но не доживали до момента, когда Катя влюбится, привяжется к ним и решится на что-то серьезное, а поняв, что никаких чувств девушка не испытывает, находили других вовремя созревших и умеющих выбрать. Вначале перестали ею интересоваться ровесники, найдя более сговорчивых, потом отстали взрослые ухажеры, имевшие серьезные намерения, которых она не имела. Опомнилась Катя, когда вокруг стали виться малолетки, наверняка уверенные, что эта веселая и на вид девчонка сможет им дать то, чего им уже безумно хотелось. Они были еще не слишком искушены, чтобы понять, что ни в старшей, ни в средней, ни, тем более, в младшей группе ухажеров ей просто никто был не интересен. Возникающая время от времени симпатия к самым симпатичным из них быстро исчезала. Либо парень при ближайшем знакомстве оказывался недостаточно мужественным, либо легкомысленным, либо, что еще хуже недалеким. Такого понятия, как богатый в советские времена еще не было, или не было его в сфере интересов Кати, воспитанной мамой – ортодоксальной коммунисткой. В результате сказать себе: «Наконец-то это он» – она никак не могла.
Средство от одиночества
После окончания института Катю взяли на работу в научно-исследовательский центр вуза, заметив в ней тягу к научной работе. Однако, она по-прежнему была одинока, накануне расставшись с парнем, с которым общалась на протяжении всего пятого курса. Славик, был ее партнером по твисту, другого равного ему в этом новомодном танце в институте было не сыскать. Катю научил твисту парень, вернувшийся из эмиграции в их город вместе с родителями. Его детство и юность прошли на окраине Парижа и Француз, как его все звали в их районе, знал толк и в роке-н-ролле, и в твисте. Теперь на вечерах в институте толпа студентов расступалась, чтобы дать возможность Кате и Славику показать эти лихие танцы. Не удивительно, что со временем партнеры по танцам оказались в одной компании, и, вскоре, без всяких признаний и объяснений стали целоваться и считаться для всех друзей парой. Они оба были людьми веселыми жизнерадостными и с хорошим чувством юмора, от чего их тянуло друг другу, но Катя точно знала, что Славик тоже не «он», слишком легким и неглубоким человеком он ей казался. Однажды они наедине стались в ее квартире, и он после долгих попыток получить желаемое сказал фразу, которую она потом долго помнила:
– Женись на такой как ты, и всю жизнь в дураках проходишь.
– Почему? – удивилась она.
– Слишком умная и несговорчивая, – ответил он и стал собираться домой.
Однако точку в их отношениях поставила все же она, уйдя с праздника на глазах у Славика с другим парнем. Не прошло и полгода, как бывший кавалер нашел себе более сговорчивую девушку и вскоре женился. Катя поняла его и не жалела о потере, не расстроилась даже тогда, когда до нее дошли слухи, что Славик накануне их расставания собирался все-таки позвать ее замуж и даже успел сказать об этом родителям. Что делать, душевного трепета рядом с ним она так и не испытала. От скуки одиночества ее спасал младший брат однокашницы – студент второго курса, который прилип к ней еще первокурсником на одном из институтских вечеров. Он приглашал ее в кино, в компанию своих школьных друзей, и она, чтобы не грустить, не отказывалась и даже целовалась с ним в духоте каких-то темных комнат, непрерывно отрывая его руки от своей юбки. Увы, этот умный глазастый Братик, как его называла Катя, тоже ей не нравился, так как был маловат ростом, и казался недостаточно мужественным.
– Эх, Екатерина! Дождешься ты того, кто скрутит тебя в бараний рог, сама за ним в загс побежишь, как собачонка, боясь, чтобы он вдруг не спрыгнул, ну а уж, как жить с таким мужественным он тебе потом покажет, – пугала ее пожилая дама – сотрудница научной группы, в которую Катя попала после окончания университета.
Но пока в бараний рог ее скрутила болезнь, которую Катя привезла из Казахстана, куда ее вместе с двумя сотрудниками лаборатории отправили в командировку на тамошний металлургический завод. В это время центр казахской металлургии Темиртау выглядел весьма прозаически и больше напоминал рабочий поселок, чем город, но это факт еще можно было простить, их делегация тоже была не из столицы, а из украинской металлургической провинции, но вот начавшееся в апреле таяние огромных казахских сугробов, закончилось для Кати весьма плачевно. Болезнь тогда навалилась на неё в одночасье и свалила с огромной температурой на гостиничную койку с проваленной сеткой и кочковатым матрасом. Врачи скорой помощи, которую вызвали её коллеги, тут же поставили диагноз ? фолликулярная ангина. В первый день болезни Катя была постоянно в забытьи, выходя из которого на короткое время, видела перед собой бородатое лицо и очки своего бывшего однокашника, а ныне сотрудника Володи, который, пытаясь рассмешить её, говорил:
– Ну, я смотрю, Катюха, тебе совсем хреново. Может тебя пристрелить, чтобы не мучилась?
Кроме Володи был в их команде пожилой, как они тогда считали, сорокапятилетний инженер Холодов, саркастичный мужчина с вислым носом. Он тоже иногда заходил и спрашивал:
– Ну, что делать будем? Завтра лететь, а её развезло.
Лететь надо было далеко, практически через всю страну из Казахстана через Москву на Украину. Поэтому, что делать с разболевшейся Катей, было непонятно, однако аспирин, прописанный Кате врачами, к следующему утру сбил температуру, которая упала почти до нормальной. Закутав Катю во все имеющиеся в наличии теплые вещи, мужчины потащили её в аэропорт. Как долетели домой, Катя помнила смутно. В памяти остался только перегруженный аэропорт Внуково, где не было места присесть, и ей три часа до их самолета пришлось сидеть на дорожной сумке, брошенной прямо на каменный пол. Однако дома ей с трудом дали больничный, так как температуры уже не было, а на слабость, которая буквально валила с ног, никто внимания не обратил. Хорошо, что доктор, бестолковая болтушка Лидия Алексеевна, которая лечила всю семью по праву участкового терапевта, сжалилась и оставила её дома на неделю. Неделя прошла просто сказочно за книжками, которые Катя читала запоем, и в разговорах с приехавшей на майские праздники сестрой и зятем, симпатичным и умным парнем из Питера, но вот проснувшись утром первого мая, Катя поняла, что не может подняться на ноги. Откинув одеяло, она ахнула, под каждым из колен красовались огромные красные шишки, которые было не прикрыть ладонью. В соседнюю больницу зять нес её на руках. Строгая врачиха – мать одной из подруг сестры, дежурившая в это время, поставила диагноз «узловатая эритема» ? последствие перенесенной фолликулярной ангины, и назначила в качестве лечения аспирин по одному грамму в день. Через несколько дней шишки на ногах стали только больше, и к боли в ногах добавилась резкая боль в желудке, от которой не было спасения. Аспирин отменили, посчитав, что он спровоцировал гастрит, и назначили антибиотики. Катины мучения проходили на глазах у соседок по палате, и в первые дни болезни она не раз слышала, как женщины сокрушенно говорили:
– Надо же, такая молодая, а уже инвалид.
Родители не говорили ничего, они были заняты приемом зятя, который был в гостях впервые. На её собственные попытки узнать, какие у неё перспективы на выздоровление, врачи отвечали уклончиво. Один из них, вечно хмельной терапевт Куличенко, вызвав её вечером на осмотр во время своего дежурства, предложил раздеться, и на Катино категорическое «нет» осклабился и сказал:
– Я тебя полечить хотел, а ты кобенишься! Все твои болячки оттого, что засиделась ты в девках, а природу не обманешь, она своего требует.
Тогда Катя со всем своим комсомольским задором нажаловалась на хама главврачу отделения, но определенные выводы сделала, тем более, о том, что её воздержание является причиной низкого иммунитета, она слышала и от своего лечащего врача, которая формулировала это мнение чисто по-женски:
– Замуж тебе надо.
«За кого?», – хотелось спросить у доктора Кате, но она промолчала, так замучили ее этим советом и медики, и знакомые. Болела она долго и мучительно, но накануне юбилея почувствовала себя лучше, и доктор пообещал выписать. За день до выписки, вечером в палату прибежала ее подружка – Веруня, единственная из подруг замужняя дама, на свадьбе которой Катя успела отгулять дважды: вначале на студенческой, и потом, когда выдавала ее после развода с первым мужем за своего бывшего поклонника, который Кате тоже не подошел, но очень пришелся впору подружке.
– Идем, ко мне брат приехал, хочет с тобой познакомиться, – сказала Веруня и потащила Катю в темноту августовской ночи.
Там на лавке, стоявшей в больничном парке, их ждала подвыпившая компания Веруниной родни: муж, родной брат с женой и, по всей видимости, гость – двоюродный брат Виктор – ничем не замечательный мужчина лет тридцати. Однако с первых минут знакомства он стал активно оказывать знаки внимания Кате, вернее стал бесцеремонно брать ее за руки и пытаться усадить к себе на колени. Сердиться было неудобно, и Катя все это свела на шутку. Разглядела она его на следующий день, когда автобус вез всю компанию в другой район города в ресторан праздновать Катин двадцатипятилетний юбилей.
Катя стояла в автобусе рядом с Виктором. Сегодня, в отличие от вчерашнего вечера, он вел себя более чем сдержано: едва кивнул ей, когда она пришла на остановку, потом буркнул, что-то вместо поздравления, и был откровенно мрачен. Катя от такого соседства даже притихла, хотя ей, только что освободившейся от больничной палаты с охами и вздохами соседок, с въевшемся даже в стены запахом лекарств и боли, хотелось веселиться и болтать, задевать разговорами едущую на праздник компанию, но присутствие Виктора сковывало ее. Когда в очередной раз она украдкой взглянула в его сторону, в голову вдруг пришла неожиданная мысль, заставившая ее вздрогнуть: «Этот мрачный человек будет моим мужем». Когда на выходе из автобуса компания разделилась на мужскую и женскую половины, и мужчины выдвинулись вперед, оставив несколько позади женщин, Катя спросила, ни к кому не обращаясь;
– А что это ваш Виктор такой мрачный? Вчера ловеласа из себя изображал, а сегодня угрюмо молчит, я его стесняюсь.
– Не обращай внимания, – ответила ей Веруня, – у него проблемы с женой, приехал сюда раны зализывать.
Заявление подружки несколько удивило: зачем же она так откровенно знакомила ее с братом, если он женат? Но в тоже время принесло какое-то облегчение от того, что ничего серьезного с этим мрачным и женатым человеком у нее быть не может. Однако в ресторане, сидя рядом с Катей, Виктор, выпив, вдруг оживился и стал активно за нею ухаживать: подливать в рюмку «Столичной», без которой в то время не обходилось ни одно застолье, и постоянно приглашать танцевать. Танцевать он не умел, но при этом был откровенно доволен собой и крепко, практически до боли, сжимал ее, не смотря на Катино сопротивление. После ресторана он отправился ее провожать, но вскоре схватив в охапку, впился в нее своими жесткими, сведенными в одну линию губами, а расставаясь во дворе Катиного дома, сказал ей неожиданную вещь:
– Я не могу сейчас сказать, что люблю тебя, но то, что ты мне нравишься – это точно.
Катя, вернулась домой совершенно потрясенной, она уже не сомневалась, что этот человек с жесткими руками и губами будет ее мужем, хотя и в этот раз, не могла сказать: «Это он!» Виктор уехал на следующий день, а вернулся в начале сентября, и вся Верунина компания вместе в Катей, поехала на два дня в приморский пансионат. Поселились в деревянных домиках парами, в результате чего, Катя оказалась в одной комнате с Виктором, а на ее попытки предотвратить неминуемое привычной фразой, которая срабатывала раньше со всеми ее ухажерами: «Я еще девушка…», он отреагировал совершенно неожиданно словами:
– Я хотел приятное сделать, а раз не хочешь, не надо, – и повернувшись на другой бок на шаткой скрипучей кровати, сделал вид, что уснул.
Все произошло, когда Катя, не выдержав, положила свою руку на его голое плечо. Это и все, что продолжилось потом всю ночь и практически весь следующий день, когда приятели не могли вытащить парочку из домика, совершенно потрясло ее. То, чего она ждала и боялась, оказалось неожиданно приятно и желанно, и Катя совершенно утонула в этих ощущениях и уже не сомневалась в том, что теперь они с Виктором муж и жена. Не сомневался в этом и он, и даже зашел перед отъездом к родителям Кати, чтобы просить ее руки в свои еще занятые руки, заверив всех, что он их скоро освободит. Родители, не знавшие ничего о существовании Виктора, были потрясены визитом неизвестно откуда взявшегося зятя, но промолчали. Отец только, после ухода гостя разочарованно сказал жене:
– Ну вот дождались, нашла так нашла…
Он до последней минуты верил в то, что, его дочка, с его точки зрения умница и красавица, найдет себе, если уж и не принца, то весьма достойного человека. Мать понимала, что произошло с дочерью, так долго сдерживавшей свое женское естество. Уставшая от слез, не умеющей или не желающей найти себе пару, дочери она ответила мужу:
– Что случилось, то случилось, по крайней мере, оплакивать свое одиночество не станет.
Виктор действительно вскоре развелся, а еще через два месяца они сыграли с Катей свадьбу, пригласив на нее только нескольких родственников. Молодожены были мало знакомыми людьми, так как жили в разных городах и до свадьбы виделись в общей сложности две недели, встречаясь по большим праздникам. Однако, даже за это короткое время Катя поняла, что человек, готовый свернуть ее в бараний рог, уже появился, при этом она думает не о том, как сбежать от него, а всеми силами рвется за него замуж. Все это разворачивалось так быстро, и она так была увлечена новыми для нее отношениями, что мысль о том, любит ли она Виктора, ей в голову не приходила. Однако, практически с первой минуты Катя стала замечать, что побаивается его, и хочет, чтобы он скорее уехал, а когда, став мужем, он был постоянно рядом, от него хотелось спрятаться, чтобы не видеть жесткой полоски его губ и играющих на скулах желваков. Знакомить мужа со своими друзьями и родственниками совсем не хотелось, причем не потому, что он был некрасив или неприятен, нет, он был, вполне симпатичным: стройным, белотелым и светловолосым, таким она и представляла себе будущего мужа, считая за эталон мужской красоты скандинавский тип, к которому привыкла, проведя детство в Эстонии. По мнению окружающих, внешне они вполне были ровней, но при этом совершенно не подходили друг другу. Она была ярким, веселым экстравертом и душой компании, а он, являл собою откровенного интроверта: молчаливого и закрытого, тяжело сходящегося с людьми. Окружающие считали, что она пошла за него, намаявшись в девичестве, а он, желая забыть свою семейную драму, оставленную семью и дочку, которую когда-то очень любил.
Скорее всего, все это так и было. Кате после замужества долгое время просыпалась от кошмарного сна, где она все еще старая дева, но очнувшись, и, увидев сопящего рядом мужа, облегченно вздыхала. Думать о том, тот ли это человек или нет, ей не хотелось. Он тоже первое время после женитьбы откровенно нервничал и все разговоры о прежней семье немедленно пресекал. Кроме того, строго следил за тем, чтобы молодая жена ни на кого в его присутствии не отвлекалась: ни на родню, ни на подруг, а верно служила ему. Придирчив и ворчлив он был необыкновенно, выговаривая жене за любой ее промах, да и просто так, чтобы потешить сидящего в нем демона. Не удивительно, что рядом с таким мужем Катя сразу потеряла свободу и постоянно пребывала в напряжении, в боязни его как-то задеть и разозлить. Утомляла ее и неразговорчивость мужа. Он, много читающий, никогда не обсуждал с нею прочитанное, не рассказывал о событиях, произошедших вне дома, невнимательно выслушивал рассказы жены о ее проблемах, часто обвиняя ее саму в произошедшем. В результате обсуждать свои дела с мужем совершенно расхотелось. Полная гармония была у них только в постели, которая гасила все их семейные неприятности и непонимания.
Детей у них не было долго, причем муж на детях не настаивал, так как считал, что материальное положение их семьи недостаточным для того, чтобы завести ребенка, а изменить свой статус рядового инженера с маленькой зарплатой, из которой вычитались алименты, он или не мог, или не хотел. Катя тоже на детях не настаивала, так как был занята диссертацией. Дочка родилась на последнем курсе аспирантуры, но согласия в семью не принесла, так как Виктор, весь запас нежности, который в нем все же был и время от времени перепадал жене, стал отдавать дочке, выговаривая ее матери за любую проблему с ребенком: болезни, плачь, плохой сон и аппетит. К тому же в это время, он неожиданно поднялся по карьерной лестнице, и тут бы расслабиться и подобреть, но к этому времени у него появилась компания и Виктор стал часто приходить домой под хмельком, правда, не навеселе, так как, выпив, он становился еще мрачней и придирчивей. В результате, редкий день Катины глаза оставались сухими.
– Ну вот, то плакала, что мужа нет, а теперь слезы льешь, что крутенек оказался,? сокрушалась мать.
Семья Кати жила в квартире ее родителей и все ее неурядицы происходили у них на глазах, однако, надо отдать им должное, они в конфликты молодой семьи не вмешивались, хотя зятя не любили. Когда семья попадала в компанию родителей мужа, его мать и отец выговаривали сыну за то, что он так деспотично относится к новой жене, которая в отличие, от прежней, им нравилась. Веруня, наблюдая за мучительной жизнью своей подружки с двоюродным братом, в минуты откровения говорила, что Виктор на самом деле ее любит, что признался в этом еще при первом знакомстве, назвав Катю своей первой любовью. Прежнюю жену он никогда не любил и женился на ней по залету, зная ее всего два дня. Вера уверяла подружку, что за глаза Виктор нахваливает Катю и считает, что ему с нею повезло.
– По мнению родни, – с жаром доказывала подружка, – он пошел в нашу бабку Марфу, которая житья деду не давала и при этом любила его всем сердцем.
– Если это любовь, то, что тогда ненависть? – отвечала ей печально Катя.
Версия наследственной вредности мужа была вполне оправданной, так как и его сестрица Веруня, тоже непрерывно пилила безответного, но горячо любимого Колю. Кате же с ее независимым характером, такая изматывающая любовь была откровенно в тягость, и она уже отчетливо поняла, что не испытывает к мужу никаких чувств, кроме раздражения.
– Смирись, – уговаривала ее другая подруга, увлекавшаяся психологией. ? Согласно учению парапсихолога Лазарева, таким женщинам, как ты – умным и независимым, сумевшим подняться на один уровень с мужчинами, Бог всегда посылает в мужья человека, который показывает женщине ее место в этом мире, унижая ее самолюбие и укрощая амбиции, чтобы не забывалась и убоялась мужа своего, как говорится в писании. Ты что с Богом станешь спорить?
– Где уж мне с ним спорить, если я даже в споры с мужем не вступаю, безнадежное это дело, но скандалы все равно не заканчиваются. Что ему от меня надо? Замужем уже столько лет, а понять его не могу.
– А зря. Подумай, каково ему жить рядом с такой умной и успешной женой? Он тоже школу с медалью окончил, в аспирантуру поступал, мечтал наверняка о научной карьере, а в результате стал мужем собственной жены и не более. Надо было ему дорогу не загораживать, уйти в тень, что помогло бы ему подняться.
– Помочь можно только тому, кто к чему-то стремится. Не на горбу же его к вершинам науки тащить? Ее любить надо и работать на нее и день и ночь, а не лежать у телевизора и злиться, что жена может, а ты нет. Я на четвертом курсе увлеклась исследованиями и все забыла: друзей, подруг, развлечения, днями не выходя из лаборатории. Сейчас меня от домашних проблем спасает только работа, – печально сказала Катя. Есть такие строки у Евтушенко: «Уходят женщины в науку, как уходили в монастырь». Он ведь не только одиноких имел в виду, а всех тех, кого семья не греет. После любого скандала, садясь за письменный стол, я только минут пять о нем помню, а потом полностью погружаюсь в дело.
Совершенно успокаивалась Екатерина в стенах университета, на кафедре, где она работала, никому в голову не приходило, как тяжела ее семейная жизнь. Коллеги, зная ее боевой характер и наблюдая ее на общих праздниках рядом с молчаливым супругом, считали, что она командир в семье, а он типичный подкаблучник. Не знали они только того, что Шведова уже трижды подавала на развод, не имея сил дальше терпеть этого «подкаблучника», которому все было не так. Развестись она хотела давно, но веселая и отходчивая по натуре, быстро восстанавливалась после очередной обиды, и супружеская жизнь катилась дальше от скандала к скандалу. Не давала развестись вечная занятость: то командировка, то подготовка очередного научного отчета, то сессия, всё никак, да не с руки. Расслабиться и сократить занятость она не могла, так как денег, которые муж приносил в дом, не хватало и на половину скромных потребностей семьи. Не хотелось ей и лишать дочку отца, который много времени посвящал ребенку. Не хотелось делить большую трехкомнатную квартиру, которую они недавно получили и уже успели обставить. Мало того, ее мучала мысль о том, справедливо ли с ее стороны лишить мужа уже второй дочери, первую из которых он потерял отчасти и по ее вине? Не встреться они тогда в момент разлада в семье, может быть и не развелся бы Виктор с первой женой. Хотя иногда она говорила подругам, что, если бы кто и понял ее семейные проблемы, то наверняка первая супруга Виктора, которая за семь лет жизни рядом с ним наверняка натерпелась от его тяжелого характера.
Третью попытку развода Екатерина практически довела до конца, так как терпеть домашнего тирана, который с каждым днем становился все невыносимее и невыносимее, сил уже просто не оставалось. На этот раз, сразу после празднования нового года, скандал разразился на ровном месте. Муж раскричался по поводу того, что ему пришлось ждать лишних десять минут, прежде, чем отведать борщ. Не было бы этого злополучного борща, он нашел бы другой повод придраться, так как в последнее время всё чаще стал приходить домой злым и нетрезвым.
В этот раз, больно ударившись о подоконник после того, как муж отшвырнул её от плиты, где мирно докипал борщ, она терпеть не стала и подала заявление на развод и даже суд пережила. Там три тетки: судья и две заседательницы, явно раздраженные её ученой степенью и потрясенные импозантной внешностью мужа, явившегося на заседание суда в шляпе и с новомодным кейсом, укоряли её за то, что она хочет разрушить семью и оставить ребенка без такого замечательного отца. Давно известно, что сложнее всего доказать факт домашней тирании. Вот, если бы пришла с побоями или фотографии принесла, где муж обнимается с другой, тогда, ? пожалуйста, а так, пожурив, дали полгода на примирение. Катя плакала и просила судей не делать этого, а дать развод сразу, говорила им, что погибнет рядом с этим «замечательным мужем», но они были неумолимы. Это был действенный способ примирения семей. Попробуйте пожить полгода в молчании под одной крышей с человеком, с которым у тебя общий ребенок, общие друзья, общая собственность, наконец! Однако, собрав все силы в кулак, Катя упорно молчала в надежде дождаться светлого дня освобождения.
Польские хлопоты
Была причина, которая придавала Кате стойкости в борьбе за свободу и отвлекала от примирения с мужем. Таким фактором служили польские хлопоты, т. е. подготовка к поездке в Польшу со студентами – практикантами. Поездка за границу в то время была редкой удачей, и туда хотелось отчаянно. Загранка отождествлялась с каким-то Эльдорадо, где всё есть, как в этой пресловутой Греции. В конце восьмидесятых стало конечно проще, но всё равно – сложно. Однако после того, когда весь ведущий профессорско-преподавательский состав кафедры побывал в тогда ещё бесконечно дальнем зарубежье, дошла очередь и до Екатерины Андреевны – единственной в коллективе женщины. Заслужила, конечно, занимаясь всё предыдущее лето с приемом венгерских студентов, которых возила по Союзу и водила в жару в грязные и шумные цеха металлургического завода. Вначале Кате не верилось в такое счастье, как поездка в Польшу, но после четырехмесячных хлопот по ее организации, стали закрадываться сомнения по поводу того, а счастье ли это, если за него надо так мучительно биться, доказывая, что ты его достойна? Она вообще считала счастьем только неожиданную радость, к которой не надо было готовиться, то, что обрушивалось на голову внезапно и приводило в восторг.
Кто только не писал о том, каких трудов стоило советскому человеку попасть за границу? У неё тоже всё шло по негласной написанной спецами госбезопасности процедуре: получение рекомендаций кафедры, факультета, парткома института, райкома партии. Затем согласование рекомендаций в обкоме партии. В институтских структурах сидели свои люди и, подмигивая, задавали вопросы с давно известными ответами типа: «Расскажите, какова политическая обстановка в Гондурасе?» или «С какими трудовыми успехами вы встречаете международный день солидарности трудящихся 1 мая?» За стенами института подобных вопросов не задавали, а заставляли подолгу ждать под дверями чиновных кабинетов для получения заветной закорючки в бумажке, разрешающей деловую командировку. Месяца два ушло на эти хлопоты, но потом, когда последняя разрешительная подпись была поставлена, выяснилось, что для получения визы необходимо получить справку о состоянии здоровья. В то время медицинского страхования не было, и государство должно было быть уверено, что ему не придется платить за лечение своего гражданина валютой, если он вместо того, чтобы делать дело, вздумает поваляться за рубежом на больничной койке или примется глотать дорогие заморские таблетки.
Для получения медицинской справки необходимо было собрать подписи всех известных узких и широких медицинских специалистов, начиная от глазного врача и заканчивая венерологом. Понятно, что врачи в свою очередь требовали сдачи большого количества анализов. На медицинскую справку ушло ещё полтора месяца непрерывной беготни по городу, так как специализированные диспансеры были разбросаны по всем его районам. И вот, когда на обходном листе, где стояло несколько десятков подписей и отметок, появился бледный штамп с едва заметным словом «Здорова», Екатерина облегченно вздохнула, и не только от факта наличия самого здоровья, но и оттого, что наконец-то появилась реальная надежда: «Выпустят!». Могли бы, конечно, и не выпустить, учитывая сложную политическую обстановку не только в Гондурасе, но и в самой Польше, где только что была задавлена неизвестно откуда взявшаяся оппозиция линии правящей коммунистической партии под названием «Солидарность». Перед собеседованиями в различных органах все претенденты на выезд долго учили фразу: «Солидарность ? это оппортунистическая организация, инспирированная западными спецслужбами в среде мелкобуржуазных слоев поляков-националистов для подрыва социалистического пути развития братской Польши». Оказалось, что мучилась Катя напрасно, про «Солидарность» её не спросили, зато поляки-аспиранты, прожигавшие жизнь в студенческом общежитии, пока младшие и старшие сотрудники института писали им диссертации, разъяснили, что «Солидарность» ? рабочее движение, которое организовал монтер Валенса из-за нехватки продовольствия в стране. Валенсу посадили, но продовольствия как не хватало, так и не хватает.
– Здесь в Союзе сейчас рай по сравнению с Польшей. Это плохое время для поездки в Польшу, ? подвели они итог и посоветовали:
– Возьми с собой что-нибудь на продажу, кофе, например, или бытовую технику, продашь и купишь что-нибудь из наших шмоток.
Думать о том, что за желанной границей хуже, чем дома, не хотелось. Мысль о том, что колбаса ? одно из чудес загранки ? в Польше отсутствует, отравляла ожидания, а необходимость что-то продавать отбивала желание ехать. Однако во время поездки в Киев за визой для натурального обмена были приобретены два килограмма кофе в зернах и фен отечественного производства. Надо сказать, что этих дефицитных товаров в их провинциальном городе тоже было не купить.
Польские хлопоты существенно отвлекали от бракоразводных переживаний и должны были сократить на месяц время пребывания под одной крышей с мужем, а также прозвучать заключительным аккордом перед расставанием с ним. Суд по решению судьбы их семьи должен был состояться сразу после приезда Кати из Польши. Однако Богу было угодно подвергнуть испытанию её намерение развестись, и буквально, за месяц перед отъездом сроки польской практики были отодвинуты на неделю, и день «освобождения» пришелся на период ее отлучки. Она кинулась в суд, но перенести сроки рассмотрения дела не смогла, как и отменить поездку в Польшу.
?Вы что, Екатерина Андреевна, какой может быть отказ, как мы подготовим другого человека к поездке за границу? ? ответили в первом отделе института, куда направил её декан утрясать вопросы.
Утешив себя надеждой перенести сроки развода после возвращения из Польши, она поехала. Понимание того, что всё позади, и она едет за границу, пришло только в Бресте, когда советские вагоны с широким размахом осей переставляли на европейскую узкоколейку. Отец-железнодорожник уверял её, что разница в ширине железной дороги произошла по причине российского разгильдяйства, когда инженер, которому было поручено измерить ширину европейской железной колеи, измерил её не по центру рельс, а по их наружному краю. Вот и получилось, что уже более полувека поезда, следующие из Союза в Европу, переставляли с одних колесных пар на другие. После того как вагон, охнув, сел на новые колеса, все прильнули к окнам, за которыми потянулись пестрые, как лоскутное одеяло, поля вожделенной загранки.
? Вот она ? страна народной демократии, ? забурчал её спутник, заведующий соседней кафедры тощий и никчемный мужичишка Перлухин, ? у них колхозов нет, все частники. У каждого своя земля, а на ней полоска ржи, полоска пшеницы, да грядка капусты с картошкой, а они ещё на отсутствие продовольствия жалуются. Какое тут продовольствие на этих разноцветных лоскутках?
Перлухин был человеком грамотным, но желчным. Он никогда не щадил чужого самолюбия и боялся только свою жену, которую когда-то взял, как говорили в их кругах, прямо из аудитории. Она, юная дипломантка, то ли прельстившись его хорошей, по тем временам, доцентской зарплатой, то ли от желания выйти из института с кольцом на руке, увела его от жены и больного ребенка, а затем подмяла под себя, как подминают спящие маленькую, не подходящую большой кровати простынь. Весь институт знал, что её Ленька – так называла мужа его бывшая ученица – взял её своей эрудицией, но по мужской части он был не силен, и их общий сын получился скорее по ошибке, чем вполне закономерным способом.
Жену эрудита Екатерина Андреевна не любила, а вместе с ней и её никчемного мужа. Работая в чисто мужском коллективе, с мужчинами она ладила и чаще всего устанавливала с ними полушутливые отношения на грани с флиртом, что позволяло как-то оправдывать свое пребывание в их мужском снобистском мире. Перлухин не вписывался в рамки таких отношений, и радости от его компании Катя не испытывала. Зато рядом были студенты, которые всегда действовали на неё положительно. Часто, заходя в аудиторию в дурном расположении духа по болезни либо по семейным обстоятельствам, уже по истечении пятнадцати минут она замечала, как настроение начинало меняться в лучшую сторону.
? Не смейте портить мне мое плохое настроение! ? говорила Екатерина Андреевна студентам, после чего тут же забывала о том, что буквально пять минут назад весь свет был ей не мил.
Студентов-практикантов с окраины Украины, которых надо было везти в Польшу, было восемь человек: шесть девчонок и два парня. Сам факт поездки за границу их не особенно волновал. Знания о Польше были на уровне: «моя тетя там была и чуть от голода не умерла», «готовить полячки совсем не умеют», «мой папа говорил, что служил в Польше, и полячки все такие страшные». В то время худоба была ещё не в чести, а умение готовить входило в основной перечень достоинств потенциальных украинских невест. Правда, сексуальная революция уже стучалась в железный занавес, отделявший Союз от остального распутного (по мнению советской пропаганды) мира, и студенты оказались главными её поклонниками. Одна из них, волоокая стройная блондинка целовалась на вокзале со своим парнем до самого отхода поезда. Потом ещё часа два вздыхала и сокрушалась по поводу того, зачем она поехала в эту задрипанную Польшу? Но к моменту, когда поезд подходил к Польской границе, она уже сидела на руках у одного из однокашников с весьма подходящим для страны пребывания именем: Феликс и смеялась вместе со всеми.
Студенты откровенно раздражали Перлухина, и он злился и на них и на свою коллегу, болтающую с ними на равных. Он величал практикантов не иначе, как «паразиты советской власти», вызывая смешки за спиной. Похоже, что он, не способный к плотским радостям, чувствовал себя в молодежной компании, как чувствует себя трезвенник в компании подвыпивших людей: «И что, спрашивается, веселятся?»
? Польша ? наш ближайший сосед. Более сотни лет входила в состав Российской империи, ? пыталась Екатерина Андреевна ликвидировать пробелы в образовании студентов. ? После революции страна стала самостоятельной, а после второй мировой войны вошла в социалистический лагерь. Несмотря на это поляки ? истые католики, и лозунги типа «Бога нет» оставьте дома. Поляки ? самые любезные кавалеры на земле и ещё целуют дамам ручки, поэтому призываю вас мыть руки и желательно хорошим мылом, чтобы они считали наших девушек настоящими паненками. И вам, парни, придется к ручкам прикладываться.
Девчонкам перспектива целования рук была явно по душе, а парни ворчали себе под нос: «Сейчас! Стану я целовать руки, как же…»
? И ещё, не стоит садиться на колени друг к другу в присутственных местах, но и изображать из себя забитых провинциалов тоже, ни к чему. Слушайте внимательно, чтобы понять, что говорят. Славянские языки похожи. Если не понимаете, переходите на английский, ? проповедовала Катя.
При упоминании об английском языке студенты закатывали глаза, всем своим видом показывая, что переходить им некуда, и кроме фразы «What is your name?», – они ничего из себя выдавить не смогут. Надо сказать, что с английским и у неё тоже были, мягко говоря, проблемы, так как в школе она учила немецкий, из которого знала только одну фразу: «Ich studierte deutsche Sprache in der Schule, sondern f?r der Praxis wollen, er war verloren», что в переводе означало: «Я учила язык в школе, но за неимением практики он был утрачен». А вот польский язык она понимала, если говоривший произносил слова не спеша. Правда, один из попутчиков – поляк, когда она ему об этом сказала, засмеялся и признался, что он считает, что говорит с ними на русском, который он тоже учил в школе.
За разговорами не заметили, как добрались до Вроцлава, где их принимал местный политехнический университет. Первый встречающий поляк ? симпатяга Кшиштоф, доцент университета ? подтвердил галантность польских панов и всем дамам по очереди перецеловал ручки. Девчонки стеснительно подавали руки лодочкой, а она, прошедшая курс польской галантности ещё в аспирантские времена, уверенно протянула руку для поцелуя. Разместили их в студгородке, куда, по словам Кшиштофа, должны были съехаться студенты из десяти стран соцлагеря.
На следующее утро была запланирована экскурсия по старому центру Вроцлава, который навалился на них всей своей тысячелетней историей. Славянским духом в городе не пахло, может быть потому, что еще не прошло и полвека с момента возвращения города к его настоящим основателям ? полякам, а предыдущие восемь столетий город переходил из рук в руки в результате непрерывных войн между прусаками, немцами, австрияками и чехами, претендовавшими на земли Нижней Силезии. Большую же часть времени город был германским. Перед Второй мировой здесь проживали практически одни немцы, называвшие свой город Бреслау. Это не могло не сказаться на архитектуре города, который островерхими готическими крышами протыкал часто дождившее силезское небо. Острые крыши были и на костелах, и на старинных домах, окружавших рыночную площадь – традиционный центр всех старых европейских городов. Дома стояли, плотно прижавшись друг к другу, узкие и разноцветные. Отличались они не только колером, но прежде всего формой и высотой треугольных фронтонов крыш, а также украшением их по краю в виде башенок, мелких скульптур или завитушек.
Заглянули под своды мрачного, но величественного Кафедрального собора, подивились на молодую прихожанку, стоящую на коленях в шортах и едва прикрывающей голое тело белой майке.
? Нет на неё наших бабок ? блюстительниц нравственности в церквях, ? усмехнулась Екатерина Андреевна и подумала, что в православных церквях проще: поругают, заставят покаяться, но грехи отпустят. В костелах деликатно, но строго, и душа сжимается от неотвратимости божьего наказания. По всей видимости, божьего наказания Кшиштоф не боялся и после костела сразу повел их в музей «Камасутры». Не только Екатерину Андреевну, но и эрудита Перлухина такое название музея не смутило. Смущаться пришлось в освещённых интимным светом залах музея, стены которых были завешены копиями гравюр этого нетленного индийского творения. Такие вольности в Союзе были под запретом, страна только зрела для сексуальной революции, подстегиваемая разговорами о том, что на западе есть совершенно невероятная вещь: стриптиз клубы и секс-шопы. О древней Камасутре сведения в их пуританскую страну, конечно, просачивались, но до преподавательских слоев почти не доходили. Однако не прыскать же в кулак по примеру студентов? Пришлось внимательно изучать искусство индийской любви, изображая из себя эстетов.
Вообще смущаться в Польше приходилось не раз. Ехали они в братскую социалистическую страну, уверенные, что у них с поляками одни и те же ценности, но на каждом шагу с удивлением узнавали, что это далеко не так. То Катя в разговоре с соседкой по общежитию, решив сказать что-нибудь приятное, поведала, что у них в стране чтут великого поляка Феликса Дзержинского, на что пани Эльжбета ответила, что этого душегуба они поляком не считают. То Кшиштоф во время посещения университета подвел к памятнику, установленному в университетском сквере, и рассказал совершенно невероятные вещи, что под этим камнем лежат расстрелянные русскими ведущие профессора университета. Потом им, ещё не до конца поверившим в возможность подобного, обрушил на голову историю про расстрел тысяч польских офицеров в Катыни. Всё это звучало так чудовищно, что они, потрясенные, не знали, что ответить, и только Перлухин потом весь вечер желчно бухтел: «Насмотрелся я на этих ляхов в лагерях. Пустой народ, из одного гонора состоят. Мало их Сталин давил». После этого замечания слухи о том, что Перлухин, как и его женушка, происходят из семей вертухаев – надзирателей в лагерях политзаключенных, получили подтверждение из первых уст.
Екатерине Андреевне поляки были симпатичны. Среди них было тепло, как среди своих. Ну, наедут со всей своей славянской непосредственностью, высказывая претензии к русским поработителям, и тут же лезут с заверениями в любви. Так, один подвыпивший пожилой поляк во время поездки в трамвае, услышав русскую речь, подошел к их группе и, слегка покачиваясь, заявил:
? Русских не люблю! Вы четырежды делили Польшу с Германией, совершенно не считаясь с нашими интересами, но один раз мы вас всё-таки разбили! Вот посмотрите, ? показал он широким жестом за окно трамвая, ? в этом круглом здании находится Панорама, где на огромном полотне показано, как наш герой Тадеуш Костюшко всыпал русским войскам.
? Когда это было? ? чтобы что-то сказать, спросила Екатерина Андреёвна у пана.
? В апреле 1794 года, ? ответил он, склонив седую и пьяную голову.
? Давно, ? протянула одна из стоявших рядом студенток.
? Да, но всего полтора столетия тому назад, а Польша вечна! ? гордо заявил поляк, а потом, встав на одно колено и поцеловав руки каждой паненке из их делегации, произнес знаменитую польскую фразу:
? А пенктных пани я кохаю! ? затем с трудом поднявшись, стараясь не качаться, вышел на ближайшей остановке.
Екатерина Андреевна знала, что в пьянке поляк русскому не уступит, правда в отличие от своих северных собратьев польские кавалеры до последней минуты вменяемости стараются сохранить свою непревзойденную галантность. «Пьем здоровье прекрасных дам!» ? этот тост польские аспиранты Рыжий и Толстый Марики, как звали их в группе за особые приметы, произносили, не забывая прикладываться к ручкам окружающих дам, до того момента, пока не падали замертво, сраженные непомерным количеством выпитого. Однако в самой Польше количество подвыпивших поляков буквально шокировало. В Союзе в это время проходила компания «За трезвый образ жизни», и пьяных на улицах заметно поубавилось, а в Польше они попадались везде: в магазинах, на улицах и в транспорте независимо от времени суток. Один из таких гуляк попался даже в знаменитом актовом зале Вроцлава «Леопольдине», куда водил их в один из вечеров Кшиштоф. Зал, построенный императором Леопольдом I, покрытый разноцветными росписями и позолотой, украшенный множеством скульптур, являл собой жемчужину польского барокко. Видимо, об этом замечательном факте и намеревался им рассказать подвыпивший поляк, но, узнав, что они с Украины, запел любимую польскую застольную:
Вина, вина, вина дайче,
А как умрем поховайче
На зеленой Украине,
Где коханая девчина.
В целях предупреждения международного конфликта пришлось пообещать пану выполнить его просьбу и похоронить его где-нибудь под Львовом или Киевом. Про эти города поляки, нисколько не смущаясь, твердили: «Це наше място!», что в переводе на русский звучит так: «Это наш город!».
Самым замечательным поляком был Кшиштоф, не утомлявший студентов походами по заводам Вроцлава, которые, на фоне коптящих металлургических монстров в их промышленном краю, и заводами-то назвать было сложно. Показал парочку чистеньких производств и повел опять развлекаться. Одним из самых памятных событий стала экскурсия по рекам Вроцлава. По сути, река в городе была одна, но перед городом она распадалась на множество рукавов, а за ним опять соединялась в единую реку Одра. Древние строители оценили стратегические преимущества Одры и начали постройку города с Тумского острова, где и расположен сейчас старый центр с рыночной площадью, окруженный естественными рвами с водой. Потом город, расширяясь, занимал и соседние острова, и, в конце концов, занял все двенадцать, соединив их мостами, которых перед второй мировой войной было около трёхсот. Хоть и осталось с тех времен только две трети мостов, но поляки с гордостью называют свой город польской Венецией.
Странный бородач
Честно говоря, Катя только потом вычитала об островном положении Вроцлава, а тогда даже с борта прогулочного кораблика этого замечательного факта не разглядела. Да и как разглядишь то, что происходит за бортом корабля, если на его борту бушевал праздник? На водную экскурсию собрали все группы, приехавшие во Вроцлав на практику. Молодежь была из соцлагеря, где русский язык был обязательным предметом, но, несмотря на это, знания языка, на котором разговаривал вождь мирового пролетариата Ленин, были у них также скудны, как и познания советских студентов в языках Шекспира и Гете. Так что интернационального общения не получалось, и представители разных стран сидели обособленными группами, не смешиваясь друг с другом. Чтобы как-то объединить народ, объявили танцы. Громкая музыка забила все остальные звуки, утопив и кораблик, и берега Одры в отбиваемых ударными инструментами ритмах. Поляки танцевали божественно, парами с переходами и переворотами. В Екатерине Андреевне тут же проснулась былая Катя, которая безумно любила танцевать, но пары не было. Кшиштоф танцевать не умел. Ее студенты тоже в бой не рвались. Так, встать потрястись может и пошли бы, а вот парами да с разворотом, это уж извините! К тому же девчонок в это время занимала другая идея. Ещё утром этого дня они прибежали к ней в крайнем возбуждении.
? Там новые ребята приехали. Познакомьте!
? Девочки, а сами?
