скачать книгу бесплатно
А земгусар меж тем продолжал горячиться. «Лгать – не устать, лишь бы верили». Все же прав народ наш мудрый…
Ну, наконец-то болтовня прекратилась, чтобы уступить место шутовству. Аккомпанируя себе маленькой гармошкой и мандолиной, на место «паука» лихо выскочили два клоуна. Вот они, Вашуков и Бандурин местного разлива (хотя вернее будет Бим и Бом). Оба одеты в трофейные пестрящие заплатками германские шинели. У обоих огромные вздыбленные рыжие усища, напоминающие клыки мамонта. На обшарпанных, одетых на головы касках прикручены козлиные рога. «Откровенный и задушевный разговор германского кайзера-императора Вильгельма-Подлючего с его верным маршалом-генералом Гинденбургом-Толстющим о войне, вине и прочем» – еще одна «агитка». Однако всем нравится, и слышен смех…
А вот и подарки. Какие?.. Хорошо, что хоть тут господа из Всероссийского земского союза не разочаровали и привезли в госпиталь нужное: теплые вещи, шерстяное белье, вязаные носки, перчатки. Есть шоколад и конфеты от «Эйнем» и «Абрикосов», трубки, кисет и папиросы «Тройка», «Царскiя», «Пушка», «Дукатъ»…
И тут везде на глаза попадается неизменное изображение героя первой Неманской армии и первого Восточно-прусского похода простого казака Козьмы Крючкова, вопреки своей воле ставшего настоящим брендом нынешней войны[11 - В августе 1914 г. донской казак Козьма Фирсович Крючков (1890–1919) стал первым военнослужащим царской армии, награжденным Георгиевским крестом в Первую мировую войну, тем самым снискав славу героя всей воюющей России.].
Но солдатам теперь не до Крючкова. Солдаты – народ практичный и запасливый. Солдаты совсем про другое говорят:
– Мать частная, сколько ж тут табаку! Ох, и знатный, должно быть?!
– Язи тебя! Куда прешь, оглашенный! В очередь вставай! В очередь!
– Табачок, брат, это хорошо. Я вот помню, были деньки, когда совсем его не водилось у нас в роте.
– Куда же он подевался? Скурили весь, что ли?
– А то. Попробуй-ка не скури, когда герман сперва снарядами тебя гвоздит, еропланом сверху пугает, а после и сам как чумной на пулеметы толпой прет. Живо всю махорку изведешь.
– И как же без нее, без махорки-то?
– А так! Листья сушишь, толчешь, заворачиваешь – вот тебе и все курево. У-у-х! Вспоминать страшно этакую дрянь. Хорошо ишо, что господин штабс-капитан много табаку в роту привез. Их благородие нам как отец родной, всегда выручит.
– Повезло вам, а у нас ротный зверь, а чуть что – в зубы. Курить и то не дает, ругает почем зря.
– И правильно ругает. Неча курить, когда у германцев такие дьяволы водятся, что хоть головы не подымай из окопа.
– Это какие такие дьяволы?
– Такие. Шибко меткие. Притаятся в ночи и ждут, когда раззява в окопе спичкой чиркнет. Ловко они дырки в дурных башках делать умеют.
– Будя! И у нас меткие ловкачи есть. А супротив нашего разведчика ни немчуре, ни австрияку не выстоять. Вот, помню, приказали как-то нам в деревеньку одну галицийскую сходить…
Фронтовых воспоминаний тут в госпитале всегда хватало с избытком, а потому слушал их и я, все еще не зная, как мне поступить, чтобы добиться своей цели. Одно знаю точно – прошлое нужно отпустить.
«Старая жизнь перечеркнута», – решил я тогда.
Мог, конечно, надеяться на то, что однажды случится чудо и я вернусь в свое время и в свое тело. Но будет ли такой шанс у меня? Опять же неизвестно. Значит, попытаюсь что-то сделать здесь, в прошлом. И если судьба или какая иная высшая сила протянет мне руку помощи, то, быть может, в начале двадцатого века я смогу построить новую жизнь, избегая ошибок прежней.
Немного бытовые измышления, но к иному я пока не стремлюсь. Сейчас главное – вылечиться, выписаться из госпиталя, вернуться на фронт или в тыл, а уж там… Варианты, дамы и господа. Множество вариантов и один лишь путь. Ну а нынешняя госпитальная тропка вела пока лишь только к выздоровлению. А оно у меня проходит удивительно быстро даже для молодого организма, о чем говорят доктора, которые способны жутко утомлять.
* * *
– …Могу только вообразить, сколько еще вот таких юных героев нам предстоит увидеть? Сколько еще мальчишек, побросав университеты, училища и гимназии, проберутся на фронт, желая послужить России? Но что станет с этим роковым поколением, взрастающим среди громов и пожаров?
– Они вырастут, дорогой коллега. Просто вырастут. Году в тысяча девятьсот восьмидесятом люди укажут на какого-нибудь старичка и шепнут: «Он помнит еще Великую Отечественную войну!»[12 - В России до Октябрьской революции 1917 г. кроме обобщенного европейского названия «Великая война» в ходу были и официальные названия «Вторая Отечественная война» и даже «Великая Отечественная война». Однако все эти названия применительно к Первой мировой войне употреблялись лишь в официальных изданиях, но практически не получили распространения в обществе, где бытовали иные, неофициальные названия – «Большая война», «Великая Европейская война», «Германская война» и т. п.]
А теперь этот старичок – шестилетка. Стоит где-нибудь у забора и созерцает, как в его родной город въезжают огромные немцы. Или в комфортабельной детской среди игрушечных аэропланов и пушек рисует в тетрадках казаков и Вильгельма. Вот оно, нынешнее детство.
– И все же детям не место на войне. Их раны бесполезны, и бесполезна их смерть. Дети воевать не должны. Дети должны учиться. Неужели не странно, что Россия, которая может выставить шестнадцать миллионов солдат, имеет в рядах своих детей. Попадет такой малец в плен к немцам, а там воспользуются им, чтобы показать войскам: «Смотрите, как истощилась Россия! Детей посылают на войну!» Я лично решительно против такого пополнения.
– Ну же, коллеги, ну же. Не столь все так плохо, как кажется. Наши юные воины могут не только погибнуть, но и уцелеть, а это уже хорошая жизненная школа… Хотя беглецов действительно слишком много. Помню, как-то в сентябре я был проездом в Пскове, где только с поездов полиция поснимала сто подростков…
Обычно немногословную медкомиссию теперь как будто прорвало. Болтают доктора без умолку и все обо мне да обо мне. Задают вопросы, я отвечаю, начинается болтовня, снова вопросы с ответами, и снова болтовня… Мне подобное однообразие надоело до чертиков, но терплю…
А вот это уже лишнее, господа эскулапы. Отлеживаться у вас еще пару неделек я не собираюсь и потому протестую…
Протест успешен. Пытаются заслать в тыл, погостить в Петрограде. А что там сироте делать, когда для него семья – это полк родной?.. Вот то-то.
Комиссия пусть не сразу, но сдается и начинает новую, на сей раз бумажную, волокиту…
Когда писанина закончилась, мне оставалось только попрощаться с госпиталем и приготовиться к новым приключениям. Стою перед большим зеркалом, способным показать меня в полный рост. Поправляю новенькую форму. Между прочим, весь госпиталь хлопотал, чтобы ее поскорей пошили взамен негодной старой. Глаз невольно задерживается на бассоне[13 - Бассон – трехцветный (черно-желто-белый) шнурок на погонах вольноопределяющегося (у добровольца (охотника) – бело-сине-красный). Был введен в России в 1875 г. для нижних чинов, получивших образование. Давал право на проживание в съемных квартирах.]. Вот он, отличительный знак добровольцев (вернее, «охотников») и вольноопределяющихся царской армии. И Мишка Власов доброволец. А что мне известно о добровольцах? Принимают их на военную службу с семнадцати лет во все рода войск, но только на строевые должности. Исключение делалось для лиц, имеющих техническое образование, чем Мишка отродясь не владел. Находились на казенном содержании и были обязаны отслужить установленный законом срок на общих основаниях, при этом пользуясь всеми положенными льготами. Сколько служить, какие льготы, как подросток Мишка в добровольцы угодил? Вот этого я не помню, да и Мишкина память молчит. Ничего, разберемся позже, а теперь пора отправляться в путь. Еду на фронт в расположение родного полка. Почти что под самый Новый год, который для нынешней царской России наступит еще не скоро. По «старому стилю» еще идет декабрь, но меня это обстоятельство ничуть не смущает. Раз цифра 1915 уже практически вступила в свои права, то и мне не следует пребывать во власти ее предшественницы, а смело смотреть в будущее под определенным, хорошо только мне известным углом. Я не знал, что именно оно мне готовило, но уже не так сильно опасался перемен, какими бы они ни оказались.
Глава 5
– …Все же какое это унижение для воина – зарываться в землю. Какая подавленность духа от сознания того, что ты обратился в крота.
– Воевать можно и при подобных условиях, если будут устранены все недочеты и недоработки. Возьмите немцев. У них окопы двойные. В передних ночью сидят только полевые караулы по пять-шесть человек от роты с пулеметом. В задних – полки. Сразу видна забота о сохранении сил для боя. У нас же все вперед, все в напряжении и почти никаких резервов. Нет заботы о сбережении солдатских масс.
– А зачем их беречь, когда командование считает, что любую прореху можно заткнуть пополнением?
– Вам хорошо известно, какое это пополнение. Сколько уже выбыло из строя нашего брата офицера, а что присылают ему взамен? Черт знает что. Юнцы, четырехмесячные выкидыши с наспех состряпанными погонами прапорщиков. Это народ все ненадежный. Вот и остаются наши солдатики в положении овец без необходимого числа пастырей.
– А что с самими солдатами делают? Уму непостижимо. Это словно какая-то дурная карточная игра, больше похожая на вопиющий произвол. У меня вчера отобрали денщика, сказав, что пришлют нового. В расстроенном состоянии я прибыл сегодня утром в штаб бригады по делам. Угадайте, кого я там встретил?
– Кого?
– Моего Герасима.
– И как он?
– Выглядит уныло. Но дело не только в том, что его у меня отобрали, а еще и в том, что он назначен в пятьдесят третью, в артиллерию. Вы понимаете – в артиллерию!
– Ничего удивительного. С легкой подачи дурных голов некомплект в частях восполняется без всякого соображения, а чисто механически: не сортируют, а разбивают. В итоге в пехоту попадают кавалеристы и артиллеристы, в артиллерию – пехотинцы и кавалеристы, в кавалерию – артиллеристы и пехотинцы. Вот такая ужасная чехарда у нас происходит…
– Господа, господа, прошу, отвлекитесь от споров. Посмотрите лучше, кто к нам вернулся!
Четыре пары офицерских глаз устремились на меня, когда я вместе с небольшими санями, груженными валенками, зимними наушниками, полушубками и прочим полковым хозяйством, добрался до места, немного согревшись по пути сбитнем от Коркунова. Штука замечательная! Бросаешь сухую копеечную плитку в стакан горячей воды, и порция готова. В запасе остался еще один пакетик с пятнадцатью плитками, а этого, по идее, должно хватить на неделю.
Но что-то мне подсказывало, что коркуновский сбитень закончится значительно раньше. Ветер, снег, мороз не унимаются, а становятся только злее, особенно здесь, у Мазурских озер. Наступила полноценная зима. По здравой логике войну следовало бы именно сейчас прекратить, но она и не думает заканчиваться. Ширится как всемирная эпидемия, отнимая все новые и новые жизни и беспощадно скашивая лучших людей – опытных кадровиков царской армии.
Еще в госпитале я потратил не один мучительный час, размышляя о том, как же мне действовать, если судьба забросит меня на фронт. Странно, но от предстоящей поездки я не испытывал тогда ни малейшего волнения, хотя должен был бы: на войну еду. В такой ситуации наверняка полагается целая буря всевозможных чувств и эмоций, но их просто нет, а есть лишь холодное, даже ледяное спокойствие индейского вождя. Значит, с этим спокойствием и поедем. Это мне, наверное, от Мишки «в наследство» досталось. Он ведь на фронте не новичок – воробей стреляный…
Во время пути удалось помедитировать, еще кое-что вспомнить из Мишкиного прошлого. Теперь я уже не чувствовал себя не подготовленным к будущей встрече с родным полком. Всецело готов к труду и обороне.
– …Доброволец Власов в ваше распоряжение прибыл! – отрапортовал я, вытянувшись по-строевому.
– Здравствуй, здравствуй, – раздалось мне в ответ. – Ну рассказывай, как лечился?..
С этого самого момента для меня началась новая, не менее запоминающаяся фронтовая реальность.
* * *
Я был когда-то странной
Игрушкой безымянной,
К которой в магазине
Никто не подойдет.
Теперь я Чебурашка,
Мне каждая дворняжка
При встрече сразу лапу подает…[14 - «Песенка Чебурашки» из мультфильма «Крокодил Гена», музыка В. Шаинского, стихи Э. Успенского.]
Добрые песни все же были раньше, но мне теперь не до них. Когда приходится отвечать на уйму самых разнообразных вопросов, то на песню времени не остается вовсе. И при этом мое нынешнее положение можно охарактеризовать двумя словами. Сын полка – вот кем был доброволец Мишка Власов и кем теперь являюсь я.
А вот и сам двести двенадцатый Романовский пехотный полк, входящий во вторую бригаду пятьдесят третьей дивизии двадцатого корпуса десятой армии. Еще помню имена, фамилии, звания. Комполка у нас полковник Евгений Семенович Ерофеев – георгиевский кавалер, отличившийся еще в Японской войне при обороне Порт-Артура. Комбаты Морзинский, Сацукевич, Самойленко и Красиков. Моя рота под номером три. Ротный штабс-капитан Георгий Викторович Сазонов. Несмотря на некоторую субтильность во внешнем виде, взгляд имеет такой, что оторопь берет любого. В самой роте вместе со мной двести сорок нижних чинов при трех младших офицерах – поручики Рублевский, Заметов и Орлов. Фельдфебелем у нас сверхсрочной службы подпрапорщик Тарас Гойда, настоящий богатырь с внешностью Ильи Муромца и полным солдатским «бантом» на груди (все четыре Георгиевских креста бережно начищены). Плюс к этому обладатель убийственного умения опытного рукопашника – может одним ударом своего огромного, словно арбуз, кулака отправить на тот свет любого немца, врезав тому сверху вниз по голове. Взводные унтер-офицеры – Осов, Ракитин, Степаненко и мой Колдобаев Митрофан Иванович, умный смекалистый мужик лет сорока, для друзей и товарищей известный как просто Иваныч. Родом из сибирских охотников, что совсем не вяжется с его внешним видом богатого деревенского хозяина.
Все это личный состав, а теперь о том, где мы ныне воюем. Без малейшего сарказма констатирую, что окружающую местность и обстановку вполне можно охарактеризовать крылатыми опусами из «Бриллиантовой руки»: «Строго на север порядка пятидесяти метров расположен туалэт, типа „сортир“, отмеченный буквами „мэ“ и „жо“. Асфальтная дорожка, ведущая к туалэту, проходит мимо кустов пыхты, где буду находиться я… Такова наша дислокация!..»
А если серьезно, то теперешняя наша дислокация такова: зимняя рощица с маленьким наполовину разрушенным фольварком (хутором то есть) – это для начальства. Больше вокруг никакого жилья нет, а потому убежищем для солдат стали землянки, сделанные по следующему «рецепту»: за окопом вырывается четырехугольная яма, в углах ставятся столбы, сверху перекладины. Еще выше кладутся доски, двери, жерди, ветки, земля…
Кстати, об окопах. Они тут не непрерывные и очень слабые. Ходы сообщения вырыты неглубоко, так что местами приходится прямо ползти по ним, чтобы немцы не подстрелили. Есть колючая проволока, но никуда не годная. Противопехотным заграждением этот кривой забор с тремя нитями назвать трудно. Задержит секунд на двадцать-тридцать, но ночью в условиях плохой видимости, может, и подольше.
К тому же местность болотистая, мерзкая, хлюпкая, холодом от земли веет. Как тут не ругаться? Дрянь, а не окопы.
Глядя на все это безобразие, я вспомнил строки одного приказа, прочитанного мною при подготовке статей о войне: «Из доклада о нападении немцев на окопы одного из полков 84-й дивизии выяснилось, что занимавшие окопы нижние чины оказались почти в беспомощном состоянии, так как окопы были вырыты настолько глубокими, что из них было невозможно стрелять. Напоминаю, что всякий окоп должен быть приспособлен, прежде всего, для удобной стрельбы и затем уже для укрытия. Приказываю пересмотреть все окопы и устранить значительные недостатки в отношении удобства стрельбы в них…»[15 - Реально существовавший приказ (№ 204 от 23 ноября 1914 г.) командующего 10-й армией генерала от инфантерии Ф. В. Сиверса (1853–1916).]
Что тут скажешь – извечные наши дурацкие крайности…
Отдельная достопримечательность здешних окопов – это так называемый «Закуток». Непонятно кем, для чего и когда построенный старый немецкий каменный погреб с мощными железобетонными стенами, способными выдержать наверняка и удар «чемодана», не говоря уже о пулях. В «Закутке» обычно собираются солдаты и офицеры в часы ночного дежурства, чтобы погреться (есть там самодельная печка), перекурить и поговорить.
А еще всем не дают покоя обстрелы вражеской артиллерии. Раньше на нашем участке днем невозможно было высунуться: немцы стреляли много и часто. Зато теперь, видимо экономя снаряды, ограничиваются одиночным выстрелом тяжелой двенадцатидюймовой гаубицы. Та бухала ежедневно и строго в полдень, своими «чемоданами» вырывая огромные воронки в два метра глубиной и около тридцати шагов в окружности. По счастью, стреляли немцы хоть и пунктуально, по графику, но не особенно метко. Зато ночные вылазки к нам за проволоку делали часто. Наши тоже лазят, но страшно при этом рискуют. Застать немцев врасплох не удается: те, чуть что, сразу же начинают водить по снегу прожекторами и пускать в небо осветительные ракеты.
Ну а если в общих чертах, то идет сейчас тут малая окопная война с неспешным продвижением вперед «тихим сапом» и внезапными, короткими наступлениями. За последний месяц таковых было два, и оба закончились для полка не слишком-то удачно. К тому же поддержки со стороны родной артиллерии практически нет, тоже экономят снаряды. Вот она, страшная тень будущего пика снарядного голода! Предчувствуют его многие, но то, что в ближайшее время он не будет решен, похоже, знаю только я, гость из будущего, которому сейчас нужно лишь привыкнуть к еще одной части Мишкиного прошлого.
* * *
У вас есть недостатки? У меня есть. Словоохотливостью грешу.
Нет, журналист должен быть коммуникабелен и общителен, но не более. Я же мало того, что охотно отвечаю на вопросы и задаю их сам, так еще и с легкостью могу забыть на некоторое время, где именно нахожусь и с кем говорю. Проболтаться не проболтался, но объяснять разительную перемену в поведении Мишки Власова, ставшего после госпиталя и лечения шибко грамотным и ученым, мне пришлось не только господам офицерам, но и солдатам, прячущимся от мороза в землянках, неплохо устроенных внутри. Лучина освещает стоящее в углу сооружение, напоминающее камин, по стенам развешена солома, под ногами доски, умело сколочены нары – это Иваныч подсуетился. Сам хозяин жилища уже приготовил по такому особому случаю сибирский чаговый чай с березовыми почками и теперь вместе с другими слушает мой рассказ. Диалог получается, прямо скажем, занятный:
– …Делать там особо нечего, – объяснял я, – вот и читаешь газеты.
– Ты ж отродясь читать не мог, – удивился Акимкин – крепко сложенный бородач с рябой шевелюрой и маленькими, постоянно бегающими глазками.
– Научился, – не сдаюсь я. – Дело нехитрое.
– Ишь ты. Скоро больно. Меня вон дьяк наш в школе не один годочек за уши драл, грамоту вдалбливал, а тут раз, и грамотный – не бывает так.
– Ну, чего, чего пристал к мальчонке-то! – вступился за меня Гойда. – Сказано тебе – выучился… Ты, Миша, на Акимкина не обижайся. Он потому злой такой, что ефрейтором не стал.
– Почему не стал? – поинтересовался я.
– А потому, – начал объяснять Гойда. – Недавно в ночь к немцам в одиночку слазить вздумал. Слазил и вроде бы даже языка взял у них, да вот беда: не донес. Немцы всполошились и давай бить из пулемета. Акимкину ничего, выкрутился, а немцу конец – пуля голову пробила. Так и остался наш Акимкин без ефрейторских лычков…
– Ужо погоди, придет время, не только лычки, а и крест добуду! – В голосе Акимкина зазвучала злоба. – Дай только срок. Просто немец тогда больно жирный попался. Не дотащишь хряка такого, тяжеленный, гад. В другой раз управлюсь. Выберу немака полегче, малость подколю, чтоб не брыкался, и притащу.
– Притащишь, как же. – Гойда усмехнулся. – Э, нет, брат, с немчурой намаешься. С австрияками, наверное, полегче будет.
– А то, – со знанием дела подтвердил Федор Курносов – еще один бывалый солдат, каким-то образом успевший повоевать на соседнем «австрийском» фронте. – Австрияк, он пужливый. Ты только вдарь по нему как следует, он руки вверх сразу тянет.
– А мадьяры как? – спросил Гойда. – Сдаются?
– Эти навроде наших цыган будут. Наскакивают жестко, а чуть задело, от раны плачут как бабы. То ли дело немец. Этот не прост, в плен не сдается и все наперед обсматривает. По четыре консервы в ранце таскает, запасливый. Да и раненых наших добивает…
– Про то, добивают ли германцы, меня спроси! – сквозь зубы процедил Акимкин. – Еще как добивают, сволочи!..
И вновь я стал свидетелем и участником нового спора, прерванного одиночным выстрелом. Никто из сидящих в землянке на него особо и не отреагировал. Произошла вполне бытовая для фронта ситуация: какой-то молодой солдат прострелил себе ногу. Может быть, нервы не выдержали или что-то еще, не знаю. Солдата унесли на носилках, но, скорее всего, поставят к стенке по закону военного времени за самострел.
Вот такое начало службы у меня получилось, а уже через пару дней эта служба, как и жизнь, могла в один миг прерваться, и произошло бы это, в общем-то, по моей лишь вине.
Глава 6
– …Надоело. Сил моих уже нет сидеть в окопах. Домой хочу. Когда уже эта война проклятущая кончится?
– Ишь ты, умный какой. Когда надо, тогда и кончится. Бают, что скоро…
– Как же скоро, когда средь начальства предатели. Генералы-то наши из немцев. Вот и ждут, пока их дружки штаны застирают да и всыплют нам по первое число…
– И все равно, что ни говори, а хорошо у нас тут.
– Еще бы. Это тебе не тыл, где все тайком да на цыпочках. Тут, брат, вся душа нараспашку. Убивай сколько хочешь. Пали. Руби. Гори, душа, радугой. Вот только начальство дурацкое. Не сковырнуть ли его к черту?..
– А ну тихо! – словно рассерженный медведь, рявкнул Иваныч. – Отставить разговоры!..
Разговоры прекратились, и снова наступила тишина, разбавляемая разве что какими-то неясными шорохами в окопах, редкими вспышками ракет и слабым бряцаньем консервных банок, надетых на проволоку и раскачивающихся на морозе от слабого ветерка. Вместе с Иванычем, Курносовым, Акимкиным и пулеметчиком Паниным я продолжал следить за вражескими позициями, внимательно всматриваясь в непроницаемый ночной мрак. Причина к такому повышенному вниманию имелась весомая: не так давно в окопе возле «Закутка» наши часовые из полевого караула обнаружили подозрительную активность со стороны немцев, те участили вылазки и действовали наглее и решительней обычного. Ввиду этого всему сторожевому охранению приказано бдительность усилить и смотреть в оба, чтобы даже мышь не проскользнула мимо…
Чуть не забыл рассказать о том, чем же примечательным занимался в роте до своего ранения Мишка Власов. Если вкратце, то много чего ему поручали делать, но назвать его мальчиком на побегушках никак не получается. В то же время для солдат он оставался пусть и хлебнувшим горя, но ребенком, а потому воспитывали и следили за ним постоянно, бережно сохранив на время госпитальной отлучки его нехитрое имущество, доставшееся теперь мне. Ничего особо интересного в этом имуществе не оказалось, кроме разве что двух вещей.
Первая – хорошо заточенный кривой солдатский кинжал – бебут, подарок от стрелков из пулеметной команды. Вот это «ножичек». Длиной с полметра будет и весит где-то под килограмм. Клинок стальной с двумя узкими долами. Деревянные ножны обтянуты кожей. Деревянная рукоятка удобно ложится в ладонь. Интересно, для чего в ее верхней части выпуклая металлическая пуговка, а в нижней фигурная втулка? Как бы то ни было, для взрослого такой кинжал в самую пору, а мне, нынешнему, с худыми ручонками, будет великоват. Нужно поупражняться с ним, коли у меня теперь оказался.
Вторая вещь – шерстяная вязаная шапка, по виду напоминающая балаклаву. У Иваныча такая тоже есть. У немцев достал. Те, готовясь к зиме, как могут утепляются, пряча от мороза уши и щеки.
Числится за мной еще старенький «заручный» карабин, пулеметчики подарили. По сути, та же трехлинейная винтовка Мосина, но короче (метр с небольшим без штыка, который карабину не полагается), легче (три с половиной кило вес) и бьет всего на километр. Тяжеловат для Мишки. Ему бы обрез больше подошел, но это уже неуставной самодел. А пока… Пока солдатам царской армии с «мосинками» в руках приходится воевать, хорошей альтернативы в виде автомата Калашникова у них пока нет…
Из «жилплощади» у меня имеется маленькая персональная землянка, где все устроено просто, практически по-спартански, но уютно и со вкусом. Жить и зимовать в этой «квартирке» можно.
А вот излишняя взрослая серьезность при нынешнем положении мне вышла боком. Мишка, как и все мальчишки-подростки, вел себя много веселее и бойче. Может быть, именно поэтому отношение к нему (то есть ко мне) в роте после возвращения из госпиталя несколько переменилось. Не скажу, что беречь Мишку меньше стали, но в сегодняшнем карауле я очутился по приказу ротного.
Настроение плохое, если не сказать отвратительное. Мало того, что ночью на морозе сижу в хлипком и грязном окопе, так еще и тягостные думы мучают. Как быть, когда не только ощущаешь, но и точно знаешь, что вскоре страна под названием Российская империя перестанет существовать? Ее можно попытаться спасти, но вот как именно это сделать? Еще во время первого разговора с нашими офицерами мне стоило огромного труда сдержаться и не выболтать лишнего. Рано, друзья мои. Рано откровенничать. По себе знаю, что импульсивность, как правило, ни к чему хорошему не приводит, а дров наломать можно столько, что выйдет еще хуже, чем есть.
