скачать книгу бесплатно
– Ладно, дя Вова, пойдем мы. Вроде оживает мужичок. Завтра загляну. И ты заходи, держи в курсе. Интересно же, что за крендель…
– До завтра, дядя Вова, – попрощалась Люба, и они ушли, освещая дорогу фонариком.
– Сало оставили, – пробормотал Волдырь.
Наступила тишина. Он встал, наклонился над лежащим человеком, разглядывая татуировки, и вдруг увидел, как у того из-под вздрагивающих век быстро текут слезы. Из глаз попадают в уши и вязнут в жесткой, как медная проволока, бороде.
– Эка! Еще не легче. Милай, слышишь меня? – напрягся от неожиданности Волдырь.
Человек всхлипнул и плавно открыл глаза. Слезы блестели в них и продолжали течь. Лицо вытянулось, словно от удивления.
– Слышу… – просипел он.
– Попей воды, не будет беды! – брякнул Волдырь первое, что пришло в голову, налил в стакан самогону, потом приподнял мужику голову и влил жидкость в рот.
– Значит, Славой тебя зовут?
– Наверное, Славой…
Говорил он медленно и тихо, да оно и неудивительно. «Хорошо хоть по-русски понимает, – подумал Волдырь, – не якудза. Не надо языку учить».
– Откуда ты взялся-то, друг?
– С Конского острова… В лодке… В шторм попал…
– Да-а, не ближний свет. Из монастыря, что ли?
– Угу.
– Монах?
– Не. Трудник.
– А в лодку зачем полез в шторм?
Слава не отвечал. Из глаз его все еще текли слезы. Он это чувствовал, но сил их вытереть, видно, не имел и потому лежал со сморщенным лицом.
– Что ж ты все плачешь-то, сынок? Радоваться надо, что жив остался, а ты…
– Плачу от водки. Потому и на Конский попал, что пил все время и плакал. Болезнь какая-то, наверное.
Говорил Слава связно и довольно осмысленно, заметил Волдырь, значит, не бич какой. Татуировки не тюремные. Видать, не каторжанин, что было бы понятно. Но все равно странная это ситуация… Хотя мало ли в жизни странных ситуаций, решил Волдырь в конце концов.
– Думал, сопьюсь на воле, изойду на сопли, остановиться не мог, – медленно продолжал тем временем Слава. – Решил Богу помолиться, но не у нас в городе: там я не верю никому. Поехал на остров, в монастырь. Слышал, что там Ианнуарий живет, мудрый монах. Хотел, чтоб он мне помог… Он меня в храм привел, служба началась, а у меня слезы еще сильней хлынули. – Слава замолчал, отдыхая.
Волдырь так же молча слушал. Надо бы его покормить, думал он, да чем? Сала ему сейчас не осилить. Каши, что ли, сварить? Эх, бульончику бы куриного…
– Батюшка отец Ианнуарий, да и вся братия тоже, говорит, что слезы – это хорошо, Божий дар, а у меня голова трещит от плача и весь ливер болит – сердце, печень, селезенка. Терпел-терпел, потом в храм перестал ходить… Тоска напала, работать не мог, выпить захотелось, аж зубы сводило… Как раз батюшка уехал в город на пароходе, я в лодку – и на веслах к берегу за водкой. Ветром унесло. За десять минут из штиля буря нарисовалась…
– Это верно, у нас так. Раздует волну, чирикнуть не успеешь, – поддакнул Волдырь. – Хочешь самогону еще?
– Хочу.
– А слезы?
– Ничего, меньше пописаю. Зато голова не болит.
– Нос у тебя синий, Слава. – Волдырь уже прилично захмелел и радовался возможности поговорить. Он налил самогон в стаканы, из одного выпил, а второй поднес к губам рассказчика. – От водки небось?
– Вероятно, – ответил тот и выпил.
– На сливу похож. Тебя точно Славой зовут, дружище?
– Славой, Славой, слава тебе господи. Да и какая разница? Главное, живой остался…
– Эт точно! – Волдырь икнул, быстро пьянея. – Но чё-то мне не верится, что тебя Славой зовут… Я тебя буду звать Сливой, ладно?
– Хоть персиком, – вздохнул Слива.
Слезы все текли по его скулам, но лицо от самогона порозовело и разгладилось.
– Может, ты есть хочешь? Больно быстро оживаешь. Чудеса…
– Не знаю. Видимо, еще не все здоровье пропито… – Слива помолчал и добавил: – Мне ведь Богородица сегодня являлась, помогла. Я, когда тонул, думал – всё. В глазах темнеет, сил больше нет. Рук не поднять, ног не чую… Вспомнил Ее, Пречистую Деву, перед смертью. Волной накрыло, и вдруг понимаю как во сне, что меня волной этой по дну катит. Из последних сил пополз – и темнота… Потом раз – и свет включили. Голубой такой… Идет по песку женщина, тоже вся в синем, красивая. Кругом солнышко светит, даже птички чирикают… «Ну что, раб Божий Святослав? Хочешь жить, дурашка?» «Хочу, Матушка!» – говорю. «Живи, раз хочешь», – говорит… А голос – как у Светки Ильиной из девятого «Б». Мягкий, будто вельвет. Перекрестила меня, ладошку теплую на темечко мне положила и пошла. Опять все вокруг потемнело, ветер задул, гляжу, а вместо Девы старуха уходит, седая и страшная. Очухался уже здесь…
– Вон оно что! – пьяненько усмехнулся Волдырь. – Я было подумал, что ты захмелел и бредишь, а теперь понял. Это Манюня тебя раньше нас попользовала. Без нее не обошлось. Не ожил бы так скоро. Так как насчет каши?
Но Слива уже спал. Ладно, утро удалее, подумал Волдырь, сдернул клемму и ощупью полез на печь.
Глава 5
Смута и подарки
«…Пришла рымбарям пора платить царским сборщикам налоги. На большую землю надо ехать, везти пять коробей ржи и овса, куньи шкурки или медные деньги.
Делать нечего – почесали мужички в затылках, покумекали и решили, что легче заплатить и жить спокойно, чем придут и отберут. Не с руки бодаться с царской, а значит и с Божьей властью. Всякая ведь власть от Бога. Да и церковь не мешало бы построить, а то негде с Богом говорить. Не язычники же мы, чтобы камню в лесу молиться.
За весла сели, песню запели. Паруса к ветру поставили, лодки к берегу направили.
А на берегу опять тревога: воевода из Корелы ополчение собирает, снова война, говорят. С ляхами или с литаками – все одно опять со свеями. Те всегда рядом, граница острогами щетинится. В общем и целом, налоги забрали, еще больше велели собрать. Мало того, приказали троим топорничкам явиться в войско на своих лошадках.
Бабы повыли, старики покряхтели, дети покричали. Проводили защитников в поход, жизнь труднее стала. Рук не хватает.
Тут холодный год выдался. Снег лежал до лета, а в сентябре снова выпал. Земля не успела родить, голод подступил. Надеялись на охотников, а лось с острова уплыл, и пушной зверек куда-то подевался. Вороны ближе к деревне перебрались.
Перебивалась деревня одной рыбой, а в октябре мороз ударил снова, сети подо льдом остались. Побежали гонцы деревенские по льду на материк, муки купить на остатние заначки, а там уж голод, мор и черные вести. Никто из ополченцев не вернулся, все как один полегли. Вместо них свейские рейтары Ганса Мунка приближаются, последнее забирают. У кого нет ничего, вместе с избами сжигают.
Едва успели гонцы восвояси убраться. И как назло, свежего снега за ними не выпало, метели не выдалось, остались за рымбарями следы до самого острова. По ним и явился отряд, как черти из преисподней.
Деревня ворота закрыла, так рейтары первых три дома сожгли, мужиков-хозяев на штыки, на алебарды подняли, у остальных всё подчистую вымели. Молодежь деревенская за околицей молчком отсиделась. Иначе всем бы смерть.
Потек народ из наших мест кто на Русь – на юг, кто в лесах хорониться. Дома бросают, поля волчанкой заросли, покосы ивой.
Урхо и Таисья старые уже были, некуда им было бежать да и незачем. Жили-доживали, держась друг за друга. Старший сын их, Урхо-младший, в лес ушел. Он удачливым был охотником, в отца, чем мог – родителей подкармливал. Дочь их молодая, Лийса, замуж вышла в Новгород, а оттуда ни слуху, ни молвы.
Тут царь державу разделил хитро. Половину оставил боярам, половину отдал на разор своим холопьям, опричнине. Те хуже врагов народ драть стали. Теперь уже остатний люд не на юг, а на север побежал, с Ладоги через наши места в Лопские погосты, в глушь и пустынь.
А опричники резвятся, последних купцов да дворян без суда на кол сажают да и простых посадских и земских разоряют. Налетают, как татары, как рейтары, избы жгут. Пугают православных собачьими головами. Совсем не стало жизни в наших землях.
Нечего и удивляться, что снова год голодный выпал. Зимой земля промерзла до камней и до костей, а летом от засухи растрескалась под солнцем.
Но не всё еще горе людики вычерпали. Пришла беда – открывай ворота. Дошли известия, что разбиты царские войска и вся наша пятина свейскому королю принадлежит теперь по договору. Вот уже свеи в наших землях хозяевами разъезжают. Прислали своих переписчиков, народ считать, налогом облагать. А народу-то и не осталось. В прибрежных селах девять душ из десяти пропадом пропали, даже в Рымбе, на что уж друг за друга все держались, и то больше половины люду сгинуло.
Всё же и сюда добрались на лодках. Прошлись солдаты по деревне, а в деревне три дома жилых, остальные три – брошенные. И три пепелища черными трубами. Вот и вся деревня. В первой избе вдова ополченца с тремя детьми допризывного возраста, в другой – инвалид на одной ноге, с кошкой и собакой, а в третьей – Урхо с Таисьей.
Когда военные переписчики вошли в дом, дед с бабкой сидели на лавке в углу под образами.
– Кто с тобой живет еще, старик, кроме твоей старухи? – спросил по-русски офицер в шляпе и кирасе.
– Никого более.
– Где твои дети?
– Ушли.
– Потрудись называть меня “господин капитан”. Куда они ушли?
– Бродить, господин капитан.
– Что есть “бродить”?
– Ходить туда-сюда…
– Господин капитан!
– Господин капитан…
– Зачем ходить туда-сюда?
– Хлеба ищут, господин капитан.
– Когда вернутся?
– Не знаю, господин капитан. Может, никогда.
– С виду ты не голоден. Что ты ешь?
– Есть немного ржаной муки, вяленой рыбы и сушеных грибов, господин капитан.
– Покажи.
Урхо показал.
– Это все? – удивился тот.
Урхо кивнул.
– S?k! (Обыскать!) – велел офицер солдатам.
Те полезли в подпол и на чердак, затопотали по сараю и в пустом хлеву. Старики сидели опустив глаза.
– Det ?r tom, Herr Kapten! (Пусто, господин капитан!) – доложил унтер.
– Сколько детей у тебя, старик?
– Сын и дочка, господин капитан.
– Сын – взрослый мужик? – Офицер говорил “мужик” с мягким “ж”.
– Постарше тебя, господин капитан. И дочка взрослая, замуж отдал. Давно уже. Нет вестей.
– Если через три месяца ты не заплатишь налог за дом, он будет гореть. Нам не нужен еще один дом для партизан. Ты меня понял?
– Так точно, господин капитан. Понял.
– А сейчас будет гореть ваша языческая часовня. Вы должны молиться на нашем языке, Лютери Реформация. Подумай об этом. Прощай.
Солдаты ушли, записав стариков в свой гроссбух. Часовня на мысу закоптила черным дымом среди елей и вспыхнула.
– Я тебе говорил про свою бабку Суоятар? – спросил Урхо у жены, когда лодки скрылись за мысом.
– Тысячу раз говорил ты мне про эту ведьму.
– А говорил я тебе про ее деда Лембо?
– Говорил и об этом колдуне.
– А говорил, что он мог бурю выпросить у Укко?
– Нет, не говорил такого.
– Лембо по-нашему значит леший. Когда великий бог Укко создал весь мир вокруг, – закряхтел Урхо, а Таисья перекрестилась, – ему нужны были помощники, чтобы смотреть за лесами и водами. В Морях жил Ахто, сын Укко, а в Лесах – Тапио, брат Ахто. В каждом озере и ламбе Ахто назначил водяника, а Тапио в каждом лесу – лешего лембо. Как-то раз поссорились леший с водяным. Казалось бы, что им делить? Один в лесу, другой в озере. Однако ссора вышла из-за богатых свейских кораблей, что везли из наших лесов по нашему озеру жирную добычу от разбоя. Оба хотели забрать ее себе и взмолились Укко о буре. Укко не возражал. И вот ураган выбросил свеев с кораблями на песок и на камни между лесом и водой. Ни водяной, ни леший достать их сразу не смогли. Что делать? Наслали они тогда на свеев ужас. Казалось свеям, что кругом, и в камнях, и в волнах, подстерегают их души мертвых людиков и столько их, что волосы зашевелились у свеев в бородах. Бросили тогда свеи корабли с добром, взяли себе на спины только деньги и пошли пешком через лес. Лишил Укко свеев разума, кто же идет в лес с деньгами вместо хлеба и мяса? Вот и разделили водяной и леший между собой добычу. Озеро подмыло песок волнами, стащило в бездну корабли с награбленным, а свеев с деньгами лембо из леса не выпустил. Кого в болотную трясину заманил-засосал, кого накормил вместо клюквы да черники вороньим глазом да волчьим лыком. Сгинули все до одного. Лембо эту историю вместе с молитвой о буре прадеду моему передал, прадед деду, дед отцу, а отец мне. Только давно это было, я подзабыл. Но ничего, нужда заставит, вспомню.
И пошел из избы на берег.
Через некое малое время добрался на остров Урхо-младший с братьями-ополченцами. Принес отцу с матерью сала, крупы, свечей восковых и валенки на зиму. Дров наколол. Вдову с детьми и инвалида с кошкой тоже не забыл.
Рассказал, что прибило свеев бурей к северному дикому берегу, погребли они вверх по реке, а дороги не знают. Чаща кругом непролазная. Встретили свеи его, Урхо, на рыбацкой утлой лодочке, всего рыбьими возгрями перемазанного. Поймали, схватили за сивые космы, веди, говорят, в столицу. Надо волоком тащить, по другой реке сплавляться, отвечает им Урхо, но тут волочь недалеко, три дня лесом. Потащили свеи свои лодки ламбами-протоками, ночевали у костров, проводника на ночь связывали, чтоб не утек. Измучились, но вышли в другую реку, быструю и темную. Скалы по берегам – как стены. Урхо встал на носу головной лодки и фарватер показывает. Гребут-сплавляются, вокруг озираются. Течение все быстрее. Хотели уже весла убрать, так Урхо не дал. Скорее надо, говорит, тут по берегам ополченцы-разбойники. Свеи давай грести во все спины, слышат – гул впереди.
