скачать книгу бесплатно
Потом, уже в армии, он вовсе забыл о дедовском наказе, и немудрено. Безостановочная армейская беготня не предполагает пятнадцатиминутных пауз после подъёма и перед отбоем. А муштра и дедовщина даже и маленькие абзацы вышибут из головы, как кулак леденцы из зубов. Вместо них стали прилетать из дома новости.
Бабушка Дуся в одинокой жизни ослабела умом, перестала узнавать родню. Но перед самой смертью чётко и ясно сказала Нине: «Мишу берегите!» Потом как-то растопила печь, забыв открыть задвижку трубы, задохнулась и сгорела вместе с домом. У Серёги, врачи сказали, оторвался тромб, и он внезапно умер, не успев собраться. А брат Мишка, откосив от армии, гулял и веселился целый год, после чего разбился на мотоцикле. Голова отказала сразу. Сердце остановилось на третий день в реанимации.
Когда всех перехоронили, отец запил, ушёл из дома и пропал. Искали с милицией, не нашли. Гаврик вернулся из армии в другую жизнь. Железная мама Нина всё ещё продолжала работать в школе учителем истории. Гаврик как-то спросил её, почему она так истово верит Марксу и Ленину, на что она округлила глаза и ответила: «Но это же Маркс и Ленин! Непререкаемые авторитеты в области политической и экономической теории!» Однако вскоре эта теория рухнула вместе со страной, квартиру пришлось обменять на меньшую, маме пойти работать техничкой, а Гаврик поселился в общежитии.
5
– Тут такое дело, Танюша! – Гаврик, как арестант в тюремном дворике, бродил кругами по кухне, сжимая за спиной правый кулак в левой ладони. Таня пила кофе. Она не любила чай по утрам, от чая её мутило и портился цвет лица. А кофе бодрил. С молоком и без сахара.
– Сядь уже, Гаврик, не мельтеши, – устало вздохнула она, – успокойся! Что стряслось?
Гаврик сел на табурет, оперся локтями о колени и сжал пальцы в замок:
– Помнишь, рассказывал тебе про Андрюху-бича, в армии со мной служил?
– Смутно.
– Вчера вечером дал ему сотню, а сейчас узнал, что он ночью замёрз пьяный.
– Ужас какой, – проговорила она всё так же устало. – Зачем дал-то?
– Так получилось…
– …
– Хочу похоронить по-человечески. Больше некому, а он из-за меня замёрз.
– Чё это из-за тебя-то? – Безымянным пальцем Таня ковырнула уголок глаза, отчего брови её приподнялись, сделав лицо удивлённым.
– Так я же сотню дал…
– Ну и что? Ты ж ему водку в рот не заливал!
– …
– От меня-то что требуется?
– Денег немножко мне надо.
– Сколько «немножко»?
– Пятёрку хоть бы. А лучше десятку, – с трудом назвал цифру Гаврик.
Таня помолчала, глядя на Гаврика безо всякого выражения.
– Нет, – наконец сказала она так же спокойно.
– Ты же знаешь, я заработаю и сразу верну… – тихо начал Гаврик, но Танюша не дала ему закончить.
– Нет. Если каждого бомжа за десятку хоронить, никаких десяток не хватит. Есть специальные службы. Он тебе кто? Сват? Брат?
Гаврик почувствовал, как жгучая волна поднимается из желудка в голову, давит красным на глаза и гудит в ушах. Ему страшно захотелось крикнуть матом и треснуть кулаком по столу, но он зажмурился и сжал зубы.
– Ладно, – пробормотал он, вышел в прихожую и стал натягивать куртку, – поеду на работу.
Таня расслабленно сидела, полуприкрыв глаза. Гаврик тихо щёлкнул за собой дверным замком.
Денег у него оставалось только на бензин. Аванс за новый сруб был уже частью отдан Танюше, частью истрачен. «Займу завтра у ребят! – решил он по дороге, – а пока дотюкаю кое-что на верхнем венце. Потом в бытовке переночую. Сегодня воскресенье, всё равно хоронить не станут. Да и кому хоронить-то?»
На срубе он всё никак не мог успокоиться, торопливо перескакивал вдоль верхнего венца по набросанным наспех лесам и прокручивал в голове мысли и события сегодняшнего утра. Топор подрагивал в руках, и порой ему только усилием воли удавалось сдержать себя и не всадить с размаху его лезвие в упругую плоть бревна. «Ну, Танька! Ну, сучка! Да и я тоже осёл, сколько раз зарекался не отдавать ей весь аванс! Эх, надо было всё же треснуть кулаком по столу! Мужик я или… Водки пойти, что ли, взять на вечер? А толку? Ну и что тогда, сидеть психовать всю ночь в бытовке?..»
Тут не приколоченные к лесам доски поехали под сапогом, Гаврик качнулся и, успев только испугаться, сорвался и полетел спиной вниз с четырёхметровой высоты на строительный мусор. Выскользнувший из рук топор нырнул следом, крутанулся в воздухе и одновременно с жёстким падением Гаврика ударил его обухом в скулу под правым глазом. Вспышка от удара мгновенно погасла в мозгу, и всё пропало. Свет, звук и ужасные мысли…
– Ну что, друзья мои, долго нам ещё предстоит наблюдать этот срам? – раздался в пустоте тяжёлый бас.
Неизвестно откуда возникла мысль о свете и инициировала сознание. Увидеть свет пока не удалось, веки не открылись. Зато они вроде бы есть. И слышен звук.
– Витюша, друг мой, поправьте на нём простынку, – продолжал бас, – я больше не готов созерцать чресла этого несчастного.
В пустоте почуялось какое-то движение, и сознание попыталось шевельнуться ему навстречу. Опять не удалось. Зато появилась боль. Сначала в мозгу, и Гаврик понял, что он Гаврик, а потом она быстро заполнила всё тело до пояса. Болели полной ровной болью руки, шея, голова, спина. Ноги представлялись, но почему-то не ощущались, и его внезапно охватил дикий страх. Он моментально вспомнил, как рухнул с лесов, и вдруг увидел то, чего не мог видеть. Увидел себя лежащим на снегу манекеном в робе, подивился его неестественной позе. Рассмотрел синеющую вмятину на своём лице, потом полицейских и врачей, грузящих манекен в скорую. От ужаса он дёрнулся, прервав видение, и попытался сесть, чтобы потрогать ноги.
– Глядите-ка, оживает! – послышался совсем рядом другой голос, сиплый. – Глаза открыть пытается!
– Опустите занавес, Витенька! – перебил его бас. – Мы не в Мариинке, чтоб можно голяком.
Боль вдруг пробила брешь в пояснице Гаврика и горячо разлилась в ногах и копчике. От боли и радости он еле слышно замычал и понял, что на нём поправляют простыню.
– И за Ирой сходите! – добавил бас.
Гаврику всё же удалось разлепить левый глаз. Правый так и не поддался. Хоть свет и заставил левый сощуриться – выдавил воду из-под века, но резкость постепенно навелась. Гаврик услышал стук каблуков и увидел склонившееся над ним лицо медсестры. В очках, молодое и испуганно-любопытное, заслонившее серый потолок. Почти сразу его сменила голова доктора. Хмурое лицо, зелёная шапочка, жёлтые от табака зубы и борода с проседью.
– Вы слышите меня? – громко спросил доктор и нахмурился ещё больше. – Не надо пытаться говорить, вы в бинтах. И не шевелитесь. Просто моргните, если «да».
Гаврик моргнул одним глазом. Доктор щипнул его за палец ноги.
– Чувствуете?
Гаврик снова моргнул.
– Уже неплохо! – продолжил доктор. – Стало быть, новости такие. У вас тяжёлое сотрясение головного мозга, перелом носа и правой скулы и главное – компрессионный перелом позвоночника. Ушибы и гематомы я не считаю. Вам очень повезло, что чувствительность ног не потеряна, но пытаться вставать в ближайшие дни запрещаю. Особенно сидеть. Вы в корсете. Лежите пока на каталке. Сестра будет вас кормить и давать утку. Да, личность вашу мы установили через бригаду, жене сообщили. Она пока не появлялась, но её и не пустили бы в ИТАР. Сейчас уже можно. Позвонить ей?
Гаврик попытался отрицательно мотнуть головой, это у него не вышло, но доктор понял.
– Что ж, как хотите. Койку подготовят позднее и переложат вас с каталки. На этом пока всё, будем лечить и наблюдать. Выздоравливайте.
И он ушёл. Гаврик понял, что ему срочно нужно в туалет, но здесь, на людях, в утку… Он не сможет. Не будет этого, и всё. Врач сказал, запрещаю вставать. Значит, возможность встать всё же есть. Тогда он встанет. Просто встанет и пойдёт. Пусть и не просто.
Чингисхан, он же Алексей Алексеевич Темчинов, наш бригадир, лежавший на койке у окна и басом отдававший те распоряжения, что Гаврик слышал из темноты, рассказывал мне потом, как словно почувствовал замысел этого худосочного изломанного мужичка и отчего-то восхитился. Он понял, увидел, без сомнений – этот встанет. Ему вдруг показалось, что он слышит, как человечек думает, и потому Алексей Алексеевич, мужчина весьма опытный и многое видевший в жизни, очень удивился и слегка оробел. Даже оглянулся вокруг.
Гаврик медленно выпростал из-под простыни правую руку, оглядел её, словно удивляясь, а затем ощупал бинты на своём лице. Разлепил пальцами правый глаз. С трудом повернул голову в одну, в другую сторону. Непонятно было, удовлетворило ли его то, что он увидел, но когда он заглянул под простыню, то ненадолго задумался. Живот и рёбра его оказались стянуты корсетом из бинтов, а остальное тело было голым и синюшно-жёлтым.
И всё-таки нужно пытаться встать. О судне не может быть и речи. Гаврик подоткнул простыню под корсет и напрягся, чтобы почувствовать ноги. Боль усилилась во всей спине, от копчика до затылка, а потом горячей волной потекла в пятки. «Хорошо, желудок пустой, – подумал он, уронил ноги с каталки на пол и сразу перешёл из положения лёжа в стоячее, – а то сесть не смог бы, обделался бы и не почувствовал».
Он покачивался, держась рукой за каталку, но стоял. Горел позвоночник, кружилась голова, хотелось блевать, ныло разбитое лицо. Картина в глазах плохо фокусировалась. Гаврик смотрел себе под ноги и настраивался на первый шаг. Трое обитателей палаты удивлённо разглядывали его из углов.
– Туалет налево по коридору, до конца. Проводить? – спросил наконец Чингисхан и добавил через паузу, словно в ответ: – Ну, тогда смотрите сами. Простыню не уроните… Не за что.
– Алексеич, это ты ему отвечаешь, что ли? – просипел с угловой койки Витенька, темнолицый каторжанин в майке-алкоголичке и больничных шароварах, с синими от татуировок руками. – Он же молчит вроде…
Чингисхан нахмурился:
– А вы не слышите?
Витенька осклабился, показав стальные «ворота» во рту:
– Ты, Алексеич, видать, крепко головушку стряхнул, раз сам с собой говоришь!
– Погодите, Витя! – перебил его Чингисхан и обратился к третьему пациенту, лежащему на койке возле дверей с гирькой над загипсованной ногой. – Пётр Фомич, вы человек трезвый, учёный, голова у вас небитая. Неужели и вы ничего не слышите?
Пётр Фомич поправил на носу очки и прислушался:
– Боюсь, что нет, Алексей Алексеевич…
– Извините тогда…
Гаврик сделал шаг, и ему пришлось отцепиться от каталки. На втором шагу он молча повалился набок и упал. Сознания при этом не потерял и хрипел от боли, поскольку стонать и кричать голоса не было. Чингисхан встал с койки, осторожно и легко, как ребёнка, поднял Гаврика с пола и положил обратно на каталку.
– Не переживайте, дружок! – Поправляя простыню на Гаврике, он заглянул ему в лицо. – Подадим мы вам утку, раз вы Иры так стесняетесь.
– Тебе, Алексеич, охота, ты и подавай, а мы обойдёмся. – Витя откинулся на подушку и закинул ногу на ногу.
Чингисхан рассматривал забинтованную голову Гаврика и не обратил на эти слова внимания.
– Она говорит, зовут вас Гавриил Петрович, – продолжил он, – значит, Гаврик? Сильно больно? Укол, может? Ну, тогда терпите…
6
Свадьбу своего друга Жорика Гаврик сто лет не вспоминал и почти забыл, но вот Ирку, самую близкую подружку невесты, до сих пор помнил хорошо. По многим причинам. Для начала она оказалась пусть и невысокого роста, под стать Гаврику, да уж очень ладной. Всё в ней сразу ему понравилось. И то, что фигура у неё что надо, задница прямо взгляд притягивает, и улыбается хорошо, глаза аж сияют. И очки её не портят, наоборот, форсу будто придают.
Жорик уговорил Гаврика быть на свадьбе свидетелем, а на должность свидетельницы у невесты была только одна кандидатура – Ира. Их познакомили за неделю до свадьбы, в квартире, которую снимал жених втихаря от невестиной родни. Дело было в том, что родители невесты, оно и понятно, очень строго относились к предстоящему замужеству дочери, и Жорик каждый вечер провожал Светку домой не позднее полуночи. Потому они и встречались в съёмной квартирке Жорика, маленькой, однокомнатной, вместо Светкиной институтской учёбы в дни его отгулов от работы.
– Она тебе понравится, зуб даю! Твой размер! – убеждал Жорик Гаврика по пути из магазина, где они накупили вина и закуски. – И делать тебе ничего не надо будет. Она активная, эта Ирка, у неё уже и сценарий для свадьбы написан. Твоя роль только венок, в смысле венец, в церкви подержать надо мной да пару тостов за столом толкнуть. Сможешь ведь? Ты крещёный, кстати?
– Да вроде бы. – Гаврик задумался, вспоминая, что дед говорил давным-давно, как его, Гаврика, крестили, пока мама Нина лежала в больнице с осложнением после родов. И как окрестили, она, мол, сразу пошла на поправку.
– Ну и отлично! А то я-то нехристь был, но Светка заставила. Венчаться хочет. На днях ходил с ней в церковь, водой поливали, маслом мазали. Вроде успокоилась. Даже меньше сопротивляться теперь стала… Только вот мы с ней длинные, а венки эти, то есть венцы, они тяжёлые, говорят. Нелегко вам с Иркой придётся… Заходи! Привет, девчонки! Знакомьтесь! Ирина, это Гарик. Гарик, это Ирина.
– Ого! Как Сукачёв? – Ира улыбнулась, и Гаврик, поначалу замешкавшись, вдруг почувствовал, как по всему телу, от живота к голове и обратно, в ноги и даже руки, разливается новое, ещё не изведанное им ощущение. Истома вперемешку с куражом. Ирка была в юбке по колено и на толстых каблуках, светлые волосы собраны в клубок на затылке и проткнуты деревянной иглой. Лёгкая блуза оказалась застёгнута на все пуговицы, но рукава её были зачем-то закатаны до локтей, и всё это вместе с очками на носу и озорной улыбкой могло бы выглядеть комично, если бы не выглядело таким вожделенным и не потрясло его. Запястья Иркины были узкими, щиколотки тонкими, а бёдра, наоборот, широки, и грудь полна. Довершало впечатление радостное выражение лица девушки и ещё исходящий от неё запах печенья с корицей. Курабье, – догадался Гаврик и пожал протянутую ладошку.
– Не, как Пятачок! – ответил за Гаврика Жорик, пока тот хлопал глазами и вдыхал сдобный запах. – Он же у нас Пятаков.
– Тогда я буду Совунья!
За журнальным столиком в комнате засиделись до полуночи, болтали, смеялись, выпили всё вино. Жорик со Светой, оба высокие и худощавые, легко умещались в кресле, она время от времени будто ненароком сползала с мягкого подлокотника к нему на колени. Совунья-Ира, устроившись рядом с Гавриком на диване с поджатыми под себя ногами и слегка касаясь плечом его плеча, читала по бумажкам сценарий и объясняла прибалдевшему Пятачку его роль свидетеля. Тот ощущал через футболку тепло её тела, скошенным глазом осторожно оглаживал её колени, чуял лёгкий запах вина вперемешку с корицей и боялся шевелиться, чтобы не упустить ни одного контактного движения.
Жорик обжимался со Светкой, когда выходил на кухню курить в открытую форточку. Из коридора доносился их тихий смех и шёпот. Ира, не обращая на это внимания, продолжала раскрывать Гаврику свой режиссёрский замысел, а он рискнул и похвалил особенно удачное место. Под конец Гаврик в азарте снял со стены над диваном старую гитару и хулиганским голосом спел под её рассохшийся аккомпанемент пару дворовых песен о любви, чем довёл градус веселья до кипения.
Конечно, Жорик с невестой опоздали на последний троллейбус и побежали до Светкиного дома бегом, благо им было недалеко. А вот Ире предстояло добираться на другой конец города, и перед уходом Жорик незаметно и будто невзначай сунул в руку Гаврику ключ от квартиры. Гаврика бросило в пот.
Все вместе зачем-то дошли до остановки, там распрощались. Девчонки расцеловались, парни пожали друг другу руки, и, когда Жорик со Светой скрылись за углом, Ира вопросительно взглянула на Гаврика. А того давно уже накрыло счастливой волной влюблённости. Он чувствовал радость и силу, перестал робеть и казался себе остроумным и красивым. Ну не меньше чем симпатичным. К тому же рассудительным.
– Слушай, Совунья, – заговорил он с улыбкой, – уже ночь, а там и до утра недалеко. Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро.
Ира улыбнулась в ответ.
– Тебе на Гвардейскую, а мне на Товарную. Как честный поросёнок, я не могу отпустить тебя одну, но денег на такси у меня нет. Если мы пойдём пешком, только к утру дойдём, наверное. Я потом быстренько побегу прямо на работу, а ты, сонная, пойдёшь учиться. Предложение такое. Вернуться в Жоркину квартиру, спокойно выспаться и утром на учёбу и работать. А?
И он извлёк из кармана и показал ей ключ.
– Ты на диване, а я на коврике в прихожей, – добавил он, видя её сомнения. – Чессло, буду вести себя прилично!
– Не надо на коврике, – рассмеялась Ира, – там матрац есть надувной, я видела. Только чур не приставать и честное слово держать. И не подсматривать.
Обратно они шли не торопясь. Белая июньская ночь одновременно и бодрила, и разнеживала. Гаврик был в ударе и смешил Иру всякими глупостями, чему удивлялся и сам. Никогда раньше не замечал за собой способностей к весёлой болтовне. Когда вернулись и включили свет, оказалось, что не мешало бы убрать посуду. Носили чашки, тарелки и бокалы из комнаты в кухню, встречались и осторожно расходились в дверях, будто стараясь не задеть друг друга, но всё равно чуть задевали. Потом Гаврик раздвигал диван и накачивал насосом-лягушкой надувной матрац, а Ира позвякивала посудой и шумела водой из кухни. Когда кухня стихла, стук Гаврикова сердца заглушил звук душа из ванной.
Ира вышла оттуда в длинном, до полу, Светкином халате, без очков, но всё так же с собранными в узел волосами. Блузку и юбку она несла в руках.
– Утром голову вымою, а то сейчас не высохнет, – сообщила она и аккуратно положила одежду на подлокотник кресла. – Иди в душ, а я застелю пока.
Под душем Гаврик лихорадочно придумывал, как убедительнее обосновать попытку перелезть с матраца на диван. Когда он в джинсах и футболке вернулся из ванной в комнату, диван был застелен, а на матраце лежали плед и подушка.
– Слушай, у них подушки-то две, но вот постельное только одно, – посетовала Ира и спросила: – Сможешь так, под пледиком?
Гаврик разочарованно пожал плечами: мол, придётся.
– Тогда отвернись! – Она выдернула иглу-заколку из волос и стала развязывать пояс халата, не дожидаясь, когда Гаврик действительно отвернётся.
Пока он стягивал джинсы с футболкой и укладывался на матрац, из-под одеяла на диване остался виден только нос Иры. Она укуталась с головой, оставив щёлочку, чтобы дышать, и заодно подсматривала через неё за Гавриком. В сумерках комнаты повисло бессонное молчание.
– Пойми меня правильно, – сказал тот через минуту, – но матрац сдувается. Я уже почти на полу лежу, чувствую локтем.
Ира подумала немного.
– Ладно, ложись сюда, – ответила она. – Но руки чур не распускать. Я тебе говорила, что у меня есть парень.
Гаврик выдержал короткую паузу и моментально перелез под тёплое одеяло. Ира повернулась к нему спиной. От напряжённости момента Гаврика изнутри слегка потряхивало, он завозился, чтобы улечься поудобнее, и вдруг, легко и практически случайно задев её спину предплечьем, почувствовал со сладким ужасом, что Ира без ночнушки и даже без лифчика. «Ну правильно, тяжело же, небось, спать в такой сбруе, – попытался мысленно объяснить себе эту ошеломительную новость Гаврик, – тем более с её-то…» Он понял, что мысль уже далеко впереди, и он не может за ней угнаться.
– Мы же договорились! – прошептала Ира и повернулась к нему.
