скачать книгу бесплатно
Кстати, только благодаря доктору Баркетту и Грушину стажёрам удалось выбраться наружу. Впервые оказавшись на подобном судне и ещё не освоившись с его многочисленными коридорами, они при первых воплях старшего помощника от страха закрылись в своих каютах и «ждали у моря погоды». Как только начался пожар, Баркетт и Грушин бросились к своим подопечным: надели им спасательные жилеты и вывели на капитанский мостик, по которому – весь всклокоченный, похожий на умалишённого – суетливо бегал капитан и отдавал команды в безответную воздушную среду. Он был явно не в себе: обескуражен и психологически надломлен случившейся катастрофой; иногда, чтобы поддержать своё реноме, выставив живот, замирал на месте и, принимая, как ему казалось, героическую позу, орал не своим голосом и грозил кому-то кулаком, но вскоре, очнувшись, начинал суетиться и, озираясь по сторонам, конфузливо поглядывать на кряжистого и бесстрастного, окутанного табачным дымом, руководителя проекта ФАО.
Согласно инструкции я поспешил туда, где по тревоге обязан находиться водолаз под номером три, – в район носовой палубы. Здесь уже стояли с белыми от испуга лицами технолог Дора Твердохлебова и переводчица Эльза Ивановна.
– Что же с нами будет?.. Что же с нами будет?.. – беспрерывно, как попугай, твердила похожая на курицу-наседку Эльза Ивановна.
– Что будет, то и будет! – не меняя каменного выражения своего лица, сурово провозгласила Дора Твердохлебова, когда ей надоели бесконечные причитания до смерти напуганной переводчицы.
Рядом с ними пристроился матрос Кривоносов. Он сидел на палубе, обхватив голову руками, и вовсю матерился, не обращая внимания на двух перепуганных женщин. Наконец он шмыгнул носом, прокашлялся и злобно харкнул на металлическую палубу.
– Праздник Нептуна прошляпили! – произнёс он зловещим голосом. – Вот вам и апофеоз! Разве можно было так панибратски потешаться над богом морей. А я ведь предупреждал! Что я могу поделать с этими м…? Как этим д… вдолбить в их пустые головы, что морские традиции необходимо всегда соблюдать!
– Вы посмотрите на него! – опять не выдержала Дора Твердохлебова. – Горемыкой прикидывается, а сам выглядит как какой-то провинциальный комедиант! Несёт всякую околесицу: оракула из себя корчит, да ещё матерится и омерзительно харкает при женщинах. Ну никакого воспитания!
– И не говори, – поддержала её Эльза Ивановна, – даже в минуты трагической опасности ведёт себя так претенциозно и безнравственно. Это просто невыносимо!
Оракул Кривоносов с какой-то странной ухмылкой взглянул на возмущённых интеллигентных женщин и прыснул в ладонь, после чего, не вымолвив ни слова, поднялся и ушёл на самый нос судна и простоял там до конца тревоги, глядя на едва проступающий вдали кенийский берег.
Я подумал: «Как мало, в сущности, живёт человек, а тут ещё внезапные катастрофы в любой момент могут безвременно оборвать его жизнь. Жизнь, как мыльный пузырь, просверкает какое-то время, а потом лопнет, будто и не было ничего». Затем стал прикидывать расстояние до берега и, если после взрыва останусь жив, смогу ли доплыть до него.
Пожар в машинном отделении успели потушить до того, как огонь подобрался к танкам с горючим, но, как вскоре выяснилось, избежать человеческих жертв не удалось: погибли два человека из судовой команды – моторист Подозёрнов и электрик Сорока. Катастрофа случилась из-за привычного нам разгильдяйства. Решили за одну вахту произвести сразу два дела: отремонтировать один из аварийных двигателей и в то же время включили насос по перекачке топлива из одного танка в другой, чтобы таким образом уравновесить и усилить остойчивость судна, а заодно отфильтровать горючее от ненужных примесей. При смене вахты напрочь забыли о работающем насосе. В конце концов топливо через предохранительный клапан полилось за борт, и эту жуткую картину увидел только что заступивший на вахту старший помощник, который, ещё не совсем отойдя от сна, потягиваясь и зевая, вышел на мостик. Он тут же бросился к телефону, чтобы позвонить в машинное отделение и сообщить о случившемся, но не успел даже снять телефонную трубку, как из машинного отделения вырвался столб огня.
Жертв можно было бы избежать, если бы все действовали согласно инструкции, висевшей, в виде металлической пластинки, в машинном отделении, на которой русскими буквами было написано: «В случае пожара в течение 30 секунд покинуть помещение. Будет пущен углекислый газ (СО
)». Двое из машинной команды так и поступили, а вот моторист Подозёрнов попытался при помощи огнетушителя самостоятельно справиться с огнём.
Он словно полностью потерял разум и, не обращая внимания на приказ своего начальника Ратникова уходить как можно быстрее, иначе огонь может в любой момент перекрыть выход, всячески отбивался от него и упрямо не желал оставлять своих попыток самостоятельно справиться с бушующим пламенем. Электрик Сорока, неизвестно как оказавшийся в машинном отделении, вместо того чтобы убраться восвояси, надел на голову противогаз и закрылся там же – в ЦПУ. С горящей на спине рубахой,
Ратников был вынужден покинуть своего упрямого подчинённого, и как раз вовремя: только он успел выскочить из машинного отделения, как огонь полностью перекрыл выход. На палубе пылающего Ратникова тут же накрыли мокрым брезентом и погасили огонь. Он остался жив, но вся его спина была обожжена… Автоматическая система пуска СО
почему-то не сработала, но медлить было нельзя, так как ещё немного, и огонь подобрался бы к танкам с горючим – тогда взрыв был бы неминуем. Чтобы спасти жизнь экипажу, второй механик, без доклада капитану, на свой страх и риск, вручную пустил СО
в машинное отделение, и через двадцать минут огонь был полностью погашен. Сразу же после этого несколько человек попытались пробраться в машинное отделение, чтобы спасти оставшихся там товарищей, но жар в помещении оказался настолько велик, что только через два часа очередная попытка оказалась выполнима и два бездыханных тела удалось вытащить на палубу. Искусственное дыхание ни к чему не привело. Тела завернули в брезент и опустили в холодильник. Ратникова поместили в медпункт. Врач сделал ему обезболивающий укол, но из-за обширного поражения кожи, как он сказал, жизнь раненого висит на волоске.
Судно было полностью обесточено. Я запомнил эту мертвящую, гнетущую тишину и тихий плеск волн за бортом безжизненного судна, пропитанного отвратительным запахом горелой хлорвиниловой изоляции. Оказавшись в зоне Сомалийского течения, с тралом, волочащимся по дну бухты Формоза, мы медленно дрейфовали на север… Через какое-то время наладили аварийный двигатель, который давал энергию на самые необходимые нужды: включили опреснители, появился свет, заработал камбуз. Экипаж понемногу приходил в себя, но в этот день люди были угрюмы и подавлены, переживая случившуюся катастрофу и гибель своих товарищей. Вечером все свободные от вахты собрались на кормовой палубе: молча курили, только иногда перебрасываясь парой реплик. Говорить никому не хотелось. В таких случаях молчание бывает сильнее всяких слов.
В этот же день была послана радиограмма в Кению – об оказании помощи. Помощь была обещана: должен был прилететь вертолёт, чтобы забрать в больницу обожжённого моториста Ратникова, которому врач постоянно вкалывал обезболивающее, а также прийти буксирный катер, чтобы оттащить наше судно в ближайший порт на ремонт.
20 июня
Выяснилось, что кенийский вертолёт вылететь не может из-за отсутствия топлива. Буксир придёт и отбуксирует нас со скоростью семь узлов в порт Ламу, где наше судно подвергнется сначала тщательному обследованию, а затем – ремонту.
Пока неизвестно, вернёмся ли мы в Москву или будем ждать окончания ремонта судна, но на всякий случай Радий Александрович, на правах начальника рейса, опросил всю нашу научную группу: согласимся ли мы после всех этих «пертурбаций» продолжить экспедицию? Все, кроме
Эльзы Ивановны и Доры Твердохлебовой, видимо, крепко сдружившихся в минуты катастрофы и ошарашенных «вульгарным и невыносимым» поведением матроса Кривоносова, оптимистично выразили своё согласие. После чего мы дружно отправились пить спирт в лабораторию Грушина, где, свесив худые ноги в шерстяных носках и судовых сандалиях, сидя на лабораторном столе, среди пробирок и колб, Серафим Всеволодович, включив свой талант полиглота, сумел-таки уговорить двух упрямых подружек не отделяться от дружного коллектива и после окончания ремонта, несмотря «на грозящие опасности и невыносимого матроса», продолжить «романтичный вояж по Индийскому океану».
21 июня
С небольшими перерывами льёт дождь, когда он затихает, матросы выскакивают на палубу и скребками счищают обгоревшую краску. Боцман сосредоточенно бегает из одной лаборатории в другую, пытаясь найти у нас таинственный электрический чайник и «во избежание очередного пожара» непременно выбросить его за борт. Очевидно, эту глупость придумал «величайший мыслитель» нашего судна первый помощник капитана. Как бывшему прокурору, а ныне мореходу, ему поручили расследовать причину произошедшего пожара, и теперь его назойливый голос ежечасно слышится из спикера…
Наконец-то подошёл буксир, но… наш! – с жизнеутверждающим названием «Спасатель», а у ихнего буксира, надо же такому случиться, оказывается, тоже, как и у ихнего вертолёта, отсутствовало горючее. Он отбуксируют нас не в Ламу, а в сомалийский порт Кисмайо, который находится всего на один градус южнее экватора. Прежде чем взять нас на буксир, были перерублены стальные ваера, на которых держался трал «Треска-М» и, волочась по грунту, значительно замедлял наш дрейф. Он остался на вечные времена на дне залива Формоза, а мы, влеко-мые буксиром и течением, а также попутным южным муссоном, со скоростью 12 узлов устремились в Сомали, в порт Кисмайо. Видимо, Кения не захотела возиться с нами, а с Сомали у нашей страны были дружеские отношения, и даже недавно наши строители построили им мясокомбинат.
Радиограммы о нашем бедственном положении были разосланы куда только можно. Например, доктор Баркетт послал радиограмму в Рим, в представительство ФАО. В ней он сообщил, что поддерживает идею начальника экспедиции Шубина: попытаться пересадить научную группу на другое судно и, таким образом, продолжить наши исследования. Послание аналогичного содержания отправили и в Москву, директору ВНИРО. Если же идея Шубина не осуществится, то, возможно, если ремонт займёт немного времени, мы сможем продолжить работу на отремонтированном судне, но в таком случае прерывается цикл намеченных исследований.
22 июня
В семь утра мы подошли к Кисмайо. Лихой и бесшабашный местный лоцман, чуть-чуть не посадив нас на мель, неудачно вывел буксир к причалу, и мы со всего маха врезались в него, подломив при этом несколько свай. За нашими оригинальными манёврами с любопытством наблюдали местные жители. Видимо, не так часто им приходится видеть подобные увлекательные зрелища, ибо, несмотря на столь ранний час дня, весь причал оказался усеян любопытными сомалийцами. Присмотревшись к ним, я заметил, что внешне они совсем не похожи на кенийцев. У многих, несмотря на чёрный цвет кожи, – европейский тип лица, очень стройные фигуры. Женщины отличаются каким-то особым изяществом и красотой: тонкие, словно выточенные из чёрного дерева фигуры, свободно завёрнутые в разноцветные ткани, грациозно двигались среди более чем скромно одетых мужчин. Признаюсь, я был просто очарован их необычайной красотой и грацией и на время забыл о нашей трагической миссии… Вскоре на медицинских уазиках из Могадишо – столицы Сомали, подъехали наши врачи и забрали обожжённого Ратникова в могадишский медицинский госпиталь. Сошли на берег так ничему и не научившиеся, но зато оставшиеся в живых африканские стажёры во главе с представителем ФАО доктором Баркеттом. Сошёл на берег с прозрачным пластиковым мешком, доверху наполненным книгами, по предположению Грушина – «будущее светило африканской науки» – двухметровый стажёр, но без пожарного рукава, который не без труда отобрали у него матросы, и по его повадкам было видно, что он очень сожалеет об утраченном «сувенире».
Несмотря на необыкновенно красивых женщин, окружающая местность, да и сам порт с несколькими угрюмыми обветшавшими строениями показались мне унылыми и маловыразительными. Мы находились в небольшом заливе, на западной стороне которого раскинулся небольшой городишко Кисмайо, с преобладанием одноэтажных, ничем не примечательных домиков. От причала – налево, к острову, где находилась наша воинская часть, протянулась искусственная насыпь, сложенная из громадных глыб коричневатого гранита. Один из солдат этой части, проходивший здесь воинскую повинность, находясь в увольнении и одетый по уставу в штатский костюм, побывал на нашем судне. Он рассказал, что вначале с продуктами было плохо, но после постройки мясокомбината стало немного получше. Многие жители Кисмайо болеют и умирают от недостатка белковой пищи, но рыбу, которая в изобилии обитает в прибрежных водах, ловить не желают, считая это занятие унизительным, а потому недостойным настоящего сомалийского мужчины. «Умирать буду, а ловить рыбу не стану!» Кроме всего прочего, здесь очень засушливый климат: за два года, пока он здесь служит, дождя почти не было, но жара переносится достаточно легко, тем более постоянно дует прохладный ветер.
Сколько мы здесь простоим и куда направимся дальше, никто не может сказать. Последнее предположение: наше судно отбуксируют к острову Мадагаскар, в порт Диего-Суарес, где французская фирма «Секрен» займётся его ремонтом.
23 июня
Утром из Могадишо приехала санитарная машина и увезла трупы двух наших погибших моряков в морг. Их проволокли в брезенте по палубе и по трапу на причал. Положили в цинковые гробы и заколотили гвоздями крышки. Прощания не было. Одного из матросов, назначенного сопровождающим, засыпали письмами на родину… После того как санитарная машина уехала, местные ребятишки притащили на причал различные ракушки, которые принялись обменивать на продовольствие и иные, необходимые в местном быту, товары. Матросы, привычные за многие годы плавания к подобным стихийным рынкам в инпортах, сразу же отреагировали на внезапный «change»[1 - Обмен (англ.).]и весело потащили: банки со сгущённым молоком и тушёнкой, мыло, одеколон, сигареты, рубахи, штаны и даже судовые сандалии из жёсткой свиной кожи. На что тут же обратил внимание бдительный боцман и отобрал у злоумышленников казённое имущество. У этих малолетних торговцев были определённые цены на каждую вещь: за кусок мыла – две раковины ципреи или одну лямбис, за банку тушёнки или сгущённого молока – одну большую раковину, а за пять банок сгущёнки – панцирь морской черепахи. Одежда шла по договорённости…Только когда стемнело, «change» прекратился, и мальчишки, сгибаясь под тяжестью выменянных товаров, покинули причал.
Вечером на судне матросы с усердием принялись за крепкие напитки: из чего и как они были приготовлены, можно только гадать, но не исключено, какие-то из них попали на судно не без участия малолетних торговцев. Оргии продолжались примерно до трёх часов ночи. Люди расслабились, что и понятно, после такой трагедии. Боцман, который вообще никогда не был трезвый, дошёл до полной кондиции: словно бесноватый, с выпученными глазами бегал по палубе, что-то хрипел и зачем-то убрал трап, а вместо него положил доски, с которых сам же чуть не свалился в воду. Кто-то, не дойдя до своей каюты, почивал на полу в коридоре, а кому-то приглянулась палуба. Короче, сон застал каждого там, где ему было удобно. «Словно на пиратском корабле нахожусь после неудачного нападения, – подумал я, мучаясь бессонницей и выйдя ночью на палубу, – и корабль сильно потрёпан, и команда перепилась с горя от неудавшегося абордажа и потери своих товарищей». Такие же испитые зверские рожи появлялись то тут, то там из непроглядной темноты тропической ночи. Точно такими я себе и представлял пиратов, когда в детстве с увлечением читал романы Стивенсона, Конрада, Дефо, Купера и других авторов морской приключенческой литературы. На палубе я застал и своего шефа Шубина. Он молча сидел на фальшборте в районе слипа и, глядя на редкие тусклые огни Кисмайо, нервно курил. Я понимал, что он сильно переживает случившееся, и, не решаясь нарушить его уединение, было решил подняться по трапу на ботдек, но он заметил меня.
– Серёжа, я смотрю, вам тоже не спится.
– Да как тут уснуть, Радий Александрович, – подхожу я к нему, – когда такое творится на судне. Я ещё от пожара да от гибели двух ребят как следует не отошёл, а по большому счёту, и мы все могли бы на воздух взлететь – от любого шороха просыпаюсь, а тут словно на пиратском судне оказался: того и гляди, бунт поднимут.
– Похоже… ладно, переживём и это несчастье. Меня больше неизвестность волнует: сможем ли мы продолжить экспедицию? Правда, сегодня вечером получили радиограмму, в которой нам предписывается находиться в порту Кисмайо до особого распоряжения. Вот надеюсь, что всё же нам найдут другое научно-поисковое судно: в этом районе их ещё несколько работает, но, с другой стороны, ведь у каждого – своя программа… так что вряд ли это получится… однако надежда умирает последней.
24 июня
Наутро, оправдываясь у капитана за своё вчерашнее поведение, опухший боцман стал нагло врать, что это «научники» подпоили его и заодно – весь экипаж, так как спирт находится только у них. Если бы не они, то на судне всё было бы «чин чинарём», уж он бы за этим обязательно проследил. Из-за этого вранья Шубин, как руководитель экспедиции и, следовательно, наш шеф, имел неприятный разговор с капитаном, в котором он раскрыл ложь боцмана, ибо все ёмкости со спиртом опечатаны и находятся только в его каюте. Но всё равно настроение у него было испорчено на весь день. Боцман же, с нахальной рожей и со стеклянными глазами навыкате, ходит по судну гоголем в окружении винных паров и в ус себе не дует.
Наконец-то в сегодняшней радиограмме нашему судну предписывалось следовать на Мадагаскар, в порт города Диего-Суарес на ремонт, но, как назло, в океане свирепствовал циклон, и капитан «Спасателя», который потащит нас в Диего-Суарес, не решился покинуть тихую бухту Кисмайо. Он правильно поступил: ведь наше судно потеряло управление и при такой погоде будет себя вести абсолютно непредсказуемо, тем более с экипажем на борту.
Вечером протрезвевшие матросы вынесли на палубу гармошку и две гитары. Первый помощник милостиво махнул рукой с ботдека, и в тропической ночи над спящим Кисмайо зазвучали русские песни.
25 июня
Циклон ушёл. Светило солнце. Погода была настолько тихой и спокойной, что уже и не верилось во вчерашнюю бурю и бушующий океан. Три дня нашей стоянки в этом, забытом Богом, унылом порту подошли к концу. В девять утра мы отшвартовались, и буксир, со скоростью семь узлов, потащил нас на юг, к таинственному острову Мадагаскар. По предварительным подсчётам, если мы будем двигаться с такой скоростью, то намеченной цели достигнем не раньше чем через пять дней, и, чтобы уложиться в эти сроки, нам придётся идти немного мористее, так как встречное Сомалийское течение, скорость которого достигает пяти узлов, и встречный летний муссон станут для нас существенной преградой.
Палубные матросы, весело переговариваясь и матерясь, продолжают уничтожать следы пожара и целый день с перерывами на обед – стучат молотками, чистят и скребут обгоревшие части судна. Машинное отделение тоже приводят в порядок: исследуют и уточняют материальные потери, подготавливая судно к предстоящему ремонту.
26 июня
Скорость нашего передвижения оказалась значительно ниже, чем предполагалось, – два-три узла, и всё из-за сильного волнения в океане. Быстрее идти нельзя: может оборваться буксирный трос. Если так и дальше пойдёт, то доберёмся до места назначения не раньше чем к 5 июля, и сколько мы там простоим с ремонтом – неизвестно. Французская фирма «Секрен» уже радировала, что будет ожидать нас с 28 июня. Кроме того, получено разрешение на вход в территориальные воды Коморских и Амирантских островов. Нас постоянно, немного в отдалении, сопровождали стаи каких-то китообразных: то ли дельфины, то ли гринды. Я так и не разобрал.
27 июня
Ну наконец-то! Радость небесная! В 16 часов 20 минут заработал спикер и вновь прозвучали вопли штурмана, возвестившие о «долгожданной» общесудовой тревоге, а вслед за тем Радий Александрович, являясь при тревоге наблюдателем, трагическим голосом объявил:
– По правому борту, угол атаки сорок пять градусов, вражеский торпедоносец выпустил торпеду. Она пробила борт в носовой части нашего судна, в районе 96 шпангоута, на один метр ниже ватерлинии.
Будучи, на случай тревоги, водолазом под номером три, сломя голову несусь на правый борт главной палубы, предварительно задраив иллюминаторы и двери в каюте и лаборатории. Спасательный жилет несу в руках. Прибегаю, как всегда, последним (кстати, я и в армии по тревоге всегда выбегал из казармы последним: за что мой командир злобно шипел на меня и обещал отправить служить «к арабам») – здесь уже истуканами торчали все водолазы и кто-то ещё, чьё назначение я пока не выяснил. После доклада о нашей готовности к работе по устранению пробоины получаем приказ от капитана на выполнение аварийных работ. Мы суетливо опускаем через аварийный люк всё необходимое имущество для устранения пробоины и спускаемся сами к месту аварии. Торопясь, накладываем на «отверстие» войлочную прокладку, подушку и специальным зажимом как можно сильнее прижимаем всё это хозяйство к «пробоине», после чего старший водолаз бежит докладывать капитану, что авария ликвидирована. Капитан спускается к нам. Внимательно всё осматривает и говорит: «Добро» – и вдруг замечает в трюме какие-то загадочные ящики, доселе им невиданные. С возмущённо-удивлённым выражением лица приказывает доставить сюда боцмана, который, как всегда с сонно-опухшей физиономией, обвиняет «научников» в этой «коллизии». Опять Шубин имеет серьёзный разговор с капитаном, в котором доказывает, что к этим ящикам мы не имеем никакого отношения.
В очередной раз отчудила повариха. Услышав сообщение об общесудовой тревоге и приняв торпедирование судна за истину, с перепугу и помня, что произошло с ней при первой тревоге, она залезла под брезент в спасательную шлюпку с мыслью: «Уж тут-то про меня точно не забудут», – где и затаилась, довольная своей смекалкой. Вскоре она задремала, а потом и уснула, убаюканная плеском волн… Боцман первый обратил внимание на отсутствие поварихи и, спьяну предположив, что та свалилась за борт, недолго думая, доложил об этом капитану. Капитан побледнел и, обречённо произнеся: «Час от часу не легче», приказал досконально осмотреть всё судно, но найти исчезнувшую повариху! Начались её кропотливые поиски, и наконец, случайно услышав богатырский храп, доносившийся из-под брезента, которым была накрыта шлюпка, обнаружили там сладко спящую повариху. После радостной находки капитан разрумянился и объявил поварихе «строгий выговор с предупреждением». Счастливая женщина, довольная, что осталась жива, тоже разрумянилась и приступила к работе на камбузе.
– Тревога закончилась на общую оценку «удовлетворительно», – объявил голосом конферансье по спикеру первый помощник капитана и помполит в одном лице, – а сейчас со своим новым патриотическим стихотворением выступит старший помощник капитана.
В спикере что-то защёлкало, загудело, раздался шелест бумаги и после надсадного прокашливания раздался завывающий голос старпома:
– Моя очередная поэма называется «Я Ленина не забуду никогда». – После чего, ещё раз кашлянув, завыл, словно резаный, видимо, считая, что только так и можно читать стихи, тем более поэму про «великого вождя всех народов»:
Все задачи нам по силам!
Надо их по-ленински пройти.
Что Ленина партия решила –
Осуществим! Мы везде с тобой!
Ты нашей Родины ум и сила!
Наш верный, славный рулевой!..
