скачать книгу бесплатно
– Можем и перебросим. И на врагов ваших подействовать сможем.
Пан Владислав вскинул вопрошающий взгляд, сделал брови «домиком».
– Пока не скажу как, это пока секрет, – безмятежно объяснил Петя. – Но если ваш план решения проблем Польши и договоров с соседями нас устроит – поможем и в этом.
Больше всего Петя боялся, что голос у него прозвучит фальшиво, Сикорский почувствует блеф… Но пан Владислав только кивнул и опять застрочил что-то в книжке.
«Он поверил, – мысленно сказал Пете Вальтер. – У него настолько нет союзников, что он готов иметь дело с кем угодно».
«Я тоже думал, что придется долго доказывать, спорить…» – так же ответил ему Петя.
Друзьям предстояла еще одна встреча, в другом районе Парижа. По понятиям парижан, далеко, минутах в двадцати хода. Для Пети это было не расстояние, Вальтер по-солдатски привык много ходить. А пешком было просто интереснее.
Разные районы Парижа открывались для них. Быстро кончились буржуазные кварталы. Улицы стали грязнее, запахи – резче и грубее, одежда прохожих – беднее. Даже французская речь звучала отрывисто, недобро. Вот и полуподвальный вход в нужное им место…
– Вальтер, у нас столько гадостей говорят про эмиграцию, что мне просто страшно: тут, за этой дверью, собрались русские белые эмигранты…
– Русские эмигранты бывают разные. – Вальтер говорил очень серьезно. – Только часть из них собирается здесь.
Близ входа в кабачок подпирали стенку два потрепанных жизнью человека. Вальтер сразу почувствовал в них бывших военнослужащих. Петя – людей, чем-то неуловимо похожих на главу экспедиции в Шамбалу, Васильева.
– Здравствуйте. Я вас знаю? – заступил дорогу один из стоящих, не крупный, но жилистый, поджарый.
– Не-ет…
– А я вас должен знать?
К счастью, Петя нашелся:
– Нас должны знать Комендант и Градоначальник.
Потертый жизнью человек кивнул, нырнул в недра полуподвала. Из полуоткрытой двери вырвалась музыка, а с ней – облако сытного пара. Петя сомневался – входить ли до возвращения потертого, но Вальтер только пожал плечами, спускаясь по осклизлым ступенькам. И оказался прав Вальтер, не надо было никого ждать.
В этом кабачке было словно бы темнее, чем в других… Или людей тут сидело больше? Или они тесней жались друг к другу? Играла скрипка, девушка с утомленным грустным лицом пела старинный романс. И в этом кафе, как и в других, каждая компания занималась чем-то своим, совершенно независимо от прочих.
Вошедший с улицы стоял возле столика с двумя пожилыми людьми, кивал на друзей. Лица у сидящих были хорошими, но какими-то стертыми, невнятными. Как текст, который разные люди много раз переписывали от руки. Человек встал, представился, и Петя даже называл его по имени-отчеству, но как-то очень быстро это имя-отчество забыл… Собеседник так навсегда и остался для него Градоначальником. Он и правда был когда-то градоначальником в большом южном городе России. Под этим городом лежало поместье, принадлежащее его семье уже больше двух сотен лет.
Почему-то Градоначальник больше всего хотел доказать Пете, что все в Российской империи обстояло совершенно замечательно и особенно что мужики очень любили помещиков. Поверить в это Петя был совершенно не способен – именно потому, что беседовали они в Париже, а не на юге России, и не с градоначальником, а с эмигрантом.
Какой-то пьяноватый человек нетвердой походкой двинулся к столику.
– А все ваши глупости, Градоначальник! – завопил он, махая рукой перед самой физиономией собеседника. – Пожалели сотню пар сапог?! Вот большевики и отбросили нас под Каховкой!
– Вы сами зашли на северо-восток от высотки! – выкрикнул другой потертый человек с другого столика, тыкая пальцем в первого заоравшего. – Да еще растянули стрелков цепью – ясен пень, вас и смели!
– Вы сами, ротмистр, залегли у Петриловки! Залегли, и ни шагу вперед! – злобно вопил первый. – Мы харкали кровью, рота потеряла половину состава, а вы только постреливали через плетни да жрали галушки под самогон!
Спор разгорался. Появились сочувствующие и первому, и второму, шло бурное выяснение, кто и что делал двадцать или семнадцать лет назад: кто заходил с юга или севера, кто атаковал и отступал, кто правильно и неправильно брал давно позабытую высотку на околице украинской деревни. Друзьям становилось понятно – вот так они и разбираются каждый вечер в этом или в других кафе. Петя полазил по их головам… Нет, они так и думали! Так и чувствовали! Эмигрантам и в голову не приходило, что не в одних атаках и перестрелках тут дело. Что не из-за неправильно выбранного направления атаки они очутились в Париже.
– Скажите… – обратился к Градоначальнику Петя, проверяя возникшую догадку. – Скажите, вот если вы сегодня вернетесь в Киев? Вот вы входите в свой бывший кабинет… И что вы там будете делать?
– Как что?! – Градоначальник даже растерялся, и было понятно: для него все предельно очевидно. – Когда я выходил из своего кабинета… когда я выбегал из кабинета, так точнее… Так вот, тогда я только что подписал указ за номером тридцать три… Когда наши войдут в Киев, я сяду у себя в кабинете и напишу указ под номером тридцать четыре.
Вальтер указал глазами на человека, который не принимал участия в споре. Просто стоял и смотрел. У человека было широкое «простонародное» лицо, умное и лукавое, проницательные черные глаза, полуседая голова. Бороду этот человек брил, что характерно для казаков.
– Простите… А почему вы не спорите? Вам все равно, кто первым вошел бы в Каховку и кто атаковал высотку с юга? – серьезно обратился к нему Вальтер.
С полминуты человек, усмехаясь, внимательно рассматривал друзей.
– У меня есть серьезное отличие от большинства остальных. В отличие от них, я пил верблюжью мочу, а они нет.
Петя и Вальтер сразу не нашлись, что возразить: очень уж необычно.
– Неужели верблюжья моча настолько проясняет мозги? – нашелся наконец Вальтер.
– Очень даже проясняет…
Человек уселся за столик и уставился на рюмку Вальтера с таким выражением, как будто никогда не видел ничего похожего.
– Не хотите немного выпить?
– Вы слишком добры… Арманьяку, пожалуйста… что ж до мочи, то ее надо пить, когда служишь во французском Иностранном легионе. И когда заблудишься в пустыне. Верблюды лежат себе и время от времени мочатся. Другой влаги нет… разве что еще кровь – и своя и верблюжья. Один из нас пил кровь верблюда, сошел с ума, и его пришлось пристрелить. Двое умерли, никак не хотели пить мочу. А я пил верблюжью мочу, одного даже пытался заставить… слишком поздно, он уже умирал. Вот в таких случаях верблюжья моча и производит самое целительное действие. Очень мозги прочищает: и кто ты, начинаешь понимать, и почему проиграна Гражданская война, и что ты делаешь во Франции – тоже.
Помолчали. Ребята переваривали услышанное.
– Ну все же вас пустили сюда… – произнес неуверенно Вальтер.
– А вы думаете, Прекрасная Франция впустила нас, потому что решила оказать благодеяние?! Просто некому было работать на автомобильных заводах Рено… Французы на эту работу идти совершенно не хотели. Был вопрос, кого ввозить: арабов из Алжира или нас? Мы все же больше похожи на французов, мы быстро ассимилируемся… Поэтому выбрали нас.
– Так вы же в Иностранный легион?..
– И в Иностранном легионе от нас больше проку, чем от арабов: мы смелее, активнее, опять же больше похожи на французов. Приходишь на вербовочный пункт, называешь любое имя, служишь пятнадцать лет. После этого получаешь французское гражданство и деньги за выслугу лет. Справедливости ради, денег немало – при том, что французы по натуре своей страшные жлобы.
– Но вы же выслужились?
Человек отхлебнул крепкий душистый арманьяк, словно воду или лимонад.
– Я получил гражданство на шестом году службы. И гражданство, и деньги, и крест Почетного легиона. Теперь я Есаул Бучинэ, француз… Почему Есаул Бучинэ? Потому что сам себя так назвал. Потом спрашивал у офицера: а если бы я назвался Наполеоном Бонапартом? Тот очень смеялся, но уверял: дали бы документы. Жалею, что не додумался. Только понимаете, какое дело… Было нас четверо однополчан, гражданскую вместе. Я вот получил все, что хотел, только что Бонапартом не стал. А вот дружков моих Господь прибрал. Логика простая: зачем посылать коренных французов в разные гиблые места? Пусть иностранцы выслуживаются, пусть их в колониях убивают алжирские мусульмане и негры. Кто выживет – пусть ассимилируются.
– Ну, эти ассимилироваться не собираются! – засмеялся Вальтер, кивнул туда, где спорщики уже рвали друг друга за грудки.
– Эти – нет… Кстати, они и не были в Иностранном легионе, до сих пор гражданства не имеют… Так до конца своих дней и будут выяснять, кто и как высотки брал. Это – они… А их дети и внуки? Думаете, им так страшно важно, кто и как именно брал высотку? Они вырастают французами…
– Простите, а как вас зовут?
– Имя у меня очень простое: Есаул.
– Это не имя, это чин в казачьей кавалерии.
– Когда человек лишается абсолютно всего… Когда он вынужден бежать из своей страны… Тогда его христианское имя не имеет ни малейшего значения. А из России я ушел есаулом… Хотите стихи?
– Конечно. Ваши?
– Мои…
Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня. Я все мимо, мимо, мимо В своего стрелял коня.
А он плыл изнемогая, За высокою кормой Все еще не понимая, Что прощается со мной.
Много раз одной могилы Ожидали мы в бою. Конь все плыл, теряя силы, Верил в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо. Розовела вдруг вода. Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда.
Петя невольно представил: в то самое время, когда идет по Севастополю маленький мальчик, потерявший мамину руку, отваливает в море корабль. Ревет сирена, медленно удаляется берег… А за бортом плывет боевой конь, которого некуда взять. Представил и содрогнулся.
Есаул усмехался, довольный произведенным впечатлением.
– Скажите… – обратился вдруг Вальтер. – Скажите, а где сейчас ваш денщик, застреливший коня?
– Он умер во французском Иностранном легионе. Это его я заставлял пить верблюжью мочу, но было уже чересчур поздно.
– Есаул… Мы пришли сюда, чтобы посмотреть, есть ли здесь люди, которые могли бы встать во главе новой России.
– Вы уже видите, что нет.
– А генералы? Руководители белых армий?
– Они живут прошлым, как и Градоначальник. Хотим мы того или не хотим, но мы – только осколки уже не существующего общества. Мы можем помочь скинуть в России коммунистов… Ради этого многие пойдут драться, но и не более того. Строить мы ничего не умеем и не можем.
– Вы даже не спрашиваете, почему нас интересуют такие люди и кто нас послал сюда. Неинтересно?
– Если честно – то нет. Вы не представляете, сколько разных невероятных людей толчется вокруг нас, бедных эмигрантов… От советских агентов и иностранных шпионов до людей, которые носятся с самыми фантастическими идеями. Хотите нас как-то использовать? Это можно. Хотите найти в нас тех, кто сам поведет в будущее? Не получится.
Петя давно присматривался, включив «третий глаз». Он давно понял, кто этот потертый человек за угловым столиком… Это был Николай Александрович Лопухин. Рядом с ним сидела Надежда Владимировна Лопухина, Римская-Корсакова по отцу. Петя внимательно наблюдал за ними… Отец казался растерянным, неуверенным в себе, часто пьющим. Было заметно, что он рано постарел от постоянного тяжелого труда, от невнятного положения иностранного рабочего в чужой стране. Мать выглядела сгорбившейся и усталой.
Пете было интересно смотреть на них, но он был не в силах отнестись к ним, как к родителям. Никакой нежности. Ну да… Он родился от этого человека… наверное, достойного, согнувшегося только под колоссальной тяжестью. Ну да… Эту женщину он называл мамой, и не ее вина, что потерял ее руку в толчее. Он мог бы сейчас жить в Париже, быть частью этого общества… От этой мысли стало холодно спине. Это – мама?! Мамуля… мамочка…? Петя совершенно не чувствовал никаких сыновних чувств к этой усталой, недовольной жизнью женщине.
– Есаул… У меня просьба – когда мы уйдем, передайте записку Николаю Лопухину, ладно?
– Он точно такой же, как мы все… Не рассчитывайте на него, как на спасителя России.
– И все же передайте…
– Хорошо… А теперь не могли бы вы пройти в дверь черного хода? Вас ждут… И отвезет вас, молодые друзья, куда следует, наша местная знаменитость – Вовка-казак. Это такой лихой таксист, что даже вставил себе золотые зубы. Представляете?!
Петя чуть со стула не свалился, слушая удивительные речи Есаула, а тот ухмылялся в усы. Самым натуральным образом ухмылялся! Действительно – ну как можно было заподозрить главу охраны главы Русского Общевоинского Союза в этом выклянчивающем выпивку, опустившемся, трагичном человеке?
– Какой вы молодец! – совершенно искренне воскликнул Петя. – Мы-то ждем связного, а он тут с самого начала сидит…
– Да еще нас самих изучил, – добавил Вальтер.
– Работа такая, – разводил руками Есаул. Физиономия у него сделалась очень довольная. – Не могу же я позволить кому попало шататься в гости к Его Превосходительству? Агенты здесь так и шастают… Агенты энкавэдэ охотятся за генералами из белой эмиграции, как герои Джека Лондона за золотом. Генерала Кутепова ведь похитили и, скорее всего, давно убили. Если Его Превосходительство до сих пор живы и в добром здравии, то только благодаря мерам безопасности.
Что-то кольнуло Петю в сердце…
– Есаул… А вы умеете чувствовать, кто представляет опасность? И для вас, и для ваших генералов?
– Даром предчувствия не обладаю… Говорят, некий дар ясновидения был у господина Лопухина… Того самого, кому вы просили передать записку. Но он сам уверяет, что дар этот давно потерял от поразивших его бедствий… осмелюсь предположить, что не от одних бедствий, а еще от употребления чрезмерного количества горячительных напитков. Не смею осуждать человека с тяжелой судьбой, но последствия налицо…
– Значит, дар ясновидения потерян…
– Кто знает? Дочери Лопухиных всего одиннадцать лет, она еще подрастет… Но как вы понимаете, если у нее и наличествует семейный дар, использовать его в настоящий момент нет ни малейшей возможности. А вы, уж если заговорили на эту тему… кем вам приходится господин Лопухин?
– Отцом! – коротко ответил Петя, с удовольствием глядя, как медленно отвисает нижняя челюсть Есаула. – Но, с вашего позволения, мы это обсудим в другой раз.
Есаул обалдело закрутил головой, и Петя первым предложил:
– Может, пойдем?
Трое людей встали да прошли черным ходом. Никто вроде даже и не смотрел им вслед, не слишком интересовался. А что? Нужно, чтобы люди прошли? Пусть идут. А если не нужно, люди быстро исчезнут и никогда больше не появятся. Завсегдатаи кабачка привыкли к тайнам.
После полутемного полуподвала на улице показалось очень светло. «Местная знаменитость», невероятно удачливый таксист Вовка-казак сверкал золотыми зубами, по-южному шумно, махая руками, травил байки про то, как ему то дали на чай три золотых, то как он отвез корсиканских бандитов вместе с награбленным, получил целую пачку новых франков. Он говорил, говорил, а сам все вез на своем старом «Ситроене» по еще светлым, теплым улицам вечернего Парижа. Есаул временами подхватывал, но чувствовалось – мысли у него далеко. Петя влез было в эти мысли Есаула, но все что обнаружил – это образ грустного пожилого человека в потертом мундире, да еще молодую женщину с малышом на руках. Лицо у женщины почему-то совершенно заиндевело, она неподвижно сидела, прислонившись спиной к заснеженной стенке оврага. Что странно, несмотря на лютый мороз, на женщине не было даже полушубка, только кофта.
Ехали долго, минут двадцать, но не зря Петя старался замечать, куда везут.
– Приехали, господа, нам выходить.
– Можно было пройти и пешком. Мы же сейчас за два квартала от кабачка, только с другой стороны.
Большой, пахнущий потом Вовка-казак бешено захохотал. Есаул бледно улыбнулся:
– По крайней мере, сейчас я точно знаю, что вы за собой никого не привели… Впрочем, это моя собственная квартира.
Довели же, однако, человека, если к себе домой он ходит, проверяясь на каждом шагу… Подниматься в холостяцкую комнатку Есаула пришлось на пятый этаж, а Петя знал – здесь особенно ценятся первые этажи, высоко живет только голь перекатная. Лифта, конечно же, не было.
А в нищей комнатке, на жесткой деревянной кушетке, сидел прямой как палка старик с военной выправкой и умным, жестким лицом. Петя знал: это Евгений-Людвиг Карлович Миллер, в прошлом – глава Северного правительства в Архангельске.
Первым главой Временного Северного правительства был добрый, милый старичок, Николай Васильевич Чайковский – один из первых русских народников, живая легенда. Он был, по всем отзывам, очень милый человек, демократичный и приятный. Он поил чаем всех посетителей, вел с ними долгие беседы и даже, что удивительно для народника-интеллигента, не только вел речи о том, какие замечательные люди крестьяне. Он даже не гнушался общаться с крестьянами, демократ! Очень, очень симпатичный человек!
У милейшего Чайковского была только одна неудобная сторона: он много говорил, но никогда ничем не управлял. В январе девятнадцатого года Чайковский отбыл в Париж для участия в мирной конференции стран Антанты, да как-то там и остался. Отбывая, Чайковский вместо себя генерал-губернатором и Главнокомандующим Северной добровольческой армии оставил генерал-лейтенанта Евгения Карловича Миллера.
Миллер был вовсе не такой симпатичный, как Чайковский. Он поил чаем далеко не всех и никогда не распинался в нежной любви к крестьянам. Эсеры и вообще вся интеллигенция были в ужасе от этого реакционного генерала, а Миллер железной рукой подавил заговоры, пересажал в лагеря эсеров, заставил замолчать склочников, работать – бездельников, воевать – трусов. При нем Северное правительство без всякой поддержки англичан держалось еще целый год, что само по себе невероятнее невероятного.
В эмиграции чудовищный белогвардеец Миллер «почему-то» не собирался тихо доживать. Он активнейшим образом работал в Русском общевоинском Союзе, а после похищения генерала Кутепова стал его главой.
– Проходите, господа, садитесь… В ногах правды нет.
Собственно говоря, Миллер был гостем в комнатке Есаула, но как-то сразу сделалось понятно, кто тут главный. Рука у него оказалась крепкая, сильная – не похоже, что генералу исполнилось семьдесят лет.
