скачать книгу бесплатно
– Впервые вижу такой. Особое литьё. И зарубки по бокам… Скорее всего, неспроста.
– Вообще-то его носила Аннушка, моя жена. А когда я повёз сынишку в город, в больницу, она и надела ему свой крестик. Ногу ему хотели отнять, ты же сам, Шалгерасимыч, посоветовал везти. У него была… эта… э-э-э… – Сидор мучительно морщит лоб.
– Контрактура коленного сустава, – грустно напомнил врач.
– Во-во, она самая.
Шалва аккуратно погладил края крестика и осторожно расправил его на груди покойника.
– К сожалению… я не Господь Бог. Поражение током – смертельное.
Дядя Халва
У проходной ждал Сидор. Шалва радовался от души, но в то же время чувствовал себя виноватым, что как врач констатировал смерть мальчика. Летальный исход был налицо по всем медицинским признакам, даже без вскрытия, о котором не могло быть и речи в таёжных, лагерных условиях. Поэтому и было поверхностное освидетельствование.
А когда Сидор рассказал, как всё произошло, Шалва, будучи врачом-нейрохирургом, сделал заключение: раскалённая капля от свечи попала на биологически активную точку между большим и указательным пальцами покойника, послав мощный болевой импульс мозгу, а он запустил в действие все органы, в которых теплилась жизнь за счёт кожного дыхания и мало изученных биоэнергетических резервов человеческого организма. Он ни на минуту не сомневался также, что воскрешение произошло не без участия Творца небесного. Недаром, значит, чуткое материнское сердце подсказало надеть сыну свой личный крестик.
Врач внимательно осмотрел мальчика, проверил пальценосовой рефлекс, попросив пациента вытянуть руки и кончиком указательного пальца дотронуться до кончика носа, что Доня проделал с удивительной точностью. Взяв со стола чайную ложечку, водил ею перед глазами малыша, заставлял приседать с вытянутыми руками.
Когда доктор удостоверился в полном здравии «током убиенного», все вздохнули с облегчением.
Приободрившийся дед резво накинулся на бабу Фросю:
– Когда вы, в конце концов, найдёте мой кисет? Сколько я буду таскаться с этой банкой?!
– Деда, а его Шуга в подпол уронил. Я когда в гробике лежал, сверху видел, Шуга играл, играл – и в дырочку кисет уронил.
В Сибири в деревенских домах в крышках подвалов всегда вырезали небольшие отверстия для котов. Именно туда и угодил, по мнению Дони, дедушкин кисет с махоркой.
На всех с новой силой нахлынуло мистическое недоумение. Даже Шалва Герасимович, растерявшись, пожал плечами.
Баба Фрося сквозь скорбно прижатые к губам пальцы трагически заключила:
– Никак бес вселился, демоны одолели.
Анна уверенно, но всё же с лёгкой опаской откинула крышку, спустилась в подпол.
– Папа, вот твой кисет, нашлась пропажа. Состирнуть бы его, тут грязно.
– Ничего-о-о… – тянет дед, – от моего самосаду вся эта микра, вся эта хлора и так передохнет. А то постирашь, жди потом, когда высохнет.
Он пересыпает в кисет свежую порцию табака, затягивает верёвочку и продёргивает бархатный, расшитый золотом мешочек сбоку на ремень.
– Во, заместо кобуры, заместо пистолета, – легонечко хлопает себя по боку дед. В слове «кобура» он делает ударение на первом слоге.
Внук со знанием дела поправляет:
– Кобура и пистолет только у командиров бывает, а ты, деда, какой командир? У тебя нога деревянная.
– Ну и что! Ногу я в сорок третьем на фронте потерял, а в гражданскую при мне всегда шашка была. И седло, подаренное лично Семён Михайловичем Будённым.
Внук подпрыгивает, изображая скачки:
– На нём ещё дратвой буквы вышиты. Деда, расскажи про седло, ты обещал.
В разговор вмешивается Фрося:
– Ой, отец, не надо бы лишний раз про седло. А то сразу, сам знаешь, какая картина всплывает.
Дед Костя подходит к жене, отбив несколько стуков своей деревяшкой:
– Да, Фросюшко, конечно, знаю и помню.
Старый будённовец рад возможности поговорить о своём казацком прошлом.
– Разве забудешь, как твоего папашу топить вели в Кубани, а он кричал: «Да какой я кулак? Маленькая пекаренка да один работник! Вот и всё моё богатство!». А те, в кожанках: мол, зерно-то припрятал, почему не сдал? А твой папаня: «Я на него сам горбатился, сеял, косил, муку молол. Не воровал, не расхищал, а если вы новая власть, так и накормите народ, и не занимайтесь грабежом».
Батя Костя входит в раж, всё больше размахивая руками:
– «Вон ты как! Кулацкая твоя харя! – орут кожаные. – Против советской власти!» И поволокли твоего папаньку к реке. А он им: «Да разве за это воевал мой зять? Ну-кось, Костя, покажи им седло, на котором ты их советску власть защищал». Один, что постарше, вроде засомневался. Пришлось рассказать всё как есть.
Шалве Герасимовичу радостно было сознавать, что семья, пережившая ужасное моральное потрясение, так быстро приходит в себя, словно и не стоял посреди горницы гробик, не звучали причитания. Складывалось впечатление, что этим крепким духом людям и не такое горе по плечу.
Сидор между тем обхватил своей широченной ладонью поллитровку и стал ножом отбивать сургуч с горлышка.
Доктор встал и с естественным кавказским пафосом произнёс тост:
– За твой уютный очаг, Сидор, за твою семью, за то, что с сынишкой всё благополучно закончилось!
На зубах аппетитно захрустела заскучавшая было капуста, в ход пошли картошка и солёные огурчики.
– Деда-а-а, расскажи дальше про комнамдарма, – внук легонечко стучит сморщенным кончиком сандалика по деревяшке.
– Ой, ой, больно…
– Не обманывай, не больно, она же игрушечная.
Сидор наклоняется к сынишке.
– Про кого расскажи?
– Про ком… нам… дарма. Как он дедушке седло подарил.
Сидор вновь обхватывает бутылку своей бездонной пятернёй, которая полностью поглощает поллитровку. Создаётся впечатление, что водка льётся прямо из руки богатыря.
– Батя, а ты никогда подробно про это не рассказывал. Ну-ка, давай ещё по одной – и поведай о своих подвигах.
– И я с интересом послушаю, – оживился доктор.
– Вот видишь, деда, и дядя Халва просит. Давай про войну рассказывай.
Казалось, вся изба задрожала от хохота.
– Так вкусно меня ещё никто не называл, – сквозь смех произносит Шалва.
Якуниха шла мимо с вёдрами от реки. Остановилась в недоумении.
– С ума, что ли, свихнулись? От радости или с горя хохочут?.. Не приведи Боже.
* * *
Привал кавалерийцев всегда сопровождался соревнованием плясунов, этого требовал командир Первой конной Семён Михайлович Будённый, который и сам был любителем смачного украинского гопака. Он считал пляску лучшим отдыхом от кровавой боевой работы.
– Да не дёргайся ты, я из-за тебя зигзагом побреюсь, – ворчит на сослуживца Костя, за то что тот криво держит осколок зеркальца. Боец готовится защитить честь своего подразделения.
С первых же аккордов гармошки лица красноармейцев расплываются в улыбках.
В середину образовавшегося круга выходит командир эскадрона и объявляет:
– Лучшему плясуну-победителю будет вручено именное седло с автографом командарма.
Звучат громкие подбадривающие крики красноармейцев:
– Не подведи, Костя!
– Задай жару! Отпляши седло!
Как истинный артист, Костя не спеша потирает руки, сплёвывает через левое плечо и этаким гордым гоголем вплывает в центр круга, начинает первый чечёточный заход. Музыка набирает обороты, плясун входит в раж, выкидывает невиданные коленца. Все ждут Костиной «коронки» – одновременного выброса в присядке обеих ног. Разгорячённый казак с лёгкостью исполняет этот сложный плясовой трюк.
Последний аккорд, артист хлопает себя по груди и эффектно разводит руки в стороны. Увлечённые пляской бойцы не замечают подъехавшего на коне Будённого.
– Браво, браво, – знатно пляшете! – перекрикивает аплодисменты командарм.
– Смирно! – кричит эскадронный и вытягивается в струнку перед Будённым.
– Вольно, бойцы, вольно… – Семён Михайлович слезает с коня, передавая поводья красноармейцу. Войдя в круг, жмёт руку разгорячённому плясуну: – Фамилия?
Костя радостно рапортует:
– Татарников, первый эскадрон.
Подают новенькое кавалерийское седло. На кожаной боковине нацарапан и прошит дратвой автограф командира Первой конной армии.
– Пляши и воюй дальше, – напутствует командарм. – Мне доложили, твой родной хутор недалеко. Можешь навестить, догонишь своих на марше.
…Части белой армии с большими потерями отступали к Крыму. Рядом с одной из санитарных повозок разорвался снаряд. Брезентовый тент разнесло в клочья. Возница еле сдержал взбесившихся лошадей и замертво свалился с облучка. Над раненой беременной женщиной с красным крестом на нарукавной повязке склонилась другая медсестра.
Перекрывая разрывы снарядов, она истерично закричала:
– Поручик, ваша жена рожает! Нужно остановиться: она ранена.
Офицер спрыгивает с коня, подбегает к повозке. Всё лицо жены залито кровью. Сквозь кровавую пену она успевает еле слышно произнести:
– Спасай ребё… – И умолкла. Навсегда.
– Нужно кесарево сечение, можем хотя бы ребёнка спасти, – говорит сестра и начинает искать сумку с инструментами, но её далеко отбросило взрывной волной. Ни скальпеля, ни бинтов, ни ваты – ничего нет.
– Чем резать? – медичка растерянно разводит руками.
Поручик решительно выхватывает штык-нож, подаёт девушке.
– Йоду бы немного или хотя бы водки – для дезинфекции, – по профессиональной медицинской привычке соблюдая антисептику, умоляюще просит медсестра.
– Ты в своём уме?! Какой йод – она мертва! Режь! – яростно рычит офицер.
– Нет, нет! Не могу, руки дрожат – зацеплю ребёночка.
Поручик берёт нож у рыдающей девушки:
– Откуда начинать?
– Чуть ниже пупка.
Стиснув зубы, чтобы не потерять сознание, муж осторожно разрезает живот супруги. Дальше берётся за дело пришедшая в себя медичка: верёвочками от нарукавной повязки убитой матери перевязывает пуповину, командует поручику снять нательную рубаху, заворачивает младенца.
Бой к тому времени утих. Новоиспечённая «акушерка» виновато прячет глаза:
– Вы уж на меня не сердитесь, что я сама не смогла сначала.
Возле разбитой повозки останавливается группа всадников. Одеты кто во что горазд, только передний в лохматой огромной папахе и кавалерийской бурке.
– Привет от батьки Махно, поручик, – всадник спешился. – Изрядно он вас потрепал. Ты, наверное, думал, вас красные долбят, ан нет – батька постарался. Ему что белые, что красные – все одним миром мазаны.
Кивает одному из махновцев, тот вплотную приближается к медсестре и втаскивает её в седло. Она кричит, сопротивляется. Поручик одной рукой держит ребёнка, а другой пытается выхватить пистолет.
Махновец шашкой чиркает по лицу офицера:
– Не балуй, а наган дай сюды. И за неё не переживай: от объятий ещё ни одна баба не умирала.
Снимает папаху, протягивает отцу, которому только что оставил кровавую метку на всю жизнь.
– В тэбэ козак чы дивка? В моей папахе как раз поместится.
– Девочка, – превозмогая боль, хмуро отвечает поручик.
Всадники с гиканьем скачут прочь.
* * *
