Приключения маленького лорда

Потом, когда маленький мальчик заговорил, когда старик увидел, как он хорошо воспитан, несмотря на всё детское незнание и непонимание своего нового положения, старому графу ещё больше понравился внук. Цедди стал положительно занимать его. Ему было забавно отдать в эти детские ручки возможность облагодетельствовать Хигинса. Старый лорд ничуть не заботился о фермере, но с удовольствием думал, что о Цедди станут говорить и что фермеры полюбят его.

Потом ему было приятно приехать в церковь с Цедриком и увидеть, какое волнение и сочувствие вызвал он во всех. Он знал, что соседи станут толковать о красоте мальчика, о его тонкой, сильной, прямой фигурке, о том, как он хорошо держится, какое у него красивое лицо, какие блестящие волосы, и будут повторять, что этот мальчик «лорд до кончиков ногтей» (граф слышал, как одна женщина крикнула это другой). Доринкоурт был вспыльчивым, гордым стариком, гордившимся своим именем и положением, а потому он охотно показывал людям, что наконец в доме Доринкоуртов появился наследник, достойный того положения, которое ему со временем предстояло занять.

В то утро, когда Цедрик пробовал нового пони, граф испытал такое удовольствие, что почти забыл о подагре. Грум привёл хорошенькую лошадку, которая красиво сгибала блестящую гнедую шею и потряхивала тонкой головой. Граф сел к открытому окну библиотеки, чтобы посмотреть, как маленький лорд будет брать первый урок верховой езды. Он раздумывал, испугается ли маленький мальчик или нет. Это был довольно крупный пони, и Доринкоурт часто видел, что дети теряли всякую смелость, в первый раз усаживаясь в седло.

Фаунтлерой с восторгом вскочил на пони. Он ещё никогда не сидел на лошади, но ему было весело. Грум Вилькинс водил лошадку в поводу взад и вперёд перед окном библиотеки.

– Он очень смелый мальчик, – позже говорил Вилькинс в конюшне, широко улыбаясь. – Я без труда подсадил его. А когда он уселся в седло, даже взрослый не мог бы держаться прямее. И он говорит мне: «Вилькинс, я сижу прямо? В цирке сидят всегда очень прямо». – «Прямо, как стрела, ваша милость», – говорю я. И он был так доволен, так доволен, что засмеялся и говорит: «Это хорошо. Только если я не буду сидеть прямо, вы мне скажите, Вилькинс».

Но сидеть в седле прямо и ездить на лошадке, которую водили шагом, было недостаточно для маленького лорда. Через некоторое время Фаунтлерой крикнул деду, смотревшему на него из окна:

– А я не могу покататься сам? И немножко поскорее? Тот мальчик ездил и рысью, и галопом.

– А ты думаешь, ты мог бы проехаться рысью и галопом? – спросил граф.

– Мне хотелось бы попробовать, – ответил Фаунтлерой.

Старый граф махнул рукой Вилькинсу, и тот тотчас же привёл свою собственную лошадь, вскочил на неё и взял пони Фаунтлероя на поводок.

– Теперь, – сказал граф, – поезжайте рысью.

В течение нескольких минут маленький всадник сильно волновался. Он нашёл, что ехать рысью совсем не так легко и удобно, как шагом, и чем скорее бежал пони, тем беспокойнее было это.

– По-о-о-рядочно т-т-ря-сёт. П-правда? – сказал он Вилькинсу. – А в-вас т-рясёт?

– Нет, мой лорд, – ответил Вилькинс. – Вы со временем привыкнете к этому. Станьте на стремена и приподнимитесь.

– Я всё-ё в-ре-емя по-однима-юсь.

Фаунтлерой то поднимался, то падал, и его сильно толкало и качало. Он задыхался, его личико раскраснелось, но он старался усидеть и держаться как можно прямее. Глядя из окна, граф видел это. Когда всадники появились из-за деревьев, которые их скрыли на несколько минут, оказалось, что с Фаунтлероя свалилась шляпа. Его щёки разгорелись, как мак. Он сильно сжимал губы, но мужественно продолжал ехать рысью.

– Остановись на минуту, – сказал ему дедушка. – Где твоя шляпа?

Вилькинс снял фуражку.

– Она свалилась, ваше сиятельство, – улыбаясь, весело пояснил он. – И его милость лорд не позволил мне остановиться, чтобы поднять её.

– Он не очень боится? – сухо спросил граф.

– Боится, ваше сиятельство? – вскрикнул Вилькинс. – Да мне кажется, его милость не знает даже, что значит бояться. Я и раньше учил верховой езде молодых джентльменов, но никогда не видел, чтобы с первого раза кто-нибудь решался ездить так смело.

– Ты устал? – спросил граф маленького лорда. – Хочешь слезть?

– Трясёт больше, чем предполагаешь, – откровенно сознался маленький лорд. – Ну и устаёшь тоже немного. Но я не хочу сойти. Я хочу поучиться. Как только я немного отдышусь, поеду за шляпой.

Если бы самый ловкий человек вздумал учить Фаунтлероя, что делать, чтобы понравиться деду, он не мог бы подсказать ему ничего лучшего. Когда пони побежал по аллее, на суровом, недобром старом лице проступил слабый румянец, и в глазах, смотревших из-под нависших косматых бровей, загорелся свет удовольствия, такого удовольствия, какого старый граф давно не испытывал. Он смотрел на аллею, слушая стук лошадиных копыт. Когда наездники возвращались, они ехали гораздо скорее. Фаунтлерой всё ещё был без шляпы (Вилькинс вёз её в руках), щёки мальчика раскраснелись пуще прежнего, его золотистые волосы развевались вокруг головы, но он ехал спокойным, быстрым галопом.

– Вот, – задыхаясь, сказал он, когда они подъехали. – Я прокатился галопом. Конечно, я с-сид-дел не так хорошо, как мальчик с Пятой аллеи, но всё-таки ехал галопом и отлично вынес это.

После этого он, Вилькинс и пони стали друзьями. Редкий день крестьяне не видели их на большой дороге или среди зелёных лугов. Дети выбегали из коттеджей и останавливались у порога, чтобы полюбоваться хорошеньким горделивым пони и маленьким всадником, прямо державшимся в седле. Маленький лорд стаскивал шапочку, махал им рукой и кричал «Эй, здравствуйте!», совсем не как важный лорд, зато весело и сердечно. Иногда он останавливался и разговаривал с детьми, а один раз Вилькинс вернулся в замок с рассказом о том, как Фаунтлерой непременно захотел сойти с лошади невдалеке от деревенской школы и усадить на неё хромого и усталого мальчика-бедняка.

– И, ей-богу, – сказал Вилькинс, повторяя рассказ в конюшне, – он положительно и слушать ничего не захотел. Не согласился он также, чтобы с седла сошёл я, потому что, по его словам, маленькому мальчику было бы неудобно на большой лошади. «Вилькинс, – говорит он мне, – этот мальчик хромой, а я нет. И потом, мне хочется поговорить с ним». И мальчику пришлось усесться на пони, а мой лорд зашагал рядом с ним, засунув руки в карманчики. Шляпа съехала ему на затылок, и он шёл, посвистывая и болтая, и был так доволен, что просто прелесть. А когда мы пришли к коттеджу и мать мальчика вышла, чтобы посмотреть, что случилось, он снял шляпу да и говорит: «Я привёз вашего сына, сударыня, потому что у него болит нога. И я не думаю, чтобы ему было очень удобно опираться на палку. Это слишком маленькая поддержка. Я попрошу дедушку заказать для него костыли». Право, провались я, если эта женщина не была совсем поражена. Да и сам я долго не мог прийти в себя.

Услышав этот рассказ, старый граф не рассердился, хотя Вилькинс боялся этого. Напротив, он рассмеялся, призвал к себе Цедрика и заставил его повторить всю историю с самого начала до конца, а потом опять рассмеялся.

И вот через несколько дней коляска из замка Доринкоурт остановилась против коттеджа, в котором жил хромой мальчик. Из неё выскочил маленький лорд, пошёл к входной двери с парой крепких, лёгких, новых костылей, отполированных, как ружьё, и передал их миссис Гартль (фамилия хромого мальчика была Гартль), сказав:

– Мой дедушка кланяется вам. А вот это для вашего мальчика. Мы оба надеемся, что ему скоро станет лучше.

– Я поклонился им от вас, – объяснил он графу, когда экипаж вернулся в замок. – Вы не велели мне этого, но я подумал, что вы, может быть, забыли. Я хорошо сделал, да?

Граф опять засмеялся и не побранил его. Старик и мальчик дружили с каждым днём всё больше и больше, с каждым днём также вера Цедрика в доброту и совершенство деда увеличивалась. Он нисколько не сомневался, что старый граф самый любезный, добрый и великодушный старик на свете. Все желания мальчика исполнялись тотчас же, едва он успевал выговорить их. Его осыпали такими подарками и доставляли ему такие удовольствия, что иногда он сам терял голову. Очевидно, Цедди мог иметь всё, чего желал, и делать всё, что приходило ему в голову. И хотя всё это, конечно, было бы не особенно благоразумным воспитанием для других маленьких мальчиков, Цедди не делался хуже.

Может быть, несмотря на его нежный и кроткий характер, он испортился бы, если бы ежедневно не проводил несколько часов в усадьбе Коурт-Лодж со своей матерью. Этот его лучший друг внимательно наблюдал за ним. Они часто и много разговаривали между собой, и мальчик никогда не возвращался в замок, не унося на своих щеках горячих поцелуев матери, а в своём маленьком сердечке простых, чистых слов, которые следовало помнить.

Только одно очень удивляло и смущало маленького лорда, и он думал о непонятной ему стороне своей жизни гораздо чаще, чем кто-нибудь это предполагал. Сама миссис Эрроль не знала, до чего часто Цедрик размышляет об этом, а граф некоторое время даже не подозревал о том, какие вопросы приходят его внуку на ум. Как бы то ни было, наблюдательный мальчик невольно удивлялся, почему его мать и дедушка никогда не встречаются. Он давно заметил это.

Когда карета Доринкоурта останавливалась подле дома миссис Эрроль, граф никогда не выходил из экипажа. А в тех редких случаях, когда старик ездил в церковь, он оставлял Цедрика на паперти, чтобы мальчик мог поговорить с матерью или уйти с нею в её дом. Между тем в Коурт-Лодж ежедневно посылали цветы и плоды из оранжерей замка.

Один поступок, благодаря которому дед в глазах Цедрика стал совершенством, старый лорд сделал вскоре после их первого посещения церкви. В тот день граф увидел, что миссис Эрроль совершенно одна пошла домой. Приблизительно через неделю, когда Цедрик отправился к матери, у дверей замка остановилась небольшая коляска, запряжённая красивой вороной лошадью.

«Я ПРИВЁЗ ВАШЕГО СЫНА, СУДАРЫНЯ, ПОТОМУ ЧТО У НЕГО БОЛИТ НОГА»

– Это твой подарок матери, – коротко сказал граф. – Она не может ходить пешком, ей нужен экипаж. Кучер, который правит, будет смотреть за лошадью. Это подарок от тебя.

Невозможно описать восторг Цедрика. Он с трудом сдерживался по дороге к Коурт-Лоджу. Когда колясочка подъехала к маленькой усадьбе, миссис Эрроль была в саду и собирала розы. Цедди выскочил из коляски и полетел к ней.

– Дорогая, – кричал он. – Дорогая, поверишь ли ты, – это твоё! Он говорит, что лошадь и коляска – подарок от меня. Это твой экипаж, и ты должна всегда ездить в нём.

Он был счастлив, а молодая женщина не знала, что ей делать. Она не хотела испортить удовольствия Цедрика отказом от подарка, хотя прислал его человек, который считал себя её врагом. Ей пришлось тотчас же сесть в экипаж с букетом роз и с ножницами в руках, без шляпы, и ехать кататься.

Фаунтлерой долго и много рассказывал ей о доброте и приветливости дедушки. Это были такие милые, невинные рассказы, что порой она не могла удержаться от смеха. Она прижимала к себе своего мальчика и целовала его, радуясь, что он видит столько хорошего в старике, у которого было так мало друзей.

На следующий день маленький лорд написал мистеру Гоббсу. Это было длинное письмо, и, приготовив черновик, мальчик принёс его на просмотр деду.

– Потому что, – сказал Цедди, – с правописанием так трудно. А если вы покажете мне ошибки, я снова перепишу его.

Вот что написал он:

«Милый мистер Гоббс! Я хочу рассказать вам о моём дедушке. Он самый лучший граф на свете, и это ошибка, что все графы тираны. Он не тиран совсем. Я хочу, чтобы вы познакомились с ним. Вы, конечно, подружились бы с ним очень. Я уверен, что подружились бы. У него падагра в наге, и он страдалец. Но он такой добрый, и я с каждым днём люблю его всё больше и больше. Всякий невольно полюбил бы такого графа, который добр ко всем на свете. Я хотел бы, чтобы вы могли поговорить с ним. Он знает всё, и у него можно спрашивать решительно обо всём. Только он никогда не играл в американский мяч. Он подарил мне пони и тележку, а мамочке прекрасную каляску. У меня три комнаты и различные игрушки, такие, что вы удивились бы.

Вам понравился бы замок и парк. Замок такой большой, что в нём можно заблудиться. Вилькинс – это мой грум – говорит, что под замком есть подземелье. Всё в парке чудо как красиво. Там такие большие деревья, олени, и кролики, и всякая дичь.

Мой дедушка очень богатый, но он совсем не гордый и не сердитый, как вы думали. Я люблю с ним говорить, и к нему все так вежливы и добры, что снимают шляпы, а женщины кланяются и иногда говорят: «Благослови вас Бог».

Я могу ездить верхом теперь, но сначала меня очень трясло на рыси. Мой дедушка позволил бедняку остаться на ферме, когда тот не мог запло´тить за дом. И миссис Меллон понесла вино и разные другие вещи его больным детям.

Я хотел бы повидать вас, и мне хотелось бы, чтобы Дорогая жила в замке. Но я очень счастлив, когда не слишком тоскую о ней. И я люблю моего дедушку каждый день всё больше. Напишите вашему старому другу Цедрику Эрролю.

В подземелье никто не сидит. У моего дедушки никогда никто там не томился.

Он такой добрый граф, что напоминает мне вас. Решительно все его любят».

– А ты часто тоскуешь о матери? – спросил граф, прочитав письмо.

– Да, – сказал Фаунтлерой. – Всё время.

Он подошёл к графу, остановился перед ним и положил ручку на его колено.

– А вы не скучаете о ней? – спросил он.

– Я её не знаю, – довольно сурово ответил граф.

– Я знаю это, – сказал Цедрик, – и это меня очень удивляет. Она запретила мне задавать вопросы, и я не буду расспрашивать вас. Но, знаете, ведь иногда невольно думаешь, и тогда начинаешь удивляться. Но я не буду расспрашивать вас ни о чём. Когда мне очень недостает её, я иду и смотрю из окна туда, где вижу свечку, которую она ставит каждый вечер. Пламя блестит сквозь ветви. Это очень далеко, но Дорогая ставит свечу на окно, как только стемнеет. И я вижу, как мерцает пламя, и понимаю, что оно мне говорит.

– А что оно говорит тебе? – спросил старый лорд.

– Оно говорит: «Спи хорошенько, храни тебя Господь всю ночь», именно то, что говорила она, когда мы жили вместе. Каждую ночь она говорила мне это, а каждое утро – «Благослови тебя Бог на весь день». Итак, вы видите, что я весь день в полной безопасности.

– Да, конечно, – сухо сказал лорд.

И он, сдвинув косматые брови, стал так долго и пристально смотреть на Цедди, что наконец маленький лорд мысленно спросил себя: «О чём он может думать?»

Глава IX

Бедные домики

Его сиятельство граф Доринкоурт в эти дни думал о многом, что прежде никогда не приходило ему в голову. И все эти мысли так или иначе касались его внука. Главной чертой характера Доринкоурта была гордость, а мальчик во всех отношениях льстил ей. Благодаря гордости старик начал находить новую цель в жизни. Ему стало приятно показывать всюду своего наследника.

Все знали о том, какие неудачные были у него старшие сыновья. А потому теперь, показывая людям нового лорда Фаунтлероя, которым гордился бы всякий дед, граф торжествовал. Он хотел, чтобы ребёнок ценил свою власть и понимал все выгоды своего положения. Хотел граф также, чтобы и другие видели это. Он строил много планов относительно будущности Цедди.

Иногда, втайне, он невольно начинал жалеть, что его прошлая жизнь не была лучше, что в ней оказывалось слишком много таких событий, которые могли бы оттолкнуть от него чистое маленькое сердечко ребёнка. Было неприятно представить себе, какое выражение появилось бы на этом красивом невинном личике, если бы мальчик услышал, что его дедушку много лет звали «злой граф Доринкоурт». Такая мысль волновала и раздражала старика. Ему не хотелось, чтобы Цедди узнал это.

Иногда, занятый новыми мыслями, граф забывал о подагре, и замковый доктор с удивлением замечал, что здоровье его стало лучше. Может быть, графу стало лучше именно потому, что теперь время не проходило для него так медленно, как прежде, и он думал не только о своих страданиях и болезнях.

В одно ясное утро прохожие увидели, что маленький лорд Фаунтлерой катается верхом не с Вилькинсом, а с другим спутником. Этим новым спутником был граф, который ехал на высокой, сильной серой лошади.

Как-то раз, собираясь сесть на пони, маленький лорд печально сказал дедушке:

– Как мне хотелось бы, чтобы вы поехали со мной. Когда я уезжаю, мне делается грустно, так как я знаю, что вы остались один-одинёшенек в этом большом замке. Как бы мне хотелось, чтобы вы тоже могли ездить верхом.

И вот через несколько минут в конюшне началось сильнейшее волнение: последовало приказание оседлать для графа Селима. После этого Селима стали седлать почти каждый день, и соседи привыкли видеть большую серую лошадь, на ней высокого седого старика с красивым, суровым орлиным лицом, а рядом маленького лорда Фаунтлероя на гнедом пони.

Во время прогулок по зелёным дорожкам и красивым тропинкам всадники сошлись между собой ещё ближе, чем прежде. Мало-помалу старик услышал многое о Дорогой и её жизни. Обыкновенно Фаунтлерой ехал рядом с большой серой лошадью и весело болтал без конца. Нельзя было найти более весёлого маленького товарища. По большей части говорил один Цедди. Граф же молчал, глядя на его радостное, сияющее лицо. Иногда он приказывал своему маленькому спутнику пустить пони в галоп, и, когда мальчик уносился вперёд, сидя так прямо, так бесстрашно, дед с удовольствием и с гордостью следил за ним. Возвращаясь, мальчик весело помахивал шляпой. Фаунтлерой чувствовал, что он и дедушка – очень-очень большие друзья.

Во время одной из таких поездок граф узнал, что вдова его сына ведёт далеко не праздную жизнь. А вскоре после этого ему также стало ясно, что бедняки хорошо знают её. Когда в каком-нибудь доме случались болезнь, горе, маленькая колясочка миссис Эрроль останавливалась у его дверей.

– Знаете, – однажды сказал маленький лорд, – видя её, они говорят: «Боже благослови вас». И дети так радуются ей. Некоторые девочки приходят к ней в дом, и она учит их шить. Она говорит, что чувствует себя богатой и хочет помогать бедным.

Графу не было неприятно, что мать его внука хороша собой, что она настоящая леди. Не испытал он досаду и тогда, когда узнал, что бедные знают и любят её. А между тем он часто замечал, что его сердце ревниво сжимается, когда он думает о том, до чего она заполняет ум и душу своего сына, до чего Цедди любит её. Старик хотел бы сам стоять на первом месте и не иметь соперников.

В то же утро он направил свою лошадь на возвышенное место поляны, по которой они ехали, и указал хлыстом на широко расстилавшиеся вокруг красивые поля и луга.

– Знаешь ли ты, что вся эта земля моя? – спросил он маленького лорда.

– Да? – удивился мальчик. – Для одного человека это очень много. И как красиво!

– А ты знаешь, что всё это когда-нибудь будет принадлежать тебе? Всё это и ещё многое!

– Мне! – вскрикнул маленький лорд испуганным голосом. – Когда?

– Когда я умру, – ответил ему дед.

– Тогда мне ничего не нужно, – сказал Фаунтлерой. – Я хочу, чтобы вы жили всегда.

– Ты очень добр, – сухим тоном заметил граф. – Тем не менее когда-нибудь всё будет принадлежать тебе. Когда-нибудь ты станешь графом Доринкоуртом.

Маленький лорд некоторое время сидел молча. Он смотрел на широкие поляны, на фермы, на большие стога, на коттеджи, на хорошенькую деревню и серый высокий замок, башни которого виднелись вдали. Потом мальчик слегка вздохнул.

– О чём ты думаешь? – спросил его граф.

– Я думаю, – ответил Фаунтлерой, – какой я маленький мальчик, а ещё о том, что мне сказала Дорогая.

– Что сказала она?

– Она сказала, что быть богатым совсем не легко, что богач должен стараться постоянно думать о других. Имея много земли, много домов и денег, человек может забыть, что не все так счастливы и богаты, как он. Я рассказывал ей, как вы добры, и она сказала, что это очень-очень хорошо. По её словам, у графа много власти, и, если он думает только о своих удовольствиях и совсем не заботится о людях, которые живут на его земле, с ними случаются разные неприятности. Он мог бы помочь им, но, думая только о себе, ничего не делает для них. И это ужасно, потому что на его земле живёт столько людей. Я смотрел на эти дома и думал, как я узнаю обо всех, кто живёт в них, когда сделаюсь графом. Скажите, как вы узнали?

Всё знакомство старого графа с его фермерами ограничивалось тем, что он знал, кто из них аккуратно платит за аренду, кто ничего не платит. Плохие фермеры изгонялись. Вопрос внука был для него неприятен.

– Ньюк узнаёт о них за меня, – сказал он, подёргал свои большие седые усы и довольно беспокойно посмотрел на маленького спутника. – Поедем домой. Когда ты станешь графом, постарайся быть лучше меня.

На обратном пути Доринкоурт почти всё время молчал. Ему было странно, что он, всю жизнь никого не любивший по-настоящему, так сильно привязался к этому маленькому мальчику, а он действительно привязался к Цедрику. Сначала ему нравились только красота Цедди, его храбрость. Он гордился им, но теперь чувствовал что-то, что затмило гордость. Иногда граф улыбался мрачной, скупой улыбкой, смеясь над самим собой при мысли, до чего он любит бывать с мальчиком, как ему нравится его голос и как втайне он горячо желает, чтобы маленький лорд его любил и хорошо думал о нём.

«Я одинокий старик, и потому мне не о чем больше думать», – говорил он себе, а между тем знал, что это было не вполне так. Если бы он сказал себе правду, ему, может быть, пришлось бы сознаться, что его помимо воли привлекают к мальчику те качества, которых никогда не было у него самого: откровенный, искренний характер, нежность, правдивость, доброта, которая мешает ему в людях видеть зло.

Приблизительно через неделю после описанной прогулки Фаунтлерой, вернувшись от матери, вошёл в библиотеку с взволнованным, озабоченным личиком. Он уселся на тот самый стул с высокой спинкой, на котором сидел в вечер своего приезда, и некоторое время молча смотрел на угли в камине. Граф тоже молча наблюдал за ним, не зная, что будет дальше. Он ясно видел, что у Цедрика есть что-то на уме. Наконец мальчик поднял голову.

– А Ньюк всё знает о фермерах? – спросил он.

– Его дело – знать о них, – ответил старый граф. – Может быть, он не исполнил его, а?

Как бы ни казалось это странным, но графа забавляло и восхищало внимание маленького лорда к фермерам. Сам он никогда ими не интересовался, но ему нравилось, что, несмотря на все детские мысли, всевозможные детские удовольствия, эта курчавая головка работала так усиленно и серьёзно.

– Тут есть одно место, – сказал Фаунтлерой, глядя на деда широко открытыми, полными ужаса глазами. – Его видела Дорогая. Оно в конце деревни. Там дома стоят так близко один к другому, что в них дышать трудно… Они покривились и чуть не разваливаются. И в них живут совсем бедные люди. И всё там ужасно! Люди часто заболевают лихорадкой, их дети умирают или от тяжёлой жизни делаются злыми, дурными. Они так бедны и несчастны! Им хуже, чем Микэлю и Бриджет. Подумайте: дождь протекает сквозь их крыши. Дорогая ходила туда к одной бедной женщине и не подпускала меня к себе, пока не переменила платья. И когда она рассказывала мне это, слёзы так и катились у неё по лицу.

На его собственных глазах выступили слёзы, но он улыбался сквозь них.

– Я сказал ей, что вы этого не знаете и что я всё расскажу вам, – прибавил Цедрик.

Он соскочил со стула, подошёл к деду и облокотился на его кресло.

– Вы всё можете поправить, – продолжал он, – как поправили дела Хигинса. Ведь вы всегда всем делаете добро. Я уверил её, что вы это устроите и что Ньюк, вероятно, забыл вам сказать о бедняках.

Граф посмотрел на ручку, которая лежала на его колене. Управляющий ничего не забыл. Напротив, Ньюк постоянно твердил ему об ужасной жизни жителей в конце деревни, который назывался Графский Двор. Он знал о разваливающихся жалких домах, о засорённых канавах, сырых стенах, разбитых окнах, протекающих крышах, знал о бедности, лихорадке и прочих несчастиях жителей этой части деревни. Мистер Мордаунт тоже рисовал ему их жалкую жизнь в самых сильных выражениях, но граф всегда отвечал ему резкими, недобрыми словами. Когда подагра очень сильно мучила его, он говорил даже: «Чем скорее жители Графского Двора перемрут и будут похоронены, тем лучше, и нечего больше и рассуждать об этом». А между тем, глядя теперь на руку, которая лежала на его колене, видя перед собой честное, серьёзное личико с откровенными глазами, он почувствовал вдруг стыд и за Графский Двор, и за самого себя.