Дневник отца Антихриста

скачать книгу бесплатно


– Я так сразу и подумала, – вдруг широко улыбнулась она, откровенно меня рассматривая. – Вылитый отец! Думала, он врёт, что у него такой… приличный сын… К ним в комнату вчера милицию вызывали.

Я долго не решался постучать в дверь, залатанную фанерой от частой замены врезных замков. Когда всё же постучал, услышал бодрый голос отца: «Не заперто!» Меня аж пошатнуло от увиденного, от спёртого воздуха. В комнате стояло четыре кровати, и на всех бельё было грязным и скомканным. На полу среди ошмётков грязи валялось белое вафельное полотенце, испачканное в крови. На столе груда грязной посуды, разбросанные окурки. В любом другом случае я с ужасом и омерзением поспешил бы уйти прочь из этого «притона» (мама мне так и сказала, что это общежитие – притон алкашей и наркоманов), но присутствие отца делало обстановку вполне приемлемой. Более того, я почувствовал интерес, и даже что-то типа зависти к отцу и к не знакомой мне, совершенно свободной, вольной, пусть даже в чём-то порочной жизни. Мне льстило, что я имею законное право находиться здесь.

– Ну, здравствуй, Гриша! – сказал он как-то пафосно и грустно, и это меня растрогало. – Проходи.

– Здравствуй, папа! – сказал я не менее театрально чуть сдавленным голосом.

Мы сначала пожали друг другу руки, затем неловко обнялись. В глазах у отца заблестели слёзы, и это придало мне уверенности. Он и раньше мог прослезиться, слушая какую-нибудь задушевную песню или когда фильм смотрел. «Если человек может сопереживать до слёз, то он не может быть плохим», – как-то сказал я матери, когда мы с ней говорили об отце. «Человек-то он хороший, – ответила мать, – только муж и отец никудышный».

– Садись, – предложил отец мне единственный в комнате целый стул, на котором он сидел.

– Мама не знает, что я к тебе пришёл.

– Ну и правильно, и не говори ей, а то она будет расстраиваться. А ей нельзя.

Отец стал вытирать стол, но клеёнка не поддавалась сухой и такой же грязной тряпке. Тогда он вылил на стол с полстакана воды, но тряпка только размазывала грязь.

– Потом вымою, – оставил он своё занятие и сел на кровать. – У нас вчера такое творилось! Парень, который спит вон на той койке, начал на всех бросаться с топором. Дежурной пришлось милицию вызывать. А один раз я его из петли вытащил. А вчера вот руку поранил, когда топор у него выбивал. – Он показал мне ладонь с запёкшейся кровью.

Вдруг дверь с шумом распахнулась, и в комнату влетел парень лет восемнадцати в грязной рабочей спецовке, с припухшим лицом и красными глазами «после вчерашнего». Мы с ним были почти ровесники, но за его плечами чувствовался уже богатый жизненный опыт. Мне тогда показалось это более важным, чем мои знания, получаемые в институте – как раз я только что стал студентом. Я гордился поступлением, особенно перед своими соседями по дому, а тут почувствовал вроде как ущербность. С такими ребятами я вообще старался не общаться, потому что они были сильнее меня психологически. «Может, на стройку к отцу устроиться?» – подумал я.

– Ну ты чего, Ванёк, на работу идёшь? – развязно спросил парень у отца. – Давай пулей!

Отец виновато улыбнулся и показал рукой на меня. Я не смог выдержать вызывающего взгляда парня и опустил глаза.

– Скажи Фёдоровичу, что я потом отработаю, – сказал отец.

– Подлечиться нечем?

– Сам болею, – вздохнул отец.

– Трудно в деревне без пистолета! – явно рисуясь передо мной, воскликнул парень и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. И в этом было какое-то уважение то ли ко мне как гостю, то ли к ситуации встречи отца и сына.

– Это тот самый, что с топором? – спросил я.

– Нет, того забрали в милицию.

Мне очень хотелось увидеть «того, что с топором»… А ещё хотелось знать, куда сейчас пошёл парень, который только что приходил, с кем и о чём будет разговаривать, что делать…

Мы так с отцом о жизни и не поговорили, но я определённо приобрёл новый жизненный опыт.

После смерти матери отец сошёлся с Ольгой Андреевной – той самой дежурной из общежития, которая его доканала за год, а теперь взялась за меня. Видите ли, она за меня в ответе. Перед кем? С какой стати? Чего она суёт свой хамский нос в мою жизнь? «Ты чего не женишься, скоро уж тридцатник стукнет! Иль у тебя чё не в порядке?» Старая идиотка!.. До сих пор в ушах её бесстрастный, будто компьютерный голос: «Гришенька, у тебя больше нет отца. Я одна осталась». Хотел уточнить, у меня она одна или она сама по себе одна, но не стал ёрничать. Да и Гришенькой она никогда не называла меня раньше… Тут ещё Ксения всплыла.

Но все эти Ольги Андреевны и Ксении – ерунда, это уже второй план. Тут другое обрушилось… Даже не знаю, как об этом писать. Сам о себе думаю: не сошёл ли я с ума? До сих пор сомневаюсь. Поэтому и не убираю бокал с водой с книжной полки. Это доказательство… Нет, буду писать всё. Это важно именно для меня. Я никому не собираюсь показывать свои записи, поэтому какой смысл что-то скрывать от самого себя?

Кстати, я вот написал о гибели того мужика, и эта картина с его мёртвым телом и мутными глазами меня отпустила, я уже вспоминаю об этом без содрогания. Может быть, и всё произошедшее дальше тоже отпустит…

На следующий день я пошёл на работу и, конечно же, не стал говорить об увольнении. Думал, что после всего случившегося, после брошенного слова в мой адрес и моего трусливого молчания в ответ что-то изменится, что ко мне вдруг начнут по-другому относиться, но ничего не изменилось. С одной стороны, это успокоило, но с другой стороны, было обидно, что нет повода оправдаться. И Иван, и шеф как будто согласились с тем оперативником и стали проявлять, так сказать, толерантность. Впрочем, мне наплевать, что они обо мне думают, ведь они мне не родители, не какие-то близкие друзья или родные. У меня есть свой закуток, своя работа, свои воспоминания, своя жизнь. Мне даже показалось интересным ощущать себя не таким, каким тебя все представляют. Тебя считают нищим – а ты втайне богат, тебя считают импотентом – а ты сексуальный гигант, тебя считают простаком – а ты видишь насквозь их либидозное нутро, тебя считают наивным и невинным – а ты развратник… Когда в тебе обманываются, ощущаешь превосходство и жизнь кажется полноценнее, интереснее. Вот только ложные обвинения неприятны.

Вечером, даже не поужинав, я взялся изучать тот самый аппарат, то есть нажимать все кнопки. Ничего необычного не обнаружил. Посмотрел гнездо для зарядки – тоже всё обычно. Набрал свой номер, но при нажатии кнопки «звонить» цифры неожиданно стёрлись, другие номера тоже исчезали. Хотел посмотреть собственный номер этого телефона, но такой опции не обнаружил. Баланс был нулевым. Странной показалась боковая кнопка для включения фонарика. Это была не совсем кнопка, её можно было передвигать вверх-вниз. «Наверное, для изменения интенсивности света», – подумал я и надавил на неё. Никакого луча не появилось. Стал передвигать кнопку туда-сюда, повертел аппарат в руках и вдруг почувствовал сильное сексуальное возбуждение. В паху разлилось сладкое тепло, оно стало пропитывать моё тело и, наконец, заполнило его всё вплоть до кончиков пальцев на руках и ногах. Я быстро разделся и лёг на диван, внимательно прислушиваясь к себе. Потрогал себя руками, и тут же в моих пальцах член затвердел. Он пылал жаром и нетерпением, я почувствовал лёгкое головокружение. Даже в подростковом возрасте у меня, кажется, не было такого прилива. Непроизвольная эрекция случалась, и довольно часто, она происходила сама по себе, как будто у этого органа были свой мозг, свой разум, своя жизнь и свой бог. Я не мог побороть это возбуждение: даже после онанизма он продолжал стоять, как палка, и это приносило порой физическую боль. Сейчас прилив был другой – всеохватный… Убрал руки, и мой пах будто завис в невесомости, в полёте свободной, не зависимой от меня эрекции. Между грудью и ногами ничего не стало, кроме блаженной массы, готовой вот-вот взорваться.

Я уже догадался, что причина такого состояния крылась в аппарате незнакомца. Нащупал пальцем кнопку и сдвинул её, чтобы всё-таки убедиться в своих догадках. И почти мгновенно уже всё моё тело оказалось в невесомости, превратилось в открытую пульсирующую рану, только вместо боли было наслаждение. И лишь мозг сохранял свою цельность. Но он уже не анализировал, не управлял, а просто фиксировал моё состояние. Состояние тела, от которого он отстранился. Был не испуг, не страх, а скорее любопытство. Я сделал глубокий вдох и понял, что теряю сознание, вернее, способность наблюдать за собой со стороны… Выдох длился бесконечно долго. Уже, наверное, кончился воздух в лёгких, а я всё выдыхал… что-то. Это уже был не выдох, а растворение. Или падение. Или полёт…

Сделав усилие, я опять вдохнул полной грудью, и блаженное парение наполнилось новой силой. При этом мой член потерял твёрдость, зато приобрёл дополнительную массу. Он показался мне огромным. Я приподнял его рукой и отпустил, и он тяжело ударил по бедру. Он был на самом деле тяжёлым и большим. Промелькнула мысль, что он не перенёс такого сильного энергетического потока, что в нём что-то замкнуло, что он обескуражен… И опять выдох продолжался бесконечно долго. Я вдруг почувствовал приближение оргазма, причём это приближение, как и падение (или взлёт), казалось, будет бесконечным. Путь к оргазму пролегал по спирали, с каждым новым витком блаженство усиливалось. И я почему-то не был уверен, что всё закончится привычной разрядкой. Это меня испугало (мозг всё-таки продолжал фиксировать моё состояние), и я вновь набрал в лёгкие воздуха. Эта новая порция воздуха словно вступила в реакцию с сексуальной энергией, ещё больше подпитала её, и приближение к оргазму превратилось в нечто мучительное. Первоначальная спираль сама по себе стала закручиваться тоже в спираль. Если это когда и закончится, подумал я, то не выстрелом семени, а взрывом меня всего, я просто разлечусь на молекулы или атомы.

Наверное, можно было покончить со всем этим разом: например, помочь себе разрядиться. С усилием я дотянулся рукой и открыл себя Вселенной. И в меня как будто ворвался свежий вихрь, который встряхнул – буквально встряхнул! – подбросив моё тело и обнулив уже пройденный путь. Но вихрь этот занёс меня на какой-то другой, более высокий уровень, на другой «ноль», и всё началось сначала, с удвоенной силой. И тогда я перестал дышать, что принесло облегчение, блаженство перестало быть мучительным. Последнее, что помню – это свою улыбку. Вернее, я сказал себе: «Вот и всё» и расплылся в улыбке. И она выражала не удовольствие, не иронию, не сожаление и не облегчение. Она была даже не прощанием с миром и с самим собой. Это была улыбка встречи с другой реальностью. Как улыбка во сне или когда заглядываешь через край

в глубокое ущелье,

по дну которого протекает река

с голубой прозрачной водой

в русле из белых камней…

Кто-то тормошил меня за плечо, и сквозь шум бегущей воды (а может быть, в тишине, от которой шумело в голове) я услышал мужской незнакомый голос: «Дыши! Дыши!» Потом ощутил тяжесть своей плоти, и промелькнула мысль, что голым при постороннем находиться не прилично. Хотел прикрыться рукой, но не хватило сил. И только потом я задышал и открыл глаза. И увидел близко склонённое ко мне смуглое лицо с арабскими чертами и чуть насмешливую и всепонимающую улыбку. Никогда прежде я этого человека не видел, но сразу понял, что именно он был на лоджии в моём сне.

Я не узнал своей комнаты. Всё было в другом свете и даже располагалось под другим углом. В голове возник вопрос: «Где я?» Но ничего меня не пугало, даже этот незнакомец. Я даже не испугался за аппарат, потому что понял, что этот человек причастен, что он свой. «Дыши», – опять повторил он. Я старательно дышал, не сводя с него взгляда. «Выпей воды, – предложил он и поднёс бокал. – Сделай три глотка». «Почему именно три?» – подумал я и решил, что вода отравленная. Он приложил бокал к моим сжатым губам. Почувствовав влагу, я сделал два глотка. Он не убирал бокал, и я сделал третий глоток. И вдруг свежесть заполнила меня всего, как будто слился с ранним прохладным летним утром, пронизанным солнечными лучами. «Я поставлю бокал вот сюда, на полку, – как-то доверительно и по-особому тепло сказал он, – если опять захочешь пить». Неправильно выстроенное предложение почему-то ещё больше растрогало меня, и я не смог сдержать нахлынувших слёз. Голый, слёзы… Но это совсем не стесняло меня. Наоборот, свобода и раскрепощённость принесли небывалое облегчение и душевный покой. Мои слёзы были не только благодарностью за спасение. «Неужели меня простили за маму?» – промелькнула мысль. Слёзы прочищали меня, они уносили мою боль, которая осталась после смерти мамы и отца. Я прижался к его коленям, потому что понял: это сейчас самый родной для меня человек. Сквозь слёзы я что-то говорил ему: слова признательности и даже любви. Никогда и ни перед кем я не был таким открытым. То ли я растворился в нём, то ли он во мне. Знаю лишь одно: в ту минуту я заново родился, а моим родителем стал он.

А потом опять что-то изменилось в комнате, и я почувствовал себя в неволе, взаперти. И его нигде не было, даже на лоджии.

Птицы

Я стоял на краю высокого скалистого обрыва и кормил из рук больших птиц. Их слетелось так много, что я перестал видеть небо, горизонт вокруг и даже свои ноги. Я был внутри птичьего облака. Они кричали, вырывали крошки друг у друга, царапали меня лапами, ударяли крыльями по лицу. Садились мне на плечи, руки, голову. Они совершенно не боялись меня, как будто я был одним из них или меня как будто не было. Они стремительно перемещались в разных направлениях, и я перестал осознавать, где низ, а где верх.

Я бы тоже мог стать птицей тогда, но испугался.

А может, это были ангелы?

Дата.

Вчера приходила Ксения. После смерти отца она стала меня опекать. В отличие от Ольги Андреевны, иногда приносит какую-то еду. Почему-то готовить у меня на кухне не решается, впрочем, я и не предлагал. Вообще, очень странные у нас с ней отношения. Учились в одном классе, после школы не виделись десять лет и вдруг случайно встретились на улице. Поздно я её заметил, а то бы по старой привычке свернул в сторону. «Чего ты такой печальный?» – спросила она. А я как раз шёл с похорон отца. «Можно я буду к тебе приходить?» – несмело, куда-то в сторону предложила она. Не мог же я отказать.

От издателя

Автор дневника лишь мельком касается истории своих школьных взаимоотношений с Ксенией (да и многие другие события жизни Григория остались за бортом), поэтому во время нашей второй встречи я попросил её подробнее об этом рассказать. Она рассказала, причём как-то безжалостно к себе. Попытаюсь изложить эту историю так, как я её себе представил.

Григорий и Ксения учились вместе с первого класса, но лишь в девятом классе он понял, что девочка в него влюблена. Вернее, не сам понял. Он безответно влюбился в новенькую одноклассницу Лену. На уроках не сводил с неё взгляда, а Ксения постоянно смотрела на него. Не просто смотрела, а любовалась. Он был обжигающе красив для неё. Ей всё в нём нравилось: спортивная упругая фигура, гладкая чистая кожа, лицо, жесты, запах, голос. Особенно маленькая родинка слева над уголком губ, от которой замирало сердце, которая влекла. Для него же Ксения была просто школьным фоном, как, впрочем, и для других его одноклассников. И вот однажды Лена прислала ему смс: «Тебя любит Ксения Лебедева». Тут-то до него дошло, словно завеса спала. На смс он ответил: «Она ошиблась дверью». После этого Ксения перестала быть фоном, Григорий стал демонстративно избегать её, сторониться. Даже увидев на улице, сворачивал в сторону. Как ни странно, но это тоже нравилось девушке: всё, что ни делал Григорий, в её глазах выглядело правильным и единственно верным. Не было даже ревности. Если он любит Лену, значит, так нужно.

Летние каникулы перед выпускным классом ей показались бесконечно долгой пыткой, потому что они лишили её возможности видеть Григория. Дошло до того, что она приходила к его дому и не отрываясь смотрела в окна квартиры на третьем этаже в надежде увидеть хотя бы его тень, хотя бы шевеление штор. Но, как оказалось, его вообще в то лето не было в городе. Узнав это, она всё равно продолжала приходить, потому что эти кирпичные стены, эта подъездная дверь, эти окна и даже свет в окнах были его, они были словно пропитаны его запахом, его духом, его голосом. Они знали, помнили и тоже ждали его. И это хоть как-то облегчало её боль, заполняло пустоту и утоляло жажду видеть любимого человека.

Григорий вернулся за неделю до начала учебного года. Ксения увидела его в кухонном окне. Он показался всего на несколько секунд с обнажённым торсом, но день для неё стал ярче, люди добрее, а время наполнилось смыслом. Это было счастье. Не зря она столько дней ждала! У неё бешено колотилось сердце, и она ещё с час простояла в тени деревьев, неотрывно глядя в окна, и не могла решить: лучше, чтобы он её заметил или чтобы не заметил? Она была уверена, что его отношение к ней теперь изменится.

Первого сентября все в классе как-то стихийно, самостоятельно расселись по столам. Григорий специально сел один за пустой стол в надежде, что с ним сядет Лена, но она села рядом с подружкой. Хотел было подойти и нагло попросить её соседку пересесть, но не решился, тем более, та с Леной о чём-то оживлённо болтала. Показалось невежливым прерывать их разговор. Он погрустнел. Лена изредка косила взгляд на Григория. Она, конечно же, заметила перемену в его настроении и стала ещё оживлённее. Возможно, он ей тоже нравился, но отсутствие в нём брутальности провоцировало в ней дерзость.

Когда в класс вошла Ксения, все уже сидели парами, кроме Григория. Он с нескрываемым страхом наблюдал «замедленное кино»: как она осмотрелась, остановившись на мгновение, как направилась прямо к нему своей деревянной походкой, как села рядом молча и будто окаменела, почти не дышит. Григорий тоже молча взял свой рюкзак и пересел на соседний ряд, где пустовал стол. О вежливости в этот момент он не думал. Ни одной эмоции не отразилось на лице Ксении, ни один мускул не дрогнул. По классу прокатилась волна какого-то шелеста, потому что на мгновение все замолчали. Последний год учёбы начинался очень интересно.

Григорий почти физически ощущал, как Ксения своей назойливой любовью мешает ему любить Лену, это его злило и даже пугало. Теперь он постоянно чувствовал её взгляд на себе, он сковывал, а когда их глаза встречались, ему становилось неуютно. Её взгляд был из глубины, из другого времени или измерения, из другой цивилизации. Он пытался выкинуть Ксению из головы, но не получалось. Перед глазами то и дело всплывала та смс от Лены: «Тебя любит Ксения Лебедева». Слово «любит» по отношению к Ксении ему казалось чем-то оскорбительным, он в своих мыслях использовал другие глаголы: привязалась, достала, мешается под ногами… Он не признавал за ней права любить.

Интересно, она улыбается когда-нибудь? Почему-то не помню её улыбку. И вне класса не помню: она, кажется, никогда и никуда с нами не ездила. И от уроков физкультуры была освобождена, правда, никуда не уходила: стояла или сидела где-то в стороне и за мной наблюдала… Отец анатомией меня не обидел, и приходилось всеми способами скрывать эту «анатомию», одевал даже двое плавок сразу, чтобы «не выделялось». Словечко такое у меня было… Иногда Ксения по месяцу отсутствовала в школе – болела, какая-то болезнь сердца. И никто из класса её не проведывал, даже не вспоминали о ней… И на выпускном вечере совсем её не помню. Да, она, кажется, была, но я был полностью занят другой… Конечно, была – ведь она пригласила меня на танец! Как же я забыл? Да, подошла как-то неуклюже, когда объявили «белый танец», и спросила сдавленным голосом: «Можно?» Я согласился, как будто отдал себя в жертву. Прикасался руками к ней – и не чувствовал её тела, а её руки мне показались тяжёлыми. Весь танец промолчали и даже не взглянули друг на друга… Ей было гораздо тяжелее, ведь со мной всё-таки переписывались, играли как кошка с мышкой, но не отвергали демонстративно. Как она всё это выдержала?

Кстати, Ксения почти не изменилась со времён школы, только стала чуть мягче, раскрепощённее, но не сказал бы, что женственнее. Говорит, что ходит в церковь. Раз пыталась меня туда затянуть, но я резко пресёк её планы моего воспитания. Впрочем, она оказалась довольно интересным собеседником. Вернее, говорит она мало, но, кажется, ни один вопрос не поставит её в тупик. И всё-таки я её удивил… Она, кстати, сразу заметила, что у меня что-то произошло, но не стала выяснять. Это тоже её хорошая черта. Это, скорее, мужская черта. Поэтому я, наверное, и отношусь к ней исключительно как к другу… А удивил я её вопросом: «Как отличить беса от ангела-хранителя?» Опять же, она не стала спрашивать, почему я задаю такой вопрос.

Меня меньше всего интересовал её ответ, просто очень хотелось с кем-то поделиться своими переживаниями (дневник лишь чуть ослабил это желание), рассказать о случившемся. Мой вопрос – как бы косвенный рассказ, какая-никакая разрядка…

…Воспоминаниями обливаешься, как горячей кровью. Передо мной вновь и вновь лицо того незнакомца, который теперь стал уж слишком мне знаком… А если быть честным до конца, то не столько лицо, сколько… Он был обнажённым, лишь вокруг его смуглых бёдер была повязана белая мягкая ткань с чуть сглаженным рельефом впереди. И этот рельеф тянет к себе, как магнит. Неужели я и правда педик?..

Итак, мой вопрос…

– Тебя это интересует как теория или как практика? – в свою очередь спросила Ксения.

– А что, ответы могут быть разными?

– Мне кажется, ангела-хранителя любой человек определит безошибочно, во всех других случаях будет присутствовать сомнение.

– Это очень субъективно.

– Как субъективна любая вера, – дополнила Ксения мои слова, а потом, немного подумав, добавила: – Ангел-хранитель бескорыстен.

После этого диалога мне стало в тягость её присутствие: на роль ангела-хранителя она явно не тянула. Она это поняла и заторопилась домой. А я начал размышлять о том, как виртуозно меня развели. Именно это слово – «развели» – почему-то пришло на ум. Сначала всучили аппарат, от которого я не стал избавляться. То есть я его принял как дар, и это определило дальнейшее развитие событий. Следующий этап – приручить меня. Угрозы, какие-то обещания и даже удовольствия – не совсем эффективны, и тут всплывает подобие, аналогия, матрица. Когда птенцы вылупляются из яйца, то за своих родителей принимают того, кто оказался в момент появления на свет рядом с ними. И не только птенцы. Довольно распространённая модель в живом мире. Мне сымитировали как бы второе рождение, а рядом оказался он