скачать книгу бесплатно
Цветы ей купил, как дурак, а ведь мы к тому времени уже года четыре как вместе прожили. Открыл дверь, вошёл, слышу, в ванне вода льётся, и поёт она вроде как. Ну, думаю, наверное, под душем стоит. Разделся совсем, понимаешь, Валь, всю одежонку свою прямо на пол скинул, взял букет этот дурацкий – как сейчас помню, ромашки это были, крупные такие, целая охапка – и пошел в ванну.
Распахиваю дверь, а она там… С мужиком с голым. Прямо под душем спариваются, суки… И я тоже голый, с ромашками этими прямо в дверях стою… Сцена конечно зае…сь получилась, не приведи Господи…
Колюха закурил третью сигарету подряд и надолго замолчал. Николаю страсть как хотелось узнать, что же было дальше, но он боялся прервать молчание. Уж слишком необычной была эта внезапная откровенность. Не водилась за Колюхой привычка сентиментальничать, и выудить из него какую-то личную информацию было просто невозможно.
Молчание затягивалось, и Валентин не выдержал.
– А чё дальше то было, Коль?..
– Дальше, дальше… Думал убью обоих, но сдержался как-то. Только ударил этого разок… Так, что упал он. Ногу вроде сломал, не помню уже точно. Собрал вещи, ушёл, подал на развод. Пил какое-то время. С начальником мне повезло, Валь, хороший был человек, царство ему небесное. С пониманием отнёсся, поддержал, отпуск дал, в санаторий чуть не насильно отправил, комнату в общаге выбил. В общем, выкарабкался я кое-как, только сердцем огрубел. Она ещё пару раз приходила, назад просилась – даже разговаривать не стал с ней, так опротивела. Все бабы из-за неё, гадюки, опротивели, понимаешь, Валь?
Ну а потом понеслось. Надо было как-то обживаться заново. Решил на квартиру заработать, стал взятки брать, когда предлагали. А потом не только брать, но и вымогать. На квартирку-то сколотил, только влип в пару историй нехороших с земельными аферами. А в итоге вообще за мокруху сел. Подставил меня один деляга, да так, что со службы враз попёрли… Пошёл разбираться с ним, да не сдержался, дал по морде. А он возьми да упади головой на бетонный выступ… Вот так, считай, из-за одной бабы дурной вся жизнь под откос пошла…
Колюха почесал затылок и взглянул на Валентина:
– Ну, ты чё загрустил-то, кореш? Старая это история, лет пятнадцать уже прошло. Быльём всё поросло. Понял я, наконец, что есть и нормальные бабы, Валь, есть они. Не просто сучки, Че-ло-ве-ки… Вот, Андрюха, который со мной на сборке работает, уже три года с одной кружится… И ничё, нормальная баба, душевная, передачки возит, поддерживает его, как может. Сына одна воспитывает, мать-старуху на себе тянет, а теперь и Андрюху вот ещё. На двух работах работает, шитьё какое-то домой берет, чтобы лишний раз побаловать его и своих…
Знаешь, Валь, он мне тут вчера такое рассказал, что у меня как будто перевернулось что в душе. Или, может, на место встало? Как будто вывих какой-то вправился. Ходил он на свидание с ней на прошлой неделе. Говорит, как обычно всё, встретились с радостью, обнялись, поцеловались…
Вкусностей она ему всяких на стол повыставляла, гостинцев разных. Только, говорит, смотрю, она всё руки от меня прячет. И так к ней и сяк – прячет. Ну, в итоге, конечно, показала ладони ему. Он как глянул – а они все в мозолях, просто, говорит, в нереальных в каких-то. Стал расспрашивать – она в слёзы. Успокоил, приласкал как мог, выплакалась она и рассказала, что одна знакомая позвала её к каким-то богатеньким «на теплицу» съездить, к весне землю вскопать и клумбы оформить. Денег за два дня работы пообещали – больше, чем она за месяц зарабатывает.
Конечно, согласилась она. Вот только хоть и так работает с утра до ночи, но всё-таки дама-то городская, к физическому труду непривычная. Перчатки взять не догадалась, и уже к концу первого дня все ладони в кровь стёрла лопатой… На второй день еле встала – спина не разгибается, руки болят. Так она зубы стиснула, ладони забинтовала и опять «на теплицу» эту поехала.
Ты понимаешь, какая баба?! Андрюха как понял, что деликатесы все эти, на столе стоящие, она кровью своей для него заработала, бухнулся, говорит, ей в ноги и давай целовать их, мол, недостоин я тебя, сижу на шее у тебя, нахлебник, уголовник хренов, себе жизнь загубил и тебе гублю. А она подняла его и говорит «По душе ты мне пришёлся, Андрюша, человека в тебе увидела, теперь уж дальше только вместе нам, без тебя уже никак мне»…
Вот какие бабы есть, Валь, и ведь совсем где-то рядом с нами. Чем-то прогневал я Бога, наверное, что мне только гадюки в юбках встречались бездушные…
Они ещё помолчали, каждый о своём.
– А что с женой твоей потом было, Коль? – задумчиво спросил Валентин, ещё под впечатлением от рассказа – и про любовь Колькину растоптанную, и про завидное счастье Андрюхино.
– С женой-то? Да давно уже не жена она мне. И, наверное, и не была никогда. Слышал, что замуж ещё дважды выходила, последний муж ей вроде как по пьяному делу нос сломал… Нет мне интереса за жизнью её следить, Валя, свою хочется отстроить, наладить хоть как-то… Ведь на свободу через полгода уже… Да и что мы всё обо мне да обо мне, а? Лишнего я тебе тут сболтнул чуток, ты уж не пыли, смотри. Лучше расскажи мне, что за краля у тебя появилась. Да не боись, не буду я палки в колёса вставлять. Если по-честному всё, по-настоящему, то я только «за»…
– Хорошая женщина, Коль, душевная такая, – Валентин стряхнул с себя оцепенение, достал из кармана карточку и протянул Кольке. – Вот карточку прислала на прошлой неделе. Карточка, правда, странная, старая, наверное – видишь, тут кто-то сидел с ней рядом, кусок пиджака торчит. Как будто отрезала кого-то. Но зато она тут молоденькая такая, симпатичная очень. Но не это главное, Коль. Главное, что понимающая! Пишет: «Мне важно, чтобы человек ты был непьющий, хозяйственный, чтобы всё в дом приносил, уважал чтобы…» Ты понимаешь, не осуждаю тебя, Валентин, говорит, ошибки со всяким случаются…
Колюха смотрел на протянутую фотку и не слышал, что говорит ему приятель. С обрезанной фотокарточки на него с нежной и радостной улыбкой смотрела его змеюка-жена, Елена, Алёнушка, тварь бессердечная, сучка развратная… У самого края карточки торчал кусочек его, Колькиного пиджака. На годовщину фотографировались… Давно это было, точно не меньше пятнадцати лет…
Кровь ударила Колюхе в голову, стало тяжело дышать. Он потянул ворот рубахи и услышал голос Валентина, который говорил так обстоятельно, как будто не про личное рассказывал, а доклад на собрании читал…
– Пишет, что и сама тоже ошибалась, и раскаивалась сильно, и жалела потом, только поздно было. И за последние годы поняла многое, и многое обдумала. Говорит, главное, чтобы человек был с добрым сердцем, а сколько денег у него в кармане – неважно… И вроде искренне всё говорит, понимаешь… Ну, как она тебе, Коль?
Колюха протянул фотокарточку Валентину, поднялся, взял свои сигареты, сунул одну в рот, зажал её зубами и сказал сдавленно, без всякого выражения:
– Нормальная баба, Валь, ничего так. Ты пиши ей, пиши. Время покажет…
Два письма
…В один и тот же декабрьский день, где-то накануне Нового года, когда немногие оставшиеся романтики посылают друг другу нарядные красочные открытки с новогодними пожеланиями, к почтовому ящику подошли двое, Он и Она. Каждый из них нёс в руке конверт с письмом.
Она, прежде чем опустить письмо в почтовый ящик, ещё раз перечитала адрес на конверте, с лёгким удовлетворением отметив про себя, что все слова и цифры написаны красивым ровным почерком без ошибок и помарок. Он на письмо не смотрел, просто торопливо сунул его в узкую щель ящика, поднял воротник и быстро пошёл прочь.
Её письмо попало на почту только на следующий день, потому что в Борисоглебске выемка корреспонденции производится один раз в день, по утрам. Его письмо отправилось в путь уже через пару часов, потому что Питер – продвинутый город, и почта там работает оперативно. Всё-таки вторая столица, как-никак…
Первое письмо
"Дорогой Вадик, извини, что беспокою тебя… Всё-таки 5 лет прошло, много воды утекло, ты уже, наверное, почти и не помнишь меня – глупую наивную девчонку, которой когда-то писал нежные письма…
Интересно, как ты живёшь сейчас? Впрочем, меня это, конечно, не касается, я лишила себя права интересоваться твоей жизнью. Не знаю, простил ты меня или нет, но мне очень хочется, чтобы простил. За этим, собственно, и пишу тебе…
Время от времени мне вспоминается эта история, и на меня сразу же обрушивается чувство вины. Ведь всё-таки был у нас целый год нежной переписки! Были совместные планы, надежды, мечты! Помню всё: как обещал забрать меня с собой, когда освободишься, как хотел взять под свою защиту, укрыть от неприятностей и жизненных бурь…
Я поступила как предательница. Перед твоим освобождением рассказала про нашу историю сестре. Она меня высмеяла, сказала, что я просто дура, что связалась с зэком, что наша семья никогда не примет уголовника…
Я испугалась, посмотрела на наши отношения её циничными глазами, и мне показалось, что она права… Знаешь, я ведь была тогда на вокзале. Видела, как ты ждёшь меня. Ты был такой бледный, с кругами под глазами, плохо одетый. Сейчас-то я понимаю, что ты не мог выглядеть по-другому сразу после освобождения…
А тогда подумала: «Вот стоит уголовник, который писал мне нежные письма под чужую диктовку и неизвестно, что у него на уме".
Прости меня за то, что так и не нашла в себе мужества, чтобы подойти к тебе и хотя бы поговорить. Я искренне сожалею об этом.
Так получилось, что совсем недавно я встретила человека, которого полюбила. И по какой-то жестокой иронии судьбы он тоже оказался бывшим зэком, оставившим в тюрьме больше десяти лет своей жизни. Я узнала об этом уже после того, как полюбила его. Он замечательный человек, он предназначен мне Судьбой. Но, впустив его в своё сердце, я одновременно впустила туда и чувство вины. Вины перед тобой.
Я больше не думаю, что все зэки пишут нежные письма женщинам под чужую диктовку. Я не думаю, что все, кто сидит или сидел в тюрьме – это конченые люди. Во всяком случае, ты был не такой. И от мысли, что моя трусость и слабость могла уничтожить в тебе остатки простых человеческих чувств, перечеркнуть в тебе веру в настоящие отношения между мужчиной и женщиной, не зависящие от обстоятельств и условностей, мне становится больно и страшно. Страшно от того, что я натворила. По-настоящему.
Прости меня, Вадик. Прости, прошу. Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. И знаю, что не смогу быть полностью счастливой, если ты не простил меня.
Алёна."
Второе письмо
"Здравствуй, Алёна!
Странно, что мне вдруг захотелось написать тебе через несколько лет после нашей истории. Если она была, конечно, "наша история"… Иногда вспоминаю о том, как мы писали письма друг другу, как я ждал этих маленьких листочков бумаги, сверху донизу исписанных твоим мелким почерком…
Для меня это было как дыхание свободы, как весточка счастья из большого светлого мира. А недавно нашел твою фотографию в бумагах. И вспомнил тот ужасный день на вокзале, когда ты не пришла. Сначала думал: ты опаздываешь, потом волновался – не случилось ли чего. А когда понял, что ты не придёшь – как будто провалился в чёрную яму, просто перестал видеть и слышать.
Я не виню тебя, Алена, нет! На самом деле я пишу тебе, чтобы поблагодарить за то, что ты тогда не пришла.
Наверное, мне надо было пройти через все ступени отчаяния, чтобы заслужить настоящее счастье и оценить его. Долгожданная свобода отправила меня в нокаут практически в первый день. Но если бы не этот удар, я бы вряд ли выстоял и вытерпел всё то, что ждало меня впереди: отсутствие работы, жестокость родных, безденежье, непонимание, одиночество.
Да я и не выстоял. Через два месяца после освобождения поехал за город, к морю – хотел вскрыть себе вены и утопиться, дурак. И почти осуществил задуманное. Меня спасла женщина. Студентка-художница, которая писала пейзаж неподалёку. Она перевязала мне изрезанные руки куском своей туники и проговорила со мной несколько часов, не выпуская моей руки ни на минуту.
Эта женщина сейчас моя жена. И если бы ты пришла тогда ко мне на встречу, я никогда бы её не встретил и никогда бы не узнал, на что похоже настоящее счастье.
Моя история со счастливым концом. Я благодарен за это Богу, Судьбе, и тебе, Алена.
Желаю тебе большого счастья, пусть Бог хранит тебя!
Вадим".
Несколько дней письма путешествовали по российским просторам, тряслись и покачивались, двигаясь навстречу друг другу в ящиках с почтой, в синих грузовиках с логотипом «Почта России», в почтовых вагонах.
В один из дней своего путешествия, практически в канун Новогодней ночи, они встретились – неподалеку от подмосковной станции Ожерелье, где поезда, в которых они ехали, на курьерской скорости промчались друг мимо друга.
Благополучно миновав Ожерелье, два письма начали удаляться друг от друга, и больше уже никогда не встречались.
Без права на любовь
…Суд состоялся только через десять месяцев. Дело было сложное, запутанное, с большим количеством подсудимых, следствие виляло и разматывалось, как укатившийся не пойми куда клубок ниток. Поэтому никто не удивился, когда дело отправили на доследование.
Подсудимые – а всего их было восемнадцать – потихоньку привыкали к новым условиям жизни, обрастали знаниями о тюремной жизни, адаптировались. За десять месяцев следствия и месяц суда из пятнадцати женатых холостыми стали двенадцать. Трое счастливчиков, которых не бросили жёны, отчаянно цеплялись за любую возможность снизить свою роль в рассматриваемом деле, все остальные практически опустили руки.
Все, кроме Александра. Саньки, Сашки, Шурика, Сан Саныча, или просто Алекса – как звала его братва. Его жена продержалась дольше всех – десять месяцев – носила передачи, встречалась с адвокатом, поддерживала мать, писала ободряющие письма.
Когда же после первого суда стало ясно, что Алексу, судя по всему, светит пожизненное, прекрасная Елена всплакнула, поистерила неделю-другую и, не сказав последнего «прости», тихонечко подала на развод.
Если Алекс и переживал, то этого не увидел никто. Железобетонный генератор идей, а по выводам следствия ещё и организатор банды, вёл себя, как и раньше: с сонным спокойствием и напускным безразличием. Умеренно сотрудничал со следствием, давал показания, почти не глядя подписывал протоколы допросов. По утрам делал зарядку, днем размышлял о чем-то, по вечерам веселил сокамерников шутками-прибаутками. И так изо дня в день.
Всё изменилось, когда вместо старого адвоката, нанятого бывшей уже женой, к нему пришла женщина-юрист, назначенная судом. Звали её Татьяна Александровна, и была она невысокая спортивная дама лет 30-ти, с короткой мальчишеской стрижкой и пронзительными синими глазами. Их первая встреча настолько врезалась в память Алексу, что о ней стоит упомянуть отдельно.
– Давайте знакомиться, – сказала симпатичная адвокатша и протянула Алексу руку.
Этот простой жест, естественный для мужчины, почему-то ошеломил Алекса, и он на секунду замешкался, прежде чем подать руку в ответ. Её пожатие было не по-женски сильным и уверенным. Он с внезапным стыдом подумал, что уже два дня не брился.
– Меня назначили для Вашей защиты, и я собираюсь Вас защищать, – она выделила интонацией последнее слово. – С материалами дела я почти ознакомилась, но у меня остались кое-какие вопросы лично к Вам.
Сев на стул напротив Алекса, Татьяна Александровна наклонилась над своим необъятным журналом-еженедельником и перешла к делу. На ней был шерстяной брючный костюм серого цвета со строгим пиджаком, но когда она наклонялась, в вырезе розовой блузки, надетой под пиджак, угадывалась уютная ложбинка груди.
Он смотрел на неё и чувствовал, как в душе разливается спокойствие. Как будто в сердце мерно и умиротворяющее затикали домашние ходики. И это была не просто близость симпатичной женщины, которая как-то раззадоривала и одновременно размягчала после долгих месяцев переживаний и отсутствия женского общества. От неё исходила какая-то неуловимая волна спокойной уверенности и симпатии. «Как будто сердце дома», – подумал Алекс и попытался сосредоточиться на том, что говорила Татьяна.
Прощаясь, она снова протянула ему ладонь для рукопожатия и спросила, не принести ли чего на следующую встречу: сигарет, например, или шоколадку. Он с удивлением подумал, что она – первая женщина, которой он пожимает руку, вот так просто, почти по-приятельски, и вдруг ему захотелось удержать эту руку в своей как можно дольше. На какое-то мгновение он даже забыл, где находится…
С этого дня жизнь Алекса неуловимо изменилась.
Во-первых, он всегда теперь был гладко выбрит. Во-вторых, круговорот мрачных мыслей в его голове как-то поутих, уступив место робким размышлениям о том, что может у него ещё есть хоть какой-то шанс на нормальное человеческое будущее. Ну и в-третьих, симпатичная адвокатша с мужским рукопожатием как-то медленно, но верно заняла в его мыслях центровое место.
Не сразу, совсем не сразу он понял, в чем дело. А когда понял, испугался. Пожалуй, даже сильнее, чем когда его скрутили в офисе омоновцы и стало ясно, что преступная пирамида накрылась, а вместе с ней и свобода, и наполеоновские планы.
Он влюбился. Эта простая мысль не укладывалась в голове. Ей было там реально тесно. Влюбился! Да, обычное явление, миллионы людей ежедневно влюбляются в этом подлунном мире. Но только не в тюрьме, не на пороге пожизненного заключения и не в адвоката, которого государство, намеревающееся засадить тебя на полную катушку, прислало тебя же и защищать…
Несмотря на всю шокирующую безнадежность сделанного им открытия, Алекс заметно повеселел. Он всё больше шутил, вслух подбадривал сокамерников шутками-прибаутками, а про себя придумывал разные комплименты для Татьяны, некоторые из которых он даже несмело озвучивал на их встречах, почти ежедневных. Встречи становились всё теплее, а приветственно-прощальные рукопожатия всё дольше. И вот, спустя три месяца после первого знакомства, Алекс – ещё не веря в такую невероятную возможность – вдруг понял, что его чувства взаимны. А произошло это так.
Стояла глубокая осень. Единственной возможностью подышать воздухом были ежедневые получасовые прогулки по тесному дворику СИЗО. После встречи с Татьяной Алекс стал выходить во дворик ежедневно. На прогулках он отжимался, прыгал, приседал – хотелось вернуть былую физическую форму. И, видимо, вспотев на одной из таких вылазок, подхватил простуду, да такую, что уже через три дня загремел в тюремный лазарет с воспалением лёгких. Встречи с адвокатом временно приостановились. Когда наконец-то его вернули в обычную камеру, ОНА пришла на следующий же день.
Этот день и стал началом их любви. Теперь уже взаимной.
Она была взволнована, а её приветственное рукопожатие показалось ему дольше и сильнее обычного. Прежде чем приступить к работе с делом, она расспросила его о самочувствии, задав целую кучу не относящихся к делу вопросов. На его робкое "Я думал, Вы придете в санчасть…" она ответила, что несколько раз пыталась прийти, но администрация отказывала ей под надуманными предлогами. Тюремный лазарет не то место, куда любят пускать посторонних…
Слова были обычными, нейтральными, но она смотрела на него с такой нежной радостью, что у него вдруг ёкнуло сердце. "Она тоже любит меня, любит!" – пронеслась в голове неслыханно наглая, обжигающая мысль.
Через окно-зеркало на них смотрело несколько пар чужих равнодушных глаз. Разговоры не должны были прослушивать, но стопроцентной гарантии не было.
Был только один способ проверить, не обманулся ли он в своих чувствах.
– Татьяна Александровна, у Вас есть чистый лист бумаги? Я тут пока болел, составил обращение одно… мне бы записать, пока не забыл…
Она развернула к нему свой огромный журнал для записей, дала ручку и сказала: "Пишите прямо здесь, Саша". И это "Саша", впервые произнесенное ею, ещё раз заставило сердце вздрогнуть.
Он взял ручку и написал первую строчку: "Я вдруг проснулся средь тюремного кошмара…"
Она пришла домой только вечером. Поцеловала мужа дежурным поцелуем, поставила чайник и достала свои бумаги. Рукам не терпелось открыть ежедневник, поскорее прочитать, что же написал ей Саша, который вот уже несколько месяцев занимал её мысли гораздо сильнее, чем может подзащитный занимать мысли своего адвоката.
Однако она медлила. Заставляла себя терпеть. Вышла на балкон, медленно раскурила сигарету, полюбовалась на вечерний город.
– Танюша, чайник кипит! – крикнул из комнаты муж.
– Да, да, иду, – ответила она машинально и вернулась на кухню.
Насыпала в чашку кофе, залила кипятком, вдохнула горячий аромат.
И только после этого открыла страницу, исписанную ЕГО подчерком.
Это было стихотворение.
Она ещё раз глубоко вздохнула и начала читать.
«Я вдруг проснулся средь тюремного кошмара…
Луна светила сквозь решётку мне.
Юлой вращались мысли – эту кару
Бог неспроста послал на долю мне.
Летал по жизни гоночной машинкой…
Юдоль земную представлял пушинкой…
Теперь всё по-другому: дни и ночи
Едва ползут, засовами скрипя,
Бредут по кругу, душу мне мороча,
Я как во сне – не чувствую себя.
Такое чувство, будто среди ночи
Алеет моё сердце, как костёр.
