скачать книгу бесплатно
Аллюр три креста. Русская мистика
Михаил Бурляш
«Аллюр три креста» – шестой сборник автора и вторая его книга, полностью посвященная русской мистике. Обручальные кольца, тени великих, немое кино, наследство Ивана Грозного, цыганское ожерелье и заброшенное кладбище в самом центре города – все это сплетает таинственный узор, в который цветными нитями вплетены судьбы каждого из нас. Большинство рассказов сборника публикуется впервые.
Аллюр три креста
Русская мистика
Михаил Бурляш
© Михаил Бурляш, 2017
ISBN 978-5-4490-1044-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Другой берег
– Видишь вон ту парочку? – она, наконец, оторвала от меня взгляд и метнула его куда-то в сторону.
Я проследил направление и увидел невдалеке парня и девушку, бодро шагающих в сторону моста. У парня в руке был зонт-трость, девушка в светлом платье размахивала белой дамской сумочкой с длинным ремешком. Они держались за руки и весело болтали, не замечая надвигающийся на них сзади черной грозовой тучи.
– Им остались считанные минуты жизни, – продолжила она, повернувшись ко мне.
Я хмыкнул.
– Что за ерунду ты несёшь?
– Это не ерунда. Я просто вижу, как из них выходит жизнь. Через несколько минут будет вспышка, и их души уйдут.
Я посмотрел на неё внимательней. Невысокая и хрупкая, в длинном темном платье, на вид совсем юная. Темные глаза казались чёрными в сумраке надвигающейся грозы. Короткое темно-каштановое каре обрамляло лицо словно шапочка пловца – тонкие волосы лежали ровно, волосок к волоску, как будто ветра не было вовсе.
Я прислушался – ветер и вправду утих; настало какое-то звенящее затишье, словно город выключил все звуки. В сердце кольнула тревога. Вдруг подумалось – а что, если она говорит правду? Я снова взглянул на парочку.
Они стояли на пешеходном переходе и ждали зеленого. От моста их отдаляло всего несколько метров. Сейчас они перейдут дорогу, дождавшись, когда поток машин на минуту замрет, и окажутся на мосту.
– Что-то случится на мосту? Авария? Ураган? – я попытался хотя бы что-то узнать.
– Не знаю, – её взгляд потерял резкость. – Я вижу только вспышку и два пустых тела, без души. Я не могу предсказывать смерть заранее, но всегда вижу её за несколько часов или минут.
– Может, остановить их, – я дернулся было в сторону моста, но она схватила меня за рукав.
– Нет! Это бесполезно. Из них утекает жизнь, это видно. Даже если ты их остановишь, это ничего не изменит. Случится что-то другое. Нельзя изменить ход судьбы…
По душе прошел холодок. Захотелось оказаться где-то далеко, вдали от этих цепких рук и глаз.
На переходе заскрипели тормоза, машинам мигнул красный, пешеходам зеленый. Вернулись звуки и ветер, который бесцеремонно разрушил ровную гладь её прически. Мне на руку упало несколько крупных капель, и тревога внутри утихла. «Несет девчонка ерунду, а ты, дурак, и повелся», – подумалось беззаботно.
– Дождь начинается, – сказал я вслух. – Пойдем, спрячемся где-нибудь. Тут рядом остановка. А хочешь, можем в кафе зайти, это ещё ближе. У них всегда вкусный кофе.
– Хорошо, – она согласилась, отпустила рукав и взяла меня под локоть. Пока мы шли в кафе, туча закрыла собой небо, а капли превратились в тонкие струйки, которые ветер по своему усмотрению раскидывал во все стороны. Входя в кафе, я ещё раз оглянулся на мост – парочка уже была на нём; парень раскрыл большой черный зонт, прикрывая себя и спутницу от небесной воды. Две тонкие фигурки – темная мужская и светлая женская – быстро удалялись, видимо надеясь успеть на другой берег до того как хлынет настоящий ливень.
Мы сели на барные стулья и заказали две чашки экспрессо. Когда зашумела кофе-машина, на улице сверкнула яркая вспышка. Молния. «Молния!» – мелькнула в голове догадка, но додумывать не хотелось.
Забыв обо всем, я смотрел в сторону моста. Шум кофе машины, потоки льющейся по стеклу воды, её холодная рука, лежащая рядом с моей – все это делало картину в окне какой-то ненастоящей, киношной. Раздался долгий и пугающий звук грома, и молния сверкнула снова. На этот раз я четко увидел её костлявую кисть, которая длинным перстом ткнула совсем рядом, прямо в середину моста, соединяющего два берега.
Как-то разом всё стихло. Дождь ещё молотил по стеклу и крыше, но уже затихая. На улице стояла влажная мгла, но туча уходила и становилось чуть светлее. Я всмотрелся в сторону моста – парочки не было. Напрягая глаза, я пытался рассмотреть хотя бы что-то, но безуспешно.
И вдруг в самом центре моста остановилось несколько машин.
Сердце снова сжалось. Не может быть!
– Ваш кофе, – резкий голос официанта прозвучал над ухом как иерихонская труба.
Я дернулся и вскочил. Сердце култыхалось как маятник в старых часах с боем, которые грузовик везет на свалку.
– Я на минуту, – сказал я ей, – Пожалуйста, дождись меня! Выпей кофе, согрейся. Я сейчас вернусь!
Выскочив из душистой кафешки в сентябрьскую морось, я побежал к мосту. За ту минуту, пока я бежал, на нём создалась значительная пробка. Машины тормозили друг за другом и отчаянно сигналили, не понимая, что происходит.
Я понимал.
Несколько человек толпились вокруг темной и светлой человеческих фигур, лежащих на мокром асфальте.
– Я врач, пропустите, – сказал я на автомате и люди расступились.
Парочка, весело болтавшая ещё несколько минут назад, была мертва. Я пощупал у обоих пульс, попытался разглядеть зрачки – всё было без толку. Лица и шеи обоих были разрисованы причудливыми красно-синими прожилками – словно их замершие навсегда артерии проступили на коже. Обгоревший скелет зонта валялся на дороге. Белая сумочка была крепко зажата в мёртвой девичьей руке…
– Я как раз подъезжал, и тут молния кааак сверкнула! И прямо в зонт к нему вся ушла, – с истерическими всхлипами рассказывал какой-то парнишка.
– Они как подпрыгнут оба и как будто вспыхнули прямо!
Дождь почти перестал. Сзади сигналили стоящие в пробке машины, из них выходили люди. На мосту собиралась толпа.
– Скорую кто-нибудь вызвал? – спросил я.
– Я вызвал, – мужчина лет сорока переминался с ноги на ногу.
Это было бессмысленно, но я зачем-то сказал:
– Позвоните ещё раз. Скажите, что машину надо с другого берега отправить – с этой стороны пробка. А вообще разъезжались бы вы, господа…
…В кафе было пусто. На стойке у окна стояли две чашки. Одна с холодным экспрессо, другая – с горкой гущи на дне. Я заглянул внутрь, как будто пытаясь там что-то найти. Чашка была пуста, на дне четко просматривался размазанный кельтский крест.
– С Вас двести рублей, – сказал официант с пронзительным голосом. – А девушка Ваша ушла. Я и не заметил, когда… Странная она у Вас.
Я взглянул в окно. Пробка на мосту потихоньку рассасывалась. В парке напротив моста уже зажглись фонари. В лучах их тусклого света можно было разглядеть удаляющуюся женскую фигурку в длинном платье и с небольшой головкой, как будто обтянутой шапочкой пловца.
Жук
– Смотри, какой красавчик! – Валерка тыкал ей в лицо что-то тёмное и шевелящееся. Едва разлепив глаза от обездвижившей её прямо на пляжном полотенце лёгкой дрёмы, Юлька сфокусировала взгляд и завизжала не своим голосом. Пулей скинув сонное оцепенение, она вскочила на ноги и закричала:
– Убей его! Убей! Какая гадость! Ужас!
В руке у Валерки шевелил лиловыми рогами блестящий жук-носорог. Парень держал его за спину, и жук растерянно перебирал цепкими черными лапками. Валерка чуть придвинул жука к Юльке, пытаясь убедить её в красоте странного насекомого и не понимая, что девушка на грани истерики.
Юлька подняла с песка цветной пляжный тапок и, не переставая вопить, со всего размаха ударила по жуку, выбив его из Валеркиной ладони.
– Ты что?! Больно же! – ойкнул Валерка, потирая ушибленную руку. Такой разъяренной свою девушку он ещё не видел. Загорающие на песке у Петропавловской крепости зеваки с любопытством поглядывали в их сторону.
– Ты просто не понимаешь, – захлебываясь в истерике скороговоркой кричала Юля, срываясь на визг.– Я ненавижу жуков! Они мерзкие, отвратительные. Фу! Как можно быть таким дебилом?! Не подходи, ты держал его! Ещё и в лицо совал. Дурак!
Она психанула и ушла, бросив: «Не ходи за мной». Это была их первая крупная ссора с момента приезда в Питер. Потом он страшно корил себя за то, что не пошёл тихонько за ней следом. Но тогда, глядя, как развевается на балтийском ветерке подол её белого сарафана, лишь раздраженно подумал: «Ничего, пусть перебесится. Подумаешь, жук…»
Вечером на канале Грибоедова случилась трагедия.
Какой-то лихой аквабайкер, желая покрасоваться перед публикой, нарезал круги, проносясь всё ближе и ближе к кафешке, расположенной на понтонной площадке у самой воды. Каждый раз отдыхающих обдавало сотней сверкающих в закатном солнце брызг. Грозные мужские окрики и девичий визг лишь раззадоривали лихого наездника. Когда он в очередной раз направил свой аквабайк в сторону кафешки, тот вдруг перестал слушаться и, сбросив седока, вылетел на сушу, врезавшись в один из столиков! В тот самый, за которым одиноко сидела Юля.
Как в замедленной киносъемке она увидела летящую прямо на неё пластиковую махину и сразу поняла, что это летит её Смерть. «Господи! Я так хочу жить! Жить! Жиииить!» —успела подумать Юля до того, как её мысли заглушил хруст костей и грохот разносимых мотоциклом столов и стульев…
…Когда она открыла глаза, вокруг была густая зелёная трава, с прямыми как у осоки стебельками. «Густая как ковёр», – подумала Юлька и подняла взгляд. Над ней плыли пушистые оладьи облаков, поджаренные до золотистой корочки пекарем-Солнцем. «Как же хорошо жить!» – подумала Юлька и собралась встать. Но тут кто-то схватил её сзади огромной сильной рукой и поднял в воздух.
– Смотри, что я нашел! – прокричал мужской голос. – Правда, симпатяжка?
Юлька увидела, как к ней приближается огромное женское лицо. Лицо смотрело с ужасом. Большой, с дверной проём, рот медленно открылся, и из него раздался оглушающий вой:
– Где ты взял этого мерзкого жука?! Немедленно убери его от меня! Убей его! Убей! Убей!..
Слуга Ивана Грозного
Зона стояла в верховье, чуть выше того места где небольшая речушка неслышно впадала в русло. Ниже по течению жил своей тихой жизнью старинный русский городок, который облюбовали туристические фирмы, специализирующиеся на иностранцах. Дороги в округе были отвратительные и потому зарубежные туристы доставлялись в городок в основном водным транспортом. Каждый раз, когда вертухаи на вышках видели мерцающие на фоне водной глади огоньки, они знали – плывёт очередной теплоход с иностранцами.
Бывалые сидельцы везде любят травить байки. Местные любили рассказывать не только про лихих воров и обведенных вокруг пальца прокуроров, но и про то, в каком особенном месте стоят здешние зоновские бараки. Место было странное, нехорошее. До зоны здесь был ГУЛАГовский лагерь, о чем свидетельствовал небольшой и практически непосещаемый музей неподалёку, хранящий свидетельства тысяч человеческих трагедий. Предшественником лагеря был острог, в котором отбывали каторгу душегубцы. А до острога, говорят, здесь казнили лиходеев – кому головы отрубали, кого четвертовали. А началось всё с одной истории, не вошедшей в учебники истории.
Дело было лет пятьсот тому назад. Странно, что слух об этом вообще дошел до наших дней; хотя, людская молва способна сохранить в своей памяти многое из того, о чем из политических или иных соображений умалчивают летописцы.
Я услышал эту историю от старого зэка по прозвищу Боцман, который провёл в той зоне свой первый срок. Наши судьбы пересеклись, когда я ещё только знакомился с миром под названием «тюрьма». Ему тогда было далеко за шестьдесят. Впервые его закрыли, когда ему стукнуло двадцать два. Кто-то из тогдашних старожилов рассказал ему предысторию «Лихоборов» – так сидельцы называли местную зону.
У Боцмана не было передних зубов – выбили однажды в драке где-то на золотодобыче. Во всяком случае, он так говорил. Будто намывал золото на прииске с дружками, и вдруг среди золотого песка кому-то алмаз попался, красивого розового цвета. Тут свора и началась, молотили друг друга, чем ни попадя, а Боцману черенком от лопаты по зубам попали. Сам он про это рассказывал так. «Психанул я шибко тогда и вцепился в глотку своему кентурику так, что у него глаза повылазили. Если бы не оторвали – задушил бы насмерть. За ту драку первый раз и подсел. А алмаз липовый оказался, гиацинт это был, копейки стоил… Менты его как вещьдок забрали».
На левом плече у Боцмана была татуировка в виде якоря – за нее он, собственно, и получил своё погоняло. Наколол ещё в армии, когда на флоте служил. Однажды, когда мы с ним дымили на пару, речь зашла за татуировки, и он вдруг расчувствовался.
– Наколол я себе якорь, чтобы домой вернуться, – говорит, – примета такая у моряков есть. – Мы пошли в долгий рейс, на учения. СССР тогда войска в Прагу ввел, и вся армия была приведена в боевую готовность. У нас прошёл слушок, что может и на море придется военные действия вести. Молодой я был, зелёный совсем, стрёмно мне стало, мало ли что. Свечки ставить некому было, икон Николая Чудотворца на борту не водилось – пришлось вот татуировку сделать. Ну типа оберега. А вышло так, что уж седьмой десяток пошел, а домой всё никак не доберусь. Да и где он теперь, этот дом..?
Мы неспешно курили за тыльной стороной барака, куда не добирались взгляды вертухаев и вяло переговаривались о том, о сём. Разговор плавно перешёл на зоны и СИЗО. Мне было особо не о чем рассказывать, так как до колонии я был только во Владимирском Централе, да и то недолго. А вот Боцмана жизнь потрепала, пошвыряла по разным тюрьмам, да пересылкам; и по красным, и по черным. Но сильней всего в память ему врезалась «Лихоборы». Первая зона – она как первая женщина, и захочешь, не забудешь.
– Место там такое непростое… – начал свой рассказ Боцман. – Я не особо впечатлительный, но по утрам, когда туман от реки шёл, чудилось, что бараки стоят на берегу молочной реки с кисельными берегами, как в сказке какой. Только сказка эта невесёлая, с чудищами и страшилищами. И туман со сгустками и тенями, как будто в нем бродит кто-то потусторонний. Народ в зоне не из пугливых, сам знаешь, но по вечерам многим не по себе становилось. Как будто в воздухе напряжение какое-то нагнеталось. А ночами тишина мертвая, только плеск воды иногда слышится. И огоньки мерцают.
– Что за огоньки? – уточнил я, – городские?
Боцман взглянул на меня как-то странно и продолжил.
– Да нет. Не городские. Скорее речные. «Лихоборы» ж как раз на излучине реки стоят, на повороте. Да ещё и на холме. Сверху многое видно. Говорят, в старину на этом месте стоял терем боярский, больше похожий на крепость. А в тереме обитал один душегубец… С него то и пошла порча на это место.
Боцман затянулся и выдохнул. Его лицо скрылось в облаке дыма как в том самом сказочном тумане над кисельными берегами, и я понял, что сейчас услышу невероятную историю. Так и вышло.
– Было это сразу после смерти царя Ивана, который по прозвищу Грозный. При царе в тереме жил один боярин средней руки с семьёй, ничем особо не примечательный. Как сейчас сказали бы, фраер. А потом на него кто-то стуканул Ивану – оклеветали по полной программе – и тот, не разбираясь, приказал изничтожить всё семейство. Говорят, пытали страшно – и боярина, и жену, и деток, и челядь. А потом полуживых засмолили в бочки и сбросили в реку – прямо в том месте, где лагерёк теперь… Так что, Пушкин видать не с потолка взял про то, как живых людей в бочках по морю пускали…
Боцман нахмурился и замолчал, видимо вспоминая детали старинной истории, рассказанной ему много лет назад. Я присвистнул – такого «исторического» поворота от дежурной зэковской байки не ожидал. Смутная догадка о страшном происхождении речных огоньков заставила забыть все печали и невзгоды, включая собственный срок и неприглядную тюремную реальность. Однако, это было только начало странной и мрачной истории, которую минуту погодя продолжил излагать беззубый старик-уголовник.
– Терем несколько лет стоял пустой под царской печатью. А перед самой смертью царь пожаловал его своему тайному прислужнику, итальянцу по имени Яго. Тот вроде как при царе последние годы отирался, доверие у него имел. И умирая, царь ему наказал сына сберечь, Дмитрия. Ну того самого, которого потом вроде как в Угличе грохнули. Не доверял, видать, всем этим своим Годуновым-Шуйским. И не зря, судя по тому, что в Углич до сих пор иностранцы толпами валят – поглазеть на место, где царскому сынку горло перерезали…
Яго этот был смекалистый кент и придумал хитрую маклю. Выписал из Италии живописца и посадил его с царевича портрет писать. А потом взял этот портрет и стал с ним окрестные деревни объезжать, да на пацанов поглядывать. Всех похожих забирал с собой, а иногда и не похожих тоже, просто смазливых. И что уж он там в своей крепости с ними делал, никто наверняка не знает, но говорят, регулярно в реке мертвые детские тела находили. Почище Синей Бороды итальяшка развлекался… Местные жители боялись этого Яго больше чем огня, прятали детей, семьями уезжали в Сибирь, в леса северные уходили… Страшные дела там творились, короче.
Душегубствовал по полной программе Яго, но дело своё знал – двух мальчишек, похожих на царевича как отражение в зеркале, внедрил в окружение пацана и его мамаши – в ожидании подлостей со стороны жаждущих заполучить царское кресло. И ведь в правильном направлении скумекал – случай такой быстро подвернулся. Ты ведь историю изучал в школе, слыхал про то, как мальца прямо во дворе порешили? А после, лет через десяток всякие Лжедмитрии на Русь полезли?
– Да что-то такое слышал, только помню смутно, – откликнулся я. Школьные годы оставили в голове туман и обрывочные воспоминания, в которых исторические факты плавали как обломки палубы после кораблекрушения.
– А слыхал, что ворами в старину самозванцев называли? Так что, у воров самое что ни на есть древнее и благородное происхождение, – Боцман хмыкнул, радуясь остроумному ходу мысли. – А вообще, не все самозванцы были ворами; самый первый Лжедмитрий так точно не был. Яго этот не дурак оказался интригу завернуть.
Донесли ему верные люди, что готовится покушение на мальца. Приехал он в Углич тёмной ночью, заперся с его мамашей в светлице, промыл ей мозги по-хорошему, да и забрал царевича с собой, в свой «терем Дракулы». Засветло выехали в закрытом экипаже, чтоб никто не видел. Вместо царевича подставной остался. И всего через несколько дней зарезали его прямо во дворе. Говорят, страшное дело было. Народ в клочья разорвал виновников.
Казалось бы, после разборки можно было и царевича предъявить – но нет, Яго был не так прост. Он был дальновидный политик, как выяснилось. Придержал царевича как шулер козырь в рукаве, до поры до времени. Парнишка подрос, натаскал его Яго, уму-разуму научил. А когда момент сложился подходящий, он раз! И выставил нужную фигуру на шахматную доску. Шах и мат, так сказать объявил тогдашней верхушке. И мамаша Диму признала. И народ. Но…
– Что «но»? – уточнил я, лихорадочно пытаясь вспомнить историю Лжедмитрия. В голове была звенящая пустота и смутное ощущение, что всё кончилось плохо.
– Баба его сгубила, – ответил Боцман весомо, – я всегда говорю, что всё зло от баб. Хоть ты царевич, хоть блатной, хоть легавый, а всё одно – пойдёшь у бабы на поводу, потеряешь всё. В общем, как телёнка парнишку увела за собой хитрая полячка. Перестал он слушать советы Яго, увлёкся, глупости начал делать одну за другой. Ну и в общем, сдала она его. И грохнули его второй раз – уже по-настоящему. Чифирнём?
Не дожидаясь моего ответа, Боцман кликнул знакомого шныря и послал его за кипятком. Достал кругаль, насыпал в него щедрую горсть чёрного чая и задумался. То ли о судьбе канувшего в Лету Лжедмитрия, то ли о бабах, от которых всё зло.
– А что же Яго? – поинтересовался я. Таинственная фигура бывшего советника грозного царя во всей этой истории казалась самой интригующей. Я бы не удивился, если бы Боцман вдруг рассмеялся демоническим смехом и сказал бы мне, обнажив окровавленные клыки: «А я и есть Яго». Ничего такого, разумеется, не произошло.
– Яго? Доподлинно неизвестно, как он закончил свои дни, – ответил Боцман флегматично. – Но в народе поговаривают, что под конец жизни случилась с ним страшная болезнь. Такая же, как когда-то с царем Иваном. Кости ноги начали разрастаться – и под конец уже вся нога его была в ужасных наростах, так что он совсем не мог ходить. И такая адская боль его мучила, что он на всё более страшные зверства шёл, лишь бы её заглушить. Детишек живьем ел, ванны из тёплой крови делал… Не хочется даже пересказывать, какие гадости вытворял… Говорят, во время приступов кричал так, что, казалось, сам Сатана воет.
Боцман вдруг мелко перекрестился. И я за ним – на всякий случай.
– Ходила легенда, что местные жители его на кол посадили, когда Лжедмитрия не стало. Но сдается мне, что умер он в своей постели, от болезни – как это часто бывает со всякой мразью. И всё что осталось от него – это странное прозвище, которое в последние годы к нему приклеилось…
– Что за прозвище? – нетерпеливо спросил я, когда понял, что Боцман не намерен продолжать историю. Тот взглянул на меня с лёгкой усмешкой, и ответил.
– Ну как же. Ты его верняк знаешь. Да и вообще все знают. Только со временем подзабылось, откуда оно пошло и кому принадлежало. И люди думают, что это просто выдуманная сказочная кликуха. А оно вон что.
Снова повисла пауза. Шнырь принёс кипятку, Боцман залил заварку и накрыл кругаль газетой. Запахло душистым чаем. Пошуровав в сидорке, Боцман достал мешочек с карамельками и комочками сахара. Я почувствовал, что ёрзаю. Ох уж этот Боцман, заинтриговал и молчит. Терпение моё кончилось, и, подавая ему плошку, я повторил свой вопрос.
– Что за прозвище-то, Боцман? Не томи.
Тот хмыкнул, и, наливая чифир, ответил:
– Яго – костяная нога.
