скачать книгу бесплатно
Тут как раз принесли тарелку с борщом. Всеслав смотрел, как ланиста лихо работает ложкой, и старательно вспоминал все, что слышал про стоическую мудрость в риторской школе. Не помогало – борща хотелось все сильнее.
– На том берегу два дня киевская дружина отбивалась, – напомнил Диоген между двумя прихлебами. – У вас, желторотых, и связи с ними не было. Э-эх!
– Не было, – честно признался Всеслав. – Да я ведь и не за легата и не за связиста. Римляне шли на помощь, да опоздали. Технику сожжённую нашли да трупы наших ребят. Задушили пленных варвары.
– В кучу всех сложили, помост поверх – и уселись пировать, – проявил свою осведомлённость Диоген. – Так и задохнулись раненые наши под помостом.
Всеслав в эту жуть, которую вестники и в Новгороде Великом, и в Северной Пальмире расписывали со всеми подробностями, не хотел верить – не видел никто из репортёров того помоста и на пиру том не бывал. Однако Слав промолчал. Пировали степняки на умирающих или так раненых придушили и ушли, гружённые добычей, – все едино. Но мысль о помосте вызывала ярость.
Принесли испанского вина – как и мечтал Всеслав – горячего, с пряностями. Чаши две. А вот жаркое, как и прежде, – одному Диогену.
– Помянем павших! – Ланиста осушил свой бокал одним глотком, а Всеслав, как ни старался, но и за два глотка осушить не сумел. Только за три.
Всеслав быстро захмелел и почему-то обиделся на Диогена, а за что – не понял. В том, что не ладится жизнь у Всеслава, хотелось кого-нибудь немедленно обвинить. Но кого? Не Диогена, нет, кого-то другого. Может, Оккатора? Тут же представил Всеслав этого мерзкого божка с гадостной улыбочкой на самодовольном личике. Только примерится к делу Всеслав, только к чему-то душой потянется – р-раз! И нету ничего… Отнял мерзкий Оккатор, все замыслы порушил.
– А у тебя-то планы какие? – спросил Диоген. – Живописи учиться будешь? Может, в Италию поедешь? Академия, слышал, каждый год в Италию десять человек отсылает.
Больнее уязвить Всеслава вряд ли было можно. Он аж скрипнул зубами. А ланиста вновь усмехнулся, демонстрируя чёрную ямину во рту.
– Нет, учиться не буду. Не хочу – и все. И об этом – тсс… не говорим. Не буду учиться. Я уже учен. Тошнит от учения, – заявил Всеслав.
– Что ж ты делать будешь, друг мой? – с фальшивым участием спросил Диоген.
– В гладиаторы пойду, – сказал Всеслав неожиданно для себя. Будто язык сам, без повеления разума, вымолвил эти слова. – Возьмёшь меня в гладиаторы? Драться – это пожалуйста. Драться я могу. А учиться – ни-ни.
Диоген если и удивился внезапному решению, то вида не подал.
– Дурак ты. И всегда был дураком. Безларник, да ещё дурак – хуже некуда. От таких только жди беды. А дерёшься ты плохо, это я тебе честно скажу. Сейчас все плохо дерутся. И библионы пишут плохие. И картины.
– Неправда! А «Последний день Помпеи?» Эх, если бы я так мог!
– Сколько у тебя поединков было? Пять? Шесть?
– Пять, – поспешно сказал Всеслав. Про последний, шестой, вспоминать не любил.
– И живой! Ты все-таки в любимчиках у Фортуны ходишь, Слав. Эта переменчивая тётка непутёвых привечает. Ну, выпьем, чтоб и дальше так было. – Они, выпили, обнялись. – Люблю я тебя, глупого. Что тут поделаешь – люблю и все!
– И я люблю, – зачем-то сказал Всеслав, хотя на самом деле к Диогену был равнодушен. И опять выпили, и опять полезли обниматься. Целовались пьяно, взасос. Прослезились. У Всеслава, правда, мелькнула мысль, что Диоген не так уж и пьян, а больше играет пьяного – при его габаритах да опыте он вино бутылками мог жрать и не хмелеть. Но мысль эта цвиркнула и пропала. Однако ж нехорошо как-то стало на душе, будто подглядывал Всеслав за Диогеном и углядел что-то недозволенное.
– Пожалуй, возьму я тебя в гладиаторы, Славушка, – сказал Диоген, стирая пьяную слезу (или делая вид, что стирает). – Думаю, в центурии тебе понравится. Один бой – пять тысяч сестерциев. Причём авансом. Смертельных поединков не боишься?
– Не всегда же смертельные, – беззаботно возразил Всеслав.
– К тому же гладиатор неподсуден. И все старые виры прощаются. И за новые шалости не преследуют, – ланиста подмигнул. – Разве что убьёшь кого… Не на арене.
«Неужто знает про Венеру?» – изумился Всеслав.
В горле застрял противный комок.
«Как я ненавижу Ивара!» – едва не крикнул Всеслав.
Диоген вытащил из кошелька пятитысячную купюру. Бумажки эти с изображением императора Марка Аврелия назывались «аврельками». Но Всеслав всегда произносил уважительно «Марк Аврелий».
– Сегодня накануне сезона, по старинному обычаю, пир бесплатный в нашей таверне – в «Медведе», значит. Угощение отменное. – Диоген помахал купюрой в воздухе и усмехнулся. – В этом году бои особенно популярны. Впрочем, бойцы все – так себе… кроме, может быть, одного или двух. Прозвище у тебя будет Сенека, – сказал Диоген. – Нравится? Знаю, что нравится. Приходи сегодня. Я жду. – И он вновь взялся за вестник, разом потеряв к собеседнику интерес.
Всеслав понял, что попался в примитивную ловушку. И зачем он пошёл в гладиаторы? Тем более сейчас, когда на арене убивают. Хотел в Академию художеств, а угодил на арену. Глупо. Только теперь он заметил, что держит ладонь на рукояти меча, будто собирается с кем-то биться. Фыркнул, мотнул головой и разжал пальцы.
«Биться будешь завтра», – сказал сам себе.
Ему вдруг все показалось ненужным и нелепым: и жажда славы, и обиды, и мечта об академии, похожая на мечту об арене. Ему захотелось отказаться от всех мечтаний, от всех надежд, от всех желаний, наконец… Но сил, чтобы отказаться, не было.
III
Гай Аврелий не поехал в базилику, а из академии направился прямиком к себе домой. Настроение у него было мерзейшее. Сообщения из Рима не радовали, о происходящем в мире не хотелось думать. Да и в самой Северной Пальмире что-то назревало. Но вот что – этого Гай Аврелий пока не знал. Окружающие врали на каждом шагу и играли в свои тайные игры.
Сквозь дождь смотрелось на мир, как сквозь мутноватое стекло. Дальнее становилось близким, близкое – незнакомым. Весь мир был не отмыт, а вымочен, измотан непрерывной капелью. Деревья облетели до времени, и в мире остались две краски – белила да виноградная чёрная. И тот, кто создал этот мир, лучший живописец на свете, пользовался ими виртуозно – серое прикидывалось то жёлтым, то бурым, то претендовало на голубой, но стоило всмотреться, как оставался только чёрный и все его оттенки, полученные в разбеле. Гранитные фундаменты, для которых летом подошла бы сиена жжёная, теперь сделались равнодушно-серыми. На причудливых завитках кованых решёток прозрачными виноградинами висели дождевые капли.
Выбираясь из машины, префект поддёрнул тогу. Но слишком поздно: край успел искупаться в луже на мостовой. Слабый пальмирский грунт постоянно проседает, и как ни старайся мостить дорогу, где-нибудь непременно образуется лужа. Гай Аврелий брезгливо тряхнул рукой, край тоги вновь провис, и мокрая ткань волочилась по мозаичному полу, пока префект поднимался по лестнице мимо мраморных львов. Гай Аврелий подумал о горячей ванне и ускорил шаги. Войдя в атрий, он тут же бросил мокрую тогу на руки подоспевшему слуге и спросил, готова ли ванна.
– Ванна готова, но… – Секст запнулся, что с ним бывало редко.
Префект нахмурился и посмотрел на старика с удивлением.
– Тебя в большом таблине ждут два посетителя, – пояснил Секст.
Это было прямым нарушением заведённого порядка – посетителей Гай Аврелий принимал лишь в своей базилике. И Секст никогда прежде не решался ослушаться хозяина. Видимо, были у Секста какие-то особые причины. Гай Аврелий вспомнил о корректоре из Рима, которого Бенит отправил срочно ввести новые порядки в далёкой колонии. Префекту сделалось так тошно, будто он опять нарядился в мокрую, липнущую к телу тогу. Он даже засомневался – не принять ли сначала ванну, заставив человека Бенита потомиться в таблине, но передумал – вся прелесть купания будет отравлена мыслью о предстоящей встрече. Лучше поскорее закончить неприятное дело, выпроводить гостей, и уж тогда искупаться и пообедать. Для себя он решил ни под каким видом не приглашать этих проходимцев к столу.
«О, времена!» – хотелось ему воскликнуть, как Цицерону. И почему в Риме терпят этого Бенита? Ещё весной ожидал Гай Аврелий, да и многие ожидали, что Бенит слетит с курульного кресла. Но ожидаемое не сбылось, Бенит усидел, будто прирос намертво. Неужели он так и будет диктаторствовать год за годом, десятилетие за десятилетием? Ужасно. Вдруг представилось Гаю Аврелию, что нормальной жизни на своём веку он уже не дождётся. И такая тоска взяла его… Хоть бери кинжал и вены режь, лёжа в тёплой ванне. Вода сразу сделается алой… Ну вот, теперь и мысль о горячей ванне отравлена. Гай Аврелий тяжело вздохнул и направился в большой таблин.
Гости сидели в креслах, ожидая. Один у окна, другой – возле стола, развалившись в непринуждённой позе. Рожа у этого второго была самая что ни на есть наглая – такие физиономии часто встречаются среди прихвостней Бенита.
– Квинт Приск, – сказал обладатель наглой физиономии, поднимаясь навстречу префекту.
И ничего не добавил. Просто Квинт Приск, как будто Гай Аврелий должен знать, кто такой Квинт Приск. Префект задумался, пытаясь припомнить, не мелькало ли это имя на страницах «Акты диурны», и ему почудилось, что да, мелькало, вот только он не мог представить, когда. И главное, в связи с чем.
Так ничего и не вспомнив, Гай Аврелий повернулся ко второму посетителю, решив, что тот может как-то прояснить ситуацию. На госте была тёмная тупика, брюки и башмаки с высокими голенищами, со шнуровкой. Шею незнакомец обмотал пёстрым платком. Наверняка простыл, как только прибыл в Северную Пальмиру. Здесь постоянно половина горожан чихает и кашляет. И, будто в подтверждение префектовых мыслей, гость чихнул.
– Да благословит тебя Юпитер, – автоматически сказал префект.
– Хорошо бы он нас всех благословил, – тут же сострил Квинт Приск.
А его приятель поднялся и произнёс странным металлическим голосом:
– Гай Элий Перегрин.
Аврелий растерянно заморгал, вглядываясь в лицо Перегрина. Странное имя. Клиент бывшего Цезаря? Префект едва не ляпнул это вслух. Но вовремя прикусил язык. Догадка была почти безумной. И все же… Перед ним был человек неопределённого возраста, почти совсем седой, с измождённым лицом. Посетителю могло быть и тридцать, и пятьдесят – резкие складки возле носа и рта, морщины на лбу, глубоко запавшие глаза, кожа от природы бледная, но сожжённая загаром. И все же сквозь все морщины, загар и седину, как сквозь наскоро сработанную маску, проглядывало знакомое лицо.
«Неужели в самом деле он?» – Гай Аврелий судорожно сглотнул, потому что на месте желудка образовалась противная пустота.
Неужели… Как быть? Назвать гостя самозванцем или признать, или… Как только Бенит узнает… никому не говорить… спрятать… подготовиться… выяснить точно… Нехороший момент, неудачный. А Бенит наверняка узнает. Не надо, не надо было приезжать сюда Элию.
Все эти мысли почти одновременно пронеслись в голове префекта.
– А я слышал, ты уехал в Альбион, – сказал Гай Аврелий, кашлянув. Зря сказал. Гость непременно истолкует его слова как вежливое предложение убраться. Префекту хотелось, чтобы Элий убрался. Хотелось, да… но при этом он понимал, что должен попросить бывшего Цезаря остаться.
– Был там, но очень недолго, – отвечал гость своим странным голосом. – Но хочу поселиться здесь. И прошу на то согласия твоего, префект.
– Голос сильно изменился, – сказал Гай Аврелий.
Префект должен был проявить недоверие. Если человек, считавшийся так долго умершим, явился к тебе в дом и заявляет, что он – отец малолетнего императора Постума, префект Северной Пальмиры совсем не обязан в это верить. Вместо ответа Элий развязал платок, так что стал виден безобразный шрам на шее. Гай Аврелий кашлянул, зачем-то кивнул и сел за свой стол. И опять не знал, что сказать. Сидел, играл золотым стилом и теребил лист белой плотной бумаги. В теплом уютном таблине вдруг сделалось ему зябко, и он передёрнул плечами.
– Рад, что ты решил прибыть именно в Северную Пальмиру, – выдавил префект через силу. – Ты и…
– Квинт Приск – мой друг, он освободил меня из плена, – сказал бывший Цезарь, будто и не заметил, что префект забыл имя.
– Я так и думал, что он твой друг, – кивнул Гай Аврелий, – судя по тому, как он себя ведёт. У вас есть где остановиться?
– Есть, – сухо отвечал Элий.
– Ты понимаешь, что Бенит не будет в восторге от твоего пребывания в Северной Пальмире? – спросил Гай Аврелий.
– Как это не будет в восторге?! – хихикнул Квинт. – Да он просто сойдёт с ума от радости.
– Если я буду жить в Северной Пальмире, мы должны выработать тактику поведения по отношению к Бениту, – сказал Элий.
Гай Аврелий отшвырнул стило. Ему не понравилось это «мы». Оно означало, что префект уже зачислен в союзники Элия и автоматически сделался заклятым врагом диктатора Бенита. С наскока такие вопросы не решают. Надо подготовить почву, отыскать нужных людей, и тогда… Но это же шанс! Несколько минут назад префект с госкою думал, что всю жизнь придётся подчиняться подонку Бениту. И вдруг оказалось, что выбор есть. Или нет никакого выбора? То есть Бенит выбирал, толстосумы в Новгороде судили-рядили, Элий тоже что-то для себя решал, ну а он, Гай Аврелий, подчинится тому, кто окажется сильнее…
«Не терять головы, ни в коем случае не терять головы», – остерёг префект сам себя.
Ему даже почудился запах опасности, будто кто-то поджёг в таблине бумагу.
– Прежде всего, никто не должен знать, кто ты, – сказал Гай Аврелий, невольно понижая голос. – Ни с кем пока не вступать в контакты от собственного имени. Ни при каких условиях. Летиция тоже приехала?
Элий отрицательно покачал головой.
– А приедет?
– Не знаю.
Последовала пауза, длинная и неловкая.
«А ведь правду говорят, что она бросила Элия и исчезла, – подумал Гай Аврелий. – Он – перегрин, она – Августа. Ни одна женщина такого не стерпит».
– Деньги есть? – спросил префект резко, почему-то все сильнее злясь на Элия. Чего этот человек от него хочет? Чего он вообще от всех хочет?
– У меня достаточно средств.
– Очень хорошо. Если что-то понадобится, обращайся прямо ко мне. Я дам свой личный телефон. К тому же Секст будет в курсе дела. Есть какие-нибудь планы?
– Пока никаких. – Казалось, Элий поддерживает разговор через силу.
– У меня есть, но слишком безумные, – отвечал Квинт, решив, что удачно пошутил. – Но это лучше, чем ничего.
– Жаль, что я не могу окружить тебя почестями, достойными бывшего Цезаря…
– Таков путь изгнания, – прервал префекта Элий.
– Но тебя не приговаривали к изгнанию, – заметил префект, внезапно обидевшись не за себя – за свой город. – Уже давно пребывание в Северной Пальмире никто не рассматривает как изгнание. Это же не пустыня какая-нибудь.
– Я был в пустыне, – отвечал Элий. – В пустыне проще. А здесь… Вокруг меня люди, они чем-то заняты, куда-то спешат, работают, развлекаются, смеются. А между нами – стена, как будто в прозрачном карцере. Я – мёртв, они живы. Это больнее, чем в пустыне.
– Нам здесь нравится, мы в восторге! – тут же попытался исправить оплошность хозяина Квинт. – Лучше твоего города только Вечный город, да и то потому, что там дождей меньше.
– Мне нравится, когда идут дожди, – сказал префект вызывающе, хотя раньше не замечал за собой подобной тяги к сырости.
– Мне тоже, – поддакнул Квинт, – но вот у Элия в сырую погоду болят ноги.
– Нам пора, – Элий поднялся. – Я рад, что мы союзники, совершённый муж.
– Я тоже рад, – спешно отвечал Гай Аврелий. Неловкость все возрастала. В таблине сделалось неуютно и тесно. Каждое слово, каждый жест задевали.
«Сейчас лягу в тёплую ванну», – подумал префект.
И вдруг спросил напоследок против воли насмешливо и дерзко:
– Ты уже сочиняешь свой библион? В изгнании всегда пишутся самые хорошие книги.
Элий не ответил. Но Гаю Аврелию показалось, что бывший Цезарь смутился.
IV
Всеслав давно выделил их в толпе. И теперь шёл следом. Заметили? Нет? Неважно. Он шёл и не мог отстать. Как будто за девчонкой увязался. Будто поманила, стрельнула глазками, и он припустил следом. Хотя эти двое были мужчинами, причём немолодыми.
Римляне. Обмануться Всеслав не мог: их латынь была безупречна. Это в самом деле римляне, а не какие-нибудь германские торговцы, года три или четыре назад получившие право носить тоги. Тот, что помоложе, – темноволосый и гладко выбритый, в красной шерстяной тунике. Второй – пожилой (лет что-то около сорока, а возраст этот казался Всеславу безумной временной далью и почти что старостью), седовласый и худощавый. На Всеслава римляне внимания не обращали. Тот, что помоложе, что-то втолковывал своему товарищу. Седой молча слушал. Внезапно седой оглянулся. Взгляд его будто царапнул по лицу, и Всеслав даже подался назад. Этот профиль. Это лицо! И прищур серых глаз. Сколько раз Всеслав видел это лицо на портретах. Куда моложе, без складок и морщин. Другой бы не узнал… Но художник, пусть и несостоявшийся, не мог обознаться. Это он!
Будто чья-то сильная, холодная и властная рука толкнула Всеслава в спину. Юноша ринулся вперёд, рассчитывая налететь и сбить седого с ног. Как бы случайно. Но не вышло. Почему-то он налетел не на седого, а на его товарища. И сам Всеслав потерял равновесие и очутился на мокрой мостовой, а черноволосый навалился на него сверху. Силён был римлянин, но и Всеслав не слаб. Так боролись они несколько секунд, юноша сумел подняться, но черноволосый вновь его повалил.
– Отпусти его, – приказал седой.
Квинт неохотно повиновался.
– Прости, – пробормотал Всеслав, поднимаясь и отряхивая перепачканную куртку, – я за девушкой побежал, за любой своей, и вот, неуклюж больно! – врал он довольно правдоподобно. Он заметил, что черноволосый держится за рукоять кинжала, а седой хмурится. Своей выходкой он незнакомцев напугал, причём сильно. – Вы ведь из Рима, так? А я всю жизнь мечтал быть римлянином. Кстати, я по усыновлению римский гражданин. Но это неважно. Главное, я – римлянин душою. – Его латынь была почти безупречна, и все же незнакомцы приметили акцент. Всеславу показалось, что именно акцент их успокоил. Во всяком случае, тот, что помоложе, снял ладонь с рукояти кинжала. – Вы недавно из Рима – это видно. И устали с дороги – это тоже видно. Но я рад вам услужить и помочь, чем могу.
– Странно ты предлагаешь помощь, – прервал его излияния седой римлянин.
– Думаете, что я какой-нибудь надоеда или соглядатай, которому «Целий» платит по два асса в сутки? Вот и не угадали! Моё настоящее имя – Всеслав. Учился в риторской школе в Северной Пальмире. Несостоявшийся художник и дружинник, тоже несостоявшийся.
Римляне переглянулись очень выразительно, будто спрашивали о чем-то взглядами и взглядами друг другу отвечали.
