Боги слепнут

скачать книгу бесплатно

Какой-то бред. О чем болтает этот парень?

– Письмо? Кому писал твой сосед?

– Неважно. Ешь. Вы, гении, и не такое человеку устроить можете.

Гимп рассмеялся через силу, хотя смеяться ему не хотелось.

– А ты тоже желаешь что-нибудь в этом роде – убить, сжечь? И боишься своих желаний?

Парнишка направил Гимпу в лицо луч фонарика, и глаза гения мгновенно залила тьма.

– Я ничего не желаю.

Луч фонарика метнулся в сторону. Зрение вернулось.

– А если пожелать кому-нибудь удачи, сбудется? – допытывался Гимп.

Гений Империи чувствовал: парень хочет уйти. Но не может. Гимп притягивал его магнитом, как всегда притягивал слишком многих.

– Не пробовал, – буркнул парнишка.

– А ты попробуй.

– Мне некому желать такое. Мой отец погиб в Четвертом легионе, – юный тюремщик повернулся к гению Империи спиной.

Когда дверь отворилась, Гимп разглядел за нею опять только черноту. Гимп рванулся следом. Но прежде чем шагнуть в чернильную тьму, Гимп обернулся и широко распахнул глаза, вбирая частичку света из комнаты и пряча ее под веками. Он плотно зажмурился. И очутившись за спиной юного тюремщика, поднял веки. Но увидел не коридор, не плечи и затылок юноши, а город на фоне гор, кирпичную зубчатую стену и вспышку, которая поглотила все – и город, и стену, и горы. Гимп закричал. Ему казалось, что увиденный свет выжигает глаза, и из пустых глазниц сейчас покатятся кровавые слезы.

– Андабат… – сказал равнодушный голос где-то рядом.

Глава VIII

Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Состояние Августы пока без изменений. Врачи не могут определить причину ее болезни».

«Вчера закончились Римские игры. Победителем объявлен Авреол. Он принес счастливчикам, поставившим на него более двадцати миллионов сестерциев в сумме».

    «Акта диурна», 12-й день до Календ октября [22 - 20 сентября.]

I

Порции было тошно. Но ведь она не знала, что Тиберия изувечат на самом деле. Прежде такое запрещалось цензорами – нельзя было желать никому вреда. Как хорошо было прежде! А сейчас… Сейчас виноваты те мерзавцы, что изувечили старика. Мерзавцы! Порция повторила это слово раз сорок, прежде чем добралась до редакции «Первооткрывателя». А сквозь пленку ужаса прорывалось: а если бы старик не измывался над Порцией, то не попал бы в беду… за дело наказан, за дело! Пусть и чересчур сурово, но все равно. Сам виноват.

«Да, да, сам виноват!» – Порции сделалось немного легче.

Ведь как он ее третировал! И Элий тоже поступил несправедливо. Что прикажете ей делать? Терпеливо сносить незаслуженные удары? Но почему? За что? Разве мало она перенесла в жизни? Замужество длиною в пять дней и бесконечное вдовство. Работа урывками, мизерная зарплата. Хозяева, то наглые, но равнодушные. И эти вечные предложения то прийти на дом, то в гостиницу. То брошенные мимоходом, то настойчивые. Одни можно игнорировать, от других невозможно отказаться. Жизнь, липкая, как перезревшая груша, над которой рой мух и ос. Хлеб, вино, не выученные уроки сына, кофе, долги и повсюду сор. Где взять деньги на квартиру… кончился тюбик помады… Деньги патрона украли из сумочки в поезде… Постоянные боли в боку. Левая нога плохо сгибается. Нет денег на хорошего медика. А городской архиятер не слушает жалобы и строчит рецепты на тысячи сестерциев. Старость маячит у порога. А из-за плеча ее выглядывает мерзкая харя Одиночества и строит паскудные рожи. И после этого всего Тиберий с его придирками! А Элий выгнал, потому что она захотела жить чуточку лучше. Она отомстила. Никто не смеет ее ни в чем обвинять. Да, не смеет… Но почему же так тошно?

Идти в редакцию не хотелось. Но о том, чтобы не идти, речи быть не могло. И она пошла. Очень медленно. И другие шли. Впереди. Позади. Непрерывный поток вливался в широко открытые двери. Люди поглядывали друг на друга подозрительно и прятали глаза. Но не все. Некоторые, напротив смотрели вызывающе. И Порция тоже старалась смотреть точно так же. Как будто на ней не стиранное перестиранное платье, а роскошный наряд с золотым узором. Крул, выйдя в просторную приемную, сразу заметил именно ее и поманил жирным пальцем в таблин.

– Ты довольно, крошка? – перед ним на столе возвышалась горкой нарезанная ветчина на серебряном блюде. Крул отправлял ломти в рот один за другим.

– Да, наверное.

– Что-то не так? – старик ухмыльнулся, прищурив один глаз.

– В принципе… я не так хотела.

– Что значит – не так? Ты же сама попросила, чтобы Тиберию переломали ноги. Вот мы и исполнили. И ты должна быть довольна. И благодарна.

– Я довольна, – покорно согласилась Порция.

«Только бы никто не узнал, – взмолилась она. – Если узнают… о боги, если узнают…» Представить, что будет, если узнают ее друзья и знакомые, она была не в силах. Позор. Ужас. Смерть… Но ведь боги знают… Она вспомнила старую заповедь: «Мое поведение, хотя бы я оставался наедине, будет таково, что на него мог бы смотреть народ»[23 - Сенека.]. Порция содрогнулась…

– Отлично. Тебе придется исполнить поступившие к нам желания…

Что значит – придется? Разве она не может отказаться? Порция с возрастающей тревогой следила за пальцами Крула. Старик хватал один за другим конверты, оставляя на бумаге жирные пятна. Писем было штук двадцать.

«Неужели они все просят о том же самом? То есть…» – Порция не успела додумать.

– Вот подходящее письмо. Одна женщина обращается за помощью.

Убить… Отравить… У Порции сдавило сердце. Но тот, кого отравят, наверняка виноват… Как Тиберий. Как Элий. Нет, не как Элий, конечно. Элия она уже не винила. Почти. Если бы Элий вернулся, она бы ему все простила. Ему – все.

– Старая матрона просит, – продолжал медленно Крул, – чтобы кто-нибудь приехал и грамотно составил от ее имени жалобу в суд.

Порция перевела дыхание. Всего-то! Жалоба в суд! Да хоть десять. Эта работа как раз для нее. Она составит. Она… она… Она спешно взяла письмо и выскочила из таблина. Как приятно – какое счастье – всего лишь жалоба в суд.

«А потом я подсыплю матроне в чашу яд». – Порцию стал разбирать мерзкий гаденький смех. А почему бы и нет? Она готова подсыпать яд. Чтобы все свершилось окончательно, бесповоротно.

– Еще одна мышка в мышеловке, – ухмыльнулся Крул. – Ну почему люди так любят, чтобы кто-нибудь другой исполнял их желания? Почему они не могут сделать это сами? Не хватает энергии? Нет сил? Или фантазии? Да, с фантазией всегда у римлян было туго.

II

Нога Летиции распухла бревном. На коже проступали отвратительные красные пятна. Они нагнаивались, превращаясь в черные глубокие язвы. Никакие лекарства не помогали, но хуже всего было то, что не помогали и анальгетики. Поначалу Летиция старалась держаться. Но очень скоро выдержка оставила ее. Уже и морфий не помогал. Сна не было. Были какие-то провалы. Всякий раз она оказывалась в черной пещере с отвратительным сернистым запахом, металась, звала на помощь и… никто не приходил… И выхода из пещеры не было.

Ее палата была просторна и светла. Легкие завесы на окнах, красивая, совсем не больничная мебель. Два раза в день меняли цветы. Каждое утро перестилали белье. Но ничего этого Летиция не видела. Она ослепла. Тьма слилась с болью и превратилась в единое целое.

Один за другим являлись в ее палату медики, озадаченно рассматривали ногу, потом светили фонариков в невидящие глаза. Старшие медики удалялись с озабоченным видом, вместо них являлись молоденькие медички, ставили капельницы или кололи в вену лекарства. Все без толку. Несколько раз посещал Августу диктатор Макций Проб, что-то говорил, успокаивал. Во всяком случае, Летиция слышала его голос. Но смысл сказанного до нее не доходил. Ее ничто не интересовало. В ее жизни отныне была только тьма и боль.

– Помогите, пожалуйста, помогите, – умоляла она, хватая медиков за длинные рукава туник.

Летиция не видела их, но в темноте, ныне ее окружавшей, лица медиков мерещились ей злобными масками лемуров.

Одни спешно уходили, другие пытались обнадежить. В темноте их слова звучали особенно фальшиво. Средств помочь не было. Боль не утихала.

– Кто-нибудь, помогите, – шептала Летиция.

И вдруг почувствовала прикосновение чьих-то пальцев к плечу и услышала быстрый шепот:

– Вечером я приду, принесу лекарство. Но никому ни слова, – Голос был женский, молодой.

Летиция вцепилась в руку своей благодетельницы.

– Все что угодно, хоть яд.

– Тише! До вечера.

Быстрый шорох шагов, дуновение ветерка, когда дверь открылась и закрылась. Да был ли здесь кто-то вообще.

– Кто здесь? – спросила Летиция.

– Сиделка. Я здесь с утра, Августа.

– А вечер скоро?

– Сейчас полдень.

О, если б вечер наступил через минуту! Но не минута, а часы отделяли ее от обещанной помощи. Летиция считала секунды, складывала в минуты и всякий раз ошибалась. Ей мнилось, что синь за окном начала густеть, сделалась лиловой, потом почти мгновенно – черной.

– Который час? Уже стемнело? – спрашивала она сиделку. Но выяснялось, что минуло меньше получаса.

И все же, как ни противился Кронос, вечер наконец наступил. И тогда явилась неведомая спасительница. Августа узнала ее шаги, ее голос, почувствовала легкий укол. Боль обесцветилась. Миг, и растворилась вовсе. Невесомое тело потянуло к потолку. Лететь, лететь!

– Что это? – спросила Летиция.

– «Мечта», синтетический наркотик.

Значит, в самом деле яд.

«А хорошо бы умереть, – подумала Летиция. – Я встречусь с Элием. Наконец-то!»

Укол погрузил ее в сон. Знакомый сон. Опять пещера. И серный запах. Но теперь она без труда нашла выход. Перед нею расстилалось поле под зеленым мертвым небом. Зеленый туман клочьями плыл над землей. И по пояс в тумане брели студенистые белые фигуры. Летиция оглядывалась, пытаясь отыскать знакомое лицо. Но никого не узнавала. И ее тоже никто не узнавал. Она рванулась вперед. Она кого-то искала в тумане. Тени разбегались, пугаясь живой души.

– О, Маны! – звала Летиция.

Никто не откликался на ее призыв. Она выбилась из сил, она устала. Хотелось лечь в зеленый туман и уснуть. Но она знала, что спать здесь нельзя. Уйти… скорее… Она повернула назад. Шаг – и она очутилась в пещере. Железная дверь приоткрылась, за дверью была тьма.

Сон кончился. И вместе со сном кончилось с действие наркотика.

III

Гимп очнулся. Что-то противное, липкое ползло по лицу. Липкое, но ославляющее влажный, прохладный след. Неведомая тварь уже побиралась к щеке. Он схватился за лицо. На ощупь – влажная плотная тряпка с какими-то клочьями, торчащими во все стороны.

– Н… н…д… – сказала тряпка вполне отчетливо. Гимп отшвырнул ее и расслышал мокрый шлепок.

Гимп открыл глаза. Он видел по-прежнему. Напротив него к стене прилепилась черная тряпка, такая драная, что даже на помойку ее нести было бы стыдно. И эта тряпка смотрела на него, Гимпа. Бывший покровитель Империи несколько раз отчаянно моргнул, пытаясь прогнать наваждение. Но видение не исчезало. Тряпка наблюдала за пленником. И при этом старательно что-то «изображала». В черных складках то и дело мелькало подобие человеческого лица. Черные тряпичный рот гримасничал, будто силился выдавить какой-то звук.

– Т… в…д…ш… – произнесла тряпка.

«Ты видишь!» – догадался Гимп.

– Ловушка! – наконец дошло до бывшего гения.

Тряпка, висящая напротив Гимпа, что-то пробулькала. Говорит? Но что? Гимп не понимал.

Лужи, застывшие черными стеклами на римских мостовых. Дважды он проваливался в их предательскую глубину. Но то была не первая встреча. Первая – гораздо раньше. В лагере недалеко от Нисибиса. Именно там впервые он ощутил это липкое прикосновение. Он помнил, как неведомая тварь обвилась вокруг его ноги. Они оттуда, издалека, из безумного пламени, что выжгло гению глаза и уничтожило тридцать тысяч человек.

– Ты видишь в этой комнате? – удивился Гимп.