скачать книгу бесплатно
Черновик мира. Отставшие от времени
Сергей Бурдыгин
Герои этой повести – Светлана и Борис – собираются вместе с дочерью провести отпуск на море. Но билеты есть только на проходящий поезд, к тому же ещё и дополнительный, который увозит их совсем не на курорт. Пассажиры попадают словно в ответвление от общего развития мира. Здесь им встречаются дикие монстры-агры, слепые суо, политики и коммерсанты, которых в привычном мире считают умершими. В довершение всего в странном мире пропадает их дочь Маша…
Черновик мира. Отставшие от времени
Сергей Иванович Бурдыгин
© Сергей Иванович Бурдыгин, 2017
ISBN 978-5-4483-2601-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Хорошо, что она была в кроссовках. В них убегать было очень удобно, если уместно вспоминать о каком-то комфорте в этой ситуации. Боже, как она их ненавидела там, в уютной домашней жизни, где, конечно, были свои страхи, обиды, была и боль изредка., это когда вдруг ночью резко заноет зуб или прихватит поясницу. Но что такое была эта ноющая поясница, эти размытые сновидения по сравнению с тем, что происходило сейчас, здесь, настоящей живут не только страшные водяные и лешие, но и добрые гномы, которые обязательно помогают, когда становится совсем плохо. Здесь было плохо, очень плохо, плохо чрезвычайно, но помочь было некому. Не было в этом проклятом лесу добрых гномов и бородатых старых волшебников, поэтому единственное, что её сейчас могло выручить, если могло вообще, – это кроссовки. Те самые, которые подарил ей на день рожденья отец, и которые показались ей аляповатыми, детскими, похожими на мягкие розовые пинетки для грудничков. Отец всегда считал её маленькой, в том числе и теперь, когда она уже заканчивала институт и многие её сверстницы повыходили замуж, а некоторые успели родить детей, причём, даже не всегда, состоя в законном браке. Про этот будущий законный брак отец твердил ей практически неустанно, с невероятным своим солдафонским занудством, – и это, несмотря на то, что он до сих пор считал её ребенком, поэтому и подарил такие глупые кроссовки.
И вот теперь эти кроссовки спасали ей жизнь.
Девушка бежала по узкой звериной тропе, стараясь не сбить дыхание, не споткнуться о корни деревьев, в конце концов, просто не оцепенеть от страха, – она читала, что такое тоже случается. А за спиной что-то утробно рычало, сморкалось, чем-то хлюпало и очень старалось её догнать. Правда, это что-то было не особенно ловким, но зато наверняка оказалось слишком крупным для этой узенькой тропы, потому что оно бежало, ломая ветки деревьев, и часто спотыкалось. Только эта неуклюжесть и давала ей возможность немного оторваться. Но она понимала, что такой гандикап выпал ненадолго, – она уже чувствовала, что начала уставать, и дышать стало труднее, сам воздух был уже горячим и обжигающим внутренности, а ещё немного, начнут тяжелеть и ноги, даже в этих мягких удобных, почти спасительных кроссовках. Господи, да придет ли оно, спасение?
ХЛЮП! ХЛЮП!
Оно догоняло. Было слышно, как оно догоняло, и его дыхание, наверняка зловонное, отвратительно, до тошноты зловонное, становилось всё ближе и ближе. Скоро оно настигнет её и схватит. Только бы оно убило её сразу, свернуло бы ей, например, голову, она видела такое в боевиках, когда человек умирает почти мгновенно, словно курица, которую собираются приготовить к обеду. Интересно, – тому, что её догоняло, она тоже нужна только для трапезы? Или оно ещё надругается? Или, например, не будет её лишать жизни сразу, а, догнав и сбив ударом лапы вниз, на холодную землю и прелые листья, сначала вырвет у неё, ещё живой, ещё чувствующей всё, печень, и начнёт её жрать, терзать зубами, и, возможно, она всё это ещё будет видеть. Она где-то читала, что хищные звери любят сразу съедать свежую печень только что убитой жертвы, так же, кажется, делают и людоеды. Да что людоеды, – она помнит, что отцу рассказывал подвыпивший знакомый, бывший тюремный надзиратель, как однажды сокамерники убили своего товарища и сварили его печень, а потом её съели. Отец тогда рассмеялся и сказал, что это просто тюремные байки.
Байки… Знал бы он, что в мире бывает и похуже.
ХЛЮП! ХЛЮП!
Неужели, оно не может устать? Неужели не может наткнуться глазом или чем-нибудь ещё на какую-нибудь ветку и упасть, завыв от боли и позабыв о том, что она убегает где-то впереди по ночной звериной тропе? Еще Кант говорил, что человек может испытывать какие-то желания, только не чувствуя страха. Господи, при чём тут Кант? Ему наверняка не доводилось испытать и части чего-то подобного. Когда ты не просто борешься за жизнь, добиваясь успеха в учебе, на работе или спорте, чтобы забраться куда-нибудь повыше. Повыше… Если бы оно чуть-чуть поотстало, можно было бы попытаться забраться на какое-нибудь высокое дерево. Но, во-первых, у неё вряд ли получится. Она никогда не отличалась особой ловкостью, даже на уроках физкультуры падала с брусьев под общий смех, и громче всех смеялся, конечно же, Андрюшка Маканин, она подсознательно выделяла этот его смех из общего гама, и это было даже обиднее упрёков учителя. А ведь сам этот учитель был тоже явно не Рэмбо – маленький, толстенький и противно местами лысеющий. Такому изо всех видов спорта разве что шашки выбирать. До шахмат не дотянет, кёрлинг тоже сноровки требует…
Да при чём тут кёрлинг! С ума сойти можно. Так, как советовал один знакомый спортсмен, дыхание – два коротких вдоха, два выдоха, и в этом ритме постоянно. И думать только не о дистанции. (Славная тут тренировочная дорожка, правда?). Только не о том, что оно сейчас догонит. Например, об Андрюшке Маканине. Он теперь не Андрюшка, он – Андрей Константинович, преуспевающий работник банка, отец двух дочерей и давно уже абсолютно безразличный ей человек. Интересно, что бы он делал, оказавшись в такой ситуации? То же бы хохотал? Да нет, он, Андрюшка, уже в детстве был рассудительным, мудрым, он не дал бы себя так обвести вокруг пальца. И, следовательно, не бежал бы сейчас ночью по звериной тропе.
ХЛЮП! ХЛЮП!
Если оно такое большое, как кажется, то почему оно её не догнало раньше? Может, играет, словно кошка с мышкой? Может быть, оно вовсе не за ней охотится? Так, начинается явное помутнение рассудка. Это от отчаяния, наверное. Когда она была совсем маленькой, они жили в коммунальной квартире. Тогда они часто переезжали из-за службы отца, и порою жить приходилось в таких закоулках страны, которые даже на самой детальной карте не отыщешь. А уж чем закоулистее закоулок (словосочетание-то какое в голове всплыло, точно что-то в сознании не так), тем хуже там ситуация с жильём, это она уже тогда понимала. Так что коммуналка в её биографии была уже с малолетства. Но именно тогда в её жизни происходило много доброго. Они часто играли с соседом дядей Яшей, который оставался вместе с ней дома, когда отец с матерью уходили на работу. То, что все взрослые люди в этом городке работали, даже дяди яшина жена, вечно суровая тётя Нелли, а сам он нет, её тогда нисколько не волновало. Играли они в путешественников не необитаемом острове, в заблудившихся полярников, а однажды дядя Яша был слоном, а она – дрессировщицей. Одной рукой сосед смешно изображал хобот, и всем было весело. Ещё дядя Яша умел готовить удивительно вкусную яичницу, такую даже мама не умела делать, о тёте Нелли и говорить не стоило. Правда, судя по её вечно угрюмому выражению лица, яичница у неё наверняка получалась кислой, словно её обильно полили уксусом.
ХЛЮП! ХЛЮП!
Однажды ночью в комнате соседей она услышала шум падающих стульев и какие-то крики. Потом пришли какие-то люди, и всё затихло и успокоилось. Правда, в коридор её ещё долго не выпускали, почти до самого обеда. Зато мама осталась в тот день дома и тётя Нелли тоже.
Уже потом, повзрослев, она узнала, что дядю Яшу отвезли в психиатрическую больницу. И, что приступы тяжёлой болезни с ним изредка случались.
Только непонятно, почему родители не боялись оставлять её с этим полусумасшедшим.
Но оно бежит сзади, оно не отстаёт… Интересно, способно ли оно мыслить. И, если да, то о чём оно там, сзади думает? О ней? Или тоже о какой-нибудь зверушке, с которой играл в детстве?
Да чёрт с ней, с этой зверушкой, если верить Фрейду, это сопливое рычащее чудище, которое пытается её догнать, в детстве наверняка пожирало живьём маленьких мышек. У неё тоже был маленький хомячок, отец принёс его в дом, когда умерла мама, чтобы дочери было не так одиноко. Только кому было в тогдашнем одиночестве тоскливее – еще вопрос. Она часто разговаривала с хомяком, тот смешно её слушал, подойдя к прутьям клетки, и она с рук кормила его семечками. Она рассказывала хомячку, какой он красивый и ласковый, а отец в это время спрашивал из другой комнаты: «Это ты мне сейчас что-то сказала?». Нет, папа, не тебе… Увы, не тебе…
ХЛЮП! ХЛЮП!
Всё, пожалуй, это всё. Она даже не знает, куда бежит. Просто знает, что бежать нужно. Иначе кончится всё. Сначала силы, потом воздух в лёгких, потом вообще всё, и, собственно, нет в этом ничего, наверное, трагичного и противоестественного. Она в жизни тоже ела много говядины и свинины. А ещё она очень любила курицу, тушёную в духовке, её любила и умела готовить мама, а потом научилась и она сама. Курица была ароматной и вкусной.
И когда-то – живой.
ХЛЮП! ХЛЮП!
Ну, вот, уже вокруг всё кажется размытым и расплывчатым, всё уплывает куда-то, исчезает, пожалуй, уже навсегда.
Курица перед смертью наверняка видит что-то подобное.
Часть первая
Уезжайте отсюда быстрее!
Глава первая
«А там ведь акулы…»
На стене подъезда было убедительно нацарапано: «Мишка – тварь». Хорошо, хоть без мата обошлись. Борис, конечно, знал этого самого Мишку, живущего на четвертом этаже, если это существование можно было назвать жизнью, и вполне достойного, с точки зрения большинства соседей, эпитетов куда более красочных. Человека, достигшего настенного подъездного увековечивания, звали, если верить паспорту, Михаилом Егоровичем, лет ему было, судя по всему, поболее пятидесяти, и образ его жизни был прост и растителен. С раннего утра он отправлялся на сбор пустых бутылок, менял их на сомнительное, но дешёвое пойло, и, если добирался до своего четвертого жилищно-коммунального, снова засыпал в родных стенах до следующего похода за стеклянной добычей. Нередко, правда, подъём на четвертый этаж был для него уже непосилен, и тогда он устраивался спать на ступеньках подъезда или лестничных площадках. Соседи поначалу пытались было поднимать его до родных дверей, потом жаловались участковому, потом вознамерились Михаила Егоровича даже бить, но все эти попытки оставались тщетными. Раз в неделю, а то и чаще, он в абсолютном бессилии засыпал именно в подъезде, и ладно бы засыпал – устраивал под собой бесстыдные лужи, которые, вероятно от употребленного пойла, были позловоннее кошачьих.
Правда, уже как с месяц «Мишку-тварь» никто из соседей не видел, ни в обыкновенно пьяном, ни в неожиданно трезвом виде, правда, запах в подъезде от этого не стал благороднее: то ли сосед оставил за собой след уже неистребимый, то ли местные кошки, почуяв исчезновение конкурента, стали наглее.
Так что всё равно, заходя в подъезд, Борис Комаров в глубине души с надписью на стене полностью соглашался, более того, он готов даже был добавить к ней кое – чего и похлеще, но останавливала некоторая внутренняя культура, а, в основном, если говорить откровенно, – стыд перед соседями, вдруг кто-нибудь из них его действия заметит. В том, что заметят обязательно, Борис нисколько не сомневался. Например, Клавдия Ивановна из шестой квартиры на втором этаже, видимо, по причине возрастной скуки, словно круглосуточно дежурила у глазка двери собственного жилища. По крайней мере, стоило Комарову, возвращаясь с работы, подняться на этот самый второй этаж, соседка, приоткрыв дверь и предварительно вежливо поздоровавшись, произносила заговорщицким почти шёпотом примерно следующее:
– А вы знаете, Борис Валентинович, Нина Петровна из двадцать первой сегодня на сына так кричала, так кричала, когда он со школы пришёл…
– Значит, было за что, – отвечал Комаров, как можно спокойнее, – знаю я Петьку, на него не кричи – на шею сядет.
– Уже сидит, – соглашалась Клавдия Петровна, – а к Марии Андреевне вчера вечером такие гости приходили, что и описывать-то стыдно…
Ну, и так далее, пока Борис не скрывался этажом выше. Он нисколько не сомневался, что и на его счёт для остальных встреченных соседей у обитательницы шестой квартиры были припасены свои мелкие гадости.
Поэтому, и в силу еще многих подобных причин, Комаров свой подъезд искренне ненавидел.
Правда, сегодня это не совсем благородное чувство в его душе почти отсутствовало, да и бдительная Клавдия Ивановна вряд ли бы могла Бориса перехватить (и точно не перехватила), поскольку на работу он в обычное время не пошёл, – отпуск ведь! – и спустился вниз по лестнице прямо-таки по мальчишески быстро, потому что находился в приподнятом настроении. Ещё бы не находиться, ведь он направлялся не в надоевшую свою контору рекламного агентства, а на железнодорожный вокзал. И не просто на вокзал поглазеть на прибывающие поезда или купить в киоске свежие газеты (с недавних пор Интернет напрочь заменил эту процедуру), он шёл покупать билеты.
Потому что они все: он, Светлана и дочка Маша, которая только что словно играючи на отлично закончила третий класс, наконец-то в первый раз за всю совместную жизнь отправляются на отпуск к морю. Знаковое событие, тут уж ни с чем не поспоришь, Борис, например, никогда туда не ездил вместе с отцом и матерью сразу, и дело вовсе не в том, что в семье был какой-то разлад. Наоборот, родители ссорились редко, хотя редко и совместно обедали и даже ужинали – работа была у каждого из них на втором месте после подрастающего сына. Поэтому и отпуска у них, если когда-то выпадали, то не совпадали хронически, так что общесемейной поездки к морю у них так и не получилось, и никогда не получится уже теперь.
Впрочем, в кассах выяснилось, что и отдых семейства Комаровых вполне мог оказаться под вопросом. Ещё подходя к окошечку (повезло ещё, что очереди почти не было – человека три-четыре), Борис почувствовал некоторую смутную тревогу. Он давно за собой заметил, что почему-то робеет в парикмахерской, фотоателье, на приеме у врача, – короче говоря, он терялся, когда приходилось отдавать какую-то частицу своей судьбы в чужие руки. Даже страх какой-то накатывал: вдруг врач обнаружит у него злокачественную опухоль, у парикмахера дрогнет рука и он поранит ему висок, а фотографии получатся удивительно уродливые, хотя и реалистичные. Так и в железнодорожных кассах: вот сейчас кассирша скажет, что билетов нет и не будет или не хватает какого-нибудь документа, чтобы эти билеты приобрести. И всё. И все их планы, все их радужные надежды, всё ожидание шашлыков на песчаном берегу и ловля крабов под подводными камнями, – это рухнет разом, словно карточный домик. Нечего собираться так поспешно и бесшабашно. А как было поступить иначе, если отпуск у него на работе – целая проблема? Заказы, клиенты, эскизы… Эта вереница не кончалась никогда. Это у Светланы отпуск гарантированно наступал летом, у школьных учителей иначе не бывает, хотя бы это было относительной привилегией в этой профессии. А у Бориса на работе всё зависело от росчерка пера шефа, и, когда этот росчерк на его заявлении наконец-то появился, нужно было не терять момент.
А момент не наступал. Кассирша и вправду сказала, что на ближайшие дни билеты на поезда в нужном направлении отсутствуют. Что поделать – своих поездов к морю в этом городе не было, оставалось ждать милости проходящих скорых и пассажирских, если там окажутся свободные места. Но, если сказать откровенно, никто их не освободит, выходя из вагона в этом городе, если поезд едет к морю в разгар летнего сезона. Можно было, конечно, полететь самолётом, вот авиарейсов до курортного побережья в городе хватало, но Светлана полётов боялась прямо панически. Можно подумать, кто-нибудь в её семье однажды разбился в авиарейсе, и теперь она регулярно в родительский или какой-нибудь ещё поминальный день приходит на кладбище к могиле этого несчастного человека, чтобы возложить цветы и поплакать. Борис всегда задумывался – а, собственно, ЧТО хоронят, когда речь идёт о жертвах автомобильных катастроф, которые ещё и сопровождаются пожаром или взрывом? Ведь там наверняка остаются только обгоревшие, черные куски тела, причём, тела, неизвестно чьего, настолько там всё перемешано. Там, наверное, и души перемешиваются, словно овощи в блендере.
Что ж, отсутствие билетов в кассе ещё не говорит о том, что их в природе не существует. Есть какая-то бронь, есть определённый запас для родственников, которым надо поспеть к похоронам. Странно, для того, чтобы получить желанный билет гарантированно, нужно, чтобы кто-нибудь из родных умер или тяжело заболел. А если человеку необходимо порадовать живую родную дочь, которой едва исполнилось десять лет, тут возникают проблемы…
Ладно, придётся приступить к их решению. Всё-таки работа в рекламном агентстве предполагает наличие определённых знакомств. А у этих знакомых (например, у заведующего преуспевающей частной стоматологической клиники) наверняка есть свои, работающие здесь, на транспорте. И дальше по цепочке. Кто-то кому-то безболезненно запломбировал зуб – и можно ехать, куда угодно. Остаётся найти в сотовом телефоне соответствующие номера.
Борис вышел на улицу покурить. Теперь навалятся новые заботы. Теперь он снова будет кому-нибудь обязан, и это потребует новых, отнимающих время, действий и, возможно, даже затрат. Вот почему бы им, связав Светлану и насильно усадив её в кресло самолёта, не полететь к морю обычным авиарейсом? Быстро и комфортно.
– Извините, сигареты у вас не найдётся?
Перед ним стоял человек в оранжевом жилете с метлой в руках – должно быть, местный дворник. Перрон подметает или привокзальную площадь. Не бомж какой-нибудь. И, если такой человек нуждается в обыкновенной сигарете, не внять его просьбе – это просто свинство.
Дворник принял сигарету с благодарностью, поинтересовался:
– К морю собираетесь? А билетов нет, да?
– На мне это написано? – удивился Комаров.
– Практически, да. Тут поневоле станешь физиономистом. А очень надо?
– Хотите продать по сходной цене? – огорчился почему-то Борис. – А, судя по речи, почти интеллигентный человек. Хрен с ним, давайте договоримся. Государственный строй меняется, а у вас всё по-старому.
– А у вас нет? – прищурился дворник, – Не надо мне от вас ничего. Просто сегодня ночью здесь пройдёт дополнительный поезд. Из Тотьмы. Именно к морю. Именно туда, куда вам нужно. И билеты на него есть, только в служебной кассе.
– Что-то я такой не видел. Воинскую видел, транзитную.
– Правильно, она на втором этаже, в другом зале. Там Эвелина торгует. Серьезная такая. На меня сошлётесь, если что. Собраться-то успеете?
– Захотят, соберутся, – улыбнулся Комаров, – спасибо вам огромное.
– Прямо-таки огромное? – тоже улыбнулся дворник, – Тогда можно ещё сигарету… Про запас, знаете ли… А море – это хорошо. Только… там ведь акулы встречаются.
– Что-то я не слышал про них у берегов Сочи, – протянул ещё одну сигарету Борис, – ещё раз спасибо, дня вам удачного…
На втором этаже в зале ожидания было практически пусто. В углу компания бородатых мужиков, обложившись рюкзаками, похоже, не только закусывала, но и распивала водку. Седовласый полковник отрешённо смотрел через окно на перрон. Были ещё какие-то одиночные пассажиры, но их Борис отчего-то не запомнил.
Служебная касса, судя по вывешенной табличке, и впрямь была, и находилась она тоже в углу, только в дальнем. И рядом с окошком абсолютно никого не наблюдалось Что ж, попробуем отыскать эту Эвелину…
Однако неприятности продолжались. Едва Комаров двинулся к заветной цели, доставая на ходу бумажник и документы, как откуда-то появилась угрюмая уборщица со шваброй.
– Ишь, разбежался, – прикрикнула она на Бориса, – не видишь, полы тут моются. Успеешь к своему морю-то. Спешат, спешат… А там ведь акулы…
Дались им эти акулы. Выпивают они, наверное, с тем дворником вместе, оттого он вторую сигарету и попросил. Бабка ещё продолжала что-то ворчать, но Комаров, хотя и около стены, но всё-таки к кассе прошёл. Вот ведь прицепилась. Мужиков бы вон с водкой погнала. Ан нет же, нашла, кого послабее, интеллигентишку, с её точки зрения, занюханного.
Эвелина оказалась куда приветливее и культурнее. У неё были длинные чёрные волосы и ярко накрашенные губы. Не хватало только длинных накладных ногтей, но этому, наверное, просто мешала профессия – с клавиатурой на компьютере с подобным украшением общаться явно неудобно. Билеты нашлись быстро, безо всяких вопросов. Кассирша только поинтересовалась:
– А дочке сколько лет?
– В свидетельстве же указано. Десять.
– Очень даже подходяще, – отметила зачем-то Эвелина. – хорошего вам отдыха. А вы акул не боитесь?
Нет, с этими акулами тут был явный перебор.
Глава вторая.
Водка из прошлого
Поезд должен был прибыть в два часа ночи. Они приехали на вокзал в час – на этом настояла Светлана, сработала женская логика – мало ли что. Борис не стал возражать, потому что это было бесполезно – супруга, похоже, не доверяла не только лётным компаниям, но и российским железным дорогам, и все попытки это доверие хоть как-то укрепить натыкались на какое-то паническое неприятие. Впрочем, ему и самому не очень хотелось засиживаться дома, когда билеты уже в кармане, вещи собраны, и запасные ключи ещё с вечера отданы соседке. Поэтому они загодя вызвали такси (и оно приехало вовремя!), и спустились с дорожной своей кладью вниз в ночную прохладу, успешно миновав и квартиру Клавдии Ивановны (даже фурии иногда спят), и не совсем культурную надпись про Мишку. И таксист не надоедал расспросами или рассказами о собственной судьбе, не курил даже во время поездки, – словом, у Светланы не было абсолютно никакого повода для очередного нервного срыва.
Но счастье длилось только до вокзала. Стоило им зайти в пропахшее даже ночью беляшами здание и устроится на свободных креслах зала ожидания, стоило Светлане в очередной раз проверить содержимое своей сумочки, карманов и прочих потайных мест, а Машке начать канючить насчёт мороженого или хотя бы «Сниккерса» (дома она их не ела, что ли?), как сонный голос дикторши-информатора объявил, что прибытие пассажирского поезда «Тотьма-Адлер» задерживается на полтора часа. Светлана тут же посмотрела на Комарова так, словно злополучный поезд задержал именно он. Дабы избежать новых обвинений, Борис объявил, что хочет пройтись, и поднялся на второй этаж вокзала.
Тут было почти всё, как и днём – бородатые мужики с рюкзаками негромко закусывали, полковник смотрел в окно теперь уже на привокзальную площадь. Разве что прибавилась какая-то цыганская семья во главе с крючконосой старухой, и, конечно, отсутствовала уборщица со шваброй – чего бы ей здесь в это время делать.
А вот касса была открыта, в ней горел свет и были раздвинуты шторки. Борис зачем-то подошёл ближе. Вместо Эвелины с ярко накрашенными губами за компьютером там сидела и, похоже, дремала невзрачная какая-то девчонка в домашней вязаной кофте бежевого цвета. И это было неудивительно – не век же красотке Эвелине здесь восседать, да и ночи у неё, скорее всего, были предназначены совсем для другого времяпровождения. Несколько насторожила табличка за стеклом. Нет, она была там же, на прежнем месте, и шрифт написанного на ней нисколько не изменился. Вот только написано было на этой табличке не «Служебная касса», а «Касса возврата билетов». Судя по сонному состоянию девочки в бежевом, желающих отказаться от поездки в эту ночь было очень мало. А надобность в кассе служебной отпала вовсе.
Интересно, – подумалось неожиданно Комарову, – а для кого эта служебная касса предназначалась вообще? Для железнодорожников? Так на первом этаже, – он ясно вспомнил, – активно работало такое же окошко с табличкой «Для работников РЖД»,..
Воистину – не верь глазам своим. Может быть, и тому, что написано в билетах не верить? Вагон пятый, места такие-то. Это раньше на проходящих поездах места можно было занимать произвольно, какие найдёшь. Теперь цивилизация шагнула вроде бы дальше.
Однако, когда поезд наконец-таки прибыл (и не через полтора часа, а почти через три), когда Машка уже превратилась в сонную пластилиновую куклу, а Светлана, перестав ворчать, впала в молчаливую прострацию, выяснилось, что эта самая цивилизация все-таки шагала на железной дороге как-то выборочно. Уже в тамбуре стал ясно, что пятый их вагон, так же, вероятно, как и весь состав, хорошо помнит послевоенные годы прошлого века. Никакого пластика, даже ГДРовского, не было и в помине. То же самое наблюдалось и сумрачном коридоре. Хорошо, хоть вагон и вправду оказался купейным. И дорожки на полу лежали, правда, создавалось впечатление, что положили их здесь лет эдак пятьдесят назад и после этого где-то раз в месяц проходились по ним влажным веником, про пылесос тут как-то и не думалось.
Места их оказались в четвертом купе, где первоначальное впечатление ухудшилось ещё больше. Полки были деревянными! И столик оказался деревянным, и окно закрывалось на какие-то древние шпингалеты. Ещё наличествовали беленькие шторки на окне, на которых извилистой голубой линией были изображены, видимо, волны, а по ним плыл схематичного вида кораблик, разумеется, с пятиконечной звездой на парусе.
– Интересно, в каком бомбоубежище они этот состав дополнительный откопали? – хмуро поинтересовалась Светлана, но на дальнейшие упрёки её сил, наверное, не хватило. К тому же неожиданно быстро появился проводник с постелью. Вид он имел, конечно, заспанный, но зато был в форменном кителе. Тоже, правда, отнюдь не новом. Эдакий пенсионер-железнодорожник на подработке.
– Чаю не хотите? – поинтересовался он дежурно.
– Да какой уж тут чай, – махнул рукой Борис, – не удивлюсь, что он окажется каким-нибудь грузинским года выпуска эдак шестидесятого.
– Обижаете, – вздохнул человек в форме, – снабжение у нас вроде ничего. Да и пассажиров в вагоне почти нет.
– Что так?
– Да поезд-то сами видите, – не первой, как говорится, свежести. В расписании его нет. И потом – сядут ещё, станций впереди ещё много, везде тормозим…
Короче говоря, с чаем решили повременить. Машка уснула сразу, едва только постель постелили, Светлана ещё поворочалась, потом затихла тоже. Борис же полежал-полежал, и вышел в тамбур покурить. Что-то томило душу, что-то происходило не так, не в том формате, какая-то непонятная тревога накатывала. Уюта, что ли, не было в этом составе, особого какого-то пассажирского уклада. Впрочем, вполне возможно, что всё это – обыкновенная дорожная нервотрёпка, да ещё с непривычки, на поезде он не ездил давно, к тому же со всем семейством.
По пути в тамбур пришлось проходить мимо купе проводника. Дверь была приоткрыта, и Борис увидел, как старик аккуратно нарезал на столике сало, рядом лежали куски ржаного хлеба. Комаров хотел было прошмыгнуть мимо, но проводник словно почувствовал – быстро повернул голову, подмигнул пассажиру:
– А ты заходи, мил человек, заходи уж, раз не спится. К морю едешь?
– К нему самому, – согласился Борис и зачем-то добавил, – акул кормить…
– Ну, тогда ехать ещё долго. Больше суток. Так что присаживайся, Борис.
– А как… вы…?
– Да в билете всё про тебя написано. Выпить хочешь?
– Если что, – заёрзал Комаров, уже устроившись на полке, – я могу у вас купить… Вы же, я слышал, промышляете…
– Купит он. – проворчал старик, порывшись рукой на верхней полке под скрученными матрацами, – Меня, между прочим, Андреем Афанасьевичем зовут. Ты такой водки не купишь нигде уже… купит он…
Борис с удивлением заметил в руке старика бутылку, запечатанную самым настоящим сургучом!
– Рыковка. – пояснил Андрей Афанасьевич, – водка такая была, так её в народе называли. После Ленина у нас председателем совнаркома Рыков был. Большевики-то водку производить перестали, сухой закон ввели. А он, Рыков, снова её ввёл. И дешёвая она была, между прочим. А хлебом как пахнет….
