скачать книгу бесплатно
Гроссбарты оттолкнулись друг от друга, и оно приземлилось между братьями, а не на них. Даже перепуганные, измотанные и ошеломленные, Гегель и Манфрид не знали себе равных в такого рода уловках. Действуя чисто инстинктивно, они набросились на тварь, прежде чем она успела убраться из ловушки. Манфрид врезал ребристым навершием булавы ей по ляжкам, а Гегель полоснул клинком по лицу, попал по переносице и глазам. Тварь при этом разодрала Гегелю руку, но он удержал меч, хотя тот и показался вмиг на сотню фунтов тяжелее.
Чудовище попыталось бежать вслепую, но булава Манфрида его остановила, и тварь лягнула Гроссбарта задними лапами. Чтобы избежать когтей, он выпустил оружие, но, как только враг метнулся прочь, за ним прыгнул Гегель, пытаясь ухватиться за булаву брата, которая торчала из спины чудовища. Меч отскочил от навершия шестопера, который от удара вырвался из раны, но клинок Гегеля глубоко вошел в хребет твари.
Завалившись вперед, чудовище испустило определенно человеческий вопль. Гегель потрясенно уставился на то, как тварь начала подтягиваться на передних лапах и ползти вперед, несмотря на кровавое месиво, в которое превратилась нижняя часть ее тела, и располосованное лицо. Рядом с ним возник Манфрид, занося крупный камень, который вывернул из земли. По скрытому бородой лицу расползлась довольная улыбка, когда он обрушил валун на лысоватую макушку чудовища. Тварь замерла и обгадилась, запачкав братьям сапоги. Они лучезарно ухмыльнулись друг другу, а потом ухватились за задние лапы и выволокли чудовище из кустов.
Где-то позади слышался громкий треск, но когда первый испуг миновал, братья поняли, что услыхали гром. Сквозь лесной покров начал сыпаться мелкий снег. Они вытащили мертвую тварь на небольшую полянку. Манфрид подобрал булаву и поцеловал ее окровавленное навершие. С онемевшей правой руки Гегеля капала кровь, даже после того, как он неуклюже ее перевязал. Оба потыкали ногами в труп: первоначальная радость омрачилась жутким уродством твари.
– Четыре ноги, – пробормотал Гегель, – четыре, пропади они пропадом.
– Сходится, – согласился Манфрид, которому больше ничего не нужно было объяснять.
Некоторое время он молча разглядывал тело, потом отвернулся, и его стошнило. Гегель протянул руку, чтобы похлопать брата по спине, но заметил краем глаза нечто такое, от чего замер как вкопанный. Он повернулся обратно, и волосы у него на загривке встали дыбом.
– Марьины сиськи! – ахнул Гегель и ткнул брата в спину, вытаскивая меч. – Оно шевелится!
Манфрид поднял голову, попытался что-то сказать, но его опять стошнило. Липкая жижа продолжала литься у него изо рта, когда он уже неверным шагом двинулся к твари, вытаскивая булаву. И вправду – ее бока поднимались и опускались, а одна из лап начала взрывать землю.
Булавой Манфрид перевернул тварь на живот. Неглубокие раны у нее на спине выглядели куда менее серьезными, чем наверняка были, когда братья вытаскивали чудовище из кустов. Увидев это, Гегель обезумел. Он отрубил изуродованную голову и пинком отогнал прочь от истекавшего кровью обрубка, а затем принялся топтать череп ногами и не останавливался до тех пор, пока ничего человеческого в нем не осталось.
Гегель был так погружен в это занятие, что не видел происходящего с трупом, а Манфрид был так поражен, что не мог открыть рот. Изуродованные останки начали исходить паром, лапы втянулись, спина выгнулась дугой. В считаные мгновения стягивавшая их шкура превратилась в жирную бесцветную лужицу. Осталась лишь мускулатура и кости, но они казались землистыми и вязкими, как тесто. Шерсть вылезла и теперь плавала в луже, если не считать широкой полосы шкуры от плеч до таза, которая теперь лежала на омерзительных останках, точно не по мерке сшитый плащ. Этот обрывок сохранил свою странную расцветку, поблескивал черными и седыми, рыжими и светлыми шерстинками.
Оторвавшись наконец от растаптывания мозгов, Гегель бросил взгляд на жуткую кучу у ног Манфрида и выронил меч.
– Что ж ты сотворил? – пробормотал Гегель, на которого результат явно произвел сильное впечатление.
– Велика сила молитвы, – пожал плечами Манфрид.
– Я не хотел. Я не собирался… – Гегель сглотнул. – Не хотел поминать ее, хм, лоно всуе.
Манфрид отмахнулся, не сводя глаз с куска шкуры. Что-то в нем его заинтересовало. Наверное, то, как сочетались разные оттенки цвета. Гегель пристально смотрел на брата, пораженный тем, что упоминание грудей Святой Девы осталось без комментария, какими бы ни были смягчающие обстоятельства.
Гегель прищурился, собрал волю в кулак и проговорил следующее богохульство:
– Марьина мокрая жопа.
– Ага-а, – протянул Манфрид и наклонился, чтобы потрогать шкуру, проверить, настолько ли мех сухой и теплый, насколько ему показалось.
– Не трогай! – рявкнул Гегель, перехватив брата за запястье.
Манфрид оттолкнул его и вдруг почувствовал головокружение.
– Ты о чем вообще?
– Я о чем? Это ты о чем? Зачем ты собрался трогать эту мерзкую штуку?
Гегель не мог объяснить, чем эта идея ему была не по душе, но она ему всерьез не нравилась.
– Не знаю, – проворчал Манфрид, медленно поднимаясь. – Выглядит славно.
– Славно? Славно! Это гнилая старая шкура какого-то демона, а ты считаешь, что она красивая?!
– Да, пожалуй, и вправду шкура демона, – признал Манфрид, по-прежнему не сводя с нее глаз. – Наверное, мне не стоит ее трогать.
– Вот уж точно! – поддержал его Гегель, который в душе радовался, что брат не вспомнил, как он хулил Святую Деву.
– Нельзя ее просто так тут бросить, – заявил Манфрид, – а то найдет какой еретик и применит во зло.
– Как применит?
– Я же не еретик, откуда мне знать? Но они найдут ей применение, будь покоен. Наверное, нам лучше забрать ее с собой.
– Что за чертовщина? Никуда мы эту драную шкуру не потащим. Останется, где лежит.
Манфрид встревоженно прикусил губу:
– Так не пойдет. Может, ее закопать?
– Звучит разумно, хотя, думаю, сжечь было бы лучше.
– Но тогда пришлось бы к ней прикоснуться, чтобы отнести в лагерь, – заметил Манфрид.
– Можем на веточке отнести.
– А вдруг веточка сломается, и она тебе на руку упадет?
– Ты же ровно этого и хотел минуту назад.
Манфрид хмыкнул, по-прежнему гадая, мягкая шкура на ощупь или щетинистая.
– Можем тут развести огонь и сжечь, – предложил Гегель.
– А вдруг не сгорит.
– Что?!
– Сам подумай. Демоны-то выбираются из Пекла. Так что разумно предположить, что шкура у них огнеупорная. Иначе они никогда из Пекла не выбрались бы.
– Если это демон, – заметил Гегель.
– А что это, по-твоему, еще может быть?
– Больше похоже на тварь, про которую рассказывал Виктор из Австрии. Лю-гару[10 - Лю-гару (фр. loup garou) – волк-оборотень, вервольф.] или как-то так, – задумчиво проговорил Гегель.
– Лю-гару?
– Ага, такие ребята, которые превращаются в волков.
– Этот демон показался тебе волком?
– Ну вот придираться не надо, – заметил Гегель. – Может, Нечистый его обманул и превратил в какую-то тварь. На кости глянь, больше на человеческие похоже, чем на кошачьи или демонические.
– Или волчьи.
– Я никогда не слыхал, чтобы демон предпочитал дневной свет лунному.
– Мантикора[11 - Мантикора – популярное в средневековых бестиариях вымышленное существо, которое обычно изображалось с телом льва, головой человека и хвостом скорпиона.],– прошептал Манфрид и широко распахнул глаза.
– Это что такое?
– Чертова душа, братец, мы же убили мантикору! – воскликнул Манфрид и хлопнул Гегеля по плечу. – О них когда-то Адриан рассказывал.
– Который Адриан? Здоровяк Адриан?
– Нет, Крепыш Адриан. Крестьянин, с которым мы лагерем стояли два лета тому, ну, который предпочитал овец.
– Здоровяк Адриан тоже был к ним неравнодушен, как я помню. Думаешь, они родня?
– Возможно, – согласился Манфрид. – В общем, Крепыш Адриан говорил, дескать, его папы дедушкин дядин двоюродный брат – или другой какой-то родич – ушел в молодости в Арабию, и там было полным-полно мантикор.
Гегель нахмурился:
– То есть там, куда мы направляемся, этих тварей много?
– Да! Но мы-то теперь опытные.
– А почему я не помню, чтобы Адриан о них рассказывал?
– Пьян был, наверное. По-моему, он еще говорил, что они ядовитые.
Оба попятились на шаг от трупа.
– А шкура мантикоры горит? – спросил Гегель.
– Не знаю. Лучше закопать, чем рисковать. Если у нее шкура ядовитая, от огня пойдут пары и убьют нас намертво.
Братья выкопали неглубокую ямку и стащили шкуру с останков веткой. Гегель бросил ее следом за шкурой и закопал. Манфрид втихаря отошел к высокой сосне и вырезал на ее стволе ножом их знак: грубую литеру «G» – единственную букву, которую знали неграмотные братья. Если им когда-нибудь суждено вернуться в эти места, Манфрид хотел выкопать ее и посмотреть, утратила ли шкура блеск под землей.
Закончив возиться с каменистой почвой, Гегель в последний раз злобно взглянул на обезглавленный скелет и потрусил в направлении, где надеялся найти лагерь. Манфрид поспешил следом, хорошенько потрудившись над знаком на дереве. Однако Гегель приметил, чем занимался брат, и по дороге несколько раз притворялся, что уходит отлить, чтобы вырезать такие же литеры на других высоких соснах. Он не собирался сюда возвращаться, но лучше дуть на воду, когда на кону бессмертная душа. Гегель давно выучил, что его брат иногда зацикливается на вещах, которыми лучше не заниматься.
В конце концов они нашли ручей, берега которого уже покрывала снежная крупа, а оттуда добрались до места, где Манфрид бросил свой арбалет. Еще час Гроссбарты прочесывали кусты, пока не отыскали топор, а уж оттуда и лагерь стало видно. Мертвый Конь лежал на месте: демон выпустил ему кишки и изуродовал голову. Их имущество было раскидано по земле, и чудовище потрудилось помочиться на одеяла, так что от аммиачного зловония у братьев свело пустые желудки.
Гроссбарты никак не могли прийти в себя. Они раздули угли в кострище, подбросили дров и уселись под падающим снегом, не обращая внимания на далекий рокот грома и на холодный воздух. Гегель не терял времени даром: разделал ноги Болвана и насадил на вертел куски свежего мяса. Он не тронул те области, где остались отметины когтей, и сильно разозлился, увидев, что тварь исполосовала голову. Он хотел получить зельц, но не настолько, чтобы рисковать отравлением.
Манфрид помог брату освежевать Коня, растягивая большие полосы шкуры у огня, чтобы сушились. Они уже сожгли зловонные одеяла, чистым осталось всего одно. Мясо елось куда лучше, чем репа, и вскоре оба Гроссбарта почувствовали себя заметно бодрее.
Снегопад и бессильный гром улеглись, а свет померк, оставив братьев в сырой темноте. Ни тот, ни другой не нашли в себе сил поддерживать огонь ночью, не говоря уже о том, чтобы сторожить, но Гегель несколько раз просыпался от лютого холода и механически раздувал огонь в костре. Незадолго до зари он сел и принялся есть, размышляя о событиях предыдущего дня. Кто бы это ни был – оборотень, демон или мантикора, братьям явно удалось загнать его обратно в Преисподнюю. Когда в первых лучах рассвета возобновился снегопад, он начал будить брата, чтобы переговорить с ним о том, что некоторые вещи лучше не трогать. Однако, несмотря на все усилия Гегеля, Манфрид не шевельнулся. Он вообще не очнулся: пробитое стрелой ухо вновь кровоточило и воспалилось, открыв дорогу смертной лихорадке.
V
Другую щеку
– Смерть, – проговорил священник, – не конец, Генрих. Ты ведь это знаешь.
– Знаю?
Генрих пошевелил пальцами ног в тесных туфлях, которые ему отдал Эгон. После ночи, проведенной в мокрой грязи с клубнем репы во рту, он был, конечно, очень рад сухой одежде, но плотник не сумел дать Генриху те две вещи, которых крестьянин на самом деле жаждал. То, что остальные присяжные не вернулись, не удивляло Генриха, который на своей шкуре испытал, на что способны Гроссбарты.
– Пережить своих родных и близких – величайшее испытание нашей веры. И хотя эта утрата – самая тяжкая, но она и не первая в твоей жизни, – мягко продолжил священник. – Мертворожденное дитя и тот, второй, младенец…
– Оба были мертворожденными, отец, – буркнул Генрих и мрачно покосился на него. – А как же Герти, Бреннен и мои девочки? Давненько мы вас у себя не видели. Что, если…
Генрих подавился словами и подумал о вечном проклятии.
– Генрих, – проговорил священник. – Мы об этом уже говорили. Вряд ли твоя жена или дети совершили такие прегрешения, которые потребовали бы моего вмешательства!
– Что вы сказали? – Генрих почувствовал, как мороз бежит по коже, поднимаясь от стоп к животу. – Грехи, которые потребовали вмешательства?
– Я сказал, что вряд ли они совершили такие дурные деяния, чтобы обречь свою душу на вечные муки, если только священник не отпустит их грехи. У всех нас есть свои маленькие причуды, но Господь добр и… Что ты делаешь?
Священник удивленно моргнул, когда Генрих вскочил на ноги. Скорбящий крестьянин бросился прямо к столу Эгона и схватил нож. Священник хотел было звать Эгона и его жену обратно в домик плотника, но Генрих обернулся.
– Отпущение. Покаяние. Прощение, – срывающимся голосом проговорил Генрих, потрясая ножом перед лицом священника. – Говорите, есть такой выход?
– Выход? Генрих, положи нож…
– Ах да.
Генрих присел и начал, скрипя зубами от натуги, кромсать свои грязные кожаные штаны, лежавшие у двери, но все равно не сводил глаз со священника.
– Если они найдут кого-то из вас, исповедаются, исполнят епитимью, они будут прощены. Это ты мне говоришь?
– Кхм, – замялся священник. – Ну…
– Вот как, значит? – Генрих поднялся, заворачивая нож в полоску кожи, отрезанную от штанов, а потом бросил клинок в единственный карман на своей рубахе. – Тогда мне пора в путь, отец.
– Что? – Священник начал нервно пятиться к двери от наступавшего Генриха. – Куда же ты…
– Думаете, я забуду? Думаете, прощу? – Генрих яростно посмотрел на священника, который уперся спиной в деревянную дверь. – Извините, меня ждет работа.
Скользнув в сторону, чтобы пропустить крестьянина, священник подождал, пока тот распахнул дверь и вышел на дневной свет, прежде чем пойти следом. Священник почувствовал, что в душе Генриха что-то переменилось, и справедливо заподозрил, что нужно действовать быстро, иначе один грех может породить другой. Старший сын Эгона столкнулся со святым отцом в дверях, и тот увидел, как Эгон о чем-то спорит с Генрихом во дворе, а от своих домов рядом с усадьбой подходят другие горожане.
– Что он задумал? – спросил паренек. – Выглядит хуже, чем в то утро, когда…
– Тс-с-с, мальчик мой, – перебил его священник, который в лучах солнца и в присутствии свидетелей вновь почувствовал себя храбрее. – Эй, Генрих, а ну, стой!
Генрих и Эгон повернулись к священнику, вокруг них уже образовалась небольшая толпа. Среди пришедших были родственники присяжных, которых Гроссбарты убили в горах. Священник и крестьянин расположились по разные стороны двора, и клирик почувствовал, что сейчас у него появится возможность пристыдить Генриха у всех на глазах и тем заставить покориться.
– Я знаю, что ты замышляешь! – воскликнул священник, обращаясь к жителям городка в той же степени, что и к Генриху. – Ты хочешь справедливости! Как и все мы, верно? Но ты рискуешь блаженством собственной души, когда пытаешься взять на себя труд Господа!
