скачать книгу бесплатно
– Тогда иди сюда, – позвала ее мать и уселась на диван с таинственным видом.
Когда Василиса расположилась рядом, Галина Семеновна достала из кармана домашнего платья сизую картонную коробочку с обтертыми краями и протянула ее дочери.
– Что это? – вяло проговорила та, не выказав особого интереса.
– Открой – увидишь, – гордо произнесла старшая Ладова и впилась взглядом в коробочку.
Без особых усилий сняв крышку, она обнаружила под ней кусок желтоватой ваты с незначительными вкраплениями опилок. «Для гнезда тара явно маловата», – подумала Василиса и приподняла колючий комок. Под ним на дне располагались увесистые золотые серьги с рубинами. Василиса вздрогнула: нечто подобное она замечала в ушах матерых теток. Например, точно такие же она видела в ушах продавщицы из мясного отдела соседнего гастронома. «Только не это!» – расстроилась Ладова, понимая, что сейчас мать заставит ее это примерить.
– Красивые? – залюбовалась серьгами Галина Семеновна. – Мамино приданое. Где-то еще кольцо есть, тоже с рубином.
– Я не ношу кольца. – Василиса попыталась сразу же пресечь материнский энтузиазм.
– Восемнадцать будет – наденешь. Сейчас рано. Не по возрасту, – отметила старшая Ладова и достала серьги из коробочки. – Давай снимай свое безобразие. Фамильные надевать будем.
– Так это же тебе бабушка подарила, – попробовала улизнуть Василиса, но не тут-то было: Галина Семеновна решительно собралась изменить к лучшему внешний вид собственной дочери.
– Мама, – взмолилась девочка, – я в них как тетка буду!
– А в этих ты как кто? – резонно уточнила Галина Семеновна и по-своему была права. Золотые полумесяцы не так уж и украшали ее дочь.
– Эти лучше. – Василиса категорически не хотела расставаться с Гулькиным имуществом.
– Чем это они лучше? – продолжала окучивать дочь Галина Семеновна. – Вон папу послушай… И потом – это свои, родные, бабушкины. Разве ты не хочешь сделать моей маме приятное?
Как можно было сделать приятное покойнице, Василиса не представляла и поэтому мысленно попросила почившую в бозе старуху, которой она, кстати, никогда не видела, заранее простить ее за отказ надеть это рубиновое сокровище.
Если бы это похожее на альбиноса создание обладало чуть большей твердостью по отношению к своему близкому кругу – родителям и Низамовой, жизнь его могла измениться бы в одно мгновение. Но для Василисы такой возможности не существовало: ее преданность им была всепоглощающей. Означило ли это, что Ладова не имела собственного голоса? Не умела говорить «нет»? Не принимала серьезных решений? Не умела постоять за себя? Отнюдь! Но когда дело касалось ее близких, боязнь обидеть делала Василису безвольной и заставляла вместо «нет» говорить «да».
Вот и сейчас, сидя рядом с матерью на видавшем виде диване, она неуклюжим паромом металась между двумя берегами трудного выбора: надевать – не надевать.
– Мама, – сделала еще одну попытку измученная внутренним разладом Ладова. – Давай завтра. У меня еще уши не зажили.
– А завтра твои уши заживут, – саркастично заявила Галина Семеновна и позвала мужа: – Юра! У тебя водка есть?
– Галя… – потер затылок Юрий Васильевич, – откуда?
– Как, Юра, откуда? Я ж оставляла!
– Нет, Галь, я не видел, – заявил Ладов, предположив: – Ты, может, на компресс извела?
– Знаю я твой компресс! – махнула рукой жена и задала очередное задание: – Одеколон давай.
– Одеколон – пожалуйста, – обрадовался Юрий Васильевич и бросился в ванную.
– Мама, – напомнила о себе Василиса. – Ты как будто меня не слышишь…
– Я… тебя, Васька, слышу, – моментально отреагировала Галина Семеновна. – А вот ты меня нет. Серьги чужие – надо отдать.
– Серьги не чужие, – воспротивилась Василиса. – Серьги Гулькины.
– Вот именно, что Гулькины! Да еще и татарские. И вообще, как я буду в глаза Эльвире Тимуровне глядеть? Мы что с твоим отцом нищие, золотые серьги не можем дочери купить? Можем! – воскликнула Галина Семеновна и подвинулась к дочери, протянув руку за одеколоном.
Юрий Васильевич с готовностью открутил крышку и подал жене. Парфюм был французский или почти французский, просто из Польши.
– Не жалко? – Василиса попыталась на секунду отсрочить страшный момент.
– Для тебя, дочь, – серьезно произнес Ладов, – нам с матерью ничего не жалко.
«Вот и плохо!» – проворчала про себя Василиса и вымученно улыбнулась отцу.
– Снимай, Васька, – приказала мать и показала дочери щедро облитую одеколоном серьгу из заветной коробочки.
– Я не умею, – вывернулась та.
– Э-эх, а туда же! – укоризненно посмотрела на дочь Галина Семеновна и храбро взялась за золотую дужку.
Василиса ойкнула, и руки у старшей Ладовой предательски затряслись.
– Больно? – побледнела она.
– Больно, – подтвердила дочь, наивно полагая, что сейчас мать отступится, махнет рукой и отложит все манипуляции на неопределенное время, а там, глядишь, и про рубиновые серьги забудется, и уши заживут, и можно будет вставлять все, что заблагорассудится. Но, заметив, как изменилась в лице Галина Семеновна, младшая Ладова тут же преисполнилась к ней невыносимой жалости и предложила:
– Давай я сама.
Напуганная мамаша возражать не стала и быстро-быстро закачала головой в знак согласия. И Василиса, переступившая через собственное сопротивление, мужественно вытащила из левого уха Гулькин золотой полумесяц и протянула руку за фамильным сокровищем. Вот здесь и началось самое неприятное: оказалось, что вытаскивать гораздо проще, чем вставлять. Во-первых, само движение напоминало прокол. Во-вторых, мочка распухла. И в?третьих, младшая Ладова, как и всякий нормальный человек, в отличие от Низамовой, просто боялась боли.
Родители застыли над Василисой, как молодожены в загсе.
– Больно? – то и дело спрашивала Галина Семеновна у дочери и бросала красноречивые взгляды на побледневшего от напряжения мужа.
– Нормально, – успокаивала родителей Василиса и, зажав губу, снова и снова пыталась вставить сверкавшую рубином бабкину серьгу в измочаленное ухо. И когда это произошло, из родительской груди вырвался вздох облегчения и это при условии, что Василисина мочка увеличилась ровно вдвое.
– Теперь вторая, – прошептал Юрий Васильевич и приготовился к очередному этапу дезинфекции.
– Может, не будем? – неожиданно сдала свои позиции Галина Семеновна, и ее лицо скривила страдальческая улыбка.
«А как же?» – хотел спросить Ладов, но вместо этого промычал что-то нечленораздельное, кивая в сторону дочери. И как это ни странно, жена его поняла и даже ответила на непрозвучавший вопрос:
– Ну и что, что разные? Кому это мешает? Даже экстравагантно: в одном ухе – одна сережка, в другом – другая. Подумают, что это последний писк моды.
С «последним писком моды» Василиса не согласилась и легко вытащила золотой полумесяц из правого уха.
– Давай, – протянула она руку за рубиновым кошмаром и приготовилась к новой серии драматического сериала «Как стать красивой».
Со второй серьгой Василиса справилась гораздо быстрее, точным движением вставив ее в ухо.
– Слава богу! – в один голос воскликнули старшие Ладовы и начали обнимать друг друга.
«Совсем спятили!» – подумала Василиса и встала с дивана.
– Вы чего?
– Да ничего, Васька, – подскочила к ней Галина Семеновна и стала обнимать дочь с таким энтузиазмом, как будто не видела ее последние лет десять.
– Ма-а-ам, – попробовала высвободиться из материнских объятий Василиса, но вместо этого оказалась в еще более плотных тисках. Видя эту кучу-малу, обычно выдержанный Юрий Васильевич Ладов не справился с нахлынувшими эмоциями и сгреб в охапку свое женское царство.
«Три медведя», – промелькнуло в голове у Василисы, но она смирилась с отсутствием кислорода и послушно замерла, не мешая родителям наслаждаться жизнью. А что? Их чувства ей были понятны: вот они все вместе, в обнимку, довольны и счастливы… И никого, на самом деле, не волнует, что сама Василиса предпочла бы оказаться в других объятиях. Но судьба не торопилась исполнять обещанное и терпеливо готовила Василису Юрьевну Ладову к главной встрече ее жизни.
Именно об этом она подумала без пятнадцати шесть, когда затрещал будильник. Не встать было нельзя, потому что ровно через пятнадцать минут ее все равно разбудило бы громкое Гулькино приветствие.
То, что Низамова явится, Ладова знала наверняка. И мало того, что явится, еще и полдома перебудит. Хотя что это за время, шесть часов утра? Добрая половина соседей наверняка уже на ногах!
Большая стрелка будильника неумолимо двигалась к двенадцати – Василиса вздохнула и решила не умываться, боясь, что свою сирену Низамова включит как раз в тот момент, когда она будет в ванной. И тогда все человечество узнает о предстоящей пробежке и терпеливо будет ждать, высунувшись из окон, чтобы рассмотреть ее, Василисины, жирные ноги, обтянутые красным трико.
– Идешь? – встретила ее Гулька, как и обещала, прямехонько около подъезда.
– Иду, – буркнула Василиса, попутно отметив для себя, что на груди у Низамовой на цепочке висел хромированный свисток, ярко поблескивающий в лучах апрельского солнца. – Это зачем?
– Это? – Низамова прижала подбородок к груди, чтобы рассмотреть висевшее на ней спортивное снаряжение. – Это, Васька, для того, чтобы давать команды, – объяснила она и резко дунула в свисток: – На старт! Внимание! Марш!
– Слушай, – взмолилась Василиса и остановилась у тропки, ведущей к школьному стадиону. – Давай сюда не пойдем. Давай пойдем на твой.
– На мой?! – удивилась Гулька, жившая в двух кварталах ходьбы от ладовского дома. – А чё? Поближе нельзя?
– Нельзя, – грустно выдохнула Василиса, и Низамовой стало ее так жалко, так жалко, что она забежала вперед, резко обернулась и крепко обняла свою белоснежную толстуху, уткнувшись в уютный и теплый живот, втиснутый сначала в свитер, а потом в красную олимпийку.
– Васька! – Гулька чуть не заплакала и заискивающе посмотрела на подругу: – А может, ну ее эту физкультуру? Может, лучше курить начнешь?
Ладова опешила: столько мучений, проглоченных обид и все ради того, чтобы твоя близкая и единственная «подруга на всю жизнь» вдруг добровольно взяла и отказалась от намеченных планов, от спасения утопающего без участия самого утопающего?!
– Ты что? – Она аккуратно отстранила Гульназ. – Не веришь, что я смогу?
– Верю, – подпрыгнула Гулька, но уже через секунду выпалила: – То есть нет, конечно.
– Я смогу! – проревела Ладова и побежала трусцой. Низамова пристроилась рядом. Спустя десять минут стало ясно, что самая длинная дистанция, которую сегодня осилит Ладова, не превысит и двухсот метров.
– Васька! – Гулька бежала легко, это было видно по ее дыханию. – Ты потерпи! Скоро откроется второе дыхание! – пообещала Низамова, но тут же заткнулась под красноречивым взглядом Василисы. Это был взгляд человека, приговоренного к смертной казни, но при этом всерьез обеспокоенного тем, как принять смерть и сохранить при этом человеческое достоинство.
Щеки Ладовой зажили отдельной от своей хозяйки жизнью: при беге они умудрялись сотрясаться с такой частотой, что со стороны могло показаться – сквозь них пропустили электрический ток.
– Васька, – заскулила Низамова и забежала вперед. – Ну правда хватит. Чё так мучится?!
Но Ладова молча сжимала кулаки и продолжала, как ей казалось, нестись вперед. На самом же деле ее бег напоминал танец слона на арене цирка. Другое дело, что слон танцевал весело, вызывая улыбку у зрителей, а Василиса являла собой зрелище столь печальное, что Низамова не придумала ничего другого, как, отбежав метров на десять вперед, лечь на асфальт, чтобы прекратить поступательное движение Василисы к намеченной цели.
– Не пущу! – заорала Гулька и одновременно подняла вверх и руки, и ноги, став похожей на перевернутую букву «П».
– Куда ты денешься? – проворчала огнедышащая Ладова и, обежав подругу, двинулась дальше.
Тогда Низамова оглушительно засвистела, напугав не только Василису, но и проходивших мимо женщин. Издалека Ладовой было видно, как над Гулькой склонилось несколько прохожих, видимо, уговаривая ту встать с земли. Но Низамова не собиралась этого делать ни при каких обстоятельствах. Так, лежа на асфальте, она, судя по всему, умудрилась рассказать любознательным гражданам, чем вызван этот ее акт протеста. Во всяком случае, Василиса только так могла объяснить, почему незнакомые ей люди призывно выкрикивают ее имя и приветливо машут рукой, показывая, что надо вернуться.
Перед Василисой встал выбор: бежать дальше или вернуться. Немного подумав, Ладова с облегчением выбрала второй, обосновав выбор тем, что иначе «эта дура Низамова в хлам простудит свои нежные почки».
– Идет! – загудела окружившая Гульку стайка собравшихся и с любопытством уставилась на девушку с растрепавшейся косой и свесившимися на пунцовое от бега лицо белыми прядями.
– Альбиноска! – догадался словоохотливый дядечка и показал пальцем на Василису.
– Сам ты альбиноска! – тут же выпалила Низамова и вскочила с земли: – Всем – спасибо, все свободны, всем – до свидания.
Такого поворота страждущие не ожидали, в легком Гулькином прощании с ними прозвучала черная неблагодарность: а ведь они тратили свое время, душевные силы и, если угодно, физические в том числе.
– Такая молодая, а такая наглая. – Женской половине зрителей не понравилось это Гулькино «Всем – спасибо, всем – до свидания».
– Наглость, женщины, второе счастье, – буркнула Низамова и рванула навстречу Ладовой: – Вась, – заискивающе поинтересовалась она у подруги. – Все? Идем домой?
– Тебе в другую сторону, – отбрила ее Василиса и, тяжело ступая в своих доисторических кроссовках, двинулась в сторону дома.
Гулька почувствовала себя виноватой. Но, видит бог, она так старалась, так старалась: встала ни свет ни заря, приперлась за два квартала к Васькиному дому, мерзла, как цуцик, апрель – это вам не май. А все для чего? Да чтобы этой толстой дурище помочь. Ну, не рассчитала, ну, бывает. Кто не ошибается? Чего ж сразу так: «Тебе в другую сторону!»
– Мне не в другую! – возмутилась Низамова, разобиделась и, резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошла домой.
Василиса даже не сразу поняла, что прошла половину пути в гордом одиночестве. Обнаружив пропажу, Ладова встала и долго смотрела вдаль, пытаясь обнаружить там следы словно испарившейся в воздухе Низамовой. «А ведь она как лучше хотела», – призналась себе Василиса, и ей стало неудобно: хоть беги и извиняйся. Настроение испортилось окончательно. Причем чем ближе она подходила к дому, тем хуже оно становилось.
Навстречу Ладовой двигались соседи, родители одноклассников, знакомые знакомых. И у каждого на лице Василиса читала искреннее изумление. И оно ей было понятно: слон в спортивном костюме красного цвета – то еще видение.
Тогда Ладова нарочно опускала голову вниз, как только на горизонте видела знакомые очертания, и изображала глубокую задумчивость. Но людям хотелось с утра жить по правилам, быть хорошими, поэтому они радостно улыбались ей и старательно выпевали: «Здравствуй, Василиса! Следишь за фигурой? Взялась за себя?»
Это был ужас: жизнь раскололась на две части. И водоразделом между ними выступало сегодняшнее утро, когда благодаря дурацким стараниям Низамовой ни о чем не подозревающая Ладова узнала, что ее полнота колет глаза стройному человечеству. А ведь еще вчера ее саму все устраивало, потому что она привыкла к себе такой – белой и рыхлой. Василисе стало стыдно: она кляла себя за собственное прекраснодушие, за любовь к сладкому, жирному, соленому, за нелюбовь к спорту… После таких открытий хотелось либо свести счеты с жизнью, либо съесть чего-нибудь эдакого, что хотя бы на минутку способно облегчить тягостное существование в миру.
«По большому счету, – успокоила себя Ладова, – лишний вес – это дело наживное. Есть ведь не только сложение, но и вычитание, даже деление. Сяду на диету. Перестану есть сладкое, откажусь от хлеба. Запишусь в бассейн. Когда похудею».
В общем, Василиса выбрала жизнь и в радостном предвкушении озаботилась тем,
«ЧТО ЖЕ У НАС НА ЗАВТРАК».
Проведя ревизию, Ладова обнаружила, что меню не вполне соответствует тем принципам, которые должны стать базовыми в ее питании. На столе стояла тарелка, полная истекающих маслом оладий. По соседству с нею – две розетки: мед, варенье на выбор. В плетеной корзинке сиротливо торчали две вафли с лимонной начинкой и рядом с ними в узбекской пиале с отколотым краем белели овальным бочком два сваренных вкрутую яйца.
Голодная из-за перенесенных страданий Василиса воровато оглянулась на часы – было начало девятого, – присела на табуретку и съела все. Раскаяние наступило сразу же, как только Ладова отправила в рот щедро вымазанный в варенье оладушек.
«Так дело пойдет!» – попробовала подшутить над собой Василиса и решила в школу не ходить. «Русский, две геометрии, физика и физкультура», – на память перечислила она расписание сегодняшнего дня и попыталась вспомнить, что задали. Это заняло у нее еще минут десять, потом Ладова обнаружила, что до сих пор сидит в спортивном костюме, снова посмотрела на часы, поняла, что первый урок закончится через пятнадцать минут, и с облегчением объявила себе выходной.
Подобными вещами Василиса никогда не злоупотребляла, хотя, безусловно, позволяла себе периодически прогуливать занятия, отсиживаясь то у Низамовой дома, то вместе с ней у себя. Из-за того, что подобная практика не была порочной, до родителей Ладовой никаких вестей из школы не долетало, учителя спали спокойно, и процесс образования шел своим чередом, иногда прерываясь неким зигзагом вольнолюбия. Он, кстати, всегда проходил незамеченным, потому что ни одна живая душа из Василисиных одноклассников никогда не задавалась вопросом: «А где сегодня обретается наша пухлая Ладова?» Как это ни странно, но ее отсутствия в классе практически никто не замечал. Ну, может быть, за исключением Тюрина и общественницы Юльки Хазовой, понимавшей, что Василисы нет, по следующему признаку: значительно улучшался обзор доски – обычно ее половина была закрыта широкой спиной, перерезанной толстым белым канатом косы.
Удивительно, но самая крупная по своим габаритам девочка 9 «Б» с редкой внешностью симпатичного альбиноса, в целом дружелюбная, спокойная и покладистая, никогда не пользовалась особой любовью класса. И к такому положению дел Василиса привыкла давно, и приняла его как данность, и спокойно жила, сохраняя со всеми ровные и ни к чему не обязывающие отношения. Наличие Низамовой легко заменяло ей все двадцать восемь человек одноклассников, придавая ее существованию весомую полноценность.
И так продолжалось ровно до двадцать шестого апреля, вошедшего в историю Василисиной жизни как день открытия новой Вселенной.
Ее старая, привычная, радовала своей неизменностью. Всего четыре планеты: мама, папа, Низамова и она сама собственной персоной, а рядом – вечный «спутник» из числа тех, что носят майки с надписью «Спартак». Одним словом, ничего лишнего.
