скачать книгу бесплатно
Адвент
Ксения Сергеевна Букша
Роман поколения
Ксения Букша – автор романов «Завод “Свобода”» (премия «Национальный бестселлер») и «Чуров и Чурбанов» (шорт-лист премий «Большая книга» и «Ясная Поляна»), биографии Казимира Малевича, сборника рассказов «Открывается внутрь». В каждой новой книге она стремится по-новому показать реальность.
Маленькая Стеша ежедневно открывает по одному окошку адвент-календаря, приближая Рождество. А ее мама и папа, Аня и Костя, перебирают в памяти картинки из прошлого, пытаясь понять, что с ними станет в будущем.
«Адвент» – роман о том, что людей объединяет музыка и делает разными смех.
Ксения Букша
Адвент
1
На обшарпанном старинном буфете тикал будильник.
Календарь показывал третье декабря, вторник.
Аня, сидя за столом, печатала в ноутбуке научную статью о свадебной кантате Иоганна Кристофа Баха.
Костя, скрючившись, как обычно, на матрасе, покрывал листы принтерной бумаги ровными иксами и почти бесхвостыми игреками.
Их пятилетняя дочка Стеша пыталась открыть третье окошечко адвент-календаря.
– Пап, дай канцелярский ножик! – попросила Стеша.
Костя, не прекращая писать формулы, протянул руку, взял с полки ножик и подал Стеше. Стеша аккуратно вытащила самый кончик лезвия, провела ножичком по пунктиру, отмечавшему маленькое прямоугольное окошко, пальцем отковырнула картон, и открылась молочная шоколадка в форме птички. Всего их было двадцать четыре штуки, по числу дней Адвента, но оставалось уже только двадцать две… двадцать одна.
Умяв шоколадку, Стеша негромко запела:
– Адвент, Адвент, идёт Адвент,
зажглась одна свеча,
Мы ждём тебя, мы ждём тебя,
Прекрасное дитя.
(Овальный поцарапанный стол, покрытый льняной скатертью. Тяжелый старинный буфет. Книжные полки до потолка. Матрас в углу. Маленькая, сухая, чистая и тихая, сумрачная квартирка на втором этаже, окном во двор.)
– Придёт Мария в Вифлеем, – прокашлявшись и прекрасно попадая в ноты, пела Стеша, —
Дитя родится тут,
И ангелы, и-и ангелы
На небе запоют.
(Часы тикали. Аня вглядывалась, щуря глаза, в ссылки на немецком, польском и русском, которые нужно было правильно проставить, проверить и перепроверить. Эту часть работы Аня не любила.)
– Запляшут ослик и бычок,
Засветится звезда,
Наступит день, наступит ночь…
(нужно было бы спеть «Наступит день, наступит час», но для Стеши ночь была важнее)
…Святого Рождества.
Аня давно заметила, что Стеша, хоть и поёт очень чисто, но вносит в эту песню кое-что своё. В третьей строчке однозначно следовало шагать с соль сразу на ми: «соль-ми, ми-ре, соль-ми, ми-ре» – гармонично и мажорно, как перезвон колоколов. Однако Стеша пела с плавным переходом, растягивая: «соль-фа-ми, ми-ре, соль-фа-ми, ми-ре» – «на-а-ступит день, на-а-ступит ночь», да ещё и «ночь» вместо «час», и получалось чуть грустнее; в радостном и простом чувстве возникал подтекст, тень будущего креста.
Сели за чай. Чай пили за тем же столом, покрытым льняной скатертью. Стеша обычно пила чай с помощью большой ложки: погружала её в чай, при этом над поверхностью медлила, чтобы летучий пар мимолётно замутил её блеск, чтобы ложка мгновенно запотела и снова засияла и чтобы по ней прошли радуги; потом потихоньку опускала ложку в глубину, следя, как разбивается в чашке отражение лампы на потолке и вновь водворяется уже в лужице ложки; и только потом поднимала ложку и осторожно лакала из неё тёплый слабенький чай.
– Может, проветримся? – предложила Аня.
– Хлеба надо купить, – сказал Костя.
Трава на пятачке за изгородью пожухла, лужи на асфальте остекленели и запылились. На сухом морозе стыли кусты и подмёрзшие физалисы. Трое прошли через подворотню на улицу. Стыли розоватые замусоренные скверы; старые дома и ржавые кровли; не выметенный пыльный асфальт; башенные краны на фоне заката в сумерках.
Костя, когда ходил один, двигался быстро, даже стремительно. Невысокий, угловатый, с волосами тонкими и длинными, носом длинным и тонким, лицом острым, как месяц, Костя носил только чёрное – чёрную беретку, чёрное пальто.
Аня выглядела Косте в пару, или тот казался парой к ней. Тоже немного угловатая, но покрепче на вид; с резкими чертами лица – скулы, подбородок, высокий лоб, волосы густые и тёмные, блестящие.
Стеша семенила рядом в своём красном комбинезоне, дыша короткими и мелкими детскими вздохами.
Они шли молча мимо блестящих или ржавых водосточных труб, мимо машин, припаркованных по обочинам, мимо жухлой травы. На ветках в сквере чернела высохшая, вымороженная рябина. Листья в лужах почернели. Песок подёрнулся инеем. Сумерки сгущались.
– Ха-ха-ха! – раздался гулкий хохот в тишине, и тут же отозвался второй голос: – Уахаха-хаха!
Две дамы на углу, одна роскошная, другая спортивная. Собаки тащили их в разные стороны, а хозяйки, захлебываясь смехом, махали руками и наперебой говорили друг другу что-то дико забавное. То одна, то вторая начинала ржать сильнее, это было похоже на дуэт в опере-буффа.
– Завидую, – сказала Аня. – Никогда не умела так ржать. Кажется, даже в детстве так не смеялась.
– Стеша тоже никогда так не смеётся.
– Она по-другому смеётся. Она разулыбается, глазки выпучит и повизгивает, как маленький поросёнок.
Стеше это понравилось, она забежала вперёд и улыбнулась Ане.
– Ты маленький поросёночек, – повторила Аня и тоже улыбнулась.
Костя автоматически отметил, что сам он как бы и улыбается, и не улыбается. И тут же поймал себя на том, что снова, как обычно, осознал, зарегистрировал свои чувства и действия. От этого ему стало неуютно. Костя передёрнул плечами и огляделся.
– Да мы вообще не очень любим смеяться, – продолжала Аня.
– Может, не умеем.
Включили фонари, и сразу наступила ночь. Костя и Аня остановились на перекрёстке, где их маленький переулок впадал в большую улицу, точнее, не то чтобы большую, а так, средних размеров. На домах горели вывески: Дикси, Фантастика, Пекарня, салон цветов Восадули, канцелярский магазин Кнопка. Это всё Стеша могла прочитать и сейчас как раз читала, шевеля губами, про себя. А вот вывеску пункта интернет-доставки Wildberries Стеша прочесть не могла. Она пока не умела читать латиницу.
– Может, тебе поможет, если ты опять будешь что-нибудь собирать? – сказала Аня.
Это был давний диалог, реплики в нём были редкими, раз в несколько дней, но Костя понял.
– Смех? – пожал плечами он.
Раньше Костя всё время что-нибудь коллекционировал: то винные этикетки, то люки (фотографировал, когда ездил на международные конференции), но чаще всего – что-нибудь нематериальное, например, ошибки и описки.
– Анекдоты?
– Нет, сам смех. Вот эти две дамы смеялись, их смех – экспонат коллекции.
– Мне кажется, вокруг нас мало кто смеётся.
– Можно из прошлого всякий смех вспомнить, – сказал Костя уже нехотя. На самом деле ему не хотелось ничего собирать, а про смех он предложил так просто.
– Да какая разница, что. Главное, чтобы ты не думал без конца эти мысли.
– Да я и не без конца, – сказал Костя. – Я только иногда. Ты же тоже говорила, что думаешь про что-то, про что не хочешь думать.
– Не совсем, – возразила Аня. – Я говорила только, что я чувствую, как будто я в тупике. Чувствую, а не думаю.
Дома вокруг тонули в сумерках. В окнах зажигался свет.
– Мама, я бы очень хотела вот такую красивую фиолетовую лампочку, как у людей вон в том окне, – сказала Стеша.
Вечером, когда Аня со Стешей уснули, Костя немного поработал, потом встал размять ноги и принялся, по своему обыкновению, ходить по тихой полутёмной квартире туда-сюда. Заглядывал в чёрные окна, трогал корешки книг, прихлёбывал кофе из чашки. Костя любил Аню и Стешу, но ему не хватало одиночества. У них была только одна комната, она же кухня.
Костя остановился у большой пыльной коробки на книжном стеллаже, в которую давным-давно сложил свои школьные и университетские конспекты по матану, линейной алгебре и другим математическим дисциплинам. Поставил коробку на пол и сел рядом. Внутри было много пыли. Костя помнил цвет каждой тетрадки и мог точно сказать, что именно записано в каждой из них. Он нумеровал и конспекты, и страницы; при необходимости – подклеивал к ним дополнительные листы; пользовался ручками разных цветов и системой обозначений.
Костя вынул ярко-голубую клеёнчатую тетрадь, сдул с неё пыль, встряхнул и раскрыл. Десятый класс. Тетрадь раскрылась с тихим треском: когда-то она немного отсырела, а теперь подсохла. Костя понюхал разворот. Он пах точно так, как всегда пахли его школьные тетради. Всё было исписано почерком Кости- старшеклассника: мелким, упругим, уже не детским. Хвосты игреков переламывались пополам, торопливые равенства ещё иногда были похожи на букву «зет» – с годами Костя стал писать их аккуратнее. Этот почерк, впоследствии развитый, усовершенствованный, утверждённый, Костя когда-то позаимствовал не у кого-нибудь, а у учителя математики в интернате.
* * *
Сам учитель никогда не смеялся
он инициировал смех
а это требует серьёзного вида
он теребил свой длинный нос
складывал губы в трубочку
и потом что-нибудь такое изрекал
например, про лужный гуманизм
или ещё что-нибудь такое же
сыркостическое
его фамилия была Сырков
Эс-эс-сыр – Сан Саныч Сырков
ещё про него говорили «сыронией»
одним словом, он был прямо-таки воплощением
не просто остроумия, но такого, до которого ещё дорасти надо
такого остроумия, которое льстит слушателям
не снисходит до них, не спускается
а наоборот – поднимает их до себя
бывают учителя, которые шутят, чтобы
казаться своим парнем
чтобы развлечь класс
не то Сырков
он совершенно не нуждался в том, чтобы
подлизываться к ученикам
усмирить учеников было очень просто —
достаточно было
заставить их решать задачки
сырония и сырказм были только приправами
сыпанул – и пламя смеха слегка поднимается
а потом снова к делу
просто допинг, ничего более
но была у них в классе одна
по-настоящему смешливая девица
её звали Маша
дочка архитектора
она обладала невероятным пространственным воображением
может, наследственным, чёрт знает
