скачать книгу бесплатно
Дон Чема повернулся ко мне всем телом.
– Ведь Джованни не сделал ей ничего плохого, – продолжал я, немного струхнув. – То есть он, конечно, похитил ее, хотя в точности и неизвестно, похитил ли, может, она сама решила сбежать от отца… Насколько я понимаю, Джованни не держал ее взаперти, в темнице и оковах… Он не ограбил ее, не убил – изменил ее внешность, превратив в красавицу. Узнай об этом другие женщины, они выстроились бы в очередь за красотой! Да и многие мужчины не устояли бы…
Дон Чема задумчиво кивнул.
– Греки считали, что красота и добро – одно и то же. Это у них мы заимствовали понятие о нравственно прекрасном человеке, это они придали красоте моральный смысл. Однако Аристотель в «Евдемовой этике», где он говорит о полноте жизни в полноте добродетели, замечает, что на это способны только мыслители, которые привыкли повиноваться не страху, как все, а стыду. Много ли ты знаешь людей, которые без страха повинуются стыду? Много ли ты знаешь таких, кто готов пожертвовать плотью и инстинктом, ссорящими людей, пожертвовать ради идеала, который – и только он – способен их объединить? – Он вдруг наклонился ко мне, и голос его упал до шепота. – Много ли ты знаешь людей, понимающих или хотя бы чувствующих разницу между тленной красотой мира, погрязшего в грехах, и вечной красотой Христа, которая спасет мир? Зло только укрепляется тленной красотой, чтобы с новой силой обратиться против Христа! Тебе не приходила в голову эта мысль, когда ты записывал показания прекрасной Беатриче Ченчи? – Он откинулся на спинку скамьи. – Мы живем во времена, когда все не то, чем кажется, Мазо… Женщины поднялись на каблуки и превратили свои лица в маски, они замачивают свои волосы в моче и подставляют их солнцу, чтобы превратиться в блондинок… Мужчины красят губы и не способны встретить врага лицом к лицу… Зачем, если достаточно нажать курок пистолета? Прямая речь не в чести – предпочтение отдается аллегориям и эмблемам, ложь окутана метафорами… Просто барокко какое-то! Тела дорожают, души обесцениваются. Царь зверей становится царем вещей. Интеллектуалы пытаются эмансипировать разум, то есть лишить его божественной силы. И в этом смысле Джованни Кавальери – герой нашего времени, хотя на самом деле – позорная версия человека. Мы знали Неллу уродливой, несчастной, но это была настоящая Нелла. И не уродство, а дефицит божественности сделал ее легкой добычей колдуна. Джованни превратил ее в красавицу, однако эта красавица – не Нелла, это подделка, analogia entis[29 - Подобие бытия (лат.).], и, раз ступив на этот неестественный путь, душа ее естественным и неизбежным образом оказалась во власти дьявола… красавица с ножом! Управлять красотой ничуть не легче, чем повелевать царством…
В зал вошел дон Антонио, и дон Чема умолк.
– Мессер, – проговорил субдатарий, с неглубоким поклоном протягивая инквизитору плоскую черную шкатулку, – вот документы, о которых говорил монсиньор кардинал. К письмам приложены векселя, которые вы можете предъявить нашим агентам в Урбино и Парме. Уверен, вы понимаете, что цель вашей поездки – поимка опасного еретика; содержание же миссии и ее детали, и в этом мы с его высокопреосвященством единодушны, разумно было бы оставить in petto[30 - В тайне; букв.: в груди (лат.).]. – Он сладко улыбнулся. – Ну и на прощание помянем великого Помпея: «Navigare necesse est, vivere non est necesse»[31 - «Плыть необходимо, а жить – нет» (лат.). Слова Помпея Великого, который в бурю отправился на корабле в Рим с продовольствием для голодающих соотечественников.].
Еще раз поклонившись, он вышел из зала бесшумным воровским шагом.
Когда мы спустились к мосту Сант-Анджело, солнце скрылось, пошел дождь.
Трупы преступников, вонявшие на всю округу, с моста убрали – кардинал Альдобрандини, который вдобавок к прочим носил титул коменданта крепости Сант-Анджело, требовал, чтобы мост содержался в чистоте.
Теперь мы ехали не одни – в окружении саксонской дюжины.
Скакавший впереди Капата одним своим зверским видом обращал прохожих в бегство, и вскоре мы без помех добрались до Колизея, откуда рукой было подать до цели.
Монастырь, где находилась Нелла, оказался довольно неказистой постройкой, примыкавшей к церкви Санта-Мария-Нуово, и, конечно, не шел ни в какое сравнение с высившимся напротив, на вершине Капитолийского холма, палаццо семьи Орсини, которые возвели свой огромный дом на обломках древнего театра Марцелла.
Саксонцы спешились под навесом у входа, а нас, дона Чему и меня, пригласили внутрь.
Впереди шла монахиня со свечой в глиняной кружке.
У двери кельи нас ждал дюжий бородач в рясе с капюшоном.
– Navigare necesse est, – сказал он, испытующе глядя на инквизитора.
– Vivere non est necesse, – ответил дон Чема.
«Ночной пес» с поклоном открыл перед нами дверь.
В крошечное окно кельи едва проникал жидкий дневной свет.
Дон Чема взял у монахини кружку со свечой и поставил на столик у изголовья кровати, над которым висело распятие.
– Оставьте нас, сестра, – сказал инквизитор, а когда монахиня вышла, приказал «ночному псу»: – Никто не должен нас беспокоить.
Как только дверь закрылась, дон Чема откинул одеяло, и нашим взорам предстала Нелла, обнаженная, прекрасная и сонная.
– Какого цвета были ее волосы? – спросил дон Чема, низко склонившись над девушкой.
– Она была обрита наголо, мессер, а по отросшей щетине трудно судить…
– Да-да… тебе не кажется, что со вчерашнего дня она изменилась?
Я подошел ближе.
– Смелее, Мазо!
– Ну… бедра стали чуть шире… мессер, я не очень хорошо ее разглядел, поэтому могу и ошибаться… она как будто съежилась, стала меньше…
Дон Чема достал из кармана нитку с узелками и измерил Неллу.
– И пониже ростом, – сказал он. – Похоже, в отсутствие Джованни она опять стала меняться.
Нелла вдруг открыла глаза и приподнялась на локтях.
– Дети и собаки не доверяют тем, кто выше их, – сказал дон Чема, опускаясь на табурет. – Сядь, Мазо.
Мне пришлось устроиться на краешке кровати в ногах у Неллы.
– Ты помнишь, что произошло, Нелла? – спросил инквизитор, подавшись к ней. – Ты помнишь Джованни? Где он, Нелла?
Хотя голос дона Чемы звучал ласково, девушка испуганно сжалась, а потом вдруг метнулась в мою сторону, спряталась за меня, прижавшись всем телом к моему и крепко обняв обеими руками.
От ее запаха у меня закружилась голова.
Я попытался высвободиться из ее объятий, но безуспешно.
Дон Чема знаком велел мне сохранять спокойствие.
– Ты его знаешь, милая? – спросил он, указывая на меня. – Кто он?
Нелла как будто чуть-чуть успокоилась, ослабила объятия, а потом взяла меня за руку.
Меня ударила дрожь.
– Где ее сорочка? – спросил я потерянным голосом. – Нельзя ли ее одеть, мессер?
Дон Чема пошарил под подушкой, достал мятую сорочку из простого тонкого холста и протянул Нелле.
Поколебавшись, она взяла сорочку и, не выпуская моей руки, сползла с кровати.
Я был вынужден помочь ей.
Она повернулась ко мне, надела сорочку и вдруг улыбнулась.
– Виверна, – проговорила она, – сияние Виверны…
Мы с доном Чемой переглянулись.
– Виверна? – спросил инквизитор. – Что ты знаешь о Виверне, Нелла?
Но она игнорировала его вопрос, села рядом со мной и снова взяла за руку.
– Что делать, мессер? – спросил я. – Ведь так мы можем разговаривать хоть до Страшного Суда!
– Ты прав. – Дон Чема со вздохом встал. – Нам пора, Нелла, прощай.
Я встал, попытался отнять у Неллы свою руку, но она не отпускала. Я напряг силы, стараясь не причинить девушке боль, но Нелла вдруг застонала, потом закричала и бросилась на дона Чему. Мне удалось ее удержать, но при этом мы оба упали. Нелла ловко обвила меня руками, обхватила ногами, сорочка на ней задралась, обнажив бедра и ягодицы, и, когда я повернул лицо к ней, девушка впилась в мои губы с такой яростью, что я почувствовал вкус крови.
Не знаю, чем бы это кончилось, не раздайся с небес трубный глас инквизитора:
– Vade retro! Vade retro, satana![32 - Изыди, сатана! (лат.)]
Объятия ослабли, Нелла обмякла и отвалилась на спину.
Стоя на четвереньках, я с трудом перевел дух, дрожащими руками поправил сорочку, чтобы прикрыть если не пажити, то хотя бы храмы Неллы, и вопросительно посмотрел на хозяина.
– У нас нет выбора, Мазо, – сказал дон Чема, – не можем же мы бросить ее на съедение безумию.
Я горестно вздохнул.
Дон Чема постучал в дверь.
– Плащ с капюшоном, – приказал он «ночному псу». – И нашего капитана сюда. Живо! – Повернулся ко мне, топнул ногой. – За дело, Мазо, надо написать кардиналу, что мы везем Неллу в Виверну!
Поднявшись наконец на ноги, я сплюнул в ладонь – слюна была алой от крови, моей и ее крови, – и не раздумывая слизнул и проглотил плевок.
Мадонна Вероника, Нотта, наши конюхи, сторожа – все были немало удивлены, снова увидев Неллу, которая минувшей ночью в этом доме направо и налево разила железом людей, виноватых лишь в том, что попались ей на глаза.
Сомневаюсь, однако, что Нелла понимала, что делала ночью и где она находится сейчас.
Саксонцы сняли ее с коня и отнесли в комнату наверху.
Но даже в полубессознательном состоянии она держала меня за руку, поэтому мне пришлось подняться в ее спальню и дождаться, когда она забудется сном.
– А ведь нам понадобится хотя бы одна женщина, чтобы было кому ухаживать за Неллой, – сказал я, вернувшись к хозяину. – Путь предстоит долгий, и кто-то же должен все это время мыть ее, кормить, раздевать, одевать…
– Признаться, об этом я не подумал, – сказал дон Чема. – Можно попросить монахинь, но нам утром выезжать…
– Придумаем что-нибудь, – сказал я. – Доверьтесь мне, мессер.
Дон Чема удивленно хмыкнул, однако расспрашивать не стал.
У меня и впрямь был замысел, но его успех целиком зависел от Нотты.
Пока женщины хлопотали насчет ужина, дон Чема решил преподать мне урок военного дела: «Дорога – это всегда неизвестность».
Однажды, выпив за ужином лишнюю кружку красного «колли», он поведал, что носит на поясе кинжал, подчиняясь зову крови предков по отцовской линии – храбрых испанских вояк, но железу предпочитает слово Божье, как это было принято у предков по материнской линии – вестфальских католиков, восставших против безбожных мюнстерских коммунистов.
Дон Чема позвал меня в свой кабинет – огромную комнату со сводчатым потолком, где на столе, заваленном бумагами и книгами, меня ждал вместительный ларец с ручным оружием.
– Эти будут твоими, – сказал хозяин, выкладывая на стол два пистолета – маленький и большой. – Вот этот называется пуффер, его удобно прятать в одежде, но стрелять из него лучше в упор. – Дон Чема извлек из кармана ключ. – Этим ключиком заводишь пружину, после чего нажимаешь курок, колесико вращается, высекая из кремня искру, которая воспламеняет порох, и происходит выстрел. Надежное оружие, хотя приходится довольно часто менять колесико – оно истирается кремнем – и следить, чтобы в механизм не попадала грязь. Дорогая игрушка… – Он взял со стола большой пистолет. – А из этого можно убить врага за пятьдесят шагов. Ставишь курок с кремнем в такое положение – называется предохранительный взвод, – открываешь крышечку, насыпаешь на эту полку немного пороха – ближе к затравочному отверстию, опускаешь крышку, взводишь курок для выстрела… К сожалению, он часто дает осечки, зато прост, дешев и в отличие от безжалостного пуффера позволяет не видеть лицо человека, которого ты убиваешь…
Под руководством дона Чемы я чистил стволы пистолетов, заряжал, взводил курки, целился, а потом он позволил мне выстрелить в спинку кресла из пуффера и дважды в открытое окно – из большого рейтарского пистолета.
– Если, не дай бог, дойдет до драки, Мазо, ты должен поразить цель с первого выстрела, на второй у тебя не останется жизни. В таких делах важно не зевать и не пытаться превзойти в милосердии Господа. Ты должен все слышать, все видеть, и тогда чутье не подведет тебя. Понимаешь?
– Кажется, да, мессер. Раньше я не умел смотреть, но даже не подозревал об этом. Брат Ансельмо – он учил меня латыни – однажды подвел меня к фреске с волхвами и спросил, что тут изображено, а я даже не понял, о чем это он. Хорошо, сказал брат Ансельм, что это? И указал на животное. Вы не поверите, но я как будто ничего не видел! Это осел, сказал брат Ансельм, и тогда я увидел осла. Помню, как был удивлен… А потом с тем же самым я сталкивался, когда имел дело с простецами, minores. Они смотрели и не видели. В обычной жизни они видели осла, а на картине – нет…
– Хм, это не совсем то, что я имел в виду, но наблюдение любопытное, – сказал дон Чема. – Помнишь картину, которую ты нашел в доме Джованни Кавальери?
Он вытащил из вороха бумаг холст, свернутый в трубочку, и расправил его на столе.
Это был портрет большеголовой узкоплечей девушки в платье того красного цвета, который принято называть терракотовым, с синей шнуровкой на груди. Края ее рубашки были стянуты крошечной жемчужиной. Прямой пробор разделял гладко расчесанные каштановые волосы, два вьющихся локона спускались по обеим сторонам лба. Ее широкоскулое лицо с узкими глазами было бледно, как у больной, но при этом словно источало ровный неяркий свет.
– Это работа Леонардо?
– Леонардо обязательно написал бы ее с руками – он на них помешан, – возразил хозяин. – Что тебя смущает, Мазо?
– Взгляд, – пробормотал я.
– Взгляд, – сказал дон Чема. – Но это не равнодушие…
– В этом взгляде Бог не противостоит дьяволу, а как будто сливается с ним…
– Наверное, это и есть последняя правда о человеке ipse est[33 - Каков он есть (лат.).], самая бесчеловечная правда, какую только мог выразить человек, и она ужасает. Впрочем, беда или счастье в том, что в точности мы никогда не узнаем, что хотел сказать художник и хотел ли, и так и будем болтаться между домыслом и вымыслом, догадкой и знанием…
– Может, это и к лучшему? Слава богу, Прометей лишил нас дара предвидения, говоря вашими же словами. А кто эта женщина?
– Не знаю. – Дон Чема усмехнулся. – Гораздо интереснее другой вопрос: откуда у Джованни Кавальери этот портрет? Это старая работа, уж поверь мне, и стоит она никак не меньше тысячи дукатов.
Я ахнул: за тысячу дукатов в Риме можно было купить четыре неплохих дома в районе рынка святой Агнессы, рядом с дворцами Памфили, а на сдачу создать запасы хорошего вина лет на пять-шесть.
– Вот вопрос: где и как он ее добыл? – продолжал дон Чема. – Украл? У кого?
– Если хотя бы один инквизитор из ста, – проворчал я, – обладает такой же широтой интересов и глубиной познаний, как вы, мессер, то Церкви не о чем беспокоиться.
Тем вечером я впервые своими глазами увидел хохочущего инквизитора.
За ужином дон Чема попросил мону Веру сесть не за два стула от него, а рядом с ним, весь вечер был особенно предупредителен, а после трапезы проводил домоправительницу в ее спальню, где и остался на ночь.
Это случилось впервые на моей памяти.
– Его не узнать, – пробормотал я.
– Тебя тоже, – сказала Нотта, и в ее голосе прозвучала обида. – Тебе не кажется, что нам надо поговорить?
– Конечно, – сказал я. – Не знаю, с чего начать…
– С ответов, – сказала она. – У меня много вопросов, Мазо.
Мы поднялись в спальню, и там-то и выяснилось, что ее вопросы не имели никакого отношения к поездке в Парму: Нотта изнывала от ревности.
