скачать книгу бесплатно
– Да, только если не весь город пешком обходить. – Я с ужасом представила себе эту перспективу.
Лаки рассмеялся:
– Я не Фо, это она КМС[1 - КМС – кандидат в мастера спорта. (Примеч. автора.)] по спортивной ходьбе и лыжам. Тогда завтра в десять утра, подойдет?
– Вполне. – Я согласно кивнула, а Кью улыбнулась:
– Самый лучший вариант, чтобы все Лаки объяснил. Фо, ты специально его возвращения ждала?
– Я и так все основное объяснила. – Света зевнула. – Вы выметаться будете, гости дорогие?
– Будем! – Лот, пошатываясь, вытолкнул на лестничную клетку Кью, за ними вышли Пол с Солом, которых придерживал Поп, и последними – Хаук с Лаки. Фо закрыла дверь:
– Изверги! Уже одиннадцать, а я еще не сплю.
* * *
Любит Света ранние подъемы и неудобоваримые завтраки. Хорошо, я себе сушек накупила, так что яичницу с остатками колбасной нарезки не пробовала, намешав себе напитка «Колос». Фо поморщилась:
– Разве тебе это нравится?
– Да. – Я пила его с удовольствием – тоже вкус детства.
– Ну смотри сама. Я на работу, вернусь к семи. Хорошо, что Лаки тебе все объяснит, он больше всех нас знает, по опыту. Я ушла!
Я проводила Фотончика, убрала посуду из мойки, загрузила туда чайный сервиз, так и стоявший с вечера, и задумалась: вчера насорили в зале, надо убрать, но ни веника, ни пылесоса я не нашла. Пришлось оставить все как есть.
Ровно в десять утра в дверь позвонил Лаки:
– Привет. Держи справочник по истории. Не передумала знакомиться с городом?
– Нет, – улыбнулась я, – но сначала вопрос: ты завтракал?
– Нет, не завтракал, нечем пока. – Он шагнул на кухню. – Так что не откажусь. Омлет?
– С остатками сыра. Держи. – Я разложила пышный золотистый омлет по тарелкам. – Дома любила его готовить, но не на завтрак.
– Фо тебя уже яйцами накормила? – Он рассмеялся. – Кью тоже жаловалась, и другие, кто у нее с ночевкой оставался, а Фотон считает, это лучшим началом утра. Но и ты ведь из яиц завтрак приготовила?
– Это уже не завтрак, я в семь позавтракала. – Я налила чай. – На вечер сварю ей пельменей, наверное. Вчера неудобно вышло, будто похвастаться хотела, показать, что я лучше хозяйки.
– Фо отлично готовит. – Он взял сушку. – Просто в последнее время не хочет, считает, что смысла нет. А так она многое умеет. Только вот не объяснять, что к чему. Человек действия. Пойдем?
Залитый летним солнцем город казался мне каким-то нереальным. С Фотоном мы его пробежали, и я мало что успела заметить, а тут мы шли не торопясь, и Лаки объяснял, что где находится.
– В центре города, около нашей конторы и еще километра на два-три от нее к северу и югу сохранилось довольно много старых домов, но в основном на центральных улицах, ну и церквей тоже. Здесь новые кварталы, они после войны все построены, а большая часть уже в последние лет двадцать, по новым технологиям. Вон там, на востоке, старый вокзал, на севере, при въезде в город, еще один, а за ним парк. Куда пойдем? В центр?
– Можно, но решай ты, мне все равно со всем знакомиться нужно.
Мы доехали до центра, потом прошлись по главной улице, центральной площади, посмотрели на собор – такой же, как у меня на родине. Лаки рассказывал, объяснял, где наиболее важные организации, как туда добраться и все в том же духе.
– Город у нас относительно небольшой, тысяч триста всего, и довольно компактный, особенно по сравнению с тем, каким был раньше. Тогда много частных домов было, но теперь люди побаиваются, большинство в новостройки переехало. Окраины – какие заброшены совсем, какие дачные, или в сады, огороды превращены. Зато польза: отдыхать есть где, да и город своими овощами и фруктами всегда обеспечен, и даже мясом – на юге птицефабрика новая. Мы тут погуляем или в парк съездим? Там сезон аттракционов начался, какое-то оборудование новое, колесо обозрения, оттуда всю округу видно.
– Поехали в парк. Он далеко?
– Нет, чуть дальше за нашим домом. К тому же там хорошие кафе, а я тебе обед должен, за суп.
Я удивленно остановилась:
– Откуда узнал? Ты тогда меня и не разглядел-то.
– Я всех соседей знаю, по крайней мере то, что такой суп никто не готовит. Значит, кто-то новый, а это можешь быть только ты. – Он улыбнулся. – Спасибо, выручила. Я с поезда уже никакой вышел: сутки работал, в дороге даже подремать не удалось, там семья с маленькими детьми ехала. А потом еще этот взрыв. Я как раз наверх шел, меня по ступенькам немного прокатило. Потом пока всех оттуда вынесли… Хорошо, девчонка какая-то за сумкой присмотрела. Так что до дома на автопилоте дошел, как дверь открыл, и не помню. Ты помогла?
– Я мусор выносила, увидела, что ты замок открыть не можешь.
– А если бы я вором оказался?
– В этом доме?
– И в такие дома посторонним попасть можно. – Он серьезно кивнул. – Но об этом позже. Пошли, пообедаем, а потом погуляем по парку.
За обедом он спрашивал уже о моем городе – похож он на их город? Я отвечала, что чем-то похож, чем-то – нет. Главное различие – мой раза в два больше по численности и в несколько раз по площади.
– У нас много частных домиков, даже почти в центре, некоторые еще дореволюционные. Много довольно богатых коттеджей. Основные здания примерно такие же и на тех же местах, но больше перестроены и в них другие организации. Главная улица немного иначе выглядит, магазинов и торговых центров раза в три, а то и в пять больше, а заводов практически не осталось. Не спрашивай почему – этого у нас в стране никто не понимает. Я никак не могу привыкнуть, что у вас все товары русские.
– Не все, мы почти треть импортируем.
Лаки доедал заварное пирожное и боролся с вылезающим из него кремом. Я, взглянув на кремовые «усы» парня, рассмеялась и протянула салфетку:
– Держи. У вас треть, а у нас даже зубочистки, и те китайские. Для меня такое количество русских товаров – фантастика побольше, чем параллельные миры, особенно учитывая, что я сейчас здесь.
Лаки доел пирожное, взглянул на меня, как раз с тоской смотревшую на карусели, и встал:
– Пошли кататься, а то у меня такое ощущение, что у вас и каруселей нет.
– Есть, но я на самом деле давно не каталась.
Мы прокатились на каруселях и колесе обозрения, а потом еще и на старых качелях-лодочках, при виде которых у меня мелькнули сразу две мысли: «Как они здесь сохранились?» и «У нас бы их запретили по технике безопасности». Но аттракцион работал, и я, взлетая вверх, снова почувствовала себя Алисой Селезневой. Только ненадолго, потому что после качелей Лаки кивнул на дальнюю аллею:
– Пойдем туда, там можно спокойно поговорить.
Мы прошлись по тропинке к деревянным мосткам на берегу большого пруда, Лаки сел на теплые доски, я, разувшись, рядом. Он стал рассказывать.
* * *
– Это было в девяносто четвертом году. Союз развалился за три года до того, затем была еще одна попытка то ли переворота, то ли дележа власти. Страну лихорадило, старики умирали с голоду, дети бросали учебу, чтобы заработать на хлеб, зарплату людям не платили месяцами, а то и годами. И руководство нескольких уральских областей решило воспользоваться случаем. Они объявили о своей независимости, попытались захватить заводы и железные дороги. Если бы это им удалось – страны бы не стало: Урал делит страну пополам, там основная тяжелая промышленность, и через него идут все дороги в Сибирь. Москва поздно спохватилась, власть ускользала из рук президента, как раз когда-то и приехавшего с Урала, и его клики, никак не желавшей прекратить драку за кусок пирога. Тогда произошел новый переворот, успешный; к власти пришли военные, но не вояки, а хорошо знающие экономику, умеющие действовать и в стране, и во внешней политике. Они ввели диктатуру, национализировали все крупные предприятия, которые к тому времени пытались захапать бандиты, и ввели войска на Урал. Против воли других государств, но тут они жестко сказали: «Это наши суверенные дела, не лезьте».
Лаки сидел, задумчиво глядя на блестевшую воду, и вспоминал:
– Это был маленький городок на Урале, живший за счет вокзала, – обслуживал железную дорогу. Его пытались захватить сепаратисты, не только уральские части, но и «добровольцы» из Сибирской республики, которую тогда финансировали США и Англия – повторялось то же самое, что и в Гражданскую войну. Городок отбивался, станция оказалась разрушена при обстреле и взрыве самодельной бомбы. Меня нашли среди обломков вокзала, я был поцарапан и без сознания. Врач осмотрел меня, сказал: «Легкая контузия, все пройдет» – и отправил во временный детский дом – туда свозили всех сирот и потеряшек. Я ничего не помнил, на все вопросы отвечал «не знаю», и меня прозвали Незнайкой. Ни документов, ни имени, я не умел даже читать и писать. Через неделю начался новый обстрел, детский дом эвакуировали в подвалы какого-то старинного здания. Взрослых было мало, они держали оборону. Ночь, зарево пожаров, и мы, те, кто постарше, несем в подвалы малышню. Одна ходка, вторая, третья. Потом снова взрыв.
Лаки вздохнул, кинул важно проплывавшему мимо и делавшему вид, будто он не попрошайка, лебедю кусок булки.
– В госпитале со мной начал работать психиатр и вскоре заявил, что у меня проблемы с развитием, что я необучаем. Ведь я не знал дней недели, не помнил ничего из прошлого – только то, что было в детском доме. Мне повезло – в госпиталь приехал ученый из Москвы. Он поговорил со мной, связался с начальством и забрал меня к себе. Усыновить не мог – возраст не позволял, – лишь опекунство удалось оформить, да и то с трудом. Он стал моим дедом. Составил программу обучения, так что школу я заканчивал уже вместе со всеми. Дед и дал мне имя, узнав, что я дважды пережил взрыв, и оба раза почти не пострадал.
– Значит, имя у тебя придуманное? – Я теперь поняла, почему оно казалось мне неподходящим для Лаки.
– Верно. И поэтому я больше привык к прозвищу – оно более настоящее. Дед не только учил и лечил меня. Он всю жизнь работал в группе ученых, занимавшейся секретной темой, потому и приехал тогда в госпиталь – узнал о моем случае. Ну а сепаратисты – с ними разобрались довольно быстро, хотя, конечно, проблемы были, да и сейчас иногда возникают. Но люди на Урале и в Сибири не хотели такой «независимости» и поддержали присланных из Москвы военных. Это не пропаганда, я ведь тогда сам там был. Людям хватило разрушенных городов, других бед, и они выступили за единую страну. В понедельник как раз отмечали годовщину – День Воссоединения. Но тогда не только война повлияла… – Он снова посмотрел на кружившего рядом с мостками лебедя. – Была другая причина, более серьезная, мировая. И именно из-за нее существует и наша контора, и другие такие филиалы.
– Какая причина? Фо ничего не говорила.
– Фо не умеет толково рассказывать. – Он ласково улыбнулся. – Я же говорю: она человек дела. Для нее верх возможностей – отчет составить, и то получается один «скелет». Но в деле надежнее ее не найти. В институте она по полевой хирургии специализировалась, говорят, одной из лучших была.
– Так какая причина? – напомнила я, думая, что в спортивную и деятельную Светлану, кажется, влюблены все парни. Это и не удивительно.
– Причина? Придется говорить о прошлом, еще довоенном – я о Великой Отечественной. Впервые это случилось летом сорок первого, как раз в ночь нападения. Произошло все недалеко отсюда, в соседней области. Там был поселок, старинный, когда-то даже городом считался, а потом его перевели «за штат»[2 - Перевести город «за штат» – в XVIII–XIX вв. некоторые небольшие города лишались административного значения (в основном переставали быть центрами уездов), но сохраняли права города. В большинстве случаев они постепенно превращались в обычные села, и после революции их статус городов был окончательно упразднен. (Примеч. автора.)], и он постепенно стал превращаться в село. Но тут отменили крепостное право, начали появляться новые заводы, и один заводчик перестроил городок, сделав его чем-то вроде фабричного поселка. Что там производили, я не знаю, но завод был хоть и небольшой, но крепкий, к нему даже узкоколейку проложили. В Гражданскую его разграбили, потом начали восстанавливать, рядом детскую коммуну организовали, но жителей там все равно было меньше, чем до революции, многие дома стояли пустые. В конце тридцатых один дом купили ученые из Москвы, под дачу, и устроили в нем что-то вроде лаборатории, даже генератор привезли, чтобы от заводской электростанции не зависеть. Мы до сих пор толком не знаем, что они там делали, но результат аукается всем до сих пор.
– Какой результат? – Я кинула кусок булки лебедю, теперь явно намекавшему, что, если он не получит дани, нам мало не покажется.
– В ночь на двадцать второе июня рядом с тем городком были всполохи, похожие на северное сияние, слышался гул. Утром началась война, стало не до «природных явлений», но почти сразу же выяснилось, что и сам городок, и местность в радиусе десяти километров вокруг – исчезли. На этом месте возник лес, не совсем похожий на обычные. Исчезла узкоколейка, ремонтный стан рядом с городком, несколько деревень, детская коммуна. Ведущие к ним дороги словно обрезало стеной леса, в который никто не мог зайти: при попытке пересечь невидимую границу человек оказывался на противоположной стороне запретной территории, километрах в двадцати от места, где только что находился. И не только человек – любое живое существо.
Лаки кинул булку тому же нахальному лебедю, теперь решившему шантажировать уже его, потом шикнул на птицу, взмахнув рукой, и пернатый рэкетир с гордым видом удалился. Лаки же продолжил рассказ:
– Во время войны запретная зона оказалась на оккупированной территории. В нее бились и немцы, пытавшиеся разгадать ее секрет, – говорят, «Аненербе» там здорово отметилась, – и наши партизаны, искавшие безопасное место для лагеря. В сорок третьем году, как только область освободили, к этой закрытой зоне отправили группу ученых – собрали их со всех фронтов. Деду тогда было двадцать восемь, он ушел из аспирантуры добровольцем в первые дни войны и считался подающим надежды физиком, особенно потому что уцелел за эти годы. И его взяли в группу.
– Физик? Я думала, что он врач, – удивилась я.
– Кандидатскую по медицине он защитил уже через десятки лет после войны. К тому времени дед стал одним из руководителей института, работавшего над проблемой зоны, а тогда был простым эмэнесом. С зоной они бились десятки лет, много чего перепробовали, чтобы туда попасть, столько разных приборов изобрели. Уже в сорок девятом году у нас были радиоуправляемые вездеходы с кинокамерами, небольшие, конечно, почти игрушки, но были. На их основе потом и луноходы создавали, и многое другое. Туда они проникали без проблем, если на них или в них не было живых существ. Дед рассказывал: они специально какую-нибудь вещь, обычно стальной шарик, дрожжами обмазывали и в зону кидали. Шарик пролетал, а дрожжи телепортировались точно на противоположную сторону зоны и плюхались в миску, конечно, если ее подставить успевали. Оттуда же, из зоны, ничего нельзя было вынести, ведь даже в трухлявой щепке огромное число микроорганизмов. При попытке вытащить образцы, они телепортировались внутри зоны точно так же, как дрожжи, – снаружи. А вот если живое существо находилось в закрытом контейнере – тут уже сложнее, да и страшнее: организм пытался телепортироваться, но ему это не удавалось, и он буквально размазывался по стенкам, при этом, если оказывался достаточно крупным по отношению к контейнеру, останавливая его. Казалось, что контейнер на огромной скорости ударялся в преграду. Поэтому попытки перебросить в зону живые существа или вывезти что-то оттуда прекратили.
– И как эта история связана с вашей конторой? – Мне все это было интересно, но все же хотелось разобраться в сегодняшнем дне.
– Потерпи немного. – Лаки улыбнулся. – Зона была закрыта десятки лет, но кое-что удалось выяснить. Сохранились черновики и переписка тех ученых, что находились тогда в городке – бумаги в Москве остались. Они работали над совершенно неизученной тогда темой физики пространства и как раз собирались провести небольшой эксперимент по телепортации. Результат явно превзошел их ожидания.
Лаки усмехнулся, потом сделал вид, что замахивается, – пернатый рэкетир как раз начал новую попытку выбивания дани, но при виде резко поднятой руки со сжатым в кулаке «камнем» (на самом деле носовым платком), быстро отгреб в сторону. Лаки продолжал:
– Группа деда смогла восстановить некоторые формулы тех ученых. Если бы не слишком удачный эксперимент, они бы Нобелевскую могли получить – их теория на одном уровне с ОТО[3 - ОТО – общая теория относительности А. Эйнштейна. Нобелевскую премию он получил не за нее. (Примеч. автора.)] Эйнштейна. Но вот такой результат: они исчезли, город тоже, вместо него – абсолютно закрытая для всего живого зона. Группа деда начала работать в этом направлении, создали два института: один у зоны, второй на Урале, подальше от крупных городов. Дед мотался между ними и как-то умудрился даже семью создать, троих детей воспитать. Так вот, группа работала, и по всем расчетам получалось, что часть поверхности нашего мира оказалась переброшена в какое-то другое место, но не на Земле, а в параллельном мире, а часть поверхности оттуда – к нам. Тогда о параллельных мирах даже фантасты не особо думали, так что фантастикой это никто не назвал. Исследователи выяснили, что из-за перемещения поверхности между мирами в зону проникнуть нельзя, только постепенно происходит слияние куска перенесенной поверхности с нашим миром, и через какое-то время та территория станет частью нашего мира и можно будет попасть туда. Расчеты оказались точными вплоть до недели, и в восьмидесятых годах люди смогли попасть в запретное место. Но к этому времени в стране уже шла перестройка, секретные институты расформировывали, ученых увольняли или отправляли на пенсию, а информацию передали всем, кто только спрашивал, да и тем, кто не спрашивал, тоже. Было много крика о «бесчеловечных опытах тоталитарного режима», ученых из группы деда начали травить журналисты и «правдолюбы». Но тут выяснилось, что подобная же зона была и в Северной Америке, только в безлюдной местности, из-за чего ее и не получалось обнаружить с воздуха или из космоса, а американцы о ней молчали, сколько могли. Мы о той зоне догадывались, они – знали о нашей. Теперь они все знали о наших исследованиях, мы же об их – ничего, только что подтвердилась теория «тени», возникающей при соприкосновении миров.
Лаки вздохнул.
– Исследования этой проблемы у нас остановили, в отличие от США – мы ведь были теперь «демократической страной». Институт на Урале закрыли, здания забросили, даже не потрудившись вывезти оборудование и архивы. А там находился целый научный городок, вскоре занятый непонятными людьми – то ли сектантами, то ли псевдоучеными, – поддерживаемыми местным руководством. Но кому тогда до этого было дело? На территорию бывшего института стали завозить огромное число генераторов, оборудование для новой электростанции и много чего еще. Финансировалось все это международной общественной организацией, официально примыкавшей к «зеленым», но по сути – чем-то вроде секты с головным офисом в США и руководством из представителей граждан нескольких стран – Европы, Японии, кое-кого с арабского Востока, ну и тех же американцев. Официально организация выступала за отказ от крупной промышленности, переход к самообеспечению и, главное, полное уничтожение крупных городов, с переселением людей «на лоно природы». Урал, особенно Северный, был им удобен, там много тихих долин, где можно устраивать свои поселения. Так они говорили.
Правда, продукцией той самой цивилизации пользовались вовсю, особенно энергетикой и вычислительной техникой.
Но требовали «возврата к исконным нормам взаимодействия с природой», отчего их у нас прозвали исконниками.
– Я слышала это слово, в новостях говорили, что именно они устроили взрыв в переходе. – Я обернулась от озера (следила за так и маячившим неподалеку лебедем).
Лаки согласно кивнул:
– Да, они. Только про их связь с взрывом – глупые слухи. Я же там был. Просто у какого-то дебила баллон с бытовым газом взорвался, счастье, пустой почти. Исконники действуют иначе, и до нападения не «светятся». Хотя они это не нападениями считают, а «попыткой восстановить равновесие в природе». Первый раз они открыто заявили о себе в конце девяносто третьего, воспользовавшись неразберихой в Москве и на Урале. В Москве как раз осада Белого Дома шла, президент с Советом власть делили, поэтому никто не обратил внимания на сообщения с Урала. Потом уже люди задумались и вызвали группу деда – всех, кто был жив и в стране.
– А что произошло?
– Исконники запустили первую установку в одном из небольших уральских поселков. Энергии им хватило всего на полчаса, потом вся округа оказалась обесточенной, но этого было достаточно, чтобы в поселке произошли «непоправимые изменения», как написали в отчете. Тот, первый, довоенный эксперимент был иным, и на самом деле при небольшой затрате энергии привел к полной замене участков поверхности, а вот этот, у исконников, как и все их последующие нападения, – к… не знаю, как это точно сказать. Это был «винегрет» из двух пространств, выглядевший как кошмарный сон: сквозь одни постройки проступали другие, улицы вели в тупики, а то и жилые комнаты, подвалы, смешались даже время суток и сезоны. От самого воздействия люди не пострадали – те места, где находился хотя бы один человек, не «выворачивало», только в нескольких метрах от него начиналась катавасия. Но аварии, сердечные приступы, помешательство, я уж не говорю про обычный шок… Через полчаса все затихло, только в некоторых местах появились или исчезли небольшие постройки – те, в которых не было людей. Да еще появились два непонятных человека в необычной одежде и совершенно без памяти. Психически они были нормальны, но сильно истощены, и ничего о себе не помнили. Это были первые… – Лаки сжал кулак. – Я оказался здесь в результате третьего «эксперимента» – подросток, ничего о себе не помнивший, не умевший читать и писать, вернее не умевший делать это на языках этого мира. Фактически я родился тогда, у меня нет детства – я его не помню, только взрывы и оборону детского дома. Дед тогда уже искал нас – таких вот параллельщиков. По госпиталям, психбольницам, детдомам. Он спас и меня, и Ильгиза. Тот оказался здесь вообще малышом, его усыновили знакомые деда, татары по национальности. Сам Ильгиз очень светловолосый, только что скулы более высокие. Его даже «белым татарчонком» прозвали, он не обижается. Ты чего?
– Вспомнила: в детстве откопала старую книжку, «Белый цыганенок» называлась, как раз о похожем, только там мальчишка в войну к цыганам попал, – улыбнулась я, думая про себя: «Как же страшно жить вот так, не зная ничего о своей родине, о своей семье, быть чужим для всех».
И Лаки как раз заговорил об этом:
– Все мы, параллельщики, генетически люди, у кое-кого уже семьи, дети от местных, но каждый – единственный представитель своей расы. И ты – тоже.
Я слушала, все больше проваливаясь в ощущение полнейшего, абсолютного одиночества. Да, вокруг были люди, и даже говорившие со мной на одном языке, но я все равно была одна, одна в целом мире. Это страшно. Все же я заставила себя очнуться – именно потому, что рядом на самом деле были люди, пусть и другой расы, но внешне-то это не определить, только по анализу ДНК. А культура и история вообще одинаковые. Чтобы не показать своего состояния, спросила, стараясь говорить так же спокойно, как и до этого:
– Если у всех параллельщиков есть отличия в ДНК, то у всех и реакция на местные вещества будет, как у меня на валерьянку?
– Нет, такое бывает редко. – Лаки улыбнулся, но, кажется, заметил мое состояние, ведь сам прошел через намного худшее. – Но всех, кого выявили, проверяют. А их немного: официально в мире один параллельщик на три-четыре миллиона человек. Неофициально, как говорил дед, их может быть и в десять раз больше, тех, кто или не опознан – к примеру, совсем маленькие дети или сошедшие с ума, – или сообразил не привлекать к себе внимания. Ну а где-нибудь в отсталых странах до сих пор учета нет, там вообще официально ни одного параллельщика не обнаружено, да и о «тенях» после нападений мы, бывает, узнаем через несколько лет, когда уже все прошло. Но у нас учет ведется, и тебе повезло, очень.
– Почему? – Я знала, что мне повезло, но он имел в виду что-то иное.
– Параллельщиков не любят, а то и боятся, некоторые вообще считают, что мы во всем виноваты. Были убийства, даже ритуальные – сект сейчас много.
– Значит, здесь все это до сих пор? А как же тогда развитая промышленность? Да и город, смотрю, спокойно живет, и в мировых новостях особо ничего не говорят.
– Промышленность… – Лаки снова улыбнулся. – Правительство, сместившее президента, выбрало нового, более толкового правителя – я уже говорил об этом. Конечно, «мировое сообщество» завопило о «возвращении тоталитаризма», но результаты нападения исконников заставили их умолкнуть. А результаты эти как раз и требуют, чтобы у нас была сильная страна, то есть вменяемая, независимая от «мирового сообщества» и не хапающая все, до чего дотянется, власть и мощная промышленность…
– Эх, поняло бы это наше руководство, – вырвалось у меня. – Прости, продолжай.
– Наиболее важные предприятия снова ушли под управление государства, хотя официально стали акционерными обществами, с контрольным пакетом именно у государства. Частникам передали право производства одежды, мебели, еды, бытовой техники, но с ограничением: приоритетной должна быть закупка сырья у местных производителей. Не знаю, как они там все организовали – я не экономист, – но удалось возродить колхозы, поднять сельское хозяйство, в то время как раз начинавшее погибать. Конечно, и фермеры у нас есть, как были единоличники раньше, в Союзе, и их довольно много. Но в основном развиваются средние и крупные предприятия, колхозы.
К этому еще и нападения исконников привели.
– Как?
– Они хотят повторить довоенный эксперимент, а в идеале – распространить эти зоны на все крупные города мира. Но сейчас ни у кого нет необходимых данных, а при наших знаниях для запуска процесса слияния пространств нужно огромное количество энергии. В маленьких городках ее столько нет – первые попытки исконников на Урале это показали. Тогда они за год штук двадцать экспериментов провели, по заказу сепаратистов – те хотели отгородиться от Европейской части такой вот границей из измененного пространства. Только энергии на это и на всей Земле не хватит, но они этого тогда не знали. И сколько бед они принесли! Каждое нападение приводит к некоторому сдвигу пространства, и чем более заметен этот сдвиг, тем сильнее эффект. В районах с плотной застройкой он есть, но захватывает целые дома, а не части: площадь многоэтажки меньше, чем частного участка, и больше вероятность, что на этой площади будут люди – без разницы, на каком этаже: тут что-то вроде проекции действует. Так что, как ни странно, многоэтажки несколько безопаснее.
– Поэтому у вас такие дома-башни? – уточнила я.
– И поэтому тоже, – кивнул Лаки. – И квартиры теперь с учетом этого проектируют. Не представляешь, как строительные фирмы рады: государство все оплачивает, полную перестройку советских типовых кварталов. Старинные дома не трогают, потому что они обычно в центре городов и меньше страдают, а новостройки все вот такие. Но это не так серьезно, если смотреть на все последствия. И даже отключение энергии не столь страшно. Я уже говорил, что начинали исконники с малых городков, но оптимальным для них оказалось действовать в городах с численностью между двумястами и полумиллионом жителей. Меньше город – нехватка энергии, больше – более компактно расположены жилые кварталы, коммуникации, легче обесточить район, да и многое другое влияет, от физики до численности милиции, к примеру. Так что под ударом такие города, как наш, ну и участки, на которые падает «тень» после эксперимента, а она может оказаться в любом месте, нам не удается пока просчитать закономерность. К тому же разработки исконников все мощнее, и пострадавшие местности некоторое время бывают заблокированы от проникновения живых существ, как та, первая зона. Представь: полгорода отделено от мира, энергия и вода есть, связь работает, а вот продукты… Теперь все страны вроде как на осадном положении: все развивают местное производство всего, что только можно. Потому что никто не знает, где будет нападение – исконники ведь не только в России действуют, в Европе и США даже больше, – и куда упадет «тень». Каждый город вынужден иметь запас на случай ЧП, а подвоз необходимых материалов должен быть налажен как можно быстрее. Тут не до экспорта, хотя и он развивается, конечно. Наше правительство довольно доходчиво объяснило это предпринимателям, они поняли. Официальная идея «выгода превыше всего» работает и сейчас, но мы смогли убедить всех, что выгода государства и человечества выше доходов одного торгаша. Когда стоит вопрос выживания, все объединяются или гибнут. Теперь соблюдается паритет: государство в обычное время не вмешивается в дела производителей – конечно, если они соблюдают закон, – не изменяет эти самые законы и налоги, но в случае ЧП все предприниматели обязаны мгновенно и бесплатно предоставить все необходимое и качественное, иначе их будут судить по законам военного времени, а бизнес уйдет государству. В других странах сейчас тоже так. Конечно, есть те, кто противится, те, кто поддерживает действия исконников, финансирует их – на коленке такую установку не собрать, на калькуляторе расчеты не сделать. Поначалу кое-какие государства даже поддерживали исконников: пошел слух, что в возникновении «теней» виновато именно наше правительство, ну или правительство США, а то и оба: новая гонка вооружений, мол. Но все это продолжалось только до тех пор, пока исконники не устроили самую большую за все время атаку, причем финансировал ее и участвовал в разработке какой-то американский сенатор, к тому же ярый противник России, сваливавший всю вину на нас, а сам бывший одним из руководителей официальной организации, которой исконники и прикрывались. Только он крупно просчитался, и удалось отследить его перечисления исконникам и переписку.
– А что за атака? – Я пыталась понять угрозы еще недавно казавшегося мне таким безопасным мира.
– Исконники собрали установку не в относительно небольшом городе, а в Чикаго. Первый и последний раз такой большой город выбрали, не учли влияния излучения от коммуникаций. Там такое началось, что до сих пор вспомнить страшно. Начались побочные эффекты, и мало того, что треть города на год в изоляции оказалась, так еще во время работы аппарата стала проявляться такая чертовщина! Дед предполагал, что это были возможные варианты настоящего и будущего, а то и прошлого, причем временно ставшие реальными варианты. Там пятнами шло: нормальные кварталы, а потом выжженная гарь, оплавленные ядерным взрывом дома, сгоревшие тела, и вскоре все исчезает. Тогда весь квартал пришлось выселить – остаточная радиация оказалась совсем не вариативной. Там много еще чего было, правда, часто это известно только со слов очевидцев, не всему верить можно. – Лаки не выдержал, поболтал босыми ногами по теплой воде. – Но удар не только по Чикаго пришелся, «тень» аккурат на Женеву попала, когда там главы государств и премьер-министры собрались. Так и сидели целый год, пока блокада не пропала.
– А чем они питались? И в Чикаго? – удивилась я. – На запасах год не высидеть.
– Тогда запасы еще никто не делал, да и на самом деле не высидишь. Огородничеством занимались, благо климат там позволяет даже по зиме кое-что выращивать. Ну в Женеве. И поставки из «большого мира». И в Чикаго так же. Неживые-то предметы через блокаду проходят, так что еду им доставляли. Не свежую, конечно, и даже не заморозки, а консервы в основном, сверхстерильные, иначе ведь никак. Тогда как раз мировая промышленность и освоила производство идеально стерильных консервов, а то бы президенты с голоду померли. Из-за одного Чикаго так бы не старались. Президентам же такое «сиденье» пошло на пользу, они ведь странами и дистанционно руководить могли, а вот так тесно пообщаться возможности больше точно не представится. – Он рассмеялся. – Когда-то в средневековье было очень долгое сидение кардиналов в конклаве, когда они не могли Папу выбрать, а тут получилось годовое «Женевское сидение» президентов. Результат сама видишь: несмотря на угрозу исконников, мы живем нормально, войны в основном затихли, пусть и не всюду, сотрудничество между государствами пошло. Поняли, что от такой угрозы в бункерах не отсидеться и морем не отгородиться. Только я подробности уже потом узнал, после госпиталя.
– После какого госпиталя? Когда тебя дед забрал? Это же вроде раньше должно было быть.