скачать книгу бесплатно
Тойво – значит надежда. Красный шиш
Александр Михайлович Бруссуев
Шиш – это по-карельски "партизан". Чаще употребляется с уточнением "лесной". О знаменитом диверсионном походе зимой в тыл к белофиннам писал в свое время Геннадий Фиш в книге "Падение Кимас-озеро". На мой взгляд, полная чушь. Не чушь то, что я написал, исходя из архивных документов, воспоминаний моих земляков и своего личного опыта лыжника.
Александр Бруссуев
Тойво – значит надежда. Красный шиш
Тойво – значит «Надежда» – 3. Деньги. Роман. Бруссуев Александр.
Я дал повеление избранным Моим
И призвал для совершения гнева Моего
Сильных Моих, торжествующих в
Величие Моем.
– Ветхий Завет. Исайя. Гл. 13 стих 3 -
What do you mean: “I don’t believe in God?”
I talk to Him everyday.
What do you mean: “I don’t support your system?”
I go to court when I have to.
What do you mean: “I can’t get to work on time?”
I got nothing better to do.
And, what do you mean: “I don’t pay my bills?”
Why do you think I’m broke? Huh?
If there’s a new way
I’ll be the first in line.
But it better work this time.
Dave Mustaine aka Megadeath – Peace Sells -
Что ты подразумеваешь: «Я не верю в Господа?»
Я говорю с Ним каждый день.
Что ты подразумеваешь: «Я не поддерживаю вашу систему?»
Я хожу в суд, когда я должен.
Что ты подразумеваешь: «Я не могу быть на работе вовремя?»
Ничего у меня не получается лучше.
И что ты подразумеваешь: «Я не плачу по счетам?»
Почему ты думаешь, я сломался? А?
Если здесь есть новый путь
Я буду первым в очереди.
Но лучше работать в это время.
– Перевод -
Человек живет настоящим. Только, к сожалению, это настоящее часто приходится на прошлое. Сам же, вдруг, внезапно оказывается в будущем, где он уже совсем взрослый, можно сказать – старый, немощный и даже одинокий. Как же так? Еще позавчера в школу ходил, вчера – институт заканчивал, сегодня – работал, работал, работал, а теперь – одной ногой, можно сказать, в могиле. Или даже двумя ногами. Это и называется жизнь.
Тойво встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и медленно поднялся с колен. Под могильной плитой осталась та, ради которой он жил еще сорок лет, та, ради которой он бы отдал эти сорок лет. Лотта. «Радость моя, ты прости, что я горе твое».
Товарищи из КГБ его ждали и не торопили. Видели они его слезы, слышали его слова – Тойво это не интересовало. Здесь, на старом финском кладбище Выборга, он позволил себе стать самим собой. И до самой гостиницы Англетера он будет самим собой. Только потом сделается опять Джоном Хоупом, чтобы выехать прочь из Советского Союза и больше уже сюда никогда не вернуться.
– Прощай, радость моя, – прикоснулся он рукой к могильной плите. – До встречи. Недолго тебе осталось меня ждать. А я уж задерживаться больше не буду.
Тойво медленно пошел к выходу, махнув поджидающему его товарищу Алексею: сейчас поедем. Уже выйдя за ограду, он остановился, обернулся назад, словно что-то припоминая.
– Еще несколько минут, – сказал он Кочнову. – Еще кое-что надо сделать.
Эти слова он проговорил как-то быстро, можно сказать – бегло, по-русски. Да и сам весь, будто подобрался, сразу же сделавшись, словно бы опасным. Алексей мгновенно оценил произошедшую перемену и напрягся, обменявшись взглядами со своим начальником. Что можно было ждать от интуриста? Выхватит поднятый с могилы замаскированный под камень пистолет? Начнет стрелять, а сам побежит в сторону финской границы?
Тойво что-то прикидывал, сравнивая одному ему известные ориентиры. Наконец, он покачал головой, словно соглашаясь с чем-то и махнул комитетчикам рукой: сейчас-сейчас. А сам подошел к раскидистой елке, стоявшей за оградой кладбища возле самой канавы. Вообще-то, елка была раскидистая только с высоты человеческого роста. Нижние ветки были давно обломаны, возле самого ствола на двух камнях лежала черная от сырости доска. Вероятно, когда-то здесь устроили скамейку, чтобы отдохнуть после посещения кладбища. Или – перед посещением оного. Или – вместо.
Возле елки снега не было совсем, так что подойти к ней можно было легко и просто. И, приблизившись почти вплотную, помочиться на ствол и на корни. Что Тойво Антикайнен и проделал, поразив этим самым Кочнова, Алексея и водителя с розовыми ушами до глубины души.
– Чуть было не забыл, – объяснил удивленным комитетчикам финский канадец, оправляясь.
– А это еще зачем? – спросил Борис Иванович.
– Если у вас есть враг, – снова косноязычно по-русски заговорил Тойво. – Я имею ввиду: настоящий враг. Такой, чтобы имелся выбор: либо ты – либо он. Но все равно который и после уничтожения все равно остается врагом, чтобы вы сделали на его могиле?
– Кучу бы наложил, – сразу же отозвались розовые уши.
– Ну, если враг, который не достоин никакого уважения, презираемый и после смерти – тогда, пожалуй, можно и кучу, – согласился Алексей. – Или пописать на могилку, как Вы на эту елку.
– Ну, значит, все правильно, – сказал Антикайнен и, опять повернувшись к дереву, сплюнул, проговорив. – Жаль, нет такой силы постичь всю глубину моей ненависти к тебе, Мищенко.
Алексей выразительно посмотрел на своего начальника: странный старикан, с деревом разговаривает. А Кочнов никак не отреагировал на этот взгляд. Он много чего повидал на своем веку, поэтому нисколько бы не удивился, если бы в корнях этой ели когда-нибудь мог обнаружиться истлевший человеческий скелет. Как там назвал его интурист – «Мищенко»?
Часть первая. От Кронштадта до Панисельги.
1. Третья сторона.
Тойво вернулся в казармы после своей «отсидки», и никто не пытался смотреть на него искоса, как на красного командира, запятнавшего честь мундира – «просто так у нас не сажают»! То ли косых в то время не было, то ли дело «Револьверной оппозиции» считалось правым, как таковым. В общем, курсантско-преподавательский состав продолжал дышать ровно.
Все ссадины и синяки, полученные во время следствия от латышских чекистов, зажили, паспорт гражданина Российской Федеративной Республики лежал в нагрудном кармане, можно было жить дальше. Но дальше жить не хотелось. По крайней мере, так жить. И тут жить, в России, не говоря уже о Финляндии – вообще не моглось. Хотелось к синему морю, белому песку, чтобы рядом всегда была милая девушка Лотта.
Однако вместо милой девушки Лотты нагрянул живой и невредимый Отто Куусинен. Он пережил все покушения на себя, пережил обвинения в контрреволюции, забил на подпольную деятельность и, будучи в Питере, готовил переезд в Россию всей своей семьи.
Они встретились в маленькой кофейне на Сенной площади, долго и как-то радостно жали друг другу руки.
– Все пошло не совсем так, как должно было, – сказал Отто.
Тойво понял, что его старший товарищ имеет ввиду ужасную бойню, устроенную «Револьверной оппозицией».
– Никакой стрельбы не подразумевалось, – словно оправдываясь, добавил он. – Они должны были просто отжать деньги – вот и все. Экспроприировать экспроприаторов, как любил говорить товарищ Вова Ленин.
Тойво понимал, что любые вопросы, касающиеся перераспределения денег, организовывают люди, которым хорошо известна природа происхождения всех этих денег. В данном случае среди организаторов могли быть как наши – те, что с Куусиненом, так и не наши. Во втором случае просматривалась зловещая фигура Маннергейма. Любопытно.
– Полагаю, речь идет о части средств, изъятых нами с банковского хранилища?
У Антикайнена почему-то язык не поворачивался сказать, что все эти деньги были добыты при его непосредственном участии. Вероятно, потому что достаточно большую сумму он по непонятным причинам сокрыл и от товарищей, и от врагов. Лишь два человека знали об этом: он и спортсмен Пааво Нурми. Ему не хотелось вспоминать события двухлетней давности, боясь, что каким-то образом проницательный Куусинен догадается, что Тойво сдал в партийную кассу не все.
– Ну, не стоит скромничать – это ты добыл нам все, что должно было уйти Таннеру и Манергейму, – сказал Отто. – И тебя же первого за эти деньги закрыли в кутузку. Не подозрительно?
Часть партийной кассы, которой принялись распоряжаться по своему усмотрению братья Рахья, и была целью всей операции с «Револьверной оппозицией». Но пошло все по другому сценарию.
Куусинен выглядел удрученным.
– Позволь, – догадался, наконец, Тойво. – Так деньги у Рахья все-таки пропали? И пропали неизвестно куда?
Отто несколько раз кивнул головой в полной задумчивости.
– Буржуи? – спросил его Антикайнен, намекая на Маннергейма и компанию.
– В том-то и дело, что нет! – ответил Куусинен. – Деньги ушли какой-то третьей стороне. Можно, конечно, предположить, что Таннер пускает нам пыль в глаза. Но на самом деле они не при делах – это мы знаем теперь наверняка. Также, как и они теперь знают, что мы остались в дураках. Какой все-таки этот Рахья идиот – вывел из оборота такую сумму, чтобы только иметь возможность распоряжаться ей по своему желанию!
Какой из братьев Рахья подразумевался – Тойво не стал переспрашивать. Он внезапно вспомнил лицо человека из окна соседней с Элоранта квартиры. Эстонский мистификатор, Тынис, не мог появиться там случайно. Или, все-таки, мог?
Если изначально предполагался обыкновенный бандитский захват денег, которым должны были заняться вполне опытные парни, то отчего же они пошли в такой разнос? Зачем стрельба, зачем столько ненужных и случайных жертв? Тойво знал всех «револьверных оппортунистов», но ни за кем не замечал каких-нибудь садистских наклонностей.
– В принципе, для Партии это не смертельно, это оказалось смертельно для людей, – продолжал говорить Куусинен. – Предположить, что таким вот образом Рахья, или кто другой попытался закрыть растрату – так смысла в этом вообще никакого. Но если деньги ушли – а никто из стрелков их не забрал – они обязательно должны где-то всплыть.
С этим Антикайнен был согласен, такое дело могла провернуть только организация. Одиночке не потянуть. Ну, а если в организации появились какие-то неизвестные фонды, значит, нужно найти им объяснение, или, хотя бы, совершить хитрый отвлекающий маневр.
– Если в этом замешан кто-то из нынешних вождей, то скоро следует ждать события, которое может отвлечь на себя все внимание, – заметил Тойво.
– Правильно. Будет мятеж. С платформой, требованиями, идейной подоплекой, но совершенно бесцельный, – согласился Куусинен. – С помощью этого мятежа можно, не отвлекаясь на новую революционную деятельность, прибрать к рукам всю власть. У кого банк – тот и банкует. Был Ленин – станет кто-то другой.
– Сталин?
– Может быть, но тут же и Яша Свердлов, опять же – Дзержинский, товарищ Троцкий, да и целая банда еврейчиков. Каждый может на себя одеяло потянуть.
– Но у них же царское золото в резерве! – разговор о видных деятелях начал утомлять Тойво. Он не желал ни с кем из них иметь никаких дел, даже косвенно. Ему хватило общения с Глебом Бокием.
– Царское золото взял Колчак, спрятал его в Японии, те его тотчас же сперли и принялись за государственное развитие: зомбирование населения, промышленный шпионаж и расширение территорий. Японское чудо, а потом корейское чудо и далее китайское чудо.
– Чудны дела твои Господи!
Тойво ощутил, что какую-то правильную мысль он сейчас потерял, что-то очень важное упустил. Вот только что? Проклятые японцы.
– А что мне делать с этим теперь-то? – он вытащил из нагрудного кармана свой паспорт, открыл и прочитал. – Тойво Иванович Антикайнен.
– У меня тоже есть, – кивнул головой Куусинен. – Отто Иванович Куусинен.
«А я Кустаа Иванович Ровио», – подумал в Москве товарищ Ровио.
«Меня зовут Эдвард Иванович Гюллинг», – дунул на мыльный пузырь Гюллинг, нежащийся в ванне дома на Каменноостровском проспекте.
«Ко мне можно обращаться: Адольф Иванович Тайми», – мысленно представился Тайми.
«Оскари Иванович Кумпу, к вашим услугам», – приснилось Оскари Кумпу, отдыхающему после наряда в роте.
Вероятно, паспортист решил всех финнов представить братьями по отцу. Отец-то у пролетариата один на всех: или Карл, или Ильич. Вот блин, отчего же они Ивановичами получились? Паспортиста, подлеца, конечно, расстрелять, но, как говорится, что написано пером, то уже не вырубить топором.
Так и остались все финские коммунисты Ивановичами.
– Ничего страшного, – успокоил Антикайнена Отто, убирая свой паспорт в карман. – Поедешь в Финляндию – паспорт спрячешь в надежном месте. Там тебе Советские документы ни к чему, там они силы не имеют, а мы, стало быть, там вне закона. Так будет всегда.
– Эх, жизнь – жестянка! – вздохнул Тойво. – А в Финляндию меня выпустят?
– Да хоть завтра! – даже обрадовался Куусинен. – Увольнительную тебе на неделю справим – оденешься чухонцем и через границу прокрадешься. Там теперь нашего брата – хоть пруд пруди. Нелегалы.
Антикайнен, конечно же понял, кого имел ввиду его старший товарищ, когда про братьев говорил – «Иванычей», конечно же. Его донельзя порадовала перспектива навестить свой фатерлянд, но вместе с этим он опять слегка опечалился: что-то важное от него вновь ушло, что-то, заслуживающее внимания.
С визитом на родную землю не надо было затягивать, потому что осень уже отплакалась всеми своими осенними дождями, того и гляди – снег выпадет. А снег – это следы. Снег – предатель контрабандиста, снег – соратник пограничников.
– Знаешь, Отто, я тебе что-то непременно должен был сказать, какую-то важную вещь – вылетело из головы, хоть убейся.
– Ладно, навестишь Лотту, отдохнешь после трудов твоих праведных, глядишь – и вспомнишь. Никуда от нас события не денутся. Они нас опережают.
Антикайнен понимал, что сейчас Куусинен находится в состоянии некой прострации. Работать на Советскую Россию и жить в ней – это две разные вещи. Как говорили эмигранты, потягивая дорогие напитки на дорогих курортах: такую Родину лучше любить издалека.
Только на нынешнее состояние своего товарища Тойво и списывал некоторую беспомощность в правильном анализе ситуации с пропавшими деньгами. Куусинен никогда не жил в России. Уклад жизни здесь вряд ли вписывался в какие-нибудь нормы, «Everyday – Monday», как говорят в таких случаях англичане. И дело здесь не в том, что порядка мало, либо недостаточно разумности – в Голландии, например, порядка вообще никакого, а о разумности там и не помышляют – дело в отношении между людьми.
Отто с удивлением отмечал, что в обществе преобладает какая-то рабская зависимость: рабы всегда ропщут, основное их желание – не обрести свободу, а сделать так, чтобы у другого раба было хуже, а у себя самого, соответственно, лучше. Его поразила бытовавшая пословица «Подними раба с колен – и получишь хама». Ныне хамов развелось столько, что «нехам» – это уже белая ворона, это тот, от которого следует избавиться любыми способами.
Независимо оттого, что случай с «Револьверной оппозицией» произошел во время, когда его в России еще не было, теперь должен найтись способ взглянуть под другим углом на результаты расследования. Потом можно и поразмыслить, откуда ветер дует.