скачать книгу бесплатно
Один из ответов связан с пониманием, что стратегия «топтания на месте» не вызывала доверия у тех, кто верил в постсталинский консенсус; представители элиты стали воспринимать противоречия внутри системы как нуждающиеся в срочном разрешении, будь то осторожном (Брежнев) или решительном (Хрущев). Другой ответ – идеологический и эмоциональный: оптимистичная идеологическая традиция режима позволяла людям верить, что система способна построить общество изобилия для всех. Третий ответ – политический: это все еще была ленинская система, и лидеру не предоставляли фиксированного срока полномочий. Следовательно, лидеры постсталинской эпохи испытывали острую потребность в политической подстраховке даже после того, как они консолидировали свою власть. Политическая неопределенность касательно процедур и срока полномочий предоставляла лидеру стимул к созданию крупномасштабных (а не минимальных) выигрышных коалиций, что, в свою очередь, приводило его в итоге к спонсированию программ, привлекательных для аудитории в широком диапазоне политического спектра[12 - Эта точка зрения изложена в [Richter 1994]. Отсутствие фиксированного срока полномочий также характерно и для парламентских режимов. Однако в режимах ленинизма ощутимая потребность в чрезмерной политической подстраховке усугубляется из-за непривлекательности политической отставки и отсутствия в обществе таких автономных арен, где можно было бы построить альтернативную карьеру или начать процесс возвращения в политику.]. Выиграв в борьбе за власть посредством апелляции к узким заинтересованным группам с ярко выраженными предпочтениями, он приобретал все более значительную власть, а также получал стимул обеспечить себе политическую подстраховку путем вовлечения ранее сброшенных со счетов заинтересованных групп и идентичностей в свою коалицию. Независимо от того, заключалась ли его личная цель в подстраховке от рисков или в увеличении своей политической независимости за счет уменьшения зависимости от небольшой коалиции, поведенческий результат был одинаков: это расширенная коалиция.
Какими бы ни были причины провозглашения столь амбициозной программы, лидер оказывался в политической обороне, после того как недостатки этой программы становились очевидны. Именно в этот момент личные качества становились особенно важным фактором, определяющим поведение лидера. Его реакция на крах в гораздо меньшей степени была продиктована четким представлением о том, чем обернется дальнейшая политика. Хрущев в последние четыре года своего правления был склонен к значительным колебаниям. Как во внутренних, так и во внешних делах он отчаянно искал панацеи, способные помочь ему восстановить утраченный авторитет, при этом он столкнулся с самыми могущественными и укоренившимися в системе заинтересованными группами. Брежнев, напротив, сознательно избрал стратегию возвращения в коалицию, с которой он достиг вершин в 1960-х годах, и использования любых ресурсов, которые он сумел мобилизовать, ради попытки спасти как можно большую часть своей всеобъемлющей программы.
Укрепление авторитета и постсоветская политика
Сравнение стратегий Хрущева и Брежнева по укреплению авторитета позволило мне сделать общие выводы о природе советской политики. Но применима ли эта модель к системе, которая рушится или изменяется, как это было в период с 1988 по 1999 год? В данной книге я намерен продемонстрировать, что это на самом деле актуально и для нового контекста. В значительной степени такая актуальность проистекает из того, что первоначально модель была разработана для исследования демократических режимов. Идея лидерства как процесса преодоления социальных ограничений – и укрепление авторитета как необходимое условие для получения рычагов для достижения успеха – является универсальной политикой в конкурентных режимах, будь то конкурентные олигархии или плюралистические демократии. Действительно, я впервые развил эту идею, когда прочел классическое исследование Нойштадта, посвященное американскому президентству, где он утверждал, что «президентская власть – это сила убеждения» [Neustadt 1960: 10]. Мне пришла мысль, что советский режим в постсталинскую эпоху превратился в конкурентную олигархию, внутри которой политическая конкуренция публично выражалась в форме соревнования идей. Хотя принуждение и покровительство сохраняли ключевое значение для политического согласия в советской политике, важность идей возросла, поскольку цена, которую приходилось платить за политический провал, снизилась[13 - Иными словами, политики с большей вероятностью высказывали свое истинное мнение в частных кругах или публично, когда им больше не приходилось бояться расстрела за то, что они оказались не на той стороне в споре или в политической борьбе.]. Я пришел к выводу, что кое-что полезное можно узнать о советской политике, рассматривая политическую пропаганду как нечто большее, чем просто игру в максимизацию власти, и рассматривая рычаги политического воздействия как нечто большее, чем просто возможность командовать и принуждать. Из этого логически следует, что базовая модель в высшей степени применима к режимам-преемникам, охватывающим публичные и демократические способы политического противостояния, поскольку эта модель первоначально возникла из исследования демократического режима.
Есть и другие причины для применения этой концепции к постсоветской России. Во-первых, овладеть инициативой и тем самым заставить политических конкурентов обороняться – это широко используемая стратегия среди конкурирующих политиков в конкурентных олигархиях, а также в публичной демократической политике. Во-вторых, разделение правления на отдельные этапы отражает нечто более общее, хотя такие этапы в разных системах будут различаться по продолжительности и характеру. Этапы борьбы за престолонаследие (избирательная кампания в либеральных демократиях), которые сменяют периоды «медового месяца», первых недель во власти, или восхождения, за которым следует упадок власти, образуют знакомую схему. Поразительно, например, у скольких британских премьер-министров (даже «великих») карьера на посту завершилась провалом или отставкой [Rose 2001][14 - О циклах правления в коммунистических и демократических системах см. [Bunce 1981].]. Наконец, существует общая тенденция политиков обещать больше, чем они могут выполнить, а затем сталкиваться с потерей доверия, когда их неспособность исполнить обещанное становится очевидной. Этот феномен вряд ли ограничен советской политикой, хотя для коммунистических режимов, безусловно, характерны огромные разрывы между стремлениями и возможностями. По всем этим причинам мы увидим, что структура укрепления авторитета помогает пролить свет на эволюцию президентства Ельцина даже несмотря на то, что его лидерство уже не осуществлялось в рамках марксистско-ленинского партийного государства.
До сих пор я обсуждал контекст, в котором происходит политический выбор; я меньше говорил о личностях и личных убеждениях рассматриваемых лидеров. Так было и с моей книгой о Хрущеве и Брежневе, где меня больше интересовали особенности системы, которые привели к возникновению ряда сходств между их правлениями. Однако в книге о Горбачеве и Ельцине личный фактор должен стать более значительным, причем гораздо более значительным. Реформизм Хрущева и консерватизм Брежнева имели давние корни в советской истории, равно как и первоначальная стратегия реформизма Горбачева в 1985–1987 годах. Но последующее решение Горбачева о продолжении трансформации системы и решение Ельцина попытаться разрушить и заменить ленинскую систему оказались беспрецедентными действиями политических лидеров, порожденных самой системой. Невозможно объяснить этот выбор, не обращаясь к личным качествам и убеждениям этих лидеров до того, как они пришли к власти, что и является основной темой следующей главы.
Глава 2
Горбачев и Ельцин: личные качества и убеждения
И Горбачев, и Ельцин большую часть времени, когда они находились у власти, были менее ограничены формальными политическими структурами, чем Хрущев и Брежнев. Поэтому для того, чтобы определить детерминанты многих из их политических решений, необходимо понять личные качества и убеждения Горбачева и Ельцина.
Горбачев как политическая личность
В биографии Горбачева нет ничего, что указывало бы на личность бунтаря. Скорее Горбачев производит впечатление человека – плоть от плоти организации: он вступил в КПСС в более молодом возрасте, чем Ельцин, и снискал внутри этой организации немалые почет и уважение[15 - Эту разницу впервые отметил Дмитрий Михеев [Mikheyev 1996: 4].]. Горбачев приехал в Москву молодым человеком из провинции с намерением «пойти в гору» в столице и подняться в политической иерархии. Одно из первых его действий после поступления в МГУ – он стал комсомольским активистом. Он подал заявление о приеме в партию, будучи совсем молодым. Карьера Горбачева началась на юрфаке МГУ, где он стал комсоргом своей группы, а затем пошла обычным путем по лестнице политической иерархии, сначала в ВЛКСМ, затем в партийном аппарате. Попав в партаппарат, он уже его не покидал. Хотя некоторые аналитики считают, что такой карьерный путь неизбежно обуславливает менталитет «консервативного» аппаратчика, правильнее рассматривать его как показатель веры в «ведущую роль партии» в советском социалистическом обществе и в то, что правильная организация и мобилизация с партией во главе является гарантией движения к «полной реализации потенциала социализма». Интерес Горбачева к партийной работе проистекал из возможности заниматься политической деятельностью в качестве народного лидера. Ему претила кабинетная бюрократическая работа, и когда ему предложили должность в прокуратуре, он отказался.
Ельцину, как и Горбачеву, не нравилась формальная бюрократическая кабинетная работа, и он предпочитал работать напрямую с людьми, занятыми решением конкретных проблем. Они оба гордились своими мотивационными способностями. Но Ельцин, в отличие от Горбачева, был увлечен сложными техническими задачами строительства и гордился своими техническими навыками, которые позволят ему достичь новых высот в грандиозных строительных проектах. Прежде чем попасть в партийный аппарат, он много лет проработал в хозяйственном управлении. Во время своего восхождения в партийно-государственном аппарате Ельцин оценивался благодаря стройкам, проходившим под его руководством. Горбачева как комсомольского лидера начальство в Ставрополе оценивало исходя из более абстрактных, субъективных и политических критериев.
Горбачев был не только человеком организации в рамках политической бюрократии, но и человеком семьи. С отцом отношения у него сложились дружеские и нежные. Когда Михаил был подростком, он круглосуточно работал вместе с отцом-комбайнером, собирая урожай; они обсуждали новости и во всем доверяли друг другу. Отец относился к сыну как к равному. Летом 1948 года, когда они работали бок о бок, Михаил получил орден Трудового Красного Знамени, а отец – более престижный орден Ленина. Горбачев всю свою жизнь гордился этим достижением; в своих мемуарах, написанных в 1990-х годах, он заявлял, что до сих пор считает это своей величайшей заслугой [Горбачев 1995: 56]. На протяжении большей части своей политической жизни в номенклатурной иерархии Горбачев, судя по всему, верил в систему и был сторонником улучшения ее функционирования.
Горбачев умел двигаться вперед, ладить с людьми. В беседах с глазу на глаз он выступал человеком, способным «считывать» взгляды и предпочтения своих собеседников, подстраивать свою тактику в соответствии с их позициями и заставлять их поверить, что он с пониманием относится к их убеждениям – даже когда его целью было изменить их мнение[16 - Такое впечатление сложилось у одного американского журналиста, поговорившего с людьми, которые знали Горбачева в молодости [Smith 1990:41,49]. Арчи Браун более осторожно заявляет, что у Горбачева была «способность ладить с людьми разных взглядов и нравов» [Brown 1996: 37]. Как сообщается, психологи, работавшие в Центральном разведывательном управлении США и наблюдавшие за Горбачевым в течение его пребывания у власти, пришли к выводу, что «у него острая интуиция; он моментально просчитывает ситуацию и прочитывает людей, управляет своими внутренними реакциями, может мгновенно перейти от обаятельности к жесткости, от уступчивости к угрозе» [Sheehy 1990: 10].]. Эта черта характера сослужила хорошую службу, когда он поднялся по ступеням партийной иерархии. В 1970-х годах многие члены Политбюро приезжали отдыхать на Ставрополье. Горбачев их встречал и общался с ними в неформальной обстановке [Болдин 1995: 127; Brown 1996: 49–51][17 - Ему удалось произвести на них впечатление как политически надежного, так и умного, динамичного регионального лидера с новыми интересными идеями о том, как улучшить работу системы. Как лаконично резюмирует Д’Агостино, «различные покровители Горбачева могли нередко друг с другом враждовать, но Горбачев как-то умудрялся не заводить врагов, даже среди врагов своих друзей» [D’Agostino 1998: 58].]. Нет никаких свидетельств ни его возмущения и неприязни по отношению к московскому начальству, ни того нескрываемого нетерпения, которое Ельцин стремился подавить, не всегда успешно, в начале 1980-х годов.
Войдя в состав брежневского Политбюро, Горбачев садился как можно дальше от генсека и старался не выказывать брезгливости при неуместных промахах Брежнева [Горбачев 1995: 182–183]. В своих воспоминаниях он отмечает, что в брежневской Москве главным было «знать свое место»: никогда не выходить за рамки своего положения и чина [Горбачев 1995: 182]. Придя к власти, Горбачев сохранил тактическую осторожность как определяющую характеристику своей политической личности, пусть даже пытаясь изменить систему. Ф. М. Бурлацкий на основе бесед с различными помощниками и соратниками Горбачева утверждает, что тот был «склонен к компромиссу» и предпочитал «твердую руку» и это «раздражало прямого и вспыльчивого Ельцина», который был более склонен рисковать [Бурлацкий 1997: 122, 129–130][18 - Впрочем, это понятия условные. С таким же успехом можно сказать, что Горбачев, находясь у власти, был «склонен к риску» в стремлении трансформировать систему, а Ельцин в 1985–1989 годах поступал «безответственно». Различие между такими словами, как «осторожность», «склонность к риску» и «безрассудство», часто зависит от ценностей наблюдателя или его восприятия масштабов сдерживающих изменения барьеров.].
Коллеги описывают Горбачева как человека огромной энергии, страсти, ума, стремящегося активно решать проблемы [Черняев 1993: 8–9; Palazchenko 1997: 107][19 - Болдин и Лигачев, оба антагонисты Горбачева, в своих воспоминаниях говорят о Горбачеве как трудоголике [Ligachev 1993:148; Болдин 1995: 34]. См. также [Brown 1996: 31–43; Smith 1990: 41, 44ff.]. Шихи цитирует советского посла в США, который после первой встречи с Горбачевым назвал его «человеком – ненасытным ураганом» [Sheehy 1990: 136].]. Один из помощников описывает способность Горбачева искренне увлекаться всем новым – черту, которая вряд ли была характерна для старых членов брежневского Политбюро в 1970-е годы [Palazchenko 1997:107][20 - О том же говорят и знавшие его по учебе в МГУ См. [Smith 1990: 46–47].]. Другой помощник, А. С. Черняев, сопровождал Горбачева в поездке в Западную Европу в 1972 году и сильно впечатлился тем, насколько «яростно и красочно» Горбачев описывал бельгийским коммунистам «битву за хлеб», которая тогда велась в СССР, а также своим энтузиазмом и живостью: «…он явно выделялся на фоне партийных вождей местного масштаба своей неординарностью, страстью» [Черняев 1993: 8]. Вернувшись в Москву, Черняев сказал своему начальнику Б. Н. Пономареву (главе международного отдела ЦК), «что в Горбачеве мы имеем “кадр”, который очень нужен, чтобы держать “имидж” КПСС среди братских партий, что таких, наверное, очень немного, я, во всяком случае, не встречал» [Черняев 1993: 8].
Страстный пыл и энтузиазм Горбачева не были показными. Черняев также описывает их совместную поездку в 1972 году по сельским районам Бельгии и Нидерландов: «Сидели рядом, он почти не смотрел по сторонам… [Вместо этого] хватал меня за локти и “доказывал”, “доказывал”, “доказывал”, как важно и нужно сделать на Ставрополье то-то и то-то» [Черняев 1993: 8]. Со временем Горбачев «докажет», что что-то нужно сделать или возможно сделать, и тем самым убедит своих слушателей в том, что сделать это необходимо. Здесь мы видим как бы предварительный образ генсека, стиль руководства которого основывался на убеждении людей в том, что перестройка желательна, необходима и осуществима: «другого пути нет». Действительно, Горбачев был самоуверенным спорщиком, человеком, который гордился своей способностью к логической аргументации и впечатляющей самопрезентацией. В своих мемуарах он утверждает, что уже на первом курсе юридического факультета мог дискутировать не хуже лучших из своих однокурсников. Он гордился тем, что не боялся проявлять слабость, задавая вопросы; это отточило его навыки спорщика [Горбачев 1995: 61].
Многие политические лидеры уверены в себе и обладают сильным эго; фактически это можно считать необходимым условием для достижения «величия». Но самоуверенность Горбачева сочеталась с искренним оптимизмом. Многие очевидцы вспоминают молодого Горбачева как оптимиста, что особенно примечательно, если учесть апокалиптические обстоятельства его юности (коллективизация, Большой террор и Вторая мировая война). Его официальный переводчик сообщает, что генеральный секретарь Горбачев был крайне оптимистичен относительно осуществимости начатых им реформ [Palazchenko 1997: 123]. Другие видели эту его черту, но не разделяли его оптимизма. В конце 1980-х годов один из ближайших советников сказал: «Я знаю, что мы не сможем добиться успеха. Но когда я оказываюсь перед этим теплым и очаровательным человеком, который так сильно хочет сделать что-то для страны, у меня не хватает смелости, чтобы сказать ему, что мы не можем добиться успеха» [Doder, Branson 1990: 304]. Будь то на уровне местных кампаний в Ставрополе или в отношении реформы советской системы в целом – Горбачев явно был идеалистом, чьи убеждения и действия дополнялись страстной и оптимистичной, но тщательно контролируемой личностью.
Оптимизм, страсть, энергия, любознательность, эгоцентризм, ненасытная энергия и уверенность в себе в сочетании с контролем над рисками, рассудительностью и расчетливостью в отношении самого себя и других – вот какие черты собственной личности Горбачев продемонстрировал при выборе своей политической стратегии реформирования системы, когда у него появилась такая возможность. Но все эти черты характера не раскрывают содержания убеждений человека: в отношении чего он оптимистичен, страстен и энергичен, с какой целью проявляет осмотрительность и контролирует риски? Чтобы ответить на эти вопросы, нам нужно изучить политические убеждения Горбачева.
Политические убеждения Горбачева
Политическому взлету Горбачева, вероятно, поспособствовало сочетание в нем явной политической надежности с личным динамизмом, что проявлялось как в «продаже» системы внешней аудитории, так и в экспериментировании с системой с целью заставить ее работать лучше. Действительно, когда он вступил на пост генерального секретаря, эти черты придавали убедительность его заявлениям, что он заставит систему полностью реализовать свой потенциал. Но во что он верил? И почему стал генсеком-реформатором!
В научной литературе существуют значительные разногласия по поводу идеологических убеждений Горбачева. Однако большая часть споров касается того, насколько сильно изменились его взгляды и мироощущение за годы его пребывания на посту Генерального секретаря ЦК КПСС. Одна точка зрения состоит в том, что благодаря сочетанию внутренних и внешних обстоятельств он к 1989–1990 годам превратился в социал-демократа и антиленинца, приблизившись в этом отношении ко взглядам руководства Социалистической партии Испании [Brown 1996; English 2000]. Сторонники противоположной точки зрения полагают, что он эволюционировал в «социалистического демократа» наподобие меньшевиков 1917 года, но не социалистов бернштейновского типа или социал-демократов [Jowitt 1992, ch. 6; Hanson 1997, ch. 6; D’Agostino 1998]. Другие же считают Горбачева запутавшимся, некомпетентным или последовательно деспотичным человеком[21 - О Горбачеве как несостоявшемся деспоте, стремившемся укрепить социалистическую систему, а не кардинально ее преобразовать, см. [Murray 1995]; о Горбачеве как о сбитом с толку ленинце, который стремился демократизировать социализм, но понятия не имел, как это сделать, см. [Hough 1997].].
Гораздо меньше разногласий возникает по поводу политических и идеологических убеждений Горбачева до его прихода к власти в 1985 году. Горбачев разделял патриотический пыл, который многие представители его поколения испытывали после Второй мировой войны и периода послевоенного восстановления. Позже, по мере построения им карьеры, на его политические взгляды сильно повлияла кампания Хрущева по десталинизации, а также повсеместная коррупция и социально-экономическая стагнация эпохи позднего Брежнева[22 - В этом Хэнсон и Браун согласны друг с другом [Hanson 1997:183; Brown 1996: 39–41, ch. 3]. Имеются также эпизоды из ранних лет Горбачева, которые говорят о его неприятии тех, кто пользовался незаслуженными привилегиями; см. [DAgostino 1998: 53; Sheehy 1990: 74–75].]. Кроме того, в поездках в Восточную и Западную Европу в конце 1960-х годов он увидел относительное богатство Запада, особенно по сравнению с жизнью Ставрополья [Mikheyev 1992: 32; Brown 1996: 41–43], тогда как во время вторжения в Чехословакию он не составил однозначного мнения о том, было ли решение о подавлении Пражской весны мудрым и справедливым [Brown 1996:41; English 2000:181–182]. Эти привлекающие и отталкивающие моменты сделали его восприимчивым к новым идеям о том, как реформировать систему – или как помочь ей реализовать свой потенциал, – едва в конце 1970-х годов у него появилась возможность что-то изменить[23 - Браун указывает на влияние этих раздумий на образ мыслей Горбачева, подпитывающее его амбивалентность [Brown 1996: 40–41]. Кроме того, в Ставрополе Горбачев участвовал в переселении людей, депортированных Сталиным, которым Хрущев разрешил вернуться на свои родные земли [D’Agostino 1998: 53].].
По словам соратников и помощников, к началу 1980-х годов Горбачев уже был антисталинистом и коммунистом-реформатором, убежденным, что советская система нуждается в изменениях («так жить дальше нельзя»[24 - Цит. по: [Brown 1996: 81].]), но представлявшим себе куда более скромные изменения, чем те преобразования, которые он в конечном итоге возглавил в конце 1980-х [Brown 1996, ch. 3; Smith 1990: 68–72]. В соответствии со своим воспитанием в партийном аппарате, Горбачев, придя к власти, полагал, что корень большинства проблем лежит в коррумпированных кадрах и что необходимым (хотя и недостаточным) условием для их решения является подбор неподкупных кадров. Он думал, что реформы увенчаются успехом и система сможет реализовать свой потенциал только в том случае, если на ключевые посты в партийном аппарате будут набраны правильные кадры [Черняев 1993: 123; Горбачев 1995:286–292 (глава «Кадры решают все»); Болдин 1995: 45–47]. По словам его ближайшего помощника, первоначальной целью Горбачева была замена кадров, а затем построение «деловых, товарищеских и честных» отношений внутри коммунистической партии [Черняев 1993: 23]. Это видение заставило его пойти на чистку коррупционеров и мобилизацию неподкупных кадров, убеждая их присоединиться к нему в построении реформированного ленинского политического строя. Это подразумевало реструктуризацию властных отношений, хотя и не предполагало таких масштабов реструктуризации, которые потребовались бы для восстановления легитимности и эффективности политического строя.
Что касается международных отношений, Горбачев также отказался от некоторых фундаментальных убеждений и предубеждений брежневской эпохи. Еще до прихода к власти он был убежден, что прекращение холодной войны является необходимым условием для восстановления жизнеспособности Советского Союза внутри страны и его престижа за рубежом, что советская внешняя политика нуждается в демилитаризации (включая уход из Афганистана), что господству Советского Союза в Восточной Европе с помощью военной силы следует положить конец и что Советский Союз должен установить более тесные связи с западноевропейскими государствами [English 2000: 183–184, 194, 199–200]. Более того, он заявлял о своей приверженности ненасилию как о принципе политического порядка («не стрелять») [Грачев 1994:113], что в итоге будет иметь серьезные последствия для его контроля над процессами изменений в Восточной Европе и Советском Союзе. Сомнительно, чтобы он был убежденным пацифистом, но он явно предпочел бы, чтобы обновление социализма основывалось на убеждении, а не на насилии. Таким образом, вместо того чтобы рассматривать Горбачева как «беспристрастного мыслителя» [Stein 1994:155–183], более целесообразно полагать, что он начинал свою карьеру генсека в качестве антисталиниста, «коммуниста-реформатора» и антимилитариста, уже приверженного созданию менее милитаризованного международного порядка и реформированного социалистического политического строя внутри страны. В остальном же многое свидетельствует о том, что Горбачев активно искал и нащупывал свой путь и действительно был очень «мотивированным учеником» [Stein 1994].
Такие убеждения не мешали ему быть человеком системы и находиться в хороших отношениях с начальством. Многие журналисты, ученые и официальные лица были тогда «внутрисистемными» диссидентами, пришедшими к тому мнению, что брежневизм стал помехой, и искавшими ему реформистскую альтернативу. Хрущевская десталинизация стала для них, как и для Горбачева, определяющим опытом. Более того, марксистско-ленинская традиция придерживалась идеи однопартийной социалистической демократии, и это позволило им рационалистически утверждать, что а) альтернатива сталинизму – не капитализм, а реформа ленинизма и б) социализм вполне возможно сделать совместимым с процедурной демократией[25 - Объемное изложение этого тезиса одним из таких внутрисистемных диссидентов можно найти в книге Р. А. Медведева «О социалистической демократии» [Medvedev 1977]. В качестве неплохого источника для понимания реформистского менталитета в Политбюро после прихода к власти Горбачева см. [Черняев 1993].].
Горбачев считал, что достижение этой цели требует не только организационных мер. Оно требовало также кропотливого доктринального обоснования. Горбачев придавал большое значение силе идей, как устных, так и письменных, как средства вооружения сторонников и разоружения потенциальных противников. Это было результатом его воспитания в вере в марксизм-ленинизм, его юридического образования и уверенности в себе как в полемисте. Еще будучи региональным партийным функционером, он придавал большое значение логической аргументации как средству оправдания политических решений. Коллеги по Ставрополью вспоминают о том, что он хорошо знал историю партии, труды Ленина и основоположников марксизма-ленинизма [Brown 1996: 31–32]. В первые годы перестройки Горбачев вновь погрузился в произведения Ленина, перечитывая их; у него в кабинете находился полный комплект собрания сочинений Ленина, и он часто читал вслух отрывки начальнику своего штаба В. И. Болдину. По словам Болдина, Горбачев считал, что публикации делают возможным распространение информации, имеющей решающее значение для прогресса: «…он считал свои слова главным, одним из важнейших методов работы» [Болдин 1995: 12][26 - См. также [Болдин 1995: 132, 133, 293, 378].]. Для Горбачева это было больше, чем просто оправдание политических решений; его внимание к «слову» также было частью активного интеллектуального поиска в последних работах Ленина актуальных истин о том, как реформировать советский социализм.
Как генеральный секретарь Горбачев с большим энтузиазмом вновь и вновь редактировал тексты своих статей и выступлений. Свой отпуск в августе 1987 года он посвятил завершению работы над книгой «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира»[27 - Американское издание: New York: Harper & Row, 1988.]. Еще в 1988 году в связи со своим желанием реорганизовать аппарат Горбачев читал стенограммы первых партийных съездов после 1917 года [Черняев 1993: 223]. Так он искал политическую риторику, которая предоставила бы убедительные лозунги, развернутое теоретическое обоснование политических перемен и руководство по программному развитию.
В спорах Горбачев избегал спонтанности или импровизации. Он любил обдумывать вопросы, развивал мысли посредством размышлений, обсуждений и записей. Он постоянно искал свидетельства своих успехов или неудач в государственной политике и одновременно – новые теоретические формулировки или обобщения, чтобы согласовать эмпирическую реальность с социалистической теорией. Таким образом, он был созерцателем, который, по ленинским меркам, сохранял непредвзятость и стремился учиться. Он любил долгие прогулки по лесу с женой или коллегами, в ходе которых можно было обсудить проблемы и развить свои идеи[28 - В своих воспоминаниях он говорит, что природа «сформировала» его самого и его взгляды [Горбачев 1995: 173, 172].]. Находясь в 1983 году, во время правления Андропова, в Канаде, Горбачев отказался от официальной программы и часами беседовал с тогдашним послом Яковлевым о будущем России [Грачев 1994:140][29 - См. также документацию и обсуждение в [English 2000: 184].]. И в Ставрополе, и в Москве Горбачев искал общения с информированными, культурными людьми, в том числе с иностранцами, для длительных дискуссий, в ходе которых он вырабатывал свои собственные идеи [Грачев 1994: 177–178; English 2000: 180–186]. Во время долгой прогулки с Шеварднадзе в 1984 году они сошлись на том, что «все прогнило» [Brown 1996: 81; Ekedahl, Goodman 1997: 30].
Учитывая его сочетание идеализма, оптимизма, энергии, интеллекта, продемонстрированной им политической надежности и осторожной манипулятивной политической тактики, Горбачев, возможно, идеально подходил для выполнения поставленной им перед собой задачи: вырвать Советский Союз из брежневских стереотипов дома и за рубежом, прежде чем потенциальные противники смогут мобилизоваться, чтобы помешать ему в этом. Труднее предположить, чтобы со всем этим успешно справился Ельцин, будь генеральным секретарем в 1985–1987 годах он.
Политическая личность и убеждения Ельцина
В 1985 году, пробыв у власти всего несколько месяцев, Горбачев перевел в Москву для работы в аппарате ЦК провинциального партийного лидера Ельцина, который почти десять лет возглавлял свердловскую партийную организацию, одну из крупнейших в стране. Как нам теперь известно, ни Горбачев, ни большинство других членов Политбюро не предполагали, какие неприятности они навлекли на свою голову[30 - Рыжков, председатель Совета министров при Горбачеве, в своих мемуарах заявляет, что предостерегал Горбачева и Лигачева от назначения Ельцина первым секретарем Московского горкома партии. По словам Рыжкова, он говорил им о Ельцине, что тот «хоть и строитель, но по натуре разрушитель» [Рыжков 1995: 139]. Рыжков много лет работал с Ельциным в Свердловске.].
В рядах региональных первых секретарей в позднебрежневскую эпоху можно было встретить несколько типов лидеров. Различие между ними не было поколенческим. Все они по идейным или материальным причинам разделяли общую приверженность «ведущей роли партии» в политической системе. Но за пределами этого их политические личности различались. Некоторые, такие как В. В. Гришин (Москва) и Г. В. Романов (Ленинград), были «аристократами» дурного брежневского пошиба; они лично воплощали и подкрепляли коррупцию той эпохи и выступали за преемственность в политике. Другие, как Е. К. Лигачев (Томск), были пуританами, считавшими коррупцию постыдным явлением и оттачивавшими свои навыки в попытках бороться с ней в своей провинции. Третьи, как Г. П. Богомяков (Тюмень), были по своей ориентации технократами и стремились интегрировать рациональный, научный опыт и упорядоченные процедуры в решение проблем в своей сфере. А некоторые другие, как Шеварднадзе из Грузии, были смелыми реформаторами, искавшими способы децентрализовать командную систему и разработать такую партийную систему, которая была бы более эффективной и более легитимной. Пути пуритан, технократов и реформаторов в итоге разойдутся, но изначально все они считали себя противниками коррумпированного брежневизма и сторонниками перестройки.
Ельцин был первым секретарем Свердловского обкома КПСС с 1976 года. До этого большую часть своей профессиональной жизни он был инженером-строителем и прорабом на строительстве разных объектов. Его любовь к строительству видна в его первой автобиографии; явно это было его страстью в начале жизненного пути [Ельцин 1990:43–56,78-79][31 - Подробности о работе Ельцина в строительстве см. [Aron 2000, ch. 2].]
