скачать книгу бесплатно
– Это неправда. Они люди. Они любили меня. Они не похожи на животных, неправда!
– В первый раз ты бежал от людей Хстова, теперь ты вынужден бежать от людей Леса. Тебе не кажется, что люди несправедливы к тебе? Подумай. Жирные булочники, мясники и их распущенные дочери, тупые судебные писари и их похотливые жены, университетские снобы, продажные судьи… Разве они могут сравниться с тобой?
Зимич хотел ответить и вдруг понял, что хозяин все это время молчал, глядя в темноту. Потому что тот оглянулся и весело подмигнул.
– Ну как, немного легче?
Зимич еще раз тряхнул головой: не слишком ли много он пьет? С тех пор как его оставило горячечное забытье, он не был трезвым ни одного дня.
– Пойдем в дом, а то ты снова простудишься. – Хозяин взял Зимича под локоть.
28 апреля 427 года от н.э.с.
Сначала Йока хотел пойти в медпункт, но представил себе лицо врача, всегда скептически рассматривавшего жалобы учеников, – разумеется, большинство из них притворялись больными, чтобы сбежать с уроков. Йока считал, что может уйти с уроков и без разрешения, и доказывать что-то никому не собирался. Другое дело – семейный доктор Сватан, вечно сюсюкающий, седенький, пухлый и смешливый. Вот кто сделает все как надо!
Йока толкнул тяжелую дубовую дверь на улицу, не обращая внимания на крики привратника, и поспешил выйти вон, пока тот не попытался его остановить.
Апрельский день, по-летнему теплый, нисколько не радовал. Столетние липы в школьном парке выпустили первую зелень, на газонах двое садовников высаживали траву. Йока прошел мимо, не глядя в их сторону, зато те внимательно посмотрели ему вслед, и это было неприятно: Йока опустил пониже рукава куртки, чтобы никто не видел крови у него на руках.
Вот бы это действительно оказался перелом! Чтобы его положили в больницу и продержали там неделю-другую! Тогда все забудут о том, что он закричал и расплакался, как маленький. Да и кто не расплачется, если сломает кость?
Авто приезжало за ним к концу уроков, ждать его пришлось бы часа три. Йока пересчитал мелочь в карманах: набралось чуть больше полулота. Если возвращаться домой поездом, на трамвай явно не хватало, и ничего больше не оставалось, как отправиться на вокзал пешком.
Из парка он вышел на набережную – с воды дунул теплый ветер. Йока любил ветер, особенно сильный. Он мечтал когда-нибудь оказаться на улице в ураган, но ураганов в Славлене не случалось, чудотворы отводили стихии в стороны от Обитаемого мира. И Йока частенько подумывал, не отправиться ли туда, где люди не живут? В какие-нибудь далекие страны, где дуют настоящие ветры, где на берег падают океанские волны, не тронутые волноломами, где ливни смывают в реки вековые деревья. Или туда, где лютые морозы сковали землю вечным льдом и метель сбивает человека с ног. Или в горы, c их обвалами и лавинами. Он только слышал об этом, только читал – и всегда завидовал путешественникам. А своим кумиром с детства считал Ламиктандра[18 - Ламиктандр – знаменитый путешественник, основатель Исида, государства на юго-востоке Обитаемого мира. Его именем названа столица Исида – Ламиктандрия [Большой Северский энциклопедический словарь для старших школьников].].
На набережной людей было немного, но когда он свернул на проспект Магнитного Камня, ведущий к вокзалу, то сразу почувствовал жизнь города: пыль, шум и толчею. Мама хотела переехать в Славлену, а Йока надеялся, что этого не случится никогда. Город не нравился ему – в нем было слишком людно. Если бы они переехали, он бы точно не смог убегать по ночам из дома и бродить по окрестностям в тишине и темноте – когда не спят только чудотворы, охраняя людей от призраков; когда по самой кромке леса бродит росомаха (Йоке казалось, он несколько раз видел в темноте ее горбатый длинноногий силуэт); когда Исподний мир приподнимает завесу и выглядывает из-за нее горящим, хищным глазом.
Мимо проехал трамвай, гремя колесами, – настоящий монстр Обитаемого мира. Все двенадцать сидений были заняты, и кому-то даже не хватило места. Двигатель, приводимый в движение магнитными камнями, подвывал от напряжения, особенно на поворотах. Авто, конечно, едет тише, но когда их много, как на проспекте, в ушах стоит непрерывный гул. Йока посчитал, сколько авто одновременно находится в поле его зрения, но сбился на дюжине и оставил эту затею. Извозчиков было явно меньше, да и кому они теперь нужны, если магнитные камни выполняют за лошадей их работу?
На Йоку почему-то оглядывались, хотя он тщательно втягивал руки в рукава куртки. Может быть, люди считали, что мальчику его положения надо ехать на трамвае или на авто? Он внимательней пригляделся к лицам прохожих: нет, аристократов среди пешеходов он не нашел, но небедных людей на улице хватало. А они-то точно могли себе позволить ездить на трамвае.
Ученик Академической школы не нуждался в карманных деньгах, его кормили завтраком и обедом, на занятия и обратно почти всех везли на авто, и расхаживать по городским улицам без сопровождения взрослых им не полагалось. Может быть, люди просто редко видят мальчиков в форме Академической школы, поэтому разглядывают его так бесцеремонно?
Возле Триумфальной арки на площади Айды Очена к Йоке подошел полицейский, регулирующий движение на сложном участке проспекта.
– Молодой человек, с вами все в порядке? – спросил он вежливо, даже подобострастно.
– Вполне, – ответил Йока.
– Вы уверены? Мне не нужно вызвать кого-нибудь, чтобы проводить вас до дома?
Йока посмотрел на полицейского недоверчиво: он что, похож на человека, который не в состоянии сам добраться домой?
– Спасибо, я это сделаю без посторонней помощи, – холодно и вежливо ответил Йока. Отец бы не одобрил такой манеры поведения с простолюдином, и Йока вовсе не хотел подчеркнуть свое высокое положение – ему просто нравилось, что взрослый человек смотрит на него снизу вверх, и он разыгрывал что-то вроде комедии.
– Мне показалось, с вами случилось несчастье, – пояснил полицейский, – у вас одежда испачкана кровью.
– Я просто подрался, – сказал Йока первое, что пришло ему в голову.
Лицо полицейского вытянулось и стало глупым. Йока усмехнулся и пошел дальше. Можно подумать, ученики Академической школы никогда не дерутся!
На вокзале людей было еще больше, под высокими каменными сводами шум толпы усиливался многократным эхом, по выложенному мелкой плиткой полу стучали башмаки, сапоги и сапожки, ботинки, зонтики и трости.
Йока с трудом пробился к кассе и сунул в окошко серебряный полулот:
– До Светлой Рощи. Второй класс.
– До Рощи вторым классом – сто семь гранов[19 - В серебряном лоте 200 гранов.], – вежливо ответила противная долгоносая кассирша.
Йока порылся в карманах, нашел медную десятиграновую монету и недовольно кинул ее на мраморное блюдечко. Конечно, ехать вторым классом было не совсем прилично, но денег на первый ему бы не хватило – это стоило не меньше двух лотов.
В поезде на него тоже смотрели с удивлением: Йока ежился под чужими взглядами, прятал руки и старался сохранить гордый вид и прямую осанку. Хорошо, что ехать до дома было всего полчаса.
Когда поезд остановился на станции «Светлая Роща», кондуктор опустил на платформу раскладную металлическую лестницу и подал Йоке руку, но тот дернул локоть к себе и отстранился. Пальцы болели все сильней, и под конец пути Йока ощущал ими каждый толчок колес на стыках рельсов, как по пути к дому ощущал каждый шаг.
Песчаная дорога от станции бежала вдоль березовой рощи, в глубине которой прятались высокие ажурные ограды садов и парков местных обитателей – здесь жили богатые люди. По другую сторону дороги начиналось Буйное поле – пустое пространство, отделившее людей от Беспросветного леса. Поле было изрезано крутыми оврагами, поросшими дягилем, вздымалось пологими пригорками, на которых летом поднимался густой и высокий иван-чай, кое-где рос низкий кустарник, и только по берегам Гадючьей балки до самого леса тянулся ольшаник. Посреди Буйного поля, на полпути от станции к дому, возвышалась Тайничная башня, построенная больше пятисот лет назад – в 106 году до начала эры света. Она была не единственной в своем роде, когда-то чудотворы возвели по всему Обитаемому миру более сотни таких башен в тех местах, где граница миров истончалась, как в Беспросветном лесу. Некоторые из них разрушились со временем, некоторые были перестроены, и теперь во всем мире осталось только шесть таких башен в их первозданном облике: сложенная из черного камня, башня гиперболой сужалась к верху и венчалась круглой площадкой с зубцами по краям, словно короной. И это был единственный памятник архитектуры возле столицы, который показывали туристам исключительно из окна поезда.
Йока давно облазил все окрестности Тайничной башни, знал каждую кочку Буйного поля, ловил змей в Гадючьей балке и собирал грибы в Беспросветном лесу. Став же постарше, отваживался входить в лес не только днем, но и ночью. И если во всех остальных начинаниях ему находилась компания, то ночью в Беспросветном лесу он бывал в одиночестве, чем снискал глубочайшее уважение ребят, живущих по соседству.
Он шел и злорадно думал сначала о мести Важану и о скандале, который мама устроит в школе, но постепенно мысли его переползли на тактическое решение вопроса: пожаловаться маме он не мог, это выглядело бы слишком по-детски. А она обязательно должна была позвать доктора Сватана, но Йока не признался бы даже самому себе, что больше всего ему хочется, чтобы она ужаснулась, возмутилась, испугалась и… пожалела его. Чтобы она кричала, хватаясь за голову, каким отвратительным и жестоким оказался этот Важан, чтобы она обещала написать жалобу инспектору или подать в суд, чтобы, ожидая доктора, прикладывала к рукам Йоки лед и дула на пальцы – как делала однажды, когда ему прищемили руку дверью. Только это случилось давно, очень давно, Йоке было всего шесть лет. Тогда с ними не было няни, они ездили в гости без нее.
Йока хорошо помнил этот день, верней, он хранил этот день в памяти. Как хранят дорогие сердцу открытки, письма, безделушки. В те времена с ними жила няня – добрая старушка, к которой он был по-своему привязан и к которой относился как к данности, но не ценил, как обычно не ценят данность. Совсем другим человеком для него была мама: он еще в раннем детстве вознес ее на пьедестал и каждый раз, когда она спускалась к нему с этого пьедестала, испытывал трепет и ни с чем не сравнимое счастье. Конечно, пока он был маленьким. Чем старше он становился, тем меньшую потребность в этом ощущал, чувства его притуплялись, пьедестал уже не казался ему столь высоким.
Он очень рано понял, что мама снисходит до него тогда, когда испытывает страх за него – будь то болезнь или какое-нибудь происшествие. Не то чтобы нарочно, скорей бессознательно он стремился завоевать ее, совершая отчаянные поступки, например, потеряться в городском парке – для трех-четырехлетнего мальчика поступок действительно отчаянный. Или убежать в лес, или залезть по приставной лестнице на крышу. Он очень любил болеть, потому что тогда не только няня, но и мама сидела иногда возле его постели.
Потребность совершать что-то отчаянное осталась, потеряв изначальный мотив.
В тот памятный день восемь лет назад он как раз не искал способа привлечь к себе внимание, его занимали другие проблемы: малознакомый дом, малознакомые и совсем взрослые девочки и ребята (чужие, пугающие, но интересные) – Йока был любопытен, хотя и чувствовал себя не в своей тарелке. Его отталкивали, и это было неприятно, он не умел с этим справиться и разрывался между любопытством и желанием поскорей уехать домой. Маленькие всегда лезут к старшим.
Когда тяжелая дверь придавила ему пальцы, он чувствовал себя обиженным сколь жестоко, столь и несправедливо. Он не понимал, что дверь захлопнули не нарочно. Ему казалось, его ненавидит весь мир. Он ощущал не столько боль, сколько отчаянье и одиночество. И когда в этом ненавидящем его мире появилась мама, ему хотелось только одного – убедиться в ее любви. Он искал в ее объятьях подтверждения этой любви и не смел в нее верить. На следующий день Йока стыдился самого себя, своих слез и жалоб, но вспоминал это событие как самое большое счастье за всю прожитую жизнь: когда мама на руках отнесла его вниз, на кухню, и утешала его, дула ему на пальцы и прикладывала к ним лед. Мама, а не няня! И когда в кухню пришел доктор Сватан, она была рядом, она не позволила доктору делать ему больно.
Теперь ему было четырнадцать лет, а не шесть. И, конечно, ни отчаянья, ни одиночества он не испытывал, только злость на Важана. Желание жалости и ласки промелькнуло где-то на дне души и растворилось в стремлении к независимости.
Йока срезал угол по пути к дому, поленился идти до ворот, пролез через дыру в ограде заднего двора и прошел в дом через кухню. Как назло, мамы там не было, она играла с Милой на террасе, с другой стороны. А ему нужно было попасть ей на глаза, потому что сам позвать доктора Сватана он не мог. Мама должна догадаться сама, а он должен делать вид, что не видит во всем этом ничего страшного, гордо отказываться от доктора и льда и усмехаться в ответ на ее жалость.
Он постоял немного в кухне и потихоньку вышел обратно на задний двор, обогнул дом и прошел в сад через калитку – так мама точно заметит его с террасы. Но сквозь голые ветки плюща, со всех сторон обвивавшего террасу, его увидела Мила и, показывая пальцем, закричала:
– Йока, Йока пришел!
Мама, вздохнув, поднялась с ковра и отложила большую книгу с картинками, которую читала Миле.
– Йока! Ты почему так рано? Тебя что, выгнали с уроков?
Он давно приподнял рукава куртки, чтобы запекшаяся кровь на пальцах была видна издали, но сквозь плющ, наверное, мама этого не разглядела.
– Никто меня не выгонял, – проворчал он, поднимаясь на крыльцо.
– А что ты тогда тут делаешь? У вас отменили уроки?
Он открыл дверь в гостиную и помедлил несколько секунд, чтобы мама успела пройти через библиотеку ему навстречу.
– Йока, в чем дело? Почему ты ушел с уроков?
– Захотел и ушел.
В гостиной в этот час было темновато, особенно после яркого солнечного света.
– Мама, мама, у Йоки все руки в крови! – Мила вылезла из-за маминой спины и вытянула вперед указательный палец.
– Мила, пальцем показывать некрасиво. Если ты хочешь что-то показать, показывай рукой, – сказала на это мама и только потом взглянула на Йоку. – И что у тебя с руками? Ты что, подрался?
Она спросила без всякой жалости, с возмущением. И он не знал, что теперь ей на это ответить.
– Йока, я жду. Ты объяснишь мне наконец? С кем ты подрался на этот раз? Чьи родители придут к нам с жалобой сегодня вечером? Или мне опять пришлют уведомление от директора с очередным предупреждением о твоем отчислении из школы? Что ты молчишь? Что у тебя с руками?
– Не твое дело, – проворчал Йока и направился наверх, едва не толкнув ее плечом.
– Что значит «не мое дело»? Как ты разговариваешь! Немедленно вернись!
Он не оглянулся, перескакивая через ступеньку. А если и подрался, что теперь? Почему чьи-то родители бегут скандалить, если их драгоценного ребенка раз-другой толкнут кулаком в ребра? Йока никогда бы не стал жаловаться родителям на своих ровесников, он и сам мог с ними разобраться. Он и на Важана жаловаться не собирался, но, чтобы отомстить, без помощи родителей обойтись не мог. Йока не хотел отдавать себе отчета в том, почему вдруг почувствовал отчаянье и одиночество. Чуть ли не до слез.
Он зашел к себе в комнату и закрыл дверь на задвижку. Подрался! А если и подрался? Зачем он вообще пришел сюда? Что ему тут делать теперь? Читать книжки?
Он зашвырнул сумку в угол и хотел снять куртку – он ненавидел форму, особенно тугой воротник-стойку. Но распухшие пальцы не сгибались, не слушались, руки дрожали – теперь от возмущения и обиды; тугие петли крепко держались за пуговицы, и даже попытка их оторвать привела лишь к тому, что на пальцах снова выступила кровь. Важан – просто сволочь! Он нарочно это сделал, нарочно! Ему все позволено, он может сделать с Йокой все, что захочет, может даже убить! Потому что ему стыдно проигрывать какому-то мальчишке! Он печется о своем авторитете больше, чем о честном имени!
Злость не спасла от обиды. И боль почему-то стала нестерпимой, пульсирующей, стянувшей мышцы до локтей.
– Йока, открой немедленно, – мама постучала в дверь острым кулачком, – ты слышишь?
Он ничего не ответил.
– Йока, я в последний раз тебя прошу – немедленно открой!
Интересно, что она сделает, если он не откроет? Сломает дверь? Как же! Йока злорадно усмехнулся. Верхняя пуговица наконец расстегнулась, но пальцы болели так сильно, что он оставил эти мучительные попытки и завалился на кровать прямо в куртке. Пусть стучит! Он нарочно возьмет книгу и будет читать как ни в чем не бывало!
Йока достал книгу из-под подушки, с трудом раскрыл на том месте, где вчера ночью загнул страницу – закладку он потерял, – но не смог удержать книгу в руках, лишь заляпал страницы бурыми отпечатками пальцев.
По лестнице зацокали мамины шаги – она не стала больше стучаться, а он-то чуть было не решил открыть ей дверь…
Йока пролежал глядя в стенку с четверть часа, но все же поднялся и на цыпочках подошел к двери. Прислушался, но ничего не услышал. А потом отодвинул задвижку – потихоньку, чтобы она не щелкнула. И вернулся обратно в постель.
28 апреля 427 года от н.э.с. Вечер
Он проспал часа четыре, не меньше, потому что солнце уползло из его окна, выходившего на южную сторону, и в комнате стало сумрачно и неуютно. Его разбудили шаги возле кровати, но он не сразу открыл глаза и понял, что это не утро и вставать ему необязательно.
– Йока, мы должны очень серьезно поговорить. – Отец присел к нему на кровать и зажег солнечный камень в изголовье.
Йока давно привык к подобным серьезным разговорам, надел на лицо непроницаемое выражение и приготовился выслушать нотацию.
– Твое поведение просто недопустимо. Или ты хочешь, чтобы тебя не перевели в старшую школу? Отправили в военное училище? В закрытый лицей? Я не понимаю, чего ты добиваешься!
Следовало промолчать, но Йока фыркнул, в который раз пораженный наивностью отца, и ответил:
– Никто меня в училище не отправит, не говори ерунду. Если, конечно, ты не захочешь меня туда перевести.
– Иногда мне очень хочется это сделать, – недовольно вздохнул отец. – Сегодня мне вручили приглашение на преподавательский совет твоей школы прямо на заседании суда! И завтра эта новость появится в газетах: судья Йелен не может справиться с собственным сыном, но рвется управлять государством.
– И что? – равнодушно спросил Йока. – Ради твоей карьеры я должен стать пай-мальчиком?
– Не ради моей карьеры. Никто не предлагает тебе быть пай-мальчиком, но держаться в рамках изволь! Я, в отличие от твоих преподавателей, готов прощать тебе шалости, но то, как ведешь себя ты, далеко не шалость! Кричать в лицо учителю, профессору, пожилому и уважаемому человеку! Что ты хотел доказать? Что ты наглец и грубиян? Что ты не имеешь никакого понятия о приличиях и правилах поведения в обществе? Ты когда-нибудь слышал, чтобы я кричал на садовника или на шофера?
– Нет, на садовника или шофера ты кричать не будешь. Это недемократично, – зло усмехнулся Йока. – Зато кричать на меня можно всем и каждому. А я не вижу разницы: чем это я хуже Важана? Почему он кричит на меня, сколько ему захочется, а я, если только попробую, – наглец и грубиян?
– Потому что он твой учитель. И ты, в отличие от взрослого человека, не понимаешь слов! Неужели только побоями от тебя можно добиться послушания? Неужели ты стоишь на столь низкой ступени развития личности? Животные и те способны понимать человеческую речь, даже собаку можно воспитать лаской и добрым словом!
– Что-то профессор Важан не пробовал воспитывать меня лаской! – расхохотался Йока. Он умел непринужденно смеяться, когда ему было вовсе не смешно. Вот и отец тоже не встал на его сторону – его больше заботит, как приглашение в школу отразится на общественном мнении…
Отца этот смех, разумеется, привел в раздражение, и только. Он поднялся, кашлянул в кулак и сказал – натянуто и официально:
– Сегодня у нас дома званый ужин. Из Афрана приехал старинный друг нашей семьи, чудотвор Инда Хладан. Я надеюсь, за столом ты сумеешь вести себя прилично и мне не придется за тебя краснеть. Скоро приедет доктор Сватан и посмотрит, что с твоими руками. Сура поможет тебе переодеться…
Йока замер: чудотвор? Друг семьи? Любой мальчишка мечтает встретиться с чудотвором, а тем более – за одним столом! Он едва удержался, чтобы не начать расспрашивать отца, откуда у них в друзьях взялся чудотвор, но вовремя прикусил язык. Отец вышел за дверь, плотно закрыв ее за собой, перед этим оглянувшись: взгляд его не был ни суровым, ни осуждающим, но Йока этого не заметил – или не захотел заметить.
* * *
Мальчик был совсем не похож на судью Йелена, что, впрочем, ничего не доказывало. Конечно, между отцом и сыном всегда будет хоть какое-то сходство, даже если речь идет о приемном ребенке – сын бессознательно копирует повадки и мимику отца, его манеру держаться и говорить. Йока Йелен не удосужился взять от своего отца и этого. Судья показался Важану до тошноты справедливым и приторно честным. Левые всегда вызывали у него подобные чувства, левый же аристократ превзошел в этом самого себя: чтобы быть избранным в Верхнюю палату, не надо лезть из кожи вон, в рядах социал-демократической партии не так много аристократов. Однако Важан не мог не отметить искренности в поведении судьи: наверное, именно искренность и вызвала у него столь сильное раздражение – Ничта частенько приравнивал ее к глупости.
Мальчик был другим. Мальчик был хитер и осторожен в том, что считал важным для себя, умел просчитывать последствия своих действий, хотя и часто ошибался, – но это наживное. Мальчик ни на секунду не забывал о том, как выглядит, что отражается у него на лице, чем отзовется то или иное его слово и даже жест. Игрок. Еще несколько дней назад Важан думал, что у Йелена-младшего большое будущее, что тот далеко пойдет. Сегодня он увидел это в другом свете.
Неужели?
Важан заставил замолчать тонкую скрипичную струну внутри себя. На интуицию в таких вопросах опираться нельзя, только логика, только безупречные доказательства. Слишком легко перепутать наитие с голосом, который подает надежда.
Никто не удивился, когда Ничта взял в канцелярии личное дело Йелена.
Он вернулся домой около восьми – после преподавательского совета оставались кой-какие дела в университете. Шофер поглядывал на него с удивлением, но спросить так и не решился, хотя Важан давно приберег объяснение своему вдруг изменившемуся настроению: весна.
Его загородный дом находился примерно в четырех лигах от края города, на землях, когда-то отвоеванных Ватрой Вторым у Беспросветного леса и отданных его приближенным. Важан частенько задумывался об этом парадоксе: почему аристократия не спешит покинуть эти мрачные места? Во времена Ватры Второго Завоевателя у них не было выбора, но что держит их потомков здесь до сих пор? Неужели привычка? Когда солнечные камни горели ярко только возле Беспросветного леса, эти земли на самом деле стоили дороже остальных, но теперь, когда освещен весь Обитаемый мир, что мешает состоятельным людям убраться куда-нибудь подальше? Впрочем, привычки, традиции, могилы предков… и близость к Тайничной башне тоже… Как бы там ни было, Важана устраивало существующее положение дел.
Речушка Сажица, бежавшая из глубины Беспросветного леса в полноводную Лудону, украшала парк фонтанами, водопадами, рукотворными прудами и ручьями – Ничта, как и его предки, любил воду. Особенно бегущую воду. Авто мягко перекатилось через каменный горбатый мост, обогнуло усадьбу и остановилось перед воротами.
– Я пройду по парку, Луба, – сказал Важан шоферу, не желая дожидаться, пока откроют ворота, – мой портфель оставь в библиотеке.
– Хорошо, господин Важан.
Солнце, еще высокое и яркое, как-то особенно весело играло рябью на воде, и вода журчала удивительно мелодично, не успокаивая вовсе. Ничта сделал глубокий вдох и обвел глазами кроны деревьев. Наитие и надежду спутать легко.
Садовник с мальчиком-помощником мыли мраморные статуи на центральной аллее. Мальчику было пятнадцать, он приходился садовнику то ли племянником, то ли племянником жены. Как его зовут, Ничта узнать не потрудился и теперь укорил себя за это.
