скачать книгу бесплатно
И все же у Заша была на то причина, и мне хотелось ее узнать. Может быть, он поделится с кем-нибудь. Я не слишком горда, могу и спросить. Смотреть на то, как Алексей борется с болью, лишенный солнечного света, было поистине невыносимо.
– Ты не видела, чтобы здесь использовали или прятали заклинания? – беззаботно поинтересовалась я у Марии, когда мы закончили карточную игру.
– Не увлекайся колдовством, Настя. Только не здесь.
Я перетасовала карты.
– Это для Алексея. Для его колена. – И для моего успокоения.
– Я ничего не видела. Но если здесь и есть какие-то заклинания, то они, скорее всего, в кабинете Авдеева. Иногда в городе происходят облавы, и вещи свозят сюда.
Ближе к вечеру я присоединилась к доктору, который обрабатывал колено Алексея.
– Доктор Боткин, вы ведь использовали заклинания для исцеления, правда?
Он осторожно надавил на опухшие суставы брата. Тот зашипел.
– Только те, которые покупал. Никогда их не делал.
– Вы не интересовались, как маги получают волшебные чернила? Как их делают?
– Конечно, интересовался. Но сейчас не следует задавать такие вопросы. Эпоха магов завершилась.
Какой скучный ответ. Жизнь любопытного чертенка была куда более захватывающей.
– А что сейчас происходит с колдунами? Они… оставляют свое занятие?
– Большевики охотятся за ними. Заставляют их либо служить Ленину, либо умереть.
– Что Ленин намерен делать с ними?
– Обещает сделать заклинания доступными для каждого. Когда-нибудь…
Я склонила голову набок.
– Звучит не так уж ужасно.
– Это звучит как хорошее решение, да? Простота. Равноправие. Но если заклинания становятся свободными и распределяются поровну, кто платит магам? Как они живут? Как питаются?
Этот вопрос был вызовом. Доктор Боткин, прирожденный учитель.
– А они могут… использовать заклинания, чтобы обеспечить свои потребности?
– Колдовство не дает материальных ресурсов. Владельцы заклинаний не могут их сбыть, потому что советское правительство – единственный законный продавец.
Я начала понимать, к чему он клонит.
– Значит, правительство обеспечит мастеров заклинаний едой. Зато… если маги перестанут работать, новая система выйдет из строя. В конце концов, остается еще одна группа людей – советские вожди, которые решают, кому что достанется. Те, кто не хочет работать, пользуются преимуществами этой системы, а те, кто работает усерднее, не получают никакой выгоды за это.
Мне было всего шестнадцать, но я видела трещины в предлагаемой системе, которую, как утверждали люди, они хотели.
– Маги должны увидеть этот изъян.
– Так и есть. И именно поэтому большевики охотятся на них.
– А затем убивают их, – проворчала я. Как они поступили с Распутиным.
– Возможно, колдуны взбунтуются. Может быть, они присоединятся к Белой армии и придут нас спасти.
И, может быть, я присоединюсь к ним.
– Давайте не будем обсуждать такие опасные темы, пока царевич еще недостаточно здоров.
– Этот царевич тоже участвует в разговоре. – Алексей сложил руки на груди. – То, что я прикован к постели, вовсе не означает, что у меня отказали мозги. Мне нравится идея Насти.
Доктор Боткин тяжело вздохнул, но морщинки в уголках глаз выдали его.
– Не переутомляйтесь, царевич. – Он натянул простыню на ноги Алексея. – Вы должны дать отдых колену, даже если почувствуете себя лучше.
– Я отдыхаю больше времени, чем покойник в своем гробу. Я буду осторожен, доктор, но намереваюсь делать все, что захочу.
– Как обычно, – проворчал доктор Боткин, выходя из комнаты и оставляя нас с Алексеем наедине с нашими мыслями.
– Я хотел бы, чтобы какое-нибудь заклинание могло привести к нам Белую армию. – Алексей поиграл с одним из своих маленьких оловянных солдатиков.
Белая армия состояла из либерально настроенных солдат – тех, кто хотел вернуть папу на русский трон. Тех, кто знал, что Распутин не «промывал мозги» маме. Тех, кто понимал, что мы любим свой народ. Они хотели спасти магов.
Я не знала, насколько велика была Белая армия, но ее существование позволяло нам надеяться. Белые достаточно сильны, чтобы вынудить большевиков спрятать нас. Я провела пальцами по выступу на корсете.
– Возможно, существует такое заклинание.
– Может быть, я и не присутствовал при всех ваших с Распутиным разговорах, но даже я знаю, что такие чары тебе не по силам.
Я фыркнула.
– Какой же ты сегодня сомневающийся. Неужели мои подвиги ничему тебя не научили?
– Я узнал, что ты очень хорошо умеешь прятать яйца в солдатских сапогах.
Я подбросила одного из его игрушечных солдатиков в воздух, а затем поймала правой рукой.
– Белая армия найдет нас, Алексей. Как-нибудь… я им помогу.
И я как-нибудь помогу тебе.
Я пересекла комнату и встала у закрашенного окна, сделав вид, что смотрю на небо и оцениваю погоду. Поскребла стекло ногтем, но побелка была снаружи. Я перевела взгляд на форточку в верхней части окна – крошечное вентиляционное окошко, используемое в основном зимой. Оглянулась на Алексея, потом на дверь. Никаких солдат в поле зрения. Как можно небрежнее я протянула руку и отодвинула щеколду на форточке.
– Настя…
– Тише. – Я толкнула форточку, и она открылась. Краска снаружи затрещала и осыпалась с краев.
– Тебе нужен свежий воздух.
Едва ощутимое дуновение ветерка коснулось моего лица, и сердце затрепетало подобно крылатой птахе. Я глубоко вздохнула и приоткрыла форточку еще немного, чтобы увидеть, что находится внизу. Мои глаза жадно поглощали открывшуюся картину, а легкие – сладкий запах весны. Вдалеке золотился горизонт, сверкающий под лучами солнца подобно драгоценному камню. Но это великолепие было прервано звуками выстрелов, прилетевшими из центра города. Залп по команде. Расстрел.
Я могла видеть через забор. Передо мной простирался Вознесенский проспект – широкий, мощеный булыжником. Никто не прогуливался по нему, но я представляла себе жизнь, свободу и суматоху на этой холодной, заполненной людьми улице.
Воображала, как Белая армия марширует вверх по холму, перебирается через частокол и стремительно распахивает дверь. Уводит нас в безопасное место. К новой жизни.
Я позволила себе лишь несколько секунд, а затем отошла от окна. Лучше не задерживаться. Мне повезло оказаться в том волшебном мгновении, где открывать форточку еще не запретили. Так что я могла сказать, что не знала о запрете. Но как только он будет озвучен, вряд ли удастся приоткрыть окно снова, не получив наказания.
Или выстрела.
6
31 мая
– Смерть тирану!
– Повесить их!
– Утопить в озере!
Сквозь выбеленные окна ничего не было видно, но крики растворяли мою решимость как горячий чай – сахар. Наши вещи прибыли из Тобольска вчерашним поездом. Нам не разрешалось видеть их до тех пор, пока они не будут тщательно обысканы, расхищены по мелочи, распроданы по дешевке, снова обшарены, отправлены на хранение в сарай и снова обысканы.
– Бедняги, – Татьяна стояла у окна, прислушиваясь к крикам, – они должны получить все что пожелают из наших ценностей.
– Все что они пожелают? – Мама опустила одну из рук, прикрывавших уши. – В этих сундуках – ваши походные кровати и постельное белье. А как насчет посуды из Александровского дворца или соли для ванн твоего папы?
– Ты правда думаешь, что комендант позволит нам использовать эти вещи? – спросила Ольга. – Он уже перенес пианино в свой кабинет. Забрал наш граммофон. Он не даст тебе сохранить английский одеколон, мама.
– У него нет права брать чужое!
– Все, что у нас есть, принадлежит ему, – пробормотала я.
Татьяна разгладила складки на своем простом поношенном платье.
– Людям все это пригодится.
– И что они будут делать с этими вещами? – раздраженно спросила мама. – Заложат! Они не собираются ничего использовать. Кроме того, они избрали советское правительство, которое должно принимать решения за них. Они продали свою свободу.
Папа вошел в гостиную из спальни, в которой они жили с мамой. Весь его вид воплощал в себе дух смирения.
– Народ не выбирал советское правительство. Вы слышали много выстрелов за это время. Каждый из них означает смерть русского человека, который отказался подчиняться большевикам.
Я слышала выстрелы. Неужели люди за окном хотели именно этого и для нас?
– Они нищие, – сказал папа. – Хотя мы больше не их правители, не царская семья, их нужды всегда останутся нашей заботой.
Он взял свою ежедневную Екатеринбургскую газету и отошел к своему креслу – месту у самого большого окна. Мы так и называли его – «папино кресло».
Ничуть не смутившись, мама спросила:
– А как же моя аптечка? Если Алексею станет хуже, нам понадобится морфий.
Ее пальцы коснулись висков. Алексей был не единственным, кому нужен – и кто использует – морфий. Мамины мигрени и слабое сердце были столь же болезненны, как и его гемофилия.
– Пусть мы и в ссылке, но все же можем обратиться с просьбой. – Папа развернул газету и погрузился в чтение с тем же спокойствием, с каким и говорил.
Мне хотелось бы быть столь же невозмутимой. Казалось, он не испытывал никакой враждебности. Я старалась быть похожей на него, но иногда чудилось, что в глубине моего сердца притаился маленький комочек ненависти, готовый вырваться наружу и поглотить разум.
Мама вернулась в комнату Алексея. Татьяна и Мария снова занялись щенками, а Ольга – шитьем, единственным развлечением, которое у нее было в нашей тюрьме.
Мы с папой остались наедине.
Пока большевистские солдаты разбирались с разгневанными людьми и рылись в наших вещах, мне, наконец, выдалась возможность. Время… пришло?
Я смотрела, как папа читает газету. Неужели и в его груди царило такое же смятение? Он был слишком спокоен, чтобы это стало заметно. Я – слишком упряма.
Вид его фигуры успокоил пылавший в моем сердце огонь – его усы изогнулись под углом, пока он рассматривал содержимое газеты, ноги были скрещены так, как и всегда, когда я находила его читающим в библиотеке. Мы снова вместе.
Наконец он поднял глаза, и его усы зашевелились над едва заметной улыбкой. Глаза сощурились, а мое сердце растаяло, и тепло от него разлилось по всему телу до самых домашних туфель. Папа сложил газету и похлопал себя по колену.
Мне шестнадцать. Изгнанная княжна. Больше не ребенок. Тем не менее, я прошла через комнату и села к нему на колени, обвив руками его шею. Ни возраст, ни гордость, ни пережитый опыт не могли помешать мне любить папу сердцем маленькой девочки. Я поцеловала его в щеку, и так мы замерли на несколько секунд, наслаждаясь обществом друг друга. Я в сотый раз удивлялась, как наша любимая страна могла не заметить его милосердия и потребовать отречения… и даже его смерти.
– Как поживает мой маленький Швыбзик? – спросил папа.
Со времени моего приезда мы почти и не говорили.
Это время принадлежало нам.
– Раскладываю яйца по сапогам тобольских солдат.
Папа провел рукой по лицу, но я все равно уловила проблеск веселья.
– Что же мне с тобой делать?
– Ты позволишь мне остаться у тебя на коленях, и мы будем весь день обсуждать прозу Пушкина.
Мой голос оставался шутливым, но легкое напряжение в его позе подсказало мне, что он понял подтекст.
Меня распирало от гордости. Теперь он знал, что я преуспела в доверенной мне миссии. Мне захотелось рассказать ему всю историю – при чем здесь яйца в солдатских сапогах и как я высунулась из коляски и напугала Ольгу так сильно, что она расплакалась. Мне хотелось рассказать ему, как я подмигнула Юровскому, когда отъезжала от вокзала с матрешкой в корсете.
Но даже если не вдаваться в подробности, он хотел узнать об успехе.
– Ты привезла с собой какие-нибудь повести Пушкина?
– Большинство из них упаковано в наши тобольские сундуки, которые сейчас осматривают солдаты, – я сняла пушинку с его льняной рубашки, – но я привезла одну с собой в поезде, чтобы не умереть со скуки.
