Странник

скачать книгу бесплатно


– Я вижу… страдания. Дыры на месте домов. Искореженные здания.

Но, в целом, картина разрушений – в учебниках истории описанная размашистыми катастрофическими мазками – была жуткой, но не подавляющей. Пугающей, но не повергающей в ужас.

– То, что ты видишь, – это город, разрушенный сильнейшими подземными толчками, но избежавший пожара, который на самом деле и вызвал основные повреждения и гибель людей в известной тебе шкале времени, – объяснил Генри, засовывая руки в карманы. – А застань ты этот момент времени в шкале Айронвуда, ты бы не увидела здесь почти ничего: так сильно был опустошен город одним небольшим изменением, породившим более значительное.

Это не Айронвудова шкала времени. Этта снова повернулась к нему.

– Что за изменение?

– Айронвуд, преследуя свои интересы, точнее интересы владений своих предков в обеих Америках, изменил окончание войны. Русско-японской – слышала, конечно?

Этта покачала головой.

– Нет… Подождите-ка, это же было до Первой мировой войны, так? Территориальные споры?

– Конфликт интересов в Манчжурии и Корее, – уточнил Генри. – Когда стало ясно, что русские проигрывают, а дома у них разгорается пожар революции, Айронвуд убедил Теодора Рузвельта стать посредником в мирных переговорах, не дав войне продлиться еще несколько месяцев, как было в исходной временной шкале. Те месяцы стоили жизней многим русским и японцам, но в результате подхлестнули реформы в России, сберегая жизни миллионов россиян в Первой мировой войне.

Это было… невозможным.

«Как и путешествия во времени», – мрачно подумала она. Как и то, что она стояла здесь, в альтернативной версии истории. Налетевший озорной ветерок выхватил прядку волос, девушка бездумно пригладила ее. Вместо дыма и пепла ветер принес соленый запах моря, металлический привкус выхлопов и бесхитростную вонь человечьего жилья.

– Но как все это связано с землетрясением в Сан-Франциско? – удивилась Этта.

Генри полностью повернулся к ней.

– Я хочу, чтобы ты поняла, Этта. Я сочувствую тебе, тому, что твое будущее уже не такое, каким ты его знаешь. Мне знакома эта боль, чувство, что вся жизнь, все друзья и мечты – пропали. Всем нам приходилось смиряться с тем, что мы должны хранить верность самому времени. Оно – наше наследие, наш народ, наша история. Но будущее, каким ты его знаешь: сплошные конфликты и войны – не имеет ничего общего со вселенной мира и согласия, существовавшей до того, как Сайрус Айронвуд решил его перекроить.

Этта осознала, что равно оплакивает как свои мечты о карьере скрипачки, так и Элис. Она едва вернулась к мысли, что еще может что-то получить от жизни, что все равно может играть, пусть и без одобрения толп восторженных поклонников. Но перспектива совершенно незнакомого будущего оказалась гнетущей.

– Каждое изменение, которое мы вносим – большое или маленькое – имеет последствия, которые мы не всегда можем предсказать, и почти никогда – контролировать, – продолжал Генри. – Война в России протягивает свои щупальца через годы, касаясь жизней каждого человека, перемещая их с места на место, изменяя принятые ими решения, пока один человек, Деннис Салливан – шеф пожарных Сан-Франциско – не оказывается не в том месте в момент подземного толчка и не погибает от ран, оставляя сотрудников, не имеющих достаточного опыта в обращении с динамитом, чтобы создать противопожарные разрывы. А тут еще женщина просыпается на несколько часов раньше, чем должна была бы, и решает приготовить завтрак на всю семью, вызывая один из самых опустошительных пожаров за целое столетие.

– Так… мы в… – начала Этта, пытаясь словами привести мысли в порядок. – Мы сейчас в исходной временной шкале? Люди, забравшие астролябию, смогли восстановить ее?

Генри кивнул, и этим кивком навсегда изменил жизнь, какой она ее знала.

– Мы годами разыскивали потенциальные ключевые события истории – события, а также людей и решения, имевшие грандиозные последствия, – объяснил Генри. – Это подтвердило нашу теорию, что одним из таких событий была Русско-Японская война, изменившая историю начиная с 1905 года. Айронвуд в основном сосредоточился на девятнадцатом и двадцатом веках, и, слава Богу, большая часть его изменений до этого времени были незначительными. До этих веков на кону не было больших сумм, чтобы беспокоиться или затевать крупную игру ради них.

– Но, к сожалению… – начала Этта, почувствовав муку, укрывавшуюся в его словах.

Он слабо улыбнулся:

– К сожалению, мы получили сообщения, что он уже отправил своих людей проверить, нельзя ли вернуть события в прежнее русло. Если промедлим, лишимся своего преимущества.

– Хотите сказать: промедлим с уничтожением астролябии? – уточнила Этта.

– За моими людьми, забравшими ее у тебя, по пятам следовали подручные Айронвуда. Один из наших, судя по полученной записке, убит. Выживший скрывается в России, по-прежнему владея астролябией, и ждет, когда мы его спасем, – пояснил Генри. – Сегодня мне предстоит сообщить остальным, что единственный путь – уничтожить прибор и вернуться к исходной временной шкале, к тому, какой она должна быть. Мы не можем оставлять астролябию в игре – стоит Айронвуду когда-нибудь взять ее в руки, он откроет проходы в новые годы, вызовет еще более разрушительные последствия для человечества. Ему наплевать, сколько людей погибнет или пострадает, лишь бы выжили он и его род. Он хочет еще, и еще, и еще, и, как стало ясно за все эти годы, никогда не насытится.

Пока не спасет любимую первую жену. Пока не получит все.

Этта плотнее закуталась в куртку, сберегая тепло.

«Какой она должна быть», – это выражение он использовал постоянно.

– Значит, вы верите в предназначение? По-вашему, что-то должно быть просто потому, что уже однажды было?

– Я верю в человечность, в мир и в естественный ход вещей, – ответил Генри. – Верю, что единственный способ уравновесить силу, которой мы обладаем, – чем-то пожертвовать. Принять, что мы не можем обладать чужими вещами и людьми, не можем контролировать все последствия, не можем обыграть смерть. Иначе все это не имеет смысла.

– Одного я никак не могу понять, – призналась Этта. – Если мое будущее изменилось, и моя жизнь уже не та, какой была, то не помешает ли мне это вернуться? Не отменит ли то, что я нашла астролябию и потеряла ее?

Генри отвечал так щедро и терпеливо, и Этта была так благодарна, что почти улыбалась.

– Мы живем за пределами обычных законов времени. Потому-то ты и помнишь свою старую жизнь, хотя ее больше не существует. Но время обладает своего рода чувствительностью и отвергает несообразности. Чтобы избежать их, оно сохраняет или восстанавливает столько наших действий, сколько может – даже перед лицом крупных изменений. Поэтому в твоем будущем ты по-прежнему совершаешь путешествие из того же места и времени, только, возможно, не выступаешь на концерте, а просто приходишь в музей.

«И, возможно, Элис остается жива», – прошептало ее сознание.

Эта искра надежды осветила ее от макушки до пяток.

Астролябию нужно уничтожить. Это не вызывало сомнений. В ней заключалось куда больше силы и власти, чем стоило вручать одному человеку, и Этта была готова пожертвовать своим будущим, зная, что тем самым хотя бы сдержит будущий урон. Но ей нравилось то, в чем убеждал ее Генри: им нужно думать не только о себе, но и том, как их действия отразятся на истинных жертвах игр Айронвуда: обычных людях, заложниках его прихотей.

Ее время, будущее, в котором она выросла, наступило ценой бессчетного множества жизней, ценой огромных разрушений, и не только в среде путешественников, но и во всем мире. Возвращение временной шкалы к ее исходному состоянию находило отклик у той ее части, что так возмущалась, когда путешественники, способные вызывать благоприятные изменения, предпочитали не вмешиваться. Идеи Генри давали возможность вернуться к золотой середине, создавали фундамент новых правил для путешественников.

Она должна закончить то, что начала, и как можно скорее.

Но… Николас.

Николас, который ждал ее, заполнял ее мысли, как тот лавандовый рассвет. Она позволила себе раствориться в мыслях об одном и о другом, спокойных, светлых, необыкновенно прекрасных.

Я могу избавить его от этого. Он вообще не должен был впутываться. Если бы она смогла удержать его подальше от самого пекла, пока не удастся уничтожить астролябию, возможно, она могла бы начать разгребать хаос, в который ее семья превратила его жизнь.

– Я могу отправиться с вами? – спросила Этта. Окрепший ветер тянул ее за воротник, за волосы, словно спеша поскорее подтолкнуть на избранную тропу. – В Россию?

Генри недоверчиво посмотрел на нее.

– Ты уверена? Если тебе нужно отдохнуть еще несколько дней…

– Нет, я должна увидеть все своими глазами, – объявила она. – И не вздумайте оставить меня здесь «для моего же блага».

– И в мыслях не было, – ответил он. Этта лишь спустя мгновение поняла, что новый оттенок, прозвучавший в его голосе, – это гордость, и ей захотелось – чуть-чуточку – услышать его снова. – Возвращаемся?

Стражи снова выстроились в походный порядок, и они зашагали, не тяготясь молчанием, обратно к роскошному пощаженному временем дому, возвышавшемуся над городом. Войдя внутрь, Этта пошла было к лестнице, но Генри направил ее налево, в большую чопорную гостиную. Фортепиано смолкло, но зато слышались оживленные разговоры и тяжелые шаги людей, круживших по залу.

Собиравшихся в путешествие, как выяснилось. Несколько человек набросились на остатки еды и выпивки, уцелевшие на столах. Другие сметали в кучи всевозможный мусор, третьи – сворачивали матрацы и постели, разложенные на полу. Еще больше людей, напротив, выкладывали свои вещи из мешков, подсчитывая припасы или обмениваясь ими друг с другом.

Хотя многие были одеты по строгой моде эпохи, не менее половины носили разноцветные шелковые или шифоновые бальные платья или парадную военную форму. Женщины в углу помогали друг другу с укладкой волос в хитроумные прически, то и дело хватая малышей, нарезающих петли вокруг ног взрослых. Их смех тронул Этту до глубины души, отдаваясь эхом в ожесточившемся сердце.

Здесь проходила граница миров: рассвет встречался с ночной тьмой, прошлое – с настоящим. Людей здесь собрало желание продолжать свое дело в убежище, но, в еще большей степени, их объединяло тайное, особое место, излучавшее теплоту и свет, даже когда очаг отсырел, а свечи задуло ветром.

Этта отступила было назад, но Генри ввел ее в зал. Ему не потребовалось ни слова, чтобы тишина упала, словно тяжелый занавес.

Даже дети повернулись к нему с широко раскрытыми глазами, сверкая жемчужными улыбками. Один протянул ладошку, к очевидному смущению матери. За спиной Этты Генри порылся в карманах, морщась, словно стараясь прокопаться сквозь воображаемые залежи всякой всячины. Наконец, на свет появилась маленькая конфетка в бумажке – схватив ее, мальчуган, хихикая, нырнул за мамины юбки.

Но конфета не смогла отвлечь остальных от изучения Этты. Ужас, от которого все сжималось в груди, заставил ее вновь почувствовать себя маленькой девочкой, впервые вышедшей на сцену.

Но я больше не та девочка. Не после всего, через что пришлось пройти.

– Сходство ограничивается чертами лица и цветом волос, – удалось выговорить ей, неопределенно махнув рукой куда-то вверх.

Наступило мгновение, когда откровенная враждебность на лицах сменилась смущением. А потом женщина – та самая мама – засмеялась. Остальные с облегчением подхватили, и, словно шкала времени, о которой рассказывал Генри, смех пошел рябью по комнате, пока не охватил ее всю.

– Вечером нам нужно как следует обсудить дальнейшие действия, – сказал Генри, положив руку Этте на плечо, – но я прошу вас об удовольствии представить вам мою дочь Этту.

– Ух ты! – выкрикнул кто-то из задних рядов, прорезав удивленную тишину. – Полку Хемлоков прибыло! Самое время нам в кои-то веки превзойти Жакаранд! Поздравляю, старина! И добро пожаловать, куколка!

Генри закатил глаза, но улыбался так широко, что даже порозовел.

Едва удивление схлынуло, остались только свист и крики, от которых настала очередь Этты впасть в ступор. На нее кинулась волна женщин: все стискивали ей руки, поглаживали по плечу под отцовой курткой, где проглядывали бинты, и тараторили, перебивая друг друга, так что Этта за ними не поспевала.

– … держал тебя где-то…

– … а мы-то все думали, куда он запропастился…

– … какая красавица…

Но среди множества голосов один, холодный и невозмутимый, перекрывал их всех. Уинифред подошла к ним сзади, тронув Генри за плечо. Он отвернулся от мужчин, хлопавших его по спине и бесперечь пожимавших руку.

– Это существо, на сотрудничестве с которым вы настаиваете, явилось и готово что-то сообщить, – объявила она. – Велеть ей подождать?

Генри поднял брови. Заинтересованно.

– Нет, нет, я ждал ее доклада несколько дней. Она внизу?

Женщины все глубже затягивали Этту в сообщество Тернов, жадно принимая ее, наперчивая воздух вопросами. Она обернулась, ища темную шевелюру Генри, и увидела, как тот выходит за дверь, обратно в коридор.

В утреннем свете, проникающем сквозь высокие окна, она разглядела миниатюрную фигурку, ожидающую у входной двери. Джулиан тоже был там, непринужденно с нею беседуя. Он игриво ткнул ее в плечо, и, кем бы ни была эта незнакомка, она ответила ему, не шутя: сильный удар по солнечному сплетению заставил ловеласа согнуться и попятиться, поперхнувшись смехом.

Когда подошел Генри, незнакомка напрочь забыла о Джулиане, выпрямилась и перекинула длинную чернильно-черную косу через плечо. На ней была васильковая шелковая туника с рукавами, расшитыми сложным узором, застегнутая под самое горло. Когда Генри начал говорить, она засунула руки в рукава и направилась к лестнице, заблестев переливчатыми брюками свободного кроя в тон туники. Не успев поставить ногу на первую ступеньку, девушка оглянулась, заглядывая в комнату, и поймала взгляд Этты. Ее рот недоуменно приоткрылся. «Что же, – задумалась Этта, – принесла эта девушка, что так ждал Генри?»

Джулиан помялся у дверей, глядя на остальных, пока один из стражей – Дженкинс – не замахал на него рукой. Очевидно, на празднике Тернов Айронвуды были лишними.

Этта снова повернулась к обступившим ее мужчинам и женщинам и на этот раз заглушила все вопросы и сомнения, преследовавшие ее сквозь столетия. Она открылась приветливо протянутым к ней рукам и нашла облегчение.

Семья.

«Так должно быть, – думала она. – Именно так все и должно было быть».

Но на краю сознания маячило лицо: Николас.

Один, в пустыне, веющей жаром и ослепляющей зноем.

«Я иду, – мысленно сказал она ему. – Держись, я найду тебя».

Прага

1430

9

Николас, вдыхая мглу и холодный туман, поразился, вспомнив слова Джулиана, сказанные однажды: «Все города завидуют Парижу, а Париж завидует Праге». Укрывшись в нише здания, где их выбросил проход, он видел перед собой только оживленный открытый рынок. Погода испортилась, ночь вступала в свои права, прилавки стремительно пустели. Шаги и колеса телег стучали по брусчатке; разношерстная толпа в нехитрой цветастой одежде спешила прочь от дождя, разнося удивленный смех и крики. Николас надеялся, что его штаны и рубашка окажутся достаточно неприметными, чтобы не выделяться на местном фоне, но встревоженно понял, что это не тот случай; если только он не хочет примерить на себя роль крестьянина и разорвать свою одежду. Мужчины этого времени носили камзолы и жилеты, делавшие их похожими на нахохлившихся голубей, или, если ткань была бледной, на огромные яйца на ножках.

Он повернулся к Софии, обнаружив, что она скинула жакет, вытащила рубашку из брюк и стянула ремнем наподобие туники. Возможно, не совсем то, но и не столь вызывающе не то. По крайней мере, штаны у обоих остались неразорванными. Слабое утешение, но все же.

Хотя цвет кожи беспокоил Николаса меньше, чем в тех эпохах, через которые они прошли по пути сюда, он засомневался, удастся ли убедить местных, что он мавр или турецкий купец. Слава богу, улицы города хотя бы на время оказались темными и пустыми, и он хотел этим воспользоваться.

Конечно, до того, как покинул укрытие и как следует осмотрелся.

Теперь он понял, о чем говорил Джулиан. Ноги ни с того ни с сего взбунтовались, отказываясь идти вперед. Под струями дождя, стекавшими по лицу, пропитывавшими одежду, он, не отрываясь, глядел на два шпиля готической церкви. Пряничные фасады тянулись к низким облакам, четкие изгибы и углы фронтонов и шпилей светились в почти волшебном свете. Сперва они показались ему простоватыми, но Николас с восторгом обнаружил, что город бросает ему вызов, не открываясь с первого взгляда. Дороги и проулки, разбегавшиеся от рынка, ныряли в тень, маня тайнами. Место казалось неправдоподобным, словно бы чьим-то сном, запечатленным в камне и дереве.

София дала ему подзатыльник, выводя из задумчивости.

– «Надо поторапливаться! Нельзя медлить!» – передразнила она его. – Поэтому давай встанем столбом и будем глазеть по сторонам у всех на виду.

Несмотря на клятву не обращать внимания на ее колкости, Николас почувствовал, как ощетинивается:

– Я…

– Добрый вечер, милая леди и любезный сударь.

Николас резко развернулся, ища сквозь завесу дождя источник тихого голоса. В нескольких футах позади стоял белокурый мальчик в цвета золота и слоновой кости камзоле и жилете, забрызганных грязью и дождем чулках, и хмурился, глядя на них. Перо на его щегольской шапочке поникло и с хлопком вывернулось, когда он склонил голову.

– Моя госпожа приглашает вас на чай.

Если честно, горячая чашка чая казалась благословением небес. Но, прежде чем Николас успел согласиться, София ответила:

– Мы предпочитаем вино.

Он мог бы с этим поспорить, и очень решительно, но мальчик раздулся от важности и изящно поклонился. София ухмыльнулась Николасу, и он заподозрил, что что-то пропустил… какой-то шифр.

– Не соблаговолите ли вы с вашим… гостем… последовать за мной?

Золотой мальчик повел их вокруг башни и Николас снова замер как вкопанный, увидев огромные часы, испещренные символами, гербами, картами. На вид эти хитросплетения напомнили ему астролябию. София подошла к нему, прищурившись:

– Можешь убрать это нелепое выражение с лица? Это астрономические часы.

Ее слова не сказали ему ничего, кроме того, что эта огромная астролябия служила скорее для определения времени, чем для его искажения. Мальчик петлял по улицам Праги с легкостью местного жителя, не обращая внимания на шедевры, вросшие в кожу города. Следующего за ним Николаса настолько поглотили городские чудеса, что ему потребовалось некоторое время, чтобы заметить происходящие вокруг странности.

Он сбавил темп, пытаясь понять, не обман ли это зрения… Николас ужасно устал и едва волочил ноги. К ним приблизилась очередная группка людей, предоставив еще одну возможность проверить. И… снова. Он втянул воздух, глядя, как солдаты, девушка, старик, несмотря на дождь, остановились и повернулись к ним спинами, пока они с Софией и мальчиком проходили мимо.

– Что ты все фыркаешь и пыхтишь? – поинтересовалась София. – Бормочешь, как выкипающий чайник.